Рэндел стал копаться на книжных полках, потом в кипе журналов на журнальном столике. Наконец он отыскал заветную записную книжку.
Все сидели молча и ждали, пока Рэндел закончит приготовления. Он снабдил Мэри вонючим блокнотом, ручкой и часами и еще раз напомнил ей, чтобы она все записывала. Покончив с этим, Рэндел гордо уселся на стул, по-прежнему держа перед собой свои пижамные брюки. Тогда доктор Бун прочистил горло и сказал, обращаясь к Рэнделу:
– Давайте поговорим о вашей семье.
Мэри записала время и слова доктора Буна. Не дождавшись ответа, доктор Бун спросил:
– Была ли ваша семья счастлива?
Мэри вспомнила злые глаза свекра, следящие за ней с другого конца обеденного стола, когда Рэндел в очередной раз попал в психиатрическую клинику и она вместе с детьми приехала к его отцу.
«Доктор Бун спросил Рэндела, была ли его семья счастлива», – записала Мэри на листке с желтыми разводами. Она вспомнила мать Рэндела. Гертруда была прекрасной свекровью. Мэри ни разу не слышала от нее упрека или недоброго слова. Она не помнит ни одного ее недовольного взгляда или нахмуренных бровей. Да, она была хорошей свекровью.
– У вас было счастливое детство? – спросил доктор Бун. «…счастливое детство?» – писала Мэри. Перед ней возникла картина ее первого визита в семью Рэндела, когда она была его невестой. Сколько брани и крика наслушалась она тогда. Рэндел с отцом спорили о политике, переходя на крик и взаимные оскорбления. Сколько ненависти, презрения и подозрения друг к другу проглядывалось сквозь невинный спор о политике.
– Да, – сказал Рэндел. – Моя семья была счастлива. У отца было собственное дело – компания по производству насосов. Он был вполне удачлив и зарабатывал неплохие деньги.
«Он был вполне удачлив», – записала Мэри. После того как Гертруда умерла, Мэри как-то разбирала ее бумаги и с удивлением обнаружила, что в молодости друзья называли ее хохотушкой. Мэри долго смотрела на то, что осталось от хохотушки Гертруды, – письма, фотографии, какие-то бумаги, уже никому не нужные, словно застывшие во времени обрывки ее прошлого. Мэри вспомнила, как смеялась Гертруда, с тех пор как она ее знала. Это был грубый смех, скорее похожий на карканье вороны или кашель. Вот так хохотушка. Подумать только, что время сделало с человеком…
– Я играл в школьном оркестре и был редактором школьной газеты, – сказал Рэндел. – Потом я очень долго упрашивал отца, чтобы он позволил мне учиться в Калифорнийском университете. Он хотел, чтобы я остался с родителями на Востоке и занимался бы его делом. Но мы с матерью сделали все возможное, чтобы я попал в университет.
Рэндел начал во все стороны вертеть свои брюки, поворачивая их и так и эдак, пока не нашел карманы.
«Мы с мамой сделали все возможное, чтобы…»
Крик Рэндела прервал запись Мэри на полуслове.
– Я ненавидел его!!! – вопил Рэндел, вскочив со стула. Мэри заметила, что у него в кулаке зажато что-то похожее на листки бумаги.
– Я ненавидел его! Ненавидел! Он ни разу не купил матери ничего красивого! – кричал Рэндел. Его руки комкали и рвали на мелкие кусочки то, что было зажато у него в кулаке. Только когда обрывки упали на пол, Мэри увидела, что это клочки денег.
Теперь Рэндел плакал, причитая: «Он мог купить ей новую машину, новый дом, новую одежду!» Обрывки денег упали Мэри на колени. Они валялись на диване, у ее ног. Она видела спокойный взгляд Джорджа Вашингтона, без нижней части лица, подбородок Гамильтона, пирамиду с раскрытым глазом, часть Белого дома, буквы, цифры, листья.
Мэри стала собирать разбросанные вокруг кусочки денежных купюр.
– Мне кажется, там около ста долларов, – произнес доктор Бун. – Если вы соберете и соедините все кусочки, а потом отнесете их в банк, я думаю, они поменяют вам их.
Рэндел замолчал и больше не отвечал на вопросы. Все сидели и наблюдали, как послушная и безмолвная секретарша Рэндела собирает маленькие зеленые обрывки американских денег.
ГЛАВА 14
Целых сто долларов. Весь вечер Мэри провела, склеивая разорванные купюры. В квартире было прохладно, поэтому Мэри села спиной к радиатору, а ноги завернула в шерстяное одеяло. Склонившись над столом, она слушала, как ветер несет по Кенсингтон-Черч-стрит опавшие листья.
На следующий день, в понедельник, проходя по Ноттинг-Хилл-Гейту, Мэри с удовольствием подставляла лицо теплым еще лучам осеннего солнца.
– У меня есть несколько американских банкнот, – улыбнулась она кассиру в банке Барклая. – Только они в плохом состоянии, и я не знаю, что с ними делать.
Она извлекла из сумочки несколько смятых склеенных бесформенных купюр и протянула их кассиру.
– Вчера вечером у нас были гости с маленьким ребенком. Ума не приложу, каким образом он добрался до бумажника моего мужа. И вот – результат. Я думаю, он хорошо повеселился.
– Я вижу, – слегка улыбнувшись, сказал кассир. – Он славно поработал.
– Я боюсь, – продолжала Мэри, улыбаясь еще шире, будто смеясь над маленьким озорником, который доставил столько хлопот. – Можно ли как-нибудь восстановить их? Здесь девяносто пять долларов.
– Маленький разбойник очень хорошо поработал, – повторил кассир, разглядывая каждую купюру.
– Мне было неудобно заставлять заниматься этим его родителей: клеить, ходить в банк… как-никак они были у нас в гостях, – сказала Мэри, слушая собственную ложь, которую она так искусно плела. Все складывалось правильно, как и должно быть в нормальном мире: непослушные и озорные дети и благоразумные родители.
– Им следовало бы лучше смотреть за ним, – сказал кассир, по-прежнему очень внимательно изучая купюры.
– Что ж поделать – дети, – пожала плечами Мэри, наблюдая, как он пытается сложить банкноты в стопку. – Должна ли я вам что-нибудь за беспокойство?
– Никакого беспокойства, – сказал кассир, выдвигая ящик и доставая оттуда пачку хрустящих банкнот, перетянутых ленточкой. Он отсчитал девяносто пять долларов, потом еще раз пересчитал и протянул их Мэри через окошечко кассы. – Вот ваши деньги.
– Большое спасибо.
– Приглядывайте лучше за маленьким разбойником, – сказал кассир на прощание.
Мэри вышла из банка, продолжая улыбаться. Это всего лишь детские шалости. В кармане хрустели новенькие купюры. Только на автобусной остановке она сказала себе: ложь, все это ложь…
Когда Мэри вошла в свою квартиру, там вовсю звонил телефон.
– Я никогда не беспокою вас, пока у меня нет хороших новостей, – сказал Джордж Бламберг. – На этот раз есть хорошая новость по поводу «Цены истины». Мы работаем над тем, чтобы снять по этой книге фильм. Пока ничего определенного сказать не могу, но работа в этом направлении идет. Как Рэндел?
– Он болен, – сказала Мэри. – Он находится в психиатрическом центре здесь, в Лондоне.
– Болен?
– Дон вернулся в Штаты. А Бет и Джей отправились в Грецию и Италию. Я не видела причин, по которым им следовало бы отменить путешествие, которое мы планировали вместе.
– Простите, – осторожно сказал Джордж. – Я полагаю, у него, конечно, не было времени писать… в таком состоянии…
– Я не уверена в этом.
– О! – произнес Джордж.
Мэри улыбнулась, услышав растерянность в его голосе. Он воспринимал ее всего лишь как секретаршу Рэндела. Он никогда не спрашивал ее мнения по поводу книг, которые она печатала. Однажды она достаточно опрометчиво высказала замечание по поводу второй книги. Джордж ничего не ответил ей. Казалось, он вообще не слышал ее. Он говорил только с Рэнделом. Он сказал ему, что скоро книга поступит в продажу и Рэндел станет богатым.
– Послушайте, – раздался голос Джорджа из телефонной трубки. – Когда ему станет лучше, скажите ему, чтобы он подумал о новой книге. Я продам ее, и это принесет кучу денег. Все, что мне нужно – это написанная треть книги и краткое содержание двух остальных частей. Тогда я дам ему достаточно денег, чтобы оплатить обучение детей, купить новый дом…
– Да, – тихо сказала Мэри, глядя на готовую рукопись книги.
– Скажите ему, что есть заинтересованность в том, чтобы сделать фильм по «Цене истины», – сказал Джордж. – Передайте ему привет.
Свобода… Одиночество… Мэри тратила время, словно деньги, которые сейчас есть, но вряд ли будут еще. За спиной у нее как будто выросли крылья. Она могла свободно и спокойно работать при дневном свете, ни от кого не таясь, никого не обманывая. Она шлифовала и оттачивала каждое слово, каждую фразу, доводя текст до совершенства. Она наслаждалась работой и возможностью работать спокойно.
Рядом с пишущей машинкой постепенно росла стопка свежеотпечатанных листков. Иногда она танцевала вокруг стола, в своей лондонской квартире, любуясь произведением своих рук.
Наконец настал день, когда она напечатала последнюю страницу книги. Она бережно, словно это была очень хрупкая вещь, обеими руками подняла со стола стопку аккуратно сложенных листов новой книги. На титульном листе пока еще не было имени автора. Она впервые держала в руках книгу, на которой не стояло имя Рэндела.
– Развод! – громко сказала Мэри. – Развод! – снова повторила она. – Это моя собственная книга. Это мой агент звонит из Нью-Йорка и говорит, что продаст ее, что она принесет мне славу и богатство. Какое счастье быть свободной, спокойно жить и работать!..
Мэри села за стол и стиснула зубы, пытаясь унять волнение. Она продолжала разговаривать вслух в своей лондонской квартире:
– Нет, нельзя забывать, что я прежде всего «мама» для своих детей. Я хорошая домохозяйка и исполнительная стенографистка.
Перед ней лежала стопка листков новой книги. Ее книги. Она положила сверху стопки руки ладонями вниз и уронила на них голову.
Однажды утром Рэндел проснулся и сказал, что ослеп.
– Это иногда случается, – сказал доктор Бун, обращаясь к Мэри. – Он на самом деле ослеп. Это результат многочисленных стрессов, которые он перенес за последнее время. Он сказал нам, что ничего больше не сможет написать. Он считает, что «Цена истины» – его последняя книга и что он потеряет работу, если больше ничего не сможет опубликовать.
Рэндела всюду надо было сопровождать. Его пустой взгляд был устремлен прямо перед собой, независимо от того, что двигалось или стояло перед ним.
– Я бы посоветовал вам забрать его домой на некоторое время, – сказал однажды доктор Бун. – Иногда смена обстановки способствует возвращению зрения. Рэндел останется с вами на ночь, а завтра к ленчу вернется сюда.
– Он пребывал в своем аду неделями, думая, что атомная война может начаться каждую минуту. Я никогда раньше не видела, как он страдает, потому что во время приступов его обычно сразу изолировали и лечили шоковой терапией.
Мэри собрала в сумку все необходимое ему на ночь. Всю дорогу до Кенсингтон-Черч-стрит, что они проделали на такси, Рэндел молчал.
Держа его за руку, Мэри открыла дверь и проводила его в холл. Рэндел стоял в проходе и ощупывал дверной косяк.
– Я не могу вспомнить это место, – проговорил он.
Мэри объяснила ему, что он находится дома, в лондонской квартире. Она помогла ему снять плащ и повесила его на вешалку. Потом проводила его в гостиную и усадила на стул.
– Не хочешь ли кофе? – спросила она.
Рэндел ничего не ответил. Он сидел на кончике стула и смотрел прямо перед собой.
Так он просидел до ленча, молча, не двигаясь.
– Наверное, будет лучше, если я тебя покормлю. Открой рот.
Она подцепила вилкой спагетти и поднесла к его рту.
– Ты заботишься обо мне, – сказал Рэндел. – Ты всегда заботилась обо мне. Но тебе не придется делать это долго. – Кусочки спагетти повисли у него на подбородке.
Мэри вытерла ему подбородок. Взгляд Рэндела был направлен в пространство.
– Ты еще не совсем оправился после болезни. Через несколько дней тебе станет лучше, и мы вместе поедем домой.
– А что, если я стану заботиться о тебе? – спросил Рэндел. – Как тогда ты себя будешь чувствовать? – Его руки на коленях судорожно сжались в кулаки. – Я сделаю это. Я обязательно буду заботиться о тебе.
Мэри поднесла к его рту еще одну порцию спагетти.
– Мы должны заботиться друг о друге, – сказала она. В уголках ее глаз появились слезы.
Рэндел больше не хотел есть. Он до ужина просидел на стуле. После ужина он продолжал сидеть так же неподвижно и безмолвно. В комнате стемнело, но свет никто не зажигал.
– Я больше никогда ничего не напишу, – неожиданно произнес Рэндел. – Но если я не писатель, то кто я тогда?
За стеной шла обычная жизнь городской улицы.
– Пулитцеровская премия! – с рыданием произнес Рэндел.
Мэри обняла его и поцеловала. Это было все равно что обнять большую куклу.
– Я буду никем, – сказал он спустя еще немного времени. – Я буду просто заурядным профессором. Про меня больше не скажут, что я – хороший профессор. Мои книги – вот что заставляет людей говорить обо мне. А что, если я больше не буду писать книг? Как долго они будут помнить, каким хорошим я был? Меня просто забудут.
– Ты так несчастен. – Ее голос дрожал. – Ты так долго болел. Как же ты несчастен. Рэндел молчал.
На щеках Мэри блестели слезы.
– Мой дорогой муж, – сказала она. – Я люблю тебя. Я все сделаю, чтобы помочь тебе. Ты же знаешь, что я могу это сделать.
Какие-то люди прошли мимо их дома. Были слышны неразборчивые обрывки их разговора, звонкие ноты которого прозвучали в темной комнате.
– Ты помнишь, когда мы впервые увидели друг друга? Мы с Гвен Джоплин сидели в лодке, когда ты и Боб Фитч подошли к пристани, – нежно сказала Мэри. – Вы до этого звонили нам и назначили там свидание. Гвен и Боб сели на весла, а мы с тобой устроились на заднем сиденье. Мы ели воздушную кукурузу и читали друг другу стихи Роберта Фроста, а Боб и Гвен смотрели на нас, как на чокнутых.
Мэри вдруг показалось странным, что она вслух, при Рэнделе, вспоминает эти давно минувшие дни. Странно было сидеть в лондонской квартире друг против друга в темноте и говорить о любви. Это все было так давно…
Образы, звуки и запахи прошлого окружили Мэри со всех сторон. Она стала такой же слепой в темной квартире, каким был и Рэндел.
– А помнишь наш медовый месяц в Европе? Сколько мы говорили и обсуждали книгу, которую ты хотел написать? Розовые обои в нашей первой квартире… Помнишь, как мы радовались, когда въехали в наш собственный дом… – голос Мэри дрожал, и она начала всхлипывать. Рэндел ничего не сказал.
Мэри вытерла мокрые глаза и попыталась унять дрожь в голосе.
– Ты наконец написал свою первую книгу, потом вторую – «Странную девушку». Затем появились и две остальные.
– Мои книги, – воскликнул Рэндел. – Мои книги! Я больше никогда ничего не напишу.
– Обязательно напишешь!
– Никогда. Не будет больше книг. Не будет больше денег.
– Но даже если ты ничего не напишешь, у тебя остается твоя преподавательская работа. Ты же так любишь читать студентам лекции.
– Остается преподавательская работа? Когда весь университет будет смеяться надо мной? Они будут показывать на меня пальцем и говорить: «Вот идет бывший писатель, сейчас он уже ни на что не способен, потому что в голове у него пусто».
Мэри заплакала еще сильней, обеими руками размазывая по лицу слезы.
– Все очень-очень просто, – сказал Рэндел своим обычным голосом, ровным и спокойным. – Когда ты больше не можешь гордиться собой, жизнь теряет всякий смысл. Просто не стоит больше жить.
– О, мой любимый, мой дорогой! – воскликнула Мэри, захлебываясь слезами и опускаясь на колени перед ним. – Никогда больше не смей так говорить! – Она обняла его и гладила по спине. Взглянув на него, она увидела застывшую маску страдания на его лице. Она схватила его за плечи и принялась трясти изо всех сил. Рэндел не сопротивлялся. Он был похож на большую одеревенелую куклу.
– У тебя есть новая книга! – воскликнула Мэри. Спазм сжимал ей горло. Как больно ей было произносить, это! – Разве ты не помнишь? Ведь перед тем как заболеть, ты закончил новую книгу! Разве ты не помнишь, как ты написал ее? Как ты неделями не отходил от письменного стола, исписывая лист за листом, которые я потом отпечатала на машинке?
Она бросилась к выключателю и включила свет. Какой бледный сидел Рэндел и как ужасно старо он выглядел. Его невидящие глаза были полны отчаяния.
– Я тебе сейчас покажу ее! – засуетилась Мэри. Она ушла в ванную, где у нее был спрятан напечатанный экземпляр книги, и вскоре вернулась с аккуратной пачкой хрустящих отпечатанных листов нового романа Рэндела. Она положила текст перед ним на стол и заметила, как у нее трясутся руки.
– «Хозяин», – сказала она. – Ты назвал эту вещь «Хозяин».
Она взяла его руки в свои и положила их на пачку бумаги, чтобы он мог ощупать ее.
– Моя? – спросил Рэндел. – Моя новая книга?
– Да.
– Не может быть, – прошептал Рэндел. – Я догадывался… Я все боялся спросить…
– Да, да! – еще раз сказала Мэри.
– Я не могу вспомнить ни единого слова, которое я написал.
– Это пройдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Все сидели молча и ждали, пока Рэндел закончит приготовления. Он снабдил Мэри вонючим блокнотом, ручкой и часами и еще раз напомнил ей, чтобы она все записывала. Покончив с этим, Рэндел гордо уселся на стул, по-прежнему держа перед собой свои пижамные брюки. Тогда доктор Бун прочистил горло и сказал, обращаясь к Рэнделу:
– Давайте поговорим о вашей семье.
Мэри записала время и слова доктора Буна. Не дождавшись ответа, доктор Бун спросил:
– Была ли ваша семья счастлива?
Мэри вспомнила злые глаза свекра, следящие за ней с другого конца обеденного стола, когда Рэндел в очередной раз попал в психиатрическую клинику и она вместе с детьми приехала к его отцу.
«Доктор Бун спросил Рэндела, была ли его семья счастлива», – записала Мэри на листке с желтыми разводами. Она вспомнила мать Рэндела. Гертруда была прекрасной свекровью. Мэри ни разу не слышала от нее упрека или недоброго слова. Она не помнит ни одного ее недовольного взгляда или нахмуренных бровей. Да, она была хорошей свекровью.
– У вас было счастливое детство? – спросил доктор Бун. «…счастливое детство?» – писала Мэри. Перед ней возникла картина ее первого визита в семью Рэндела, когда она была его невестой. Сколько брани и крика наслушалась она тогда. Рэндел с отцом спорили о политике, переходя на крик и взаимные оскорбления. Сколько ненависти, презрения и подозрения друг к другу проглядывалось сквозь невинный спор о политике.
– Да, – сказал Рэндел. – Моя семья была счастлива. У отца было собственное дело – компания по производству насосов. Он был вполне удачлив и зарабатывал неплохие деньги.
«Он был вполне удачлив», – записала Мэри. После того как Гертруда умерла, Мэри как-то разбирала ее бумаги и с удивлением обнаружила, что в молодости друзья называли ее хохотушкой. Мэри долго смотрела на то, что осталось от хохотушки Гертруды, – письма, фотографии, какие-то бумаги, уже никому не нужные, словно застывшие во времени обрывки ее прошлого. Мэри вспомнила, как смеялась Гертруда, с тех пор как она ее знала. Это был грубый смех, скорее похожий на карканье вороны или кашель. Вот так хохотушка. Подумать только, что время сделало с человеком…
– Я играл в школьном оркестре и был редактором школьной газеты, – сказал Рэндел. – Потом я очень долго упрашивал отца, чтобы он позволил мне учиться в Калифорнийском университете. Он хотел, чтобы я остался с родителями на Востоке и занимался бы его делом. Но мы с матерью сделали все возможное, чтобы я попал в университет.
Рэндел начал во все стороны вертеть свои брюки, поворачивая их и так и эдак, пока не нашел карманы.
«Мы с мамой сделали все возможное, чтобы…»
Крик Рэндела прервал запись Мэри на полуслове.
– Я ненавидел его!!! – вопил Рэндел, вскочив со стула. Мэри заметила, что у него в кулаке зажато что-то похожее на листки бумаги.
– Я ненавидел его! Ненавидел! Он ни разу не купил матери ничего красивого! – кричал Рэндел. Его руки комкали и рвали на мелкие кусочки то, что было зажато у него в кулаке. Только когда обрывки упали на пол, Мэри увидела, что это клочки денег.
Теперь Рэндел плакал, причитая: «Он мог купить ей новую машину, новый дом, новую одежду!» Обрывки денег упали Мэри на колени. Они валялись на диване, у ее ног. Она видела спокойный взгляд Джорджа Вашингтона, без нижней части лица, подбородок Гамильтона, пирамиду с раскрытым глазом, часть Белого дома, буквы, цифры, листья.
Мэри стала собирать разбросанные вокруг кусочки денежных купюр.
– Мне кажется, там около ста долларов, – произнес доктор Бун. – Если вы соберете и соедините все кусочки, а потом отнесете их в банк, я думаю, они поменяют вам их.
Рэндел замолчал и больше не отвечал на вопросы. Все сидели и наблюдали, как послушная и безмолвная секретарша Рэндела собирает маленькие зеленые обрывки американских денег.
ГЛАВА 14
Целых сто долларов. Весь вечер Мэри провела, склеивая разорванные купюры. В квартире было прохладно, поэтому Мэри села спиной к радиатору, а ноги завернула в шерстяное одеяло. Склонившись над столом, она слушала, как ветер несет по Кенсингтон-Черч-стрит опавшие листья.
На следующий день, в понедельник, проходя по Ноттинг-Хилл-Гейту, Мэри с удовольствием подставляла лицо теплым еще лучам осеннего солнца.
– У меня есть несколько американских банкнот, – улыбнулась она кассиру в банке Барклая. – Только они в плохом состоянии, и я не знаю, что с ними делать.
Она извлекла из сумочки несколько смятых склеенных бесформенных купюр и протянула их кассиру.
– Вчера вечером у нас были гости с маленьким ребенком. Ума не приложу, каким образом он добрался до бумажника моего мужа. И вот – результат. Я думаю, он хорошо повеселился.
– Я вижу, – слегка улыбнувшись, сказал кассир. – Он славно поработал.
– Я боюсь, – продолжала Мэри, улыбаясь еще шире, будто смеясь над маленьким озорником, который доставил столько хлопот. – Можно ли как-нибудь восстановить их? Здесь девяносто пять долларов.
– Маленький разбойник очень хорошо поработал, – повторил кассир, разглядывая каждую купюру.
– Мне было неудобно заставлять заниматься этим его родителей: клеить, ходить в банк… как-никак они были у нас в гостях, – сказала Мэри, слушая собственную ложь, которую она так искусно плела. Все складывалось правильно, как и должно быть в нормальном мире: непослушные и озорные дети и благоразумные родители.
– Им следовало бы лучше смотреть за ним, – сказал кассир, по-прежнему очень внимательно изучая купюры.
– Что ж поделать – дети, – пожала плечами Мэри, наблюдая, как он пытается сложить банкноты в стопку. – Должна ли я вам что-нибудь за беспокойство?
– Никакого беспокойства, – сказал кассир, выдвигая ящик и доставая оттуда пачку хрустящих банкнот, перетянутых ленточкой. Он отсчитал девяносто пять долларов, потом еще раз пересчитал и протянул их Мэри через окошечко кассы. – Вот ваши деньги.
– Большое спасибо.
– Приглядывайте лучше за маленьким разбойником, – сказал кассир на прощание.
Мэри вышла из банка, продолжая улыбаться. Это всего лишь детские шалости. В кармане хрустели новенькие купюры. Только на автобусной остановке она сказала себе: ложь, все это ложь…
Когда Мэри вошла в свою квартиру, там вовсю звонил телефон.
– Я никогда не беспокою вас, пока у меня нет хороших новостей, – сказал Джордж Бламберг. – На этот раз есть хорошая новость по поводу «Цены истины». Мы работаем над тем, чтобы снять по этой книге фильм. Пока ничего определенного сказать не могу, но работа в этом направлении идет. Как Рэндел?
– Он болен, – сказала Мэри. – Он находится в психиатрическом центре здесь, в Лондоне.
– Болен?
– Дон вернулся в Штаты. А Бет и Джей отправились в Грецию и Италию. Я не видела причин, по которым им следовало бы отменить путешествие, которое мы планировали вместе.
– Простите, – осторожно сказал Джордж. – Я полагаю, у него, конечно, не было времени писать… в таком состоянии…
– Я не уверена в этом.
– О! – произнес Джордж.
Мэри улыбнулась, услышав растерянность в его голосе. Он воспринимал ее всего лишь как секретаршу Рэндела. Он никогда не спрашивал ее мнения по поводу книг, которые она печатала. Однажды она достаточно опрометчиво высказала замечание по поводу второй книги. Джордж ничего не ответил ей. Казалось, он вообще не слышал ее. Он говорил только с Рэнделом. Он сказал ему, что скоро книга поступит в продажу и Рэндел станет богатым.
– Послушайте, – раздался голос Джорджа из телефонной трубки. – Когда ему станет лучше, скажите ему, чтобы он подумал о новой книге. Я продам ее, и это принесет кучу денег. Все, что мне нужно – это написанная треть книги и краткое содержание двух остальных частей. Тогда я дам ему достаточно денег, чтобы оплатить обучение детей, купить новый дом…
– Да, – тихо сказала Мэри, глядя на готовую рукопись книги.
– Скажите ему, что есть заинтересованность в том, чтобы сделать фильм по «Цене истины», – сказал Джордж. – Передайте ему привет.
Свобода… Одиночество… Мэри тратила время, словно деньги, которые сейчас есть, но вряд ли будут еще. За спиной у нее как будто выросли крылья. Она могла свободно и спокойно работать при дневном свете, ни от кого не таясь, никого не обманывая. Она шлифовала и оттачивала каждое слово, каждую фразу, доводя текст до совершенства. Она наслаждалась работой и возможностью работать спокойно.
Рядом с пишущей машинкой постепенно росла стопка свежеотпечатанных листков. Иногда она танцевала вокруг стола, в своей лондонской квартире, любуясь произведением своих рук.
Наконец настал день, когда она напечатала последнюю страницу книги. Она бережно, словно это была очень хрупкая вещь, обеими руками подняла со стола стопку аккуратно сложенных листов новой книги. На титульном листе пока еще не было имени автора. Она впервые держала в руках книгу, на которой не стояло имя Рэндела.
– Развод! – громко сказала Мэри. – Развод! – снова повторила она. – Это моя собственная книга. Это мой агент звонит из Нью-Йорка и говорит, что продаст ее, что она принесет мне славу и богатство. Какое счастье быть свободной, спокойно жить и работать!..
Мэри села за стол и стиснула зубы, пытаясь унять волнение. Она продолжала разговаривать вслух в своей лондонской квартире:
– Нет, нельзя забывать, что я прежде всего «мама» для своих детей. Я хорошая домохозяйка и исполнительная стенографистка.
Перед ней лежала стопка листков новой книги. Ее книги. Она положила сверху стопки руки ладонями вниз и уронила на них голову.
Однажды утром Рэндел проснулся и сказал, что ослеп.
– Это иногда случается, – сказал доктор Бун, обращаясь к Мэри. – Он на самом деле ослеп. Это результат многочисленных стрессов, которые он перенес за последнее время. Он сказал нам, что ничего больше не сможет написать. Он считает, что «Цена истины» – его последняя книга и что он потеряет работу, если больше ничего не сможет опубликовать.
Рэндела всюду надо было сопровождать. Его пустой взгляд был устремлен прямо перед собой, независимо от того, что двигалось или стояло перед ним.
– Я бы посоветовал вам забрать его домой на некоторое время, – сказал однажды доктор Бун. – Иногда смена обстановки способствует возвращению зрения. Рэндел останется с вами на ночь, а завтра к ленчу вернется сюда.
– Он пребывал в своем аду неделями, думая, что атомная война может начаться каждую минуту. Я никогда раньше не видела, как он страдает, потому что во время приступов его обычно сразу изолировали и лечили шоковой терапией.
Мэри собрала в сумку все необходимое ему на ночь. Всю дорогу до Кенсингтон-Черч-стрит, что они проделали на такси, Рэндел молчал.
Держа его за руку, Мэри открыла дверь и проводила его в холл. Рэндел стоял в проходе и ощупывал дверной косяк.
– Я не могу вспомнить это место, – проговорил он.
Мэри объяснила ему, что он находится дома, в лондонской квартире. Она помогла ему снять плащ и повесила его на вешалку. Потом проводила его в гостиную и усадила на стул.
– Не хочешь ли кофе? – спросила она.
Рэндел ничего не ответил. Он сидел на кончике стула и смотрел прямо перед собой.
Так он просидел до ленча, молча, не двигаясь.
– Наверное, будет лучше, если я тебя покормлю. Открой рот.
Она подцепила вилкой спагетти и поднесла к его рту.
– Ты заботишься обо мне, – сказал Рэндел. – Ты всегда заботилась обо мне. Но тебе не придется делать это долго. – Кусочки спагетти повисли у него на подбородке.
Мэри вытерла ему подбородок. Взгляд Рэндела был направлен в пространство.
– Ты еще не совсем оправился после болезни. Через несколько дней тебе станет лучше, и мы вместе поедем домой.
– А что, если я стану заботиться о тебе? – спросил Рэндел. – Как тогда ты себя будешь чувствовать? – Его руки на коленях судорожно сжались в кулаки. – Я сделаю это. Я обязательно буду заботиться о тебе.
Мэри поднесла к его рту еще одну порцию спагетти.
– Мы должны заботиться друг о друге, – сказала она. В уголках ее глаз появились слезы.
Рэндел больше не хотел есть. Он до ужина просидел на стуле. После ужина он продолжал сидеть так же неподвижно и безмолвно. В комнате стемнело, но свет никто не зажигал.
– Я больше никогда ничего не напишу, – неожиданно произнес Рэндел. – Но если я не писатель, то кто я тогда?
За стеной шла обычная жизнь городской улицы.
– Пулитцеровская премия! – с рыданием произнес Рэндел.
Мэри обняла его и поцеловала. Это было все равно что обнять большую куклу.
– Я буду никем, – сказал он спустя еще немного времени. – Я буду просто заурядным профессором. Про меня больше не скажут, что я – хороший профессор. Мои книги – вот что заставляет людей говорить обо мне. А что, если я больше не буду писать книг? Как долго они будут помнить, каким хорошим я был? Меня просто забудут.
– Ты так несчастен. – Ее голос дрожал. – Ты так долго болел. Как же ты несчастен. Рэндел молчал.
На щеках Мэри блестели слезы.
– Мой дорогой муж, – сказала она. – Я люблю тебя. Я все сделаю, чтобы помочь тебе. Ты же знаешь, что я могу это сделать.
Какие-то люди прошли мимо их дома. Были слышны неразборчивые обрывки их разговора, звонкие ноты которого прозвучали в темной комнате.
– Ты помнишь, когда мы впервые увидели друг друга? Мы с Гвен Джоплин сидели в лодке, когда ты и Боб Фитч подошли к пристани, – нежно сказала Мэри. – Вы до этого звонили нам и назначили там свидание. Гвен и Боб сели на весла, а мы с тобой устроились на заднем сиденье. Мы ели воздушную кукурузу и читали друг другу стихи Роберта Фроста, а Боб и Гвен смотрели на нас, как на чокнутых.
Мэри вдруг показалось странным, что она вслух, при Рэнделе, вспоминает эти давно минувшие дни. Странно было сидеть в лондонской квартире друг против друга в темноте и говорить о любви. Это все было так давно…
Образы, звуки и запахи прошлого окружили Мэри со всех сторон. Она стала такой же слепой в темной квартире, каким был и Рэндел.
– А помнишь наш медовый месяц в Европе? Сколько мы говорили и обсуждали книгу, которую ты хотел написать? Розовые обои в нашей первой квартире… Помнишь, как мы радовались, когда въехали в наш собственный дом… – голос Мэри дрожал, и она начала всхлипывать. Рэндел ничего не сказал.
Мэри вытерла мокрые глаза и попыталась унять дрожь в голосе.
– Ты наконец написал свою первую книгу, потом вторую – «Странную девушку». Затем появились и две остальные.
– Мои книги, – воскликнул Рэндел. – Мои книги! Я больше никогда ничего не напишу.
– Обязательно напишешь!
– Никогда. Не будет больше книг. Не будет больше денег.
– Но даже если ты ничего не напишешь, у тебя остается твоя преподавательская работа. Ты же так любишь читать студентам лекции.
– Остается преподавательская работа? Когда весь университет будет смеяться надо мной? Они будут показывать на меня пальцем и говорить: «Вот идет бывший писатель, сейчас он уже ни на что не способен, потому что в голове у него пусто».
Мэри заплакала еще сильней, обеими руками размазывая по лицу слезы.
– Все очень-очень просто, – сказал Рэндел своим обычным голосом, ровным и спокойным. – Когда ты больше не можешь гордиться собой, жизнь теряет всякий смысл. Просто не стоит больше жить.
– О, мой любимый, мой дорогой! – воскликнула Мэри, захлебываясь слезами и опускаясь на колени перед ним. – Никогда больше не смей так говорить! – Она обняла его и гладила по спине. Взглянув на него, она увидела застывшую маску страдания на его лице. Она схватила его за плечи и принялась трясти изо всех сил. Рэндел не сопротивлялся. Он был похож на большую одеревенелую куклу.
– У тебя есть новая книга! – воскликнула Мэри. Спазм сжимал ей горло. Как больно ей было произносить, это! – Разве ты не помнишь? Ведь перед тем как заболеть, ты закончил новую книгу! Разве ты не помнишь, как ты написал ее? Как ты неделями не отходил от письменного стола, исписывая лист за листом, которые я потом отпечатала на машинке?
Она бросилась к выключателю и включила свет. Какой бледный сидел Рэндел и как ужасно старо он выглядел. Его невидящие глаза были полны отчаяния.
– Я тебе сейчас покажу ее! – засуетилась Мэри. Она ушла в ванную, где у нее был спрятан напечатанный экземпляр книги, и вскоре вернулась с аккуратной пачкой хрустящих отпечатанных листов нового романа Рэндела. Она положила текст перед ним на стол и заметила, как у нее трясутся руки.
– «Хозяин», – сказала она. – Ты назвал эту вещь «Хозяин».
Она взяла его руки в свои и положила их на пачку бумаги, чтобы он мог ощупать ее.
– Моя? – спросил Рэндел. – Моя новая книга?
– Да.
– Не может быть, – прошептал Рэндел. – Я догадывался… Я все боялся спросить…
– Да, да! – еще раз сказала Мэри.
– Я не могу вспомнить ни единого слова, которое я написал.
– Это пройдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33