Теперь я поняла, почему Джордж так мучился, копая отцу могилу. Я провозилась с ямой невероятно долго, наверное, мне следовало бы воспользоваться киркой. К тому же приходилось все время озираться, вглядываясь в деревья и дорогу, чтобы вовремя заметить пыль от приближаюшейся повозки. Больше всего я опасалась какого-нибудь одинокого всадника, который мог меня увидеть раньше, чем я его. На всякий случай я присмотрела укромное местечко в кустарнике на другом берегу речки, куда, имея достаточно времени, можно было спрятаться. О том, что произойдет, если эту зияющую дыру в земле обнаружат до того, как она будет заполнена, я старалась не думать.
Когда я сочла, что яма уже достаточно глубока, то принесла все, что собиралась положить туда: одежду отца, деньги и книгу, которой мне было очень жаль. Ее я опустила в последнюю очередь, чтобы не путать со всем остальным. В ней не было ничего особенного – какой-то унылый фолиант под названием «Основы бухгалтерии». Возможно, Элиу Пирсон слегка подшутил, оставив мне эту книгу на память о лондонском мануфактурном магазине, о тех незабываемых днях, когда мы получали уроки скрупулезности, изучая ее страницы; а может, это было косвенное напоминание о нашем разговоре, в котором он предупреждал меня, что для продвижения по жизни мне следует больше пользоваться внутренним содержанием головы, поскольку с внешним, то есть с лицом, мне не совсем повезло. Так или иначе, я бережно хранила эту книгу всю дорогу из Лондона и даже коротала долгие часы путешествия, уткнувшись в нее и воскрешая в памяти ее хитрую науку. И вот теперь случилось так, что она стала вещественным доказательством, так как на внутренней стороне обложки каракулями было написано имя Элиу Пирсона и, ко всему прочему, мое имя – я вывела его сама каллиграфическим почерком, которым очень гордилась. Было рискованно оставлять книгу неуничтоженной; однако невозможно было ни вырвать страницу с именами, ни сжечь книгу целиком, так как для этого понадобился бы большой костер, да и к тому же остались бы следы. Поэтому пришлось тоже бросить ее в яму – и мне показалось, что я бросила туда частичку самой себя.
После этого я опустила в землю табличку с именем отца, вырезанную Джорджем из спинки кровати. Вслед за нею отправились и засохшие ветки мимозы, которые были пристроены на могилу в виде венка. Когда все было закончено, я засыпала ямку землей. Затем я пошла на конюшню, накинула уздечку на стоявшую там лошадь и подвела ее к бочке. Поводив лошадь взад-вперед, чтобы она утрамбовала землю и оставила побольше следов копыт, я пустила ее немного попастись и напиться воды из реки. Пусть полицейские думают про лошадь что хотят, но я не могла оставить ее погибать от голода.
Вилли Гриббон всегда запирал на ночь нижний этаж «Арсенала старателя». Я так и сделала. Кухонную дверь я закрыла на ключ, который висел рядом на гвоздях, и забросила его в самое глубокое место реки, достаточно удаленное от брода, где, как я надеялась, ключ постепенно затянет в ил.
После этого можно было взять свою холщовую сумку и отправляться в путь. Я покинула таверну не оглядываясь, так же как недавно – спальню, где умер Гриббон. «Арсенал старателя» теперь и без того ничем не вытравить из памяти, к чему мне еще все эти прощальные взгляды?
Не успела я пройти и одной мили, как шнурок снова порвался. Теперь ботинок едва не спадал у меня с ноги при каждом шаге и сильно замедлял движение. Неуклюжей походкой, то и дело спотыкаясь, я шла не по дороге, а по растущему рядом кустарнику. Я решила, что, пока не увижу подходящей повозки, к которой можно будет присоединиться, мне лучше не обнаруживать себя. Так было безопаснее. Вид одинокой женщины, бредущей по дороге, вызвал бы подозрения, поскольку расстояния между фермами и поселениями были слишком велики, чтобы преодолевать их пешком. И все же идти по неровному, ухабистому подлеску, да еще в хлопающем ботинке было почти невыносимо, и в конце концов мне пришлось выйти на дорогу. Оба раза, когда мимо проезжали повозки, я пряталась в кустах, потому что все они направлялись в Мельбурн или Джилонг. В сторону Балларата пока не было никого. С большой осторожностью я обогнула стоящий почти у самой дороги дом фермера; конечно же, меня учуяли собаки и подняли неистовый лай. Из дома выбежала женщина, и я только молила Бога, чтобы она не спустила их с цепи, желая отпугнуть кенгуру, опоссума или еще какого-нибудь зверя, который, как она полагала, притаился в кустах. На ветвях камедных деревьев рядами сидели противные хохочущие птицы; я знала, что они носят странное название – кукабурра. Сумасшедший визг, который они производили, был словно насмешкой над моими одиночеством и страхом. Вокруг меня простиралась огромная унылая пустыня, совсем непохожая на мягкую уютную Англию. Большие, покрытые травой холмы служили пастбищами для овец. Из крупного рогатого скота мне лишь однажды встретилась корова на одной из ферм. Стоял сентябрь; это было время быстротечной австралийской весны, после которой, как я слышала, ненадолго расцветшая зелень становилась коричневой и наступало лето. На зиму обещались небольшие холода, даже снег на вершинах холмов и замерзшие по утрам водоемы. В этот сентябрьский день, лишь только первые солнечные лучи пронизали опаловый туман, прохладный утренний воздух заметно потеплел. Туман клочьями висел на тощих стволах камедных деревьев, добавляя седины и без того серой листве. Запах эвкалиптов был необычайно свеж; ничто в нем не напоминало об «Арсенале старателя». Я вдыхала его так глубоко, что казалось, сейчас потеряю сознание. Мне представлялось, что это запах свободы. Когда солнце немного поднялось, я увидела на ветках рядом со старыми листьями бордовые едва раскрытые почки с маленькими листиками внутри, которые влажно блестели, словно празднуя приход австралийской весны. Все было здесь вечнозеленым, на этой странной землей и только чужеземцы были подобны деревьям с облетевшей листвой – их голые ветки тщетно взывали к холодному зимнему небу.
Почувствовав голод, я съела хлеб и сыр, устроившись подальше от Дороги под большим камедным деревом. Я страшно устала и, главное, хотела пить, но вода, как назло, ни разу мне не встретилась. Я бы с удовольствием осталась здесь отдохнуть – понаблюдала бы за огромными муравьями, снующими в сухой траве по своим муравьиным делам. Но нельзя было терять ни минуты, поэтому я взяла сумку и снова двинулась в путь. Очень скоро запах расцветающих деревьев исчез, подступила жара, а бурая земля под ногами вытеснила из головы все мысли. Я достала из сумки чепец и надела его, но голова продолжала раскалываться от жгучего зноя. Как водится, в кустарнике было полно насекомых, поэтому целый рой мух путешествовал по дороге вместе со мной. Я даже перестала отмахиваться от них: на это уходило слишком много сил, которые нужны были, чтобы не прекращать движение. Но вот наконец я увидела вдалеке облако пыли и бросилась к нему, в надежде, что это именно та повозка, с которой я хотела уехать. Я почти бежала и чувствовала, как хлопающий ботинок в кровь стирает мне пятку. Тень от придорожных деревьев опустилась; солнце уже перевалило за полдень.
Только ближе к вечеру мне удалось догнать повозку; она все же двигалась быстрее, чем я предполагала, а может быть, это я слишком долго просидела на лестничной площадке в «Арсенале старателя». К этому времени я уже вся пропиталась дорожной пылью – она была на коже, на волосах и даже во рту; с меня ручьями лил пот. Я даже не заметила, когда они наконец поняли, что кто-то пытается догнать повозку. Я так устала, что не поднимала глаз от земли, но осознавала, что повозка передо мной, она едет, и надо собраться с силами и сделать последний рывок; когда же я заставила себя поднять тяжелые веки, то обнаружила, что повозка уже остановилась и меня ждут.
Но почему-то теперь, когда они были в двух шагах, меня вдруг одолели сомнения. Я так рассчитывала, что они окажутся такими, какими я представляла их, когда наблюдала из окна «Арсенала старателя», так уповала на этот добрый манящий смех, на то, что он является неоспоримым доказательством их избранности, так верила, что они не те ограниченные в своей подозрительности люди, которые сторонятся незнакомых, чтобы, не дай Бог, не влипнуть в какую-нибудь историю, вечно боятся, что их обманут, и дрожат за прочность своей семьи, лишь только завидят какого-нибудь человека со стороны! Мне так нужно было добраться до Балларата, так требовались их защита и участие! Мне так хотелось стать среди них своей! Но сейчас я вдруг вспомнила, что на самом деле никогда не бывает, чтобы человек был именно таким, каким кажется поначалу, и тем более это касается женщин. Как бы ни идеализировала я эту семью, они тоже люди, со своими страхами и переживаниями, возможно, и незаметными для постороннего глаза. И среди них есть один, который сильнее и главнее остальных; именно от него следует ожидать решения моей судьбы – разрешит ли он или она присоединиться к ним.
Когда я дошла до повозки, вся семья уже стояла на дороге; все, кроме матери, – та осталась сидеть на своем высоком месте впереди. Наверное, мой вид показался им странным: ноги заплетаются, ботинок почти порвался, серое, явно не по размеру платье волочится грязным подолом по земле, а между ручками холщовой сумки кое-как засунут скомканный платок. Но постепенно я осознала, насколько я действительно невероятно выгляжу, скорее всего из-за грязи, покрывавшей меня буквально с головы до ног. Я догадалась об этом по их взглядам – удивленным, отказывающимся верить, как будто я возникла перед ними прямо из воздуха или из облака пыли, сопровождающего повозку (что более походило на правду). Быстро оглядев их, я вспомнила все, что успела узнать ранним утром: вот отец, вот мать, которой все подчиняются, вот трое сыновей, так похожих друг на друга, вот дочь, поразившая меня редкой красотой, а вот и их младший – мальчик со светлыми, как у матери, волосами. Все они, не отрываясь, смотрели на меня и ждали, когда я начну говорить.
Наконец ко мне вернулся дар речи.
– Вы направляетесь на прииски, в Балларат?
Отец заговорил первым:
– Да, вам чем-нибудь помочь?
Я чуть не заплакала от радости. Стоило только начать разговор, как забылись и усталость, и то ужасное, что я совершила утром. Его лицо оказалось именно таким, каким я себе и представляла, – добрым и ласковым, со спокойным взглядом, что так редко встречается у мужчин, обладающих физической силой. Он производил впечатление человека, на которого можно положиться.
– Пожалуйста, – сказала я, – возьмите меня с собой в Балларат. Я иду пешком с самого утра и…
– Сегодня утром! Вот когда я тебя видела – сегодня утром! – перебила меня девушка. – Теперь я вспомнила. Ты была в окне… в той таверне, как ее?..
– «Арсенал старателя», – подсказала я. Отрицать это было бесполезно; я могла добраться до этого места только оттуда или еще с фермы, мимо которой проходила с утра.
– Ты там жила? – спросила меня мать. Она была более сдержанной, чем отец, что обычно свойственно женщинам. Я сразу обратила внимание, какое у нее яркое подвижное лицо, – она была красива и, кажется; прекрасно это осознавала. Она даже слегка улыбнулась, отчего под глазами появились небольшие морщинки, и только, – вся кожа ее была гладкой и свежей. Ее изысканный наряд, шляпка и прическа – светлые локоны возле ушей, – были как у молодой женщины, да и выглядела она так, что залюбовался бы каждый, тем более здесь, где все это великолепие казалось почти неправдоподобным.
– Я там работала, – сказала я, – отец заболел, и нам пришлось сделать остановку. У нас было мало денег, поэтому, когда пришел срок уходить, я была вынуждена отрабатывать за питание и постой.
– А где теперь твой отец? – это сказал один из сыновей, как мне показалось, самый старший, хотя на вид он был старше своих братьев всего на год или два. Его недоверчивый взгляд выдавал беспристрастное отношение к происходящему, будто он хотел казаться старше даже собственных родителей.
– Он умер там пять дней назад, – ответила я. О Джордже я решила ничего не рассказывать.
Отец сочувственно покачал головой:
– Бедняжка! Ты осталась совсем одна?
– Да, – сказала я, – теперь одна. Я ждала, когда мимо пройдет какая-нибудь семья, чтобы попроситься с ними доехать до Мельбурна или Балларата. Мне теперь даже все равно, куда ехать. Для меня главное – найти работу… Денег у меня нет…
Они выслушали меня молча, и я заметила, что муж бросил на жену вопрошающий взгляд. И вдруг послышался голос одного из сыновей, на этот раз не старшего.
– Ты англичанка? – спросил он. По тому, как был задан вопрос, я сразу поняла, что он не любит англичан; это нередкое явление среди ирландцев. Он даже произносил это слово так, будто от этого у него тотчас же отсохнет язык.
– Пэт, уймись! – прикрикнула на него мать. – Неужели ты не можешь оставить человека в покое хоть на пять минут? Бедной девочке сейчас совсем не до того, англичанка она или нет. Как будто с этим можно что-то поделать.
Он начал было спорить с ней:
– Да, и все же…
Но теперь уже дочь потеряла терпение.
– Опять за свое?! Мы что, должны стоять здесь и слушать, как ты нападаешь на нее? – бросила она возмущенно. – Надо взять се с собой, вот и все! Не можем же мы бросить ее здесь, прямо на дороге.
Она явно обращалась к отцу – в расчете на то, что от него-то не получит отказа. Ее речь была такой непринужденной, будто она ни секунды не сомневалась, что он только и делает, что мечтает подобрать кого-нибудь на дороге. Я сразу же вспомнила, что просила их только подвезти меня; ни о чем другом здесь речи не шло.
– Ты была одна в «Арсенале старателя», не считая того человека? – спросила мать.
Я знала, что подобного вопроса не избежать. Наивно было думать, что найдется женщина, которая обошла бы его стороной. Здесь я была бессильна.
– После того как умер отец – одна, – кивнула я. Мне хотелось дать им понять, как все это было на самом деле. – Поэтому мне и пришлось уйти, – объяснила я, – я думала, что, если бы вы могли меня подвезти, пока я не…
Женщина кивнула.
– Да, мне все понятно. По тем синякам и рубцам, которые остались у тебя на лице, вряд ли можно подумать, что ты случайно ударилась об кровать.
Я замолчала, увидев, как переменились их лица. Одной лишь фразой она прояснила то, что сразу не пришло им в голову, потому что муж не разбирался в житейских тонкостях, а сыновьям не хватало опыта. Поняв, о чем идет речь, каждый из них отреагировал по-своему. Отец покачал головой, вероятно, сочувствуя мне; старший сын нахмурился и стал задумчиво гладить свой подбородок. Тот, которого звали Пэт, уставился на меня внимательным изучающим взглядом, как будто только сейчас обнаружил, что перед ним женщина, хоть и англичанка. А третий брат лишь смущенно топтался на месте, вперив глаза в землю. Дочь уже не выказывала былого нетерпения. Облизнув губы кончиком языка, она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, поймав на себе взгляд матери, передумала и только пожала плечами.
Один лишь мальчик не понял, почему, собственно, повисло такое молчание.
Наконец мать решительно сказала:
– Поехали, Дэниел. Надо двигаться. Во-первых, я умираю от голода, а во-вторых, если мы не прибавим скорости, то не уложимся в две недели, как собирались.
– Да, конечно, Кейт. Поехали.
– А как же она? – спросила девушка.
– Да возьмем мы ее, возьмем, успокойся… Неужели после всего, что она рассказала, мы оставим ее стоять на дороге? Давайте-ка садитесь в повозку.
Мальчик подошел и взял у меня из рук сумку. Когда он улыбался, то необыкновенно походил на мать.
– Я рад, что ты поедешь с нами, – сказал он застенчиво.
И не дожидаясь никакой реакции с моей стороны, они гурьбой двинулись к повозке. Девушка, как и в прошлый раз, забралась в нее с помощью братьев. Я и не успела ничего сообразить, как судьба моя была решена.
– Подождите… Я хотела сказать… Спасибо вам… – растерянно бормотала я; но сомневаюсь, чтобы они слышали.
Меня тоже подсадили на заднее сиденье повозки, как будто я была членом их семьи. Старший брат протянул мне руку, а другой, по имени Пэт, поддерживал меня за талию.
– Зеленоглазка, – сказал он шутливо, – тебя так и звать – зеленоглазка – или у тебя есть имя?
Именно тогда я впервые произнесла свое новое имя. Это было так непривычно, что у меня с трудом поворачивался язык.
– Эмма Браун, – сказала я, – можно Эмми. Последнее было правдой.
Когда все расселись на скатанных матрасах, сваленных сзади, мы тронулись в путь и они тоже представились мне. Точнее, это сделала за них девушка.
– Я Роза Магвайр, – сказала она, – это Ларри, мой старший брат. А это Пэт… и Син.
Имя третьего брата она назвала после небольшой паузы, и я поняла, что первые два были неразлучной парой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Когда я сочла, что яма уже достаточно глубока, то принесла все, что собиралась положить туда: одежду отца, деньги и книгу, которой мне было очень жаль. Ее я опустила в последнюю очередь, чтобы не путать со всем остальным. В ней не было ничего особенного – какой-то унылый фолиант под названием «Основы бухгалтерии». Возможно, Элиу Пирсон слегка подшутил, оставив мне эту книгу на память о лондонском мануфактурном магазине, о тех незабываемых днях, когда мы получали уроки скрупулезности, изучая ее страницы; а может, это было косвенное напоминание о нашем разговоре, в котором он предупреждал меня, что для продвижения по жизни мне следует больше пользоваться внутренним содержанием головы, поскольку с внешним, то есть с лицом, мне не совсем повезло. Так или иначе, я бережно хранила эту книгу всю дорогу из Лондона и даже коротала долгие часы путешествия, уткнувшись в нее и воскрешая в памяти ее хитрую науку. И вот теперь случилось так, что она стала вещественным доказательством, так как на внутренней стороне обложки каракулями было написано имя Элиу Пирсона и, ко всему прочему, мое имя – я вывела его сама каллиграфическим почерком, которым очень гордилась. Было рискованно оставлять книгу неуничтоженной; однако невозможно было ни вырвать страницу с именами, ни сжечь книгу целиком, так как для этого понадобился бы большой костер, да и к тому же остались бы следы. Поэтому пришлось тоже бросить ее в яму – и мне показалось, что я бросила туда частичку самой себя.
После этого я опустила в землю табличку с именем отца, вырезанную Джорджем из спинки кровати. Вслед за нею отправились и засохшие ветки мимозы, которые были пристроены на могилу в виде венка. Когда все было закончено, я засыпала ямку землей. Затем я пошла на конюшню, накинула уздечку на стоявшую там лошадь и подвела ее к бочке. Поводив лошадь взад-вперед, чтобы она утрамбовала землю и оставила побольше следов копыт, я пустила ее немного попастись и напиться воды из реки. Пусть полицейские думают про лошадь что хотят, но я не могла оставить ее погибать от голода.
Вилли Гриббон всегда запирал на ночь нижний этаж «Арсенала старателя». Я так и сделала. Кухонную дверь я закрыла на ключ, который висел рядом на гвоздях, и забросила его в самое глубокое место реки, достаточно удаленное от брода, где, как я надеялась, ключ постепенно затянет в ил.
После этого можно было взять свою холщовую сумку и отправляться в путь. Я покинула таверну не оглядываясь, так же как недавно – спальню, где умер Гриббон. «Арсенал старателя» теперь и без того ничем не вытравить из памяти, к чему мне еще все эти прощальные взгляды?
Не успела я пройти и одной мили, как шнурок снова порвался. Теперь ботинок едва не спадал у меня с ноги при каждом шаге и сильно замедлял движение. Неуклюжей походкой, то и дело спотыкаясь, я шла не по дороге, а по растущему рядом кустарнику. Я решила, что, пока не увижу подходящей повозки, к которой можно будет присоединиться, мне лучше не обнаруживать себя. Так было безопаснее. Вид одинокой женщины, бредущей по дороге, вызвал бы подозрения, поскольку расстояния между фермами и поселениями были слишком велики, чтобы преодолевать их пешком. И все же идти по неровному, ухабистому подлеску, да еще в хлопающем ботинке было почти невыносимо, и в конце концов мне пришлось выйти на дорогу. Оба раза, когда мимо проезжали повозки, я пряталась в кустах, потому что все они направлялись в Мельбурн или Джилонг. В сторону Балларата пока не было никого. С большой осторожностью я обогнула стоящий почти у самой дороги дом фермера; конечно же, меня учуяли собаки и подняли неистовый лай. Из дома выбежала женщина, и я только молила Бога, чтобы она не спустила их с цепи, желая отпугнуть кенгуру, опоссума или еще какого-нибудь зверя, который, как она полагала, притаился в кустах. На ветвях камедных деревьев рядами сидели противные хохочущие птицы; я знала, что они носят странное название – кукабурра. Сумасшедший визг, который они производили, был словно насмешкой над моими одиночеством и страхом. Вокруг меня простиралась огромная унылая пустыня, совсем непохожая на мягкую уютную Англию. Большие, покрытые травой холмы служили пастбищами для овец. Из крупного рогатого скота мне лишь однажды встретилась корова на одной из ферм. Стоял сентябрь; это было время быстротечной австралийской весны, после которой, как я слышала, ненадолго расцветшая зелень становилась коричневой и наступало лето. На зиму обещались небольшие холода, даже снег на вершинах холмов и замерзшие по утрам водоемы. В этот сентябрьский день, лишь только первые солнечные лучи пронизали опаловый туман, прохладный утренний воздух заметно потеплел. Туман клочьями висел на тощих стволах камедных деревьев, добавляя седины и без того серой листве. Запах эвкалиптов был необычайно свеж; ничто в нем не напоминало об «Арсенале старателя». Я вдыхала его так глубоко, что казалось, сейчас потеряю сознание. Мне представлялось, что это запах свободы. Когда солнце немного поднялось, я увидела на ветках рядом со старыми листьями бордовые едва раскрытые почки с маленькими листиками внутри, которые влажно блестели, словно празднуя приход австралийской весны. Все было здесь вечнозеленым, на этой странной землей и только чужеземцы были подобны деревьям с облетевшей листвой – их голые ветки тщетно взывали к холодному зимнему небу.
Почувствовав голод, я съела хлеб и сыр, устроившись подальше от Дороги под большим камедным деревом. Я страшно устала и, главное, хотела пить, но вода, как назло, ни разу мне не встретилась. Я бы с удовольствием осталась здесь отдохнуть – понаблюдала бы за огромными муравьями, снующими в сухой траве по своим муравьиным делам. Но нельзя было терять ни минуты, поэтому я взяла сумку и снова двинулась в путь. Очень скоро запах расцветающих деревьев исчез, подступила жара, а бурая земля под ногами вытеснила из головы все мысли. Я достала из сумки чепец и надела его, но голова продолжала раскалываться от жгучего зноя. Как водится, в кустарнике было полно насекомых, поэтому целый рой мух путешествовал по дороге вместе со мной. Я даже перестала отмахиваться от них: на это уходило слишком много сил, которые нужны были, чтобы не прекращать движение. Но вот наконец я увидела вдалеке облако пыли и бросилась к нему, в надежде, что это именно та повозка, с которой я хотела уехать. Я почти бежала и чувствовала, как хлопающий ботинок в кровь стирает мне пятку. Тень от придорожных деревьев опустилась; солнце уже перевалило за полдень.
Только ближе к вечеру мне удалось догнать повозку; она все же двигалась быстрее, чем я предполагала, а может быть, это я слишком долго просидела на лестничной площадке в «Арсенале старателя». К этому времени я уже вся пропиталась дорожной пылью – она была на коже, на волосах и даже во рту; с меня ручьями лил пот. Я даже не заметила, когда они наконец поняли, что кто-то пытается догнать повозку. Я так устала, что не поднимала глаз от земли, но осознавала, что повозка передо мной, она едет, и надо собраться с силами и сделать последний рывок; когда же я заставила себя поднять тяжелые веки, то обнаружила, что повозка уже остановилась и меня ждут.
Но почему-то теперь, когда они были в двух шагах, меня вдруг одолели сомнения. Я так рассчитывала, что они окажутся такими, какими я представляла их, когда наблюдала из окна «Арсенала старателя», так уповала на этот добрый манящий смех, на то, что он является неоспоримым доказательством их избранности, так верила, что они не те ограниченные в своей подозрительности люди, которые сторонятся незнакомых, чтобы, не дай Бог, не влипнуть в какую-нибудь историю, вечно боятся, что их обманут, и дрожат за прочность своей семьи, лишь только завидят какого-нибудь человека со стороны! Мне так нужно было добраться до Балларата, так требовались их защита и участие! Мне так хотелось стать среди них своей! Но сейчас я вдруг вспомнила, что на самом деле никогда не бывает, чтобы человек был именно таким, каким кажется поначалу, и тем более это касается женщин. Как бы ни идеализировала я эту семью, они тоже люди, со своими страхами и переживаниями, возможно, и незаметными для постороннего глаза. И среди них есть один, который сильнее и главнее остальных; именно от него следует ожидать решения моей судьбы – разрешит ли он или она присоединиться к ним.
Когда я дошла до повозки, вся семья уже стояла на дороге; все, кроме матери, – та осталась сидеть на своем высоком месте впереди. Наверное, мой вид показался им странным: ноги заплетаются, ботинок почти порвался, серое, явно не по размеру платье волочится грязным подолом по земле, а между ручками холщовой сумки кое-как засунут скомканный платок. Но постепенно я осознала, насколько я действительно невероятно выгляжу, скорее всего из-за грязи, покрывавшей меня буквально с головы до ног. Я догадалась об этом по их взглядам – удивленным, отказывающимся верить, как будто я возникла перед ними прямо из воздуха или из облака пыли, сопровождающего повозку (что более походило на правду). Быстро оглядев их, я вспомнила все, что успела узнать ранним утром: вот отец, вот мать, которой все подчиняются, вот трое сыновей, так похожих друг на друга, вот дочь, поразившая меня редкой красотой, а вот и их младший – мальчик со светлыми, как у матери, волосами. Все они, не отрываясь, смотрели на меня и ждали, когда я начну говорить.
Наконец ко мне вернулся дар речи.
– Вы направляетесь на прииски, в Балларат?
Отец заговорил первым:
– Да, вам чем-нибудь помочь?
Я чуть не заплакала от радости. Стоило только начать разговор, как забылись и усталость, и то ужасное, что я совершила утром. Его лицо оказалось именно таким, каким я себе и представляла, – добрым и ласковым, со спокойным взглядом, что так редко встречается у мужчин, обладающих физической силой. Он производил впечатление человека, на которого можно положиться.
– Пожалуйста, – сказала я, – возьмите меня с собой в Балларат. Я иду пешком с самого утра и…
– Сегодня утром! Вот когда я тебя видела – сегодня утром! – перебила меня девушка. – Теперь я вспомнила. Ты была в окне… в той таверне, как ее?..
– «Арсенал старателя», – подсказала я. Отрицать это было бесполезно; я могла добраться до этого места только оттуда или еще с фермы, мимо которой проходила с утра.
– Ты там жила? – спросила меня мать. Она была более сдержанной, чем отец, что обычно свойственно женщинам. Я сразу обратила внимание, какое у нее яркое подвижное лицо, – она была красива и, кажется; прекрасно это осознавала. Она даже слегка улыбнулась, отчего под глазами появились небольшие морщинки, и только, – вся кожа ее была гладкой и свежей. Ее изысканный наряд, шляпка и прическа – светлые локоны возле ушей, – были как у молодой женщины, да и выглядела она так, что залюбовался бы каждый, тем более здесь, где все это великолепие казалось почти неправдоподобным.
– Я там работала, – сказала я, – отец заболел, и нам пришлось сделать остановку. У нас было мало денег, поэтому, когда пришел срок уходить, я была вынуждена отрабатывать за питание и постой.
– А где теперь твой отец? – это сказал один из сыновей, как мне показалось, самый старший, хотя на вид он был старше своих братьев всего на год или два. Его недоверчивый взгляд выдавал беспристрастное отношение к происходящему, будто он хотел казаться старше даже собственных родителей.
– Он умер там пять дней назад, – ответила я. О Джордже я решила ничего не рассказывать.
Отец сочувственно покачал головой:
– Бедняжка! Ты осталась совсем одна?
– Да, – сказала я, – теперь одна. Я ждала, когда мимо пройдет какая-нибудь семья, чтобы попроситься с ними доехать до Мельбурна или Балларата. Мне теперь даже все равно, куда ехать. Для меня главное – найти работу… Денег у меня нет…
Они выслушали меня молча, и я заметила, что муж бросил на жену вопрошающий взгляд. И вдруг послышался голос одного из сыновей, на этот раз не старшего.
– Ты англичанка? – спросил он. По тому, как был задан вопрос, я сразу поняла, что он не любит англичан; это нередкое явление среди ирландцев. Он даже произносил это слово так, будто от этого у него тотчас же отсохнет язык.
– Пэт, уймись! – прикрикнула на него мать. – Неужели ты не можешь оставить человека в покое хоть на пять минут? Бедной девочке сейчас совсем не до того, англичанка она или нет. Как будто с этим можно что-то поделать.
Он начал было спорить с ней:
– Да, и все же…
Но теперь уже дочь потеряла терпение.
– Опять за свое?! Мы что, должны стоять здесь и слушать, как ты нападаешь на нее? – бросила она возмущенно. – Надо взять се с собой, вот и все! Не можем же мы бросить ее здесь, прямо на дороге.
Она явно обращалась к отцу – в расчете на то, что от него-то не получит отказа. Ее речь была такой непринужденной, будто она ни секунды не сомневалась, что он только и делает, что мечтает подобрать кого-нибудь на дороге. Я сразу же вспомнила, что просила их только подвезти меня; ни о чем другом здесь речи не шло.
– Ты была одна в «Арсенале старателя», не считая того человека? – спросила мать.
Я знала, что подобного вопроса не избежать. Наивно было думать, что найдется женщина, которая обошла бы его стороной. Здесь я была бессильна.
– После того как умер отец – одна, – кивнула я. Мне хотелось дать им понять, как все это было на самом деле. – Поэтому мне и пришлось уйти, – объяснила я, – я думала, что, если бы вы могли меня подвезти, пока я не…
Женщина кивнула.
– Да, мне все понятно. По тем синякам и рубцам, которые остались у тебя на лице, вряд ли можно подумать, что ты случайно ударилась об кровать.
Я замолчала, увидев, как переменились их лица. Одной лишь фразой она прояснила то, что сразу не пришло им в голову, потому что муж не разбирался в житейских тонкостях, а сыновьям не хватало опыта. Поняв, о чем идет речь, каждый из них отреагировал по-своему. Отец покачал головой, вероятно, сочувствуя мне; старший сын нахмурился и стал задумчиво гладить свой подбородок. Тот, которого звали Пэт, уставился на меня внимательным изучающим взглядом, как будто только сейчас обнаружил, что перед ним женщина, хоть и англичанка. А третий брат лишь смущенно топтался на месте, вперив глаза в землю. Дочь уже не выказывала былого нетерпения. Облизнув губы кончиком языка, она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, поймав на себе взгляд матери, передумала и только пожала плечами.
Один лишь мальчик не понял, почему, собственно, повисло такое молчание.
Наконец мать решительно сказала:
– Поехали, Дэниел. Надо двигаться. Во-первых, я умираю от голода, а во-вторых, если мы не прибавим скорости, то не уложимся в две недели, как собирались.
– Да, конечно, Кейт. Поехали.
– А как же она? – спросила девушка.
– Да возьмем мы ее, возьмем, успокойся… Неужели после всего, что она рассказала, мы оставим ее стоять на дороге? Давайте-ка садитесь в повозку.
Мальчик подошел и взял у меня из рук сумку. Когда он улыбался, то необыкновенно походил на мать.
– Я рад, что ты поедешь с нами, – сказал он застенчиво.
И не дожидаясь никакой реакции с моей стороны, они гурьбой двинулись к повозке. Девушка, как и в прошлый раз, забралась в нее с помощью братьев. Я и не успела ничего сообразить, как судьба моя была решена.
– Подождите… Я хотела сказать… Спасибо вам… – растерянно бормотала я; но сомневаюсь, чтобы они слышали.
Меня тоже подсадили на заднее сиденье повозки, как будто я была членом их семьи. Старший брат протянул мне руку, а другой, по имени Пэт, поддерживал меня за талию.
– Зеленоглазка, – сказал он шутливо, – тебя так и звать – зеленоглазка – или у тебя есть имя?
Именно тогда я впервые произнесла свое новое имя. Это было так непривычно, что у меня с трудом поворачивался язык.
– Эмма Браун, – сказала я, – можно Эмми. Последнее было правдой.
Когда все расселись на скатанных матрасах, сваленных сзади, мы тронулись в путь и они тоже представились мне. Точнее, это сделала за них девушка.
– Я Роза Магвайр, – сказала она, – это Ларри, мой старший брат. А это Пэт… и Син.
Имя третьего брата она назвала после небольшой паузы, и я поняла, что первые два были неразлучной парой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47