Просыпаясь иногда ночью, я слышала, как она медленно ходит взад-вперед по веранде. Утром, уже перед завтраком, она влезала в свой костюм для верховой езды и с неприличной скоростью проглатывала все, что было на тарелке.
Пэт появился в Лангли-Даунз так же, как появлялся и раньше. На этот раз я сидела одна в гостиной и читала: Роза, как обычно, рано ушла к себе. Я слышала, как она ходит в своей спальне, расположенной этажом выше. Шагов Пэта я не слышала, он подкрался незаметно и негромко позвал меня в открытое окно:
– Эмми!
Услышав свое имя, я вздрогнула от неожиданности, так что книга выскользнула у меня из рук и полетела на пол.
– Не надо шуметь! – попросил он.
Когда я встала и направилась к двери, чтобы впустить его, то увидела, что он уже зашел сам и закрыл за собою дверь. Затем он осторожно задернул шторы на широком окне и жестом показал мне, чтобы я сделала то же самое и на других окнах. При этом он приложил палец к губам, призывая меня к молчанию. Сделав то, что он просил, я повернулась к нему с недобрым предчувствием.
– Пэт, что случилось?
– Кто-нибудь еще не спит? Слуги?
– Скорее всего, уже пошли спать. Их спальни в задней части дома. Роза не спит. Я пойду позову ее. Подожди…
– Нет, не надо! – сказал он. – От нее одна суета. И вообще я пришел к тебе. У меня совсем мало времени, Эмми. Лошадь я оставил на берегу ручья, надеюсь, никто не найдет ее там. Но мне до темноты надо проехать много-много миль.
Теперь уж я основательно перепугалась.
– Зачем? – спросила я. – Тебя что, ищут?
Он ушел от ответа и сел на предложенный мною стул. Я увидела, какой он уставший, но Пэт не позволял себе расслабиться даже сейчас, облокотившись на спинку стула, как будто внутренне готовился к тому, чтобы сразу же вскочить и бежать. Он немного протер рукой воспаленные глаза. В слое пыли на его лице виднелись бороздки, проторенные стекавшим потом.
– Я ездил навещать Мэта, пришлось не слезать с лошади с самого полудня, чтобы к вечеру попасть сюда. Правда, вероятнее всего, это одно из мест, которое у них на примете. Наверняка они станут искать меня здесь – ведь тут Роза.
Я подошла к нему, пытаясь заглянуть в лицо.
– Кто – они? Ради Бога, скажи, кто?
– Полиция! – Он глубоко вздохнул и посмотрел на меня, после чего продолжал: – Это произошло, Эмми. Произошло именно так, как все предсказывали, – Ларри и все остальные умники. У меня неприятности, и я должен спасаться бегством. Я должен бежать, потому что тюрьма – это лучшее, что меня ждет, в худшем случае меня просто повесят. А по мне уж пусть лучше повесят, чем в тюрьму. Поэтому я предпочел бежать.
Я опустилась на пол рядом со стулом; каждое его слово отзывалось у меня внутри глухим ударом. Некоторое время я сидела словно в немом оцепенении, не в силах опомниться от ужаса. Но когда я посмотрела ему в глаза, то увидела в них, кроме усталости, мольбу о помощи и поддержке. Мне было нечего ему предложить, поскольку он сам уже определился, что должен бежать. Я схватила его за руку и сжала с такой силой, что он поморщился от боли.
– Скажи мне все! – потребовала я.
– Банк в Юкамунде, – ответил он. – Мы ранили выстрелом управляющего. Если он умрет, нас всех повесят.
– Кого это – нас? – прошептала я, чувствуя, как в жилах у меня стынет кровь; каждое слово давалось мне с усилием.
– Расселы – Джо и Люк. Мы вместе перегоняли скот. Я знал, что время от времени они балуются… ну… этим, но это меня не касалось. А в тот раз дело было нешуточное и требовалась помощь. Они позвали меня – и я пошел. Но все получилось не так, как мы запланировали. Управляющий банка выстрелил в Люка, и Джо пришлось выстрелить в него. Нам удалось погрузить Люка на лошадь и уехать всем вместе, но было уже поздно – их узнали. Вычислить третьего участника не представит для полиции особого труда, последнее время меня часто видели рядом с ними…
– А тот, в которого стреляли, что с ним? Пэт отвернулся и посмотрел в сторону.
– Мы привязали его к лошади. После того как мы проскакали уже с час, обнаружилось, что он мертв. Понимаешь, Эмми, мы не могли остановиться, пока не убедились в том, что погоня отстала. Если бы мы остановились, это был бы конец для всех нас. Ты же понимаешь.
Он снова взглянул на меня, на этот раз пристыженно и робко. Я все не отпускала его руку. Я не могла. Было выше моих сил представить его одним из действующих лиц этого жестокого спектакля о бессмысленной смерти. Единственное, на что я была способна, это не отшатнуться от него, а вот так стоять рядом, вцепившись в его руку, в надежде, что хоть как-то его успокою.
– А тот… тот другой, он ждет тебя?
Он покачал головой.
– Мы разделились. Встречаемся мы в горах, вернее, в долине, там есть один лагерь. Если нам удастся добраться туда, полиция точно потеряет наш след. Только бы удалось туда дойти. Тогда мы будем в безопасности.
– До следующего раза, – протянула я.
Он встал и посмотрел на меня, по-прежнему сидящую на коленях возле стула.
– Да, до следующего раза… Стоит ли обещать, что следующего раза не будет? Теперь я уже замазан, Эмми, и мне ничего не остается, как продолжать в том же духе.
– Тебя убьют, – сказала я, и эти леденящие душу слова были ничем иным, как правдой. – Когда-нибудь тебя убьют!
– Да, – хладнокровно подтвердил он.
У него хватало смелости смотреть мне в глаза, когда он это говорил. И вдруг я поняла, что ошибаюсь. Нет, он действительно не боялся думать о смерти и не обманывал себя, когда говорил о ее скором приходе. Он просто ждал ее, и чем быстрее, тем лучше.
– Неужели нет другого выхода?
– Нет.
– А если на корабль? – спросила я, окрыленная этой спасительной мыслью. Какая же я дура, что не догадалась раньше! – В Сан-Франциско или к индейцам. Если я попрошу Адама, он отвезет тебя. Через некоторое время, когда они успокоятся и перестанут тебя искать, ты сможешь тихо вернуться в Мельбурн. Адам поможет тебе. Я уверена, что поможет. Он понимает… в людских бедах.
Но он покачал головой, глядя на меня почти с жалостью, видимо, оттого, что я посчитала этот путь подходящим и легким.
– Нет, – сказал он, – не стоит.
И теперь я точно утвердилась: он ищет смерти специально, будто зная, что она уже поджидает его.
Протянув руку, он бережно поднял меня с пола, а затем быстро и тихо проговорил:
– Я уже слишком долго задержался здесь, а ведь пришел сюда только по одному делу, поэтому, пока я тут, надо покончить с этим. – Порывшись во внутреннем кармане плаща, он достал сложенный листок бумаги. – Здесь все, Эмми. Думаю, все законно. Не знаю, могут ли они конфисковать собственность человека, совершившего преступление, но в любом случае я решил не рисковать, и поэтому мое имя здесь не упоминается. Это документ на дом Мэта.
– Что ты сделал?
Он протянул мне листок.
– Дом Суини принадлежит мне. Если бы я не следил за делами, этот дом у него давно бы уже отняли. Я вкладывал в него деньги, Эмми, и не только свои, но и твои. Я уже никогда не смогу стать фермером, поэтому теперь он твой. Как только бедолага Мэт умрет, ты сразу вступишь во владение. Все свои права я переписал на тебя – как это говорится? – кажется, безвозвратно. Да, я не забыл вставить это словечко! Свидетелей, кроме Мэта, правда, не было, но ведь это касается только нас с тобой, Эмми, а нам свидетели не нужны. Потом я заставил Мэта поклясться, что он выберет время и, будучи трезвым, пойдет к юристу и составит правильное завещание. Ты заплатишь по закладной, но теперь право собственности будет принадлежать только тебе. Я, конечно, пока смогу, буду снабжать старого черта деньгами. Но и ты не забудь о своем обещании, Эмми, присматривай тут за ним. Не забудешь?
Я молча кивнула головой, и он вложил листок в мои онемевшие пальцы.
– Ты-то, наверное, сможешь сделать там что-нибудь стоящее! Сделай то, что я не успел в этой стране, Эмми.
Он повернулся и собрался уже выпрыгнуть в окно, но я жестом остановила его, когда он взялся за занавеску.
– Подожди! – я снова подошла к нему. – Тебе надо увидеться с Розой. Задержись еще на минутку. Это может ей помочь…
Он покачал головой.
– Не надо. Она не переживет этого, – сказал он, – и потом, я не могу доверять ей так, как тебе. Если она не встретится со мной, ей будет проще отвечать на вопросы полиции. А еще… Я не хочу, чтобы она увидела меня таким… Она и сама уже достаточно далеко зашла, – на лице его появилась диковатая кривая ухмылка, похожая больше на гримасу боли, – я не хочу, чтобы она встала на дорогу, ведущую прямо в ад.
Он снова собрался идти, но я умоляюще дотронулась до него.
– Ну подожди, всего минутку.
Я запалила свечу от горящей лампы и осторожно открыла дверь в коридор. Ключом, который мне дала Мэри Андерсон, я открыла дверь в столовую, где Джон Лангли держал вино и крепкие напитки, взяла серебряную флягу, которую он хранил на случай путешествия, и наполнила ее самым лучшим бренди. Затем вернулась к Пэту и вложила флягу в его руку. Конечно, по сравнению с его несчастьем этот жест выглядел жалкой потугой на сочувствие, но это было единственное, что я могла для него сделать.
– Когда доберешься до места, обязательно закопай ее. Он всегда помнит обо всех своих вещах.
Пэту было понятно, о ком я говорю. На прощание он поцеловал меня, но на этот раз не так крепко, как в свои последние посещения. В этом коротком поцелуе я почувствовала всю его невыговоренную печаль.
– На память, – сказал он, после чего исчез в темноте за верандой.
Я подумала, что, может быть, больше никогда не увижу его живым. Теперь он уйдет, возможно, на много лет в горы, где будет протаптывать в скалах едва заметные тропинки да изредка по ночам бегать в город, чтобы навестить Мэта Суини. Возможно, будут и другие истории, вроде той, с банком в Юкамунде. Так и пойдет он по выбранному пути, пока чья-нибудь пуля не остановит наконец его бег, утолив долгое ожидание, берущее свое начало еще на Эврике, в то утро, когда Син остался лежать на баррикадах.
Я помню только один раз, когда вот так же тупо и безмолвно сидела, глядя в одну точку и почти не сознавая, сколько времени прошло с тех пор, как наступило это состояние. Это было в «Арсенале старателя», и за закрытой дверью возле меня лежал труп Вилли Гриббона. Сейчас, после ухода Пэта, я ощутила тот же приступ боли, страха и безнадежности. Но тогда только я одна была втянута в эту историю, да еще Гриб-бон, которому к тому времени было уже все равно. А сейчас мои мысли сразу же перекинулись на других – Кейт, Дэна, Ларри, Кона, Розу и даже Лангли. Теперь история с Пэтом коснется и их всех, независимо от того, любит ли каждый из них Пэта или нет. В любом случае сегодняшний день обернется для них страданием. Но именно потому, что в моей жизни уже был этот страшный час немого отупения, проведенный на лестнице в «Арсенале старателя», мне лучше всех их, вместе взятых, было известно, какие мысли умчались сегодня вместе с Пэтом. Там были и одиночество, и отрезанность от мира, и нелегкое сознание того, что ты впервые преступил общепринятые законы. Мне удалось спастись от этого умопомрачительного отчаяния, а Пэту, вероятно, придется пронести его через всю жизнь.
И тогда я подумала о Розе, лежащей в своей постели, не в силах уснуть от неясной боли, словно разъедающей ее изнутри. Тот же огонь сумасбродства бушевал в ней, тот же, что почти погубил Пэта. Его уже было не спасти от отчаяния и одиночества, а Розе я пока могла протянуть руку помощи, как однажды сделала это она по отношению ко мне.
Я с трудом поднялась и пошла наверх к Розе.
Когда я рассказала ей про Пэта, из груди ее вырвался вопль, переходящий в низкий протяжный стон. В этом диком, почти зверином звуке я услышала протест и нежелание верить в случившееся. В эту минуту Роза, кажется, забыла о своих собственных неудачах и думала только о брате. Обессиленная, она откинулась на подушки, и я медленно подошла поближе к ее кровати. Когда свет зажженной свечи упал на ее лицо, повернутое к стене, я увидела, что по щекам ее катятся слезы. Загасив свечу, я осторожно положила руку ей на плечо.
– Роза… ну не надо! Не плачь… Постарайся пережить это.
– О Эмми! Я уже никогда больше его не увижу! Это конец, понимаешь?
– Ничего не конец. Нельзя говорить так…
Я почувствовала искреннее желание как-нибудь утешить ее и вдруг стала гладить спутанные волосы, совсем как делала это раньше, в старые добрые времена. Она уткнулась лицом в подушку, и плечи ее затряслись от рыданий. Присев рядом с ней на кровать, я обняла ее и крепко прижала к себе. Она вцепилась в меня по-детски, словно упрашивая вернуть все на свои места. Но раньше она еще верила, что может произойти чудо, теперь же смотрела на жизнь трезвее, и тем горше были ее слезы. Наконец, утомившись от плача, она уснула, и я прилегла с ней рядом впервые после памятной ночи на Эврике, когда она ушла.
Проснулась я, когда еще только забрезжил рассвет, и сквозь сон услышала ее голос; не обнаружив Розу рядом с собой на кровати, я увидела, что она стоит у двери, ведущей на веранду, и смотрит туда, где в утренней тишине еще дремали пастбища, объятые серым сумраком, и неподвижно стоял сад, словно застряв в тумане верхушками деревьев. Кажется, она говорила сама с собой.
– Ужасно пасмурно. Лучше уж не вылезать из постели, пока погода не разгуляется, тогда хоть не будешь видеть этой серости. Интересно, где он сейчас… как бы узнать, куда ему удалось дойти этой ночью? И есть ли у него еда?
Тут она услышала шорох со стороны кровати и оглянулась на меня. Если бы не полная грудь, ее вполне можно было принять за ребенка, особенно в полумраке. Волосы ее разметались по плечам темными кудряшками, а из-под кружевной рубашки виднелись босые ноги. Она выглядела едва ли старше, чем когда я увидела ее здесь в последний раз – в то памятное утро, когда она попросила Адама увезти ее из Лангли-Даунз. Конечно, при воспоминании об этом в душе у меня что-то шевельнулось, но не боль, которую я ожидала.
Теперь она говорила, обращаясь ко мне, но голос ее по-прежнему был задумчивым и как бы направленным внутрь себя.
– Для меня все так неожиданно! Кажется, этого не могло случиться. – Она беспомощно развела руками. – Я ведь слишком многого не просила, правда? Теперь у меня есть почти все, но, к сожалению, нет того, что я хотела.
Хоть она не произносила имя Пэта, я поняла, что сейчас она продолжает его оплакивать.
– Я хотела смеяться и веселиться, – сказала она, – этого я больше всего хотела. Ты помнишь Чарли Гринли, Эмми?
– Да, помню.
– Вот Чарли всегда смешил меня, это было так здорово. Достаточно было ему войти в комнату, и я уже чувствовала себя счастливой. Но Чарли у меня отняли. Его отправили отсюда, и больше он не вернется никогда. Вот так всегда: если есть что-то хорошее, надо обязательно испортить!
Ее жалобный детский голосок, казался почти призрачным в утренней тишине. Мне хотелось как-нибудь утешить ее, но все, что бы я ни пыталась сказать ей, неминуемо оказалось бы ложью. Когда-то я любила ее, но любовь давно уже прошла, а прошлого было не вернуть. Теперь я только жалела ее.
Мы прожили в Лангли-Даунз еще две недели, но Роза уже не ездила больше в Росскоммон и не приглашала Роберта Далкейта к себе. Атмосфера в доме была подчеркнуто спокойной и умеренной; мы надеялись, что это поможет хоть как-то унять продолжавшие расползаться слухи. Словом, эти две недели мы провели среди детей.
Один раз в Лангли-Даунз приезжала полиция – они вели себя вежливо и уважительно, даже извинились перед Розой за причиненное беспокойство. Она просто сказала, что давно не видела брата, и это была правда. Больше ей вопросов не задавали. Со времени того нашего утреннего разговора на нее напала неизвестно откуда взявшаяся наивность и робость, поэтому я заметила, что сержант полиции никак не мог узнать в ней ту самую женщину, про которую весь район судачил, что она каждую ночь ездит верхом в Росскоммон. Когда она кувыркалась вместе с детьми на лугу, плескалась с ними в ручье, она походила на такое же невинное дитя, как они сами. Наверное, благодаря воспоминаниям и постоянным тяжелым мыслям, связанным с Пэтом, она словно вернулась в свое собственное детство. Для Роберта Далкейта уголка там не нашлось, поэтому на некоторое время он просто перестал для нее существовать.
Каждый день она поговаривала о возвращении в Мельбурн.
– Я должна туда вернуться, Эмми, но не хочу. Даже на чуть-чуть не хочу. Здесь так спокойно, так… умиротворяюще. Но все же я должна вернуться и постараться утешить папу. Когда он узнает про Пэта… я должна буду находиться рядом, чтобы как-то помочь ему. А еще надо попытаться наладить все с Томом. Бедняга, он ведь хочет только добра! Впрочем, все это одни разговоры, а как вспомнишь тот дом… огромный домище, в котором никто не смеется. Я ужасно боюсь, что стану такой же, как Элизабет, и перестану даже хотеть смеяться. Ты только представь себе, какой кошмар!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Пэт появился в Лангли-Даунз так же, как появлялся и раньше. На этот раз я сидела одна в гостиной и читала: Роза, как обычно, рано ушла к себе. Я слышала, как она ходит в своей спальне, расположенной этажом выше. Шагов Пэта я не слышала, он подкрался незаметно и негромко позвал меня в открытое окно:
– Эмми!
Услышав свое имя, я вздрогнула от неожиданности, так что книга выскользнула у меня из рук и полетела на пол.
– Не надо шуметь! – попросил он.
Когда я встала и направилась к двери, чтобы впустить его, то увидела, что он уже зашел сам и закрыл за собою дверь. Затем он осторожно задернул шторы на широком окне и жестом показал мне, чтобы я сделала то же самое и на других окнах. При этом он приложил палец к губам, призывая меня к молчанию. Сделав то, что он просил, я повернулась к нему с недобрым предчувствием.
– Пэт, что случилось?
– Кто-нибудь еще не спит? Слуги?
– Скорее всего, уже пошли спать. Их спальни в задней части дома. Роза не спит. Я пойду позову ее. Подожди…
– Нет, не надо! – сказал он. – От нее одна суета. И вообще я пришел к тебе. У меня совсем мало времени, Эмми. Лошадь я оставил на берегу ручья, надеюсь, никто не найдет ее там. Но мне до темноты надо проехать много-много миль.
Теперь уж я основательно перепугалась.
– Зачем? – спросила я. – Тебя что, ищут?
Он ушел от ответа и сел на предложенный мною стул. Я увидела, какой он уставший, но Пэт не позволял себе расслабиться даже сейчас, облокотившись на спинку стула, как будто внутренне готовился к тому, чтобы сразу же вскочить и бежать. Он немного протер рукой воспаленные глаза. В слое пыли на его лице виднелись бороздки, проторенные стекавшим потом.
– Я ездил навещать Мэта, пришлось не слезать с лошади с самого полудня, чтобы к вечеру попасть сюда. Правда, вероятнее всего, это одно из мест, которое у них на примете. Наверняка они станут искать меня здесь – ведь тут Роза.
Я подошла к нему, пытаясь заглянуть в лицо.
– Кто – они? Ради Бога, скажи, кто?
– Полиция! – Он глубоко вздохнул и посмотрел на меня, после чего продолжал: – Это произошло, Эмми. Произошло именно так, как все предсказывали, – Ларри и все остальные умники. У меня неприятности, и я должен спасаться бегством. Я должен бежать, потому что тюрьма – это лучшее, что меня ждет, в худшем случае меня просто повесят. А по мне уж пусть лучше повесят, чем в тюрьму. Поэтому я предпочел бежать.
Я опустилась на пол рядом со стулом; каждое его слово отзывалось у меня внутри глухим ударом. Некоторое время я сидела словно в немом оцепенении, не в силах опомниться от ужаса. Но когда я посмотрела ему в глаза, то увидела в них, кроме усталости, мольбу о помощи и поддержке. Мне было нечего ему предложить, поскольку он сам уже определился, что должен бежать. Я схватила его за руку и сжала с такой силой, что он поморщился от боли.
– Скажи мне все! – потребовала я.
– Банк в Юкамунде, – ответил он. – Мы ранили выстрелом управляющего. Если он умрет, нас всех повесят.
– Кого это – нас? – прошептала я, чувствуя, как в жилах у меня стынет кровь; каждое слово давалось мне с усилием.
– Расселы – Джо и Люк. Мы вместе перегоняли скот. Я знал, что время от времени они балуются… ну… этим, но это меня не касалось. А в тот раз дело было нешуточное и требовалась помощь. Они позвали меня – и я пошел. Но все получилось не так, как мы запланировали. Управляющий банка выстрелил в Люка, и Джо пришлось выстрелить в него. Нам удалось погрузить Люка на лошадь и уехать всем вместе, но было уже поздно – их узнали. Вычислить третьего участника не представит для полиции особого труда, последнее время меня часто видели рядом с ними…
– А тот, в которого стреляли, что с ним? Пэт отвернулся и посмотрел в сторону.
– Мы привязали его к лошади. После того как мы проскакали уже с час, обнаружилось, что он мертв. Понимаешь, Эмми, мы не могли остановиться, пока не убедились в том, что погоня отстала. Если бы мы остановились, это был бы конец для всех нас. Ты же понимаешь.
Он снова взглянул на меня, на этот раз пристыженно и робко. Я все не отпускала его руку. Я не могла. Было выше моих сил представить его одним из действующих лиц этого жестокого спектакля о бессмысленной смерти. Единственное, на что я была способна, это не отшатнуться от него, а вот так стоять рядом, вцепившись в его руку, в надежде, что хоть как-то его успокою.
– А тот… тот другой, он ждет тебя?
Он покачал головой.
– Мы разделились. Встречаемся мы в горах, вернее, в долине, там есть один лагерь. Если нам удастся добраться туда, полиция точно потеряет наш след. Только бы удалось туда дойти. Тогда мы будем в безопасности.
– До следующего раза, – протянула я.
Он встал и посмотрел на меня, по-прежнему сидящую на коленях возле стула.
– Да, до следующего раза… Стоит ли обещать, что следующего раза не будет? Теперь я уже замазан, Эмми, и мне ничего не остается, как продолжать в том же духе.
– Тебя убьют, – сказала я, и эти леденящие душу слова были ничем иным, как правдой. – Когда-нибудь тебя убьют!
– Да, – хладнокровно подтвердил он.
У него хватало смелости смотреть мне в глаза, когда он это говорил. И вдруг я поняла, что ошибаюсь. Нет, он действительно не боялся думать о смерти и не обманывал себя, когда говорил о ее скором приходе. Он просто ждал ее, и чем быстрее, тем лучше.
– Неужели нет другого выхода?
– Нет.
– А если на корабль? – спросила я, окрыленная этой спасительной мыслью. Какая же я дура, что не догадалась раньше! – В Сан-Франциско или к индейцам. Если я попрошу Адама, он отвезет тебя. Через некоторое время, когда они успокоятся и перестанут тебя искать, ты сможешь тихо вернуться в Мельбурн. Адам поможет тебе. Я уверена, что поможет. Он понимает… в людских бедах.
Но он покачал головой, глядя на меня почти с жалостью, видимо, оттого, что я посчитала этот путь подходящим и легким.
– Нет, – сказал он, – не стоит.
И теперь я точно утвердилась: он ищет смерти специально, будто зная, что она уже поджидает его.
Протянув руку, он бережно поднял меня с пола, а затем быстро и тихо проговорил:
– Я уже слишком долго задержался здесь, а ведь пришел сюда только по одному делу, поэтому, пока я тут, надо покончить с этим. – Порывшись во внутреннем кармане плаща, он достал сложенный листок бумаги. – Здесь все, Эмми. Думаю, все законно. Не знаю, могут ли они конфисковать собственность человека, совершившего преступление, но в любом случае я решил не рисковать, и поэтому мое имя здесь не упоминается. Это документ на дом Мэта.
– Что ты сделал?
Он протянул мне листок.
– Дом Суини принадлежит мне. Если бы я не следил за делами, этот дом у него давно бы уже отняли. Я вкладывал в него деньги, Эмми, и не только свои, но и твои. Я уже никогда не смогу стать фермером, поэтому теперь он твой. Как только бедолага Мэт умрет, ты сразу вступишь во владение. Все свои права я переписал на тебя – как это говорится? – кажется, безвозвратно. Да, я не забыл вставить это словечко! Свидетелей, кроме Мэта, правда, не было, но ведь это касается только нас с тобой, Эмми, а нам свидетели не нужны. Потом я заставил Мэта поклясться, что он выберет время и, будучи трезвым, пойдет к юристу и составит правильное завещание. Ты заплатишь по закладной, но теперь право собственности будет принадлежать только тебе. Я, конечно, пока смогу, буду снабжать старого черта деньгами. Но и ты не забудь о своем обещании, Эмми, присматривай тут за ним. Не забудешь?
Я молча кивнула головой, и он вложил листок в мои онемевшие пальцы.
– Ты-то, наверное, сможешь сделать там что-нибудь стоящее! Сделай то, что я не успел в этой стране, Эмми.
Он повернулся и собрался уже выпрыгнуть в окно, но я жестом остановила его, когда он взялся за занавеску.
– Подожди! – я снова подошла к нему. – Тебе надо увидеться с Розой. Задержись еще на минутку. Это может ей помочь…
Он покачал головой.
– Не надо. Она не переживет этого, – сказал он, – и потом, я не могу доверять ей так, как тебе. Если она не встретится со мной, ей будет проще отвечать на вопросы полиции. А еще… Я не хочу, чтобы она увидела меня таким… Она и сама уже достаточно далеко зашла, – на лице его появилась диковатая кривая ухмылка, похожая больше на гримасу боли, – я не хочу, чтобы она встала на дорогу, ведущую прямо в ад.
Он снова собрался идти, но я умоляюще дотронулась до него.
– Ну подожди, всего минутку.
Я запалила свечу от горящей лампы и осторожно открыла дверь в коридор. Ключом, который мне дала Мэри Андерсон, я открыла дверь в столовую, где Джон Лангли держал вино и крепкие напитки, взяла серебряную флягу, которую он хранил на случай путешествия, и наполнила ее самым лучшим бренди. Затем вернулась к Пэту и вложила флягу в его руку. Конечно, по сравнению с его несчастьем этот жест выглядел жалкой потугой на сочувствие, но это было единственное, что я могла для него сделать.
– Когда доберешься до места, обязательно закопай ее. Он всегда помнит обо всех своих вещах.
Пэту было понятно, о ком я говорю. На прощание он поцеловал меня, но на этот раз не так крепко, как в свои последние посещения. В этом коротком поцелуе я почувствовала всю его невыговоренную печаль.
– На память, – сказал он, после чего исчез в темноте за верандой.
Я подумала, что, может быть, больше никогда не увижу его живым. Теперь он уйдет, возможно, на много лет в горы, где будет протаптывать в скалах едва заметные тропинки да изредка по ночам бегать в город, чтобы навестить Мэта Суини. Возможно, будут и другие истории, вроде той, с банком в Юкамунде. Так и пойдет он по выбранному пути, пока чья-нибудь пуля не остановит наконец его бег, утолив долгое ожидание, берущее свое начало еще на Эврике, в то утро, когда Син остался лежать на баррикадах.
Я помню только один раз, когда вот так же тупо и безмолвно сидела, глядя в одну точку и почти не сознавая, сколько времени прошло с тех пор, как наступило это состояние. Это было в «Арсенале старателя», и за закрытой дверью возле меня лежал труп Вилли Гриббона. Сейчас, после ухода Пэта, я ощутила тот же приступ боли, страха и безнадежности. Но тогда только я одна была втянута в эту историю, да еще Гриб-бон, которому к тому времени было уже все равно. А сейчас мои мысли сразу же перекинулись на других – Кейт, Дэна, Ларри, Кона, Розу и даже Лангли. Теперь история с Пэтом коснется и их всех, независимо от того, любит ли каждый из них Пэта или нет. В любом случае сегодняшний день обернется для них страданием. Но именно потому, что в моей жизни уже был этот страшный час немого отупения, проведенный на лестнице в «Арсенале старателя», мне лучше всех их, вместе взятых, было известно, какие мысли умчались сегодня вместе с Пэтом. Там были и одиночество, и отрезанность от мира, и нелегкое сознание того, что ты впервые преступил общепринятые законы. Мне удалось спастись от этого умопомрачительного отчаяния, а Пэту, вероятно, придется пронести его через всю жизнь.
И тогда я подумала о Розе, лежащей в своей постели, не в силах уснуть от неясной боли, словно разъедающей ее изнутри. Тот же огонь сумасбродства бушевал в ней, тот же, что почти погубил Пэта. Его уже было не спасти от отчаяния и одиночества, а Розе я пока могла протянуть руку помощи, как однажды сделала это она по отношению ко мне.
Я с трудом поднялась и пошла наверх к Розе.
Когда я рассказала ей про Пэта, из груди ее вырвался вопль, переходящий в низкий протяжный стон. В этом диком, почти зверином звуке я услышала протест и нежелание верить в случившееся. В эту минуту Роза, кажется, забыла о своих собственных неудачах и думала только о брате. Обессиленная, она откинулась на подушки, и я медленно подошла поближе к ее кровати. Когда свет зажженной свечи упал на ее лицо, повернутое к стене, я увидела, что по щекам ее катятся слезы. Загасив свечу, я осторожно положила руку ей на плечо.
– Роза… ну не надо! Не плачь… Постарайся пережить это.
– О Эмми! Я уже никогда больше его не увижу! Это конец, понимаешь?
– Ничего не конец. Нельзя говорить так…
Я почувствовала искреннее желание как-нибудь утешить ее и вдруг стала гладить спутанные волосы, совсем как делала это раньше, в старые добрые времена. Она уткнулась лицом в подушку, и плечи ее затряслись от рыданий. Присев рядом с ней на кровать, я обняла ее и крепко прижала к себе. Она вцепилась в меня по-детски, словно упрашивая вернуть все на свои места. Но раньше она еще верила, что может произойти чудо, теперь же смотрела на жизнь трезвее, и тем горше были ее слезы. Наконец, утомившись от плача, она уснула, и я прилегла с ней рядом впервые после памятной ночи на Эврике, когда она ушла.
Проснулась я, когда еще только забрезжил рассвет, и сквозь сон услышала ее голос; не обнаружив Розу рядом с собой на кровати, я увидела, что она стоит у двери, ведущей на веранду, и смотрит туда, где в утренней тишине еще дремали пастбища, объятые серым сумраком, и неподвижно стоял сад, словно застряв в тумане верхушками деревьев. Кажется, она говорила сама с собой.
– Ужасно пасмурно. Лучше уж не вылезать из постели, пока погода не разгуляется, тогда хоть не будешь видеть этой серости. Интересно, где он сейчас… как бы узнать, куда ему удалось дойти этой ночью? И есть ли у него еда?
Тут она услышала шорох со стороны кровати и оглянулась на меня. Если бы не полная грудь, ее вполне можно было принять за ребенка, особенно в полумраке. Волосы ее разметались по плечам темными кудряшками, а из-под кружевной рубашки виднелись босые ноги. Она выглядела едва ли старше, чем когда я увидела ее здесь в последний раз – в то памятное утро, когда она попросила Адама увезти ее из Лангли-Даунз. Конечно, при воспоминании об этом в душе у меня что-то шевельнулось, но не боль, которую я ожидала.
Теперь она говорила, обращаясь ко мне, но голос ее по-прежнему был задумчивым и как бы направленным внутрь себя.
– Для меня все так неожиданно! Кажется, этого не могло случиться. – Она беспомощно развела руками. – Я ведь слишком многого не просила, правда? Теперь у меня есть почти все, но, к сожалению, нет того, что я хотела.
Хоть она не произносила имя Пэта, я поняла, что сейчас она продолжает его оплакивать.
– Я хотела смеяться и веселиться, – сказала она, – этого я больше всего хотела. Ты помнишь Чарли Гринли, Эмми?
– Да, помню.
– Вот Чарли всегда смешил меня, это было так здорово. Достаточно было ему войти в комнату, и я уже чувствовала себя счастливой. Но Чарли у меня отняли. Его отправили отсюда, и больше он не вернется никогда. Вот так всегда: если есть что-то хорошее, надо обязательно испортить!
Ее жалобный детский голосок, казался почти призрачным в утренней тишине. Мне хотелось как-нибудь утешить ее, но все, что бы я ни пыталась сказать ей, неминуемо оказалось бы ложью. Когда-то я любила ее, но любовь давно уже прошла, а прошлого было не вернуть. Теперь я только жалела ее.
Мы прожили в Лангли-Даунз еще две недели, но Роза уже не ездила больше в Росскоммон и не приглашала Роберта Далкейта к себе. Атмосфера в доме была подчеркнуто спокойной и умеренной; мы надеялись, что это поможет хоть как-то унять продолжавшие расползаться слухи. Словом, эти две недели мы провели среди детей.
Один раз в Лангли-Даунз приезжала полиция – они вели себя вежливо и уважительно, даже извинились перед Розой за причиненное беспокойство. Она просто сказала, что давно не видела брата, и это была правда. Больше ей вопросов не задавали. Со времени того нашего утреннего разговора на нее напала неизвестно откуда взявшаяся наивность и робость, поэтому я заметила, что сержант полиции никак не мог узнать в ней ту самую женщину, про которую весь район судачил, что она каждую ночь ездит верхом в Росскоммон. Когда она кувыркалась вместе с детьми на лугу, плескалась с ними в ручье, она походила на такое же невинное дитя, как они сами. Наверное, благодаря воспоминаниям и постоянным тяжелым мыслям, связанным с Пэтом, она словно вернулась в свое собственное детство. Для Роберта Далкейта уголка там не нашлось, поэтому на некоторое время он просто перестал для нее существовать.
Каждый день она поговаривала о возвращении в Мельбурн.
– Я должна туда вернуться, Эмми, но не хочу. Даже на чуть-чуть не хочу. Здесь так спокойно, так… умиротворяюще. Но все же я должна вернуться и постараться утешить папу. Когда он узнает про Пэта… я должна буду находиться рядом, чтобы как-то помочь ему. А еще надо попытаться наладить все с Томом. Бедняга, он ведь хочет только добра! Впрочем, все это одни разговоры, а как вспомнишь тот дом… огромный домище, в котором никто не смеется. Я ужасно боюсь, что стану такой же, как Элизабет, и перестану даже хотеть смеяться. Ты только представь себе, какой кошмар!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47