Я ему посочувствовал и сказал - будем надеяться, что скоро он поселится в доме, который ему по душе, и тогда жизнь у него пойдет на лад. Он сказал - не забудет моей услуги и, если дом ему понравится и достанется, он уж будет помнить, кто ему помог. Я сказал, я это только по дружбе и пускай он у нас в конторе ни слова про это не говорит, там не любят, когда кому-нибудь делаешь такое одолжение, и он, благодарный, согласился, что лучше держать язык за зубами.
- Ведь если узнают, какой я мягкосердечный, меня засмеют.
Я отправился к Клодин. Ее мать ушла на собрание отец в пивную, и мы накинулись друг на друга прямо в кухне: мы не виделись целую неделю, потому что у нее были месячные, и нам не терпелось поскорей наверстать упущенное.
По небу скользили облака, ее дыхание кружило мне голову. Я чувствовал, сегодня нас ждет что-то небывалое; я горячо ее целовал, а перед глазами у меня все время стоял загородный дом, который я видел накануне, неизменно освещенный солнцем, и радуга в стороне Трента, и меня так одолела чувствительность, я думал, прямо сейчас хлопнусь в обморок, будто и в самом деле заболел гриппом, который изображал накануне перед мистером Уикли. Я совсем обезумел, но от вида этого идеального любовного гнездышка безумство мое обратилось в нежность. Клодин опиралась спиной о газовую плиту, и теперь, полный несвойственной мне заботы, я заметил, что ей неудобно, и осторожно подтолкнул ее за угол, к двери в общую комнату и вверх по лестнице. Поняв, куда я стремлюсь, она как будто испугалась, но на каждой ступеньке я нежно ее целовал, и это так ее поразило, что она ничего не решилась сказать.
- Где твоя комната? - спросил я хрипло.
В горле совсем пересохло, пришлось переспросить. Но я отворил не ту дверь, увидел двуспальную кровать ее родителей между гардеробом и туалетным столиком, и мы вошли.
- Нет,- взмолилась Клодин.- Нет, милый, не здесь.
А я все целовал ее, словно не слышал, пока не затворил за нами дверь. Я зажег ночник, он тускло осветил покрывало Я понял, что Клодин чувствует себя ужасно: быть со мной здесь, в спальне родителей… После я пожалел, что на этот раз ей было не так приятно, как обычно. Зато уж я наслаждался - не передать словами И когда я, наконец, растворился в ней, мне показалось, словно все тело стало не мое.
Мы лежали ошеломленные и не знали, что сказать друг другу. Внизу она накормила меня ужином - хлебом с сыром и чаем, больше я ничего не хотел. Были синие сумерки, и лучшего, ужина я не упомню за всю свою жизнь. Клодин сидела напротив, прихлебывая из чашки чай, под ее взглядом мне стало не по себе.
- Я не против с тобой обручиться,- сказал я,- но ведь все равно мы сможем пожениться только через несколько лет. Мы оба слишком молодые,
Она мило улыбнулась, мне только того и надо было, но почемуто казалось - что ни делаю, все один обман,
- Ничего,- сказала она.- Зато мы будем уверены друг в друге, правда?
Ну, и мы порешили обручиться, только уговорились еще несколько дней не рассказывать ее родителям и моей матери, хотя матери это в общем-то будет безразлично, обзовет меня круглым дураком, да и только. Когда мы объявим о своей помолвке, я скажу Клодин про счет в банке. А он будет немалый: к тому времени я надеялся получить еще сотню фунтов от Клегга за то, что помог ему в продаже дома.
Остаток вечера я старался понравиться родителям Клодин, и миссис Форкс даже решила, что у меня вполне коммунистические взгляды, и понадеялась, что рано или поздно я непременно вступлю в Лигу молодых коммунистов. Мистер Форкс наседал на меня с вопросами о моей работе в фирме по продаже недвижимости, и я чего только не нагородил - пускай думает, что, как сдам экзамены, заделаюсь там настоящей шишкой.
Я опоздал на последний автобус, но и сам не заметил, как отмахал две мили, отделявшие меня от дома, не видал на пути ни одной привычной приметы, будто шел вслепую, по радару, который наверняка приведет меня, куда захочу.
На другой день мне предстоял экзамен на право водить машину Я был уж до того вежлив с инспектором и при этом уж до того начеку, мигом вспоминал правила, но ехал не торопясь, сохранял спокойствие и выполнял правила уличного движения до последней запятой, так что сдал экзамен с первого раза. В конторе это сочли редко стным и поразительным подвигом, и сам я был ошарашен больше всех. Сослуживцы острили, что я, видно, сунул инспектору в лапу, и мы здорово посмеялись. Два старших агента, Питер Фэн и Рон Баттер повели меня в пивную, и в честь такого события мы все втроем выпили по двойной порции коньяку. Мы сидели в пивной «Королевские дети» и курили тонкие сигары- я купил их для всех троих в баре и решил, что теперь вообще буду курить их вместо сигарет. Если ограничиться тремя штуками в день, это обойдется не дороже, а выглядеть будет солидно. В общем, они мне пришлись по вкусу, особенно с коньяком, и я пошел к стойке и взял еще три двойных порции коньяку.
Рон подвез меня на своем «моррисе», ему было по дороге - он жил с молодой женой в Натхоле, в домике с верандой, который они купили по дешевке. Я попрощался с ним, сказал - до встречи в нашей потовыжималке - и не очень твердыми шагами пошел к дому Клодин.
Она мигом учуяла запах спиртного - оказывается, если мужчина вот-вот должен обручиться и вдруг вместо обычной своей полпинты пива ненароком сбился на крепкие напитки, это чуть ли не смертный грех. Я снял пальто и сел.
- Нехорошо,- сказала она.- От тебя разит. Вот не думала, что ты начнешь пить виски… особенно теперь.
- Коньяк,- сказал я, закуривая сигару.
- Пожалуйста, больше не пей,- сказала она.- Я люблю тебя, но за человека, который может напиться, я не пойду.
- Я не напился,- сказал я,- Честное слово, цыпленочек. Всего три двойных. Мне это нипочем, я могу куда больше.
- А, по-моему, ты пьян.
- Это оттого, что ты не я.
- Вот и хорошо, что я не ты. Это ужасно, когда так напиваются. Она выглядела совсем не такой милой, как накануне вечером, но я сейчас был полон любви и нежных чувств, и меня это не насторожило.
- Я получил водительские права. Вот даю слово, я больше не стану напиваться.
Она сказала - ну, ладно, и даже улыбнулась.
- Если бросишь пить, это и тебе самому на пользу, не только мне, это будет нам обоим хорошо. Вот как по-супружески она это повернула.
Я сказал: коньяк мне все равно не нравится, так что бросить мне - раз плюнуть, у него вкус противный, он глотку обжигает. При всем при том Клодин решила, что мой нынешний успех на экзамене - немалая победа в борьбе за продвижение, ведь теперь я буду фирме гораздо полезней и, уж конечно, скоро получу ответственный пост.
Подхлестнутый ее радостью, я тут же размечтался, как накоплю денег на собственную машину, и при этом втайне надеялся не только на уже существующие сбережения, но и на деньги, которые получу от продажи клегговского дома.
Мы сели на диванчике и начали целоваться, но через несколько минут пришли ее родители, и в комнате загрохотал телевизор, а стол начали накрывать к ужину. Когда папаша узнал, что я получаю водительские права и что сослуживцы поставили мне по этому слу чаю выпивку, он и вовсе решил, что я отличный парень; да, в этом счастливом семействе было уж так уютно, по душевной доброте своей они готовы были относиться ко мне лучше некуда, ну, прямо как к сыну,- а все-таки я чувствовал, мне тут не место. Не то чтобы я чересчур очень смущался, наоборот, меня прямо тянуло остаться с ними и за едой и беседой вспоминать вчерашний вечер, когда я раздел Клодин чуть не донага и мы занимались с ней любовью на их широкой, замечательной постели. Вот бы здорово обрести семью - мать, отца и жену, этого требовало все мое существо. И хоть я, конечно, самозванец, которого в любую минуту могут разоблачить и выгнать под осенний ливень, я упивался их доверчивой дружбой. Вечер подходил к концу, а я думал: ай да я, добился, наконец, чего всегда недоставало,- и мне становилось не страшно, а весело. Я способен переварить это семейство и еще многое другое, я ловкач и счастливчик, и я не спрашивал себя: а они-то смогут переварить меня такого, каков я на самом деле? Мысль эта, вернее смутное ощущение, лишь изредка у меня мелькала и тут же пропадала. Несколько таких вечеров - и мы с Клодин решили объявить о нашей помолвке на следующей неделе, в день, когда ей исполнится двадцать. Казалось, все только еще крепче связывало нас друг с другом, даже вот эта маленькая, пустячная тайна.
В контору зашел клиент, он хотел осмотреть дом в Меперли, о продаже которого мы сообщили во вчерашнем номере газеты «Пост». На месте были только мы с мистером Уикли, но у него через полчаса была назначена встреча,- он досадливо скривил тонкие губы, и тогда я вызвался отвезти в Меперли этого клиента похожего на священника. Мистер Уикли даже обрадовался.
- А машину мою вести сумеете?
- Я получил права, сэр.
- Да, верно. И совсем недавно, а водитель-новичок - самый осторожный,- Он дал мне ключи.- Так будьте вдвойне осторожны. Машина ведь моя.
Я вез пассажира, это придало мне уверенности, и я благополучно проехал по городу среди оживленного движения. Все так же строго соблюдая правила, я свернул с Мэнсфилдского шоссе и поехал в гору, в квартал вилл и больших домов, куда в детстве забредал лишь изредка.
- А вы сами видели этот дом? - спросил мой пассажир.
- Нет еще. Но он вроде в хорошем состоянии.
Я приврал, но все же этот дом был не такой дряхлой развалиной, как некоторые другие, которые мы старались всучить нашим клиентам. Хозяева давно выехали, и я водил своего спутника по комнатам, старательно закрывая за собой двери, потому что Уикли всегда советовал:
«В пустом доме затворяйте двери комнаты, где стоите: так клиенту приятнее, и он легче представит, как здесь будет, когда он привезет свою мебель. Но если в доме еще есть обстановка, если комнаты загромождены чужим хламом, оставляйте двери настежь, тогда, осматривая дом, клиент представит, как просторно здесь будет, когда все вывезут. Психологические уловки, Майкл. Опыт. Чутье. В нашем деле одними профессиональными знаниями не обойдешься!»
Уж не знаю, прав он или нет, но я всегда следовал его совету. хотя по этой ли причине клиент в конце концов покупал дом или по какой другой - сказать трудно.
Сегодня я был в ударе и так показал своему спутнику дом, буд то провел здесь все детство и даже мои родители здесь выросли, а вот теперь как ни жаль, как ни грустно, хочу его продать; моя наре ченная живет на лоне природы, а я по натуре своей рыцарь и уж очень ее люблю поэтому, когда сыграем свадьбу, перееду к ней. Рассказать эту басню я все же не решился - очень явное вышло бы вранье, он бы ни одному слову не поверил.
На обратном пути я молчал - пускай клиент на досуге соображает, нужен ли ему этот дом. Теперь решится, пронял я его своими восторженными речами или отбил охоту покупать. По правде сказать, меня куда больше занимало другое: побывал ли уже Уэйнфлит в конторе, заявил ли, что покупает дом Клегга в Фарнсфилде? Наверно, уже заявил, и я заранее тренировался, как с благодарностью заулыбаюсь, когда Клегг выложит мне обещанные сто фунтов. Но минутами на меня находило сомнение, а один раз я ругнулся со злости - из-за угла вдруг вывернулся фургон для доставки покупок на дом и чуть не сбил мне фару.
Мы с Клодин уговорились, что сразу после работы я пойду в сторону почты и встречу ее у кинотеатра «Элита» - ей туда от дома ровно столько же ходу, как мне от конторы. На первый случай место для встречи и удобное, и приятное. Мы поцелуемся я, если не будет дождя, пойдем вверх по Тэлбот-стрит, так что центр города останется внизу, у нас за спиной Иногда мы шли по Роуп-уок, останавливались и глядели на дома, обращенные к парку, а в ясную погоду видели и затянутую дымом долину Трента.
В один из таких осенних вечеров - они день ото дня становились короче - меня вдруг потянуло домой. Я и сам растерялся - с чего это меня подмывает удрать, ведь с другой стороны, мне очень даже хотелось пойти к ней я заняться любовью. Мы шли по улице, крепко и нежно взявшись под руки, и она горько жаловалась - начальница тиранит всех, грозится: если они не будут выполнять норму, со следующей недели заставит сидеть допоздна… И еще что-то в этом роде, во все это мне полагалось вникать, словно мы с ней сестры-двойняшки. А мне все отчаянней хотелось сбежать домой, и, когда мы подошли к Кэннинг-сэркус, я сказал:
- Знаешь, лапочка, тут я посажу тебя на автобус. Мне надо идти.
Вроде самое невинное желание, но Клодин заподозрила обман.
- Ты куда собрался?
- Домой.
Меня что-то пугало, а ей мерещилось - у меня какая-то гадость на уме.
- Да почему, чего тебе вдруг понадобилось?
У меня хватило глупости ответить по-честному:
- Не знаю, цыпленочек. Просто чувствую: мне надо домой. Я сам не понимал, что это со мной делается, и потому дико на себя злился.
- У тебя свидание, да? Свидание?
Надо бы сказать «да» и поскорей от нее отделаться, но в ту минуту я не мог соврать, уж очень на душе кошки скребли, и я ненавидел себя за это, словно неспособность соврать меня унижала.
- Пойдем со мной,- сказал я,- тогда сама увидишь. А потом пойдем к тебе.
Но она не захотела. Я и прежде звал ее к себе, но она всегда отказывалась под каким-нибудь предлогом, а дело в том, что почти всю жизнь она прожила в пригороде и темные, мощенные булыжником улицы Старого Рэдфорда наводили на нее страх. Так что зря я ее звал.
- Ну, ладно,- сказал я,- пошли к тебе. Мне расхотелось домой.
И правда, страх прошел, и сумасшедшей тревоги, которая накатила на меня несколько минут назад, как не бывало. Но теперь уж, что ни говори, что ни делай, все оказывалось не в жилу, она вообразила, будто я и вправду хотел ее провести и только ее твердость вынудила меня,пойти на попятный. Всю дорогу до Эспли она приставала ко мне, пыталась дознаться, почему это я вдруг решил уйти от нее. Пока мы шли, ее недоверие выветрилось, но вечер все равно был отравлен. Даже поцелуи утратили вкус, хотя, поцеловавшись напоследок у ее черного хода, мы и сказали, что ужасно любим друг друга. В доказательство своей любви она предлагала проводить меня до автобуса, но, дело ясное, это она просто хотела убедиться, что я еду домой, а не на свиданье с какой-нибудь девчонкой - в такую-то поздноту.
Когда я пришел домой, мать в пальто сидела за столом. А лицо печальное-печальное, прямо безутешное, я ее такой никогда прежде не видал.
- Что стряслось? - спросил я и сел напротив, даже плаща не снял.
Она не ответила, оставалось только смотреть на нее и гадать, что же стряслось. Тут я вспомнил, какие недобрые предчувствия одолевали меня, когда мы шли с Клодин через Роуп-уок, и я взял мать за руку.
Она отдернула руку.
- Отец умер.
И меня сразу отпустило. Только что мне хотелось тут же на месте лечь и помереть, а после ее слов все как рукой сняло.
- Дед? Она молчала.
- А что с ним случилось?
- Сердечный приступ в половине шестого. Ко мне пришли из полиции и сказали, когда я вернулась с работы.
- Где он сейчас?
- У бабушки. В Бистоне. Она над ним убивается. Я когда его увидела, чуть без памяти не упала.- Минуту-другую она сидела молча.- Завтра его увезут в похоронное бюро Каллендера.
Я поднялся и поставил чайник на огонь.
- Если ты завтра утром туда поедешь, я с тобой,- сказал я и бухнул в чайничек три большие ложки заварки.
- Ладно. Поможешь нам.
- Когда хоронить?
- В четверг.
Я чувствовал себя прекрасно, замечательно, а на другое утро увидел деда в похоронном бюро, в зале для покойников, пока его еще не вынесли. Деду было уже шестьдесят пять, и, надо думать, он неплохо жил на свете, если дожил до таких лет. Он всегда был большой, рослый, а сейчас, казалось, лежит кукла - вот возьму ее на руки и заговорю его голосом, точно чревовещатель. Но нет, слишком он суров. Лежит точно столетний часовой в положенной плашмя будке, готовый подняться, едва заслышит зов трубы или учует запах тряпки, которой вытирают стойку, когда пролито пиво. Глаза закры ты, чтоб не видеть, куда он направляется, и хотя, может, кой-какие мечты не вовсе его оставили, но ясно - он мертв, окончательно бесповоротно, и еще: царство небесное нам с ним ни к чему. Оба мы скроены для чего-то получше, чем рай господень… Я держал его холодную pyку и с надеждой думал, что когда сердце мое остановится и свет для меня померкнет, я как и он, буду удостоен высшей чести безраздельно слиться со вселенной. Я ущипнул его ледяной нос, по целовал каменный лоб и вышел. Тотчас вокруг меня обвились теплые руки бабушки и от ее слез моя шелковая рубашка промокла насквозь. Она всхлипывала и говорила - я вылитый дед и, конечно, когда стану взрослым, буду такой же хороший. Мать тоже плакала, а я думал: черт возьми, он прожил столько лет, куда уж больше, разве что одолеет зверская жадность. Они решили - я совсем бессердечный и чуть меня не выгнали, но потом кроткая и мудрая бабушка сказала -я еще слишком молодой и так вот горе свое показываю, по-другому еще не умею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
- Ведь если узнают, какой я мягкосердечный, меня засмеют.
Я отправился к Клодин. Ее мать ушла на собрание отец в пивную, и мы накинулись друг на друга прямо в кухне: мы не виделись целую неделю, потому что у нее были месячные, и нам не терпелось поскорей наверстать упущенное.
По небу скользили облака, ее дыхание кружило мне голову. Я чувствовал, сегодня нас ждет что-то небывалое; я горячо ее целовал, а перед глазами у меня все время стоял загородный дом, который я видел накануне, неизменно освещенный солнцем, и радуга в стороне Трента, и меня так одолела чувствительность, я думал, прямо сейчас хлопнусь в обморок, будто и в самом деле заболел гриппом, который изображал накануне перед мистером Уикли. Я совсем обезумел, но от вида этого идеального любовного гнездышка безумство мое обратилось в нежность. Клодин опиралась спиной о газовую плиту, и теперь, полный несвойственной мне заботы, я заметил, что ей неудобно, и осторожно подтолкнул ее за угол, к двери в общую комнату и вверх по лестнице. Поняв, куда я стремлюсь, она как будто испугалась, но на каждой ступеньке я нежно ее целовал, и это так ее поразило, что она ничего не решилась сказать.
- Где твоя комната? - спросил я хрипло.
В горле совсем пересохло, пришлось переспросить. Но я отворил не ту дверь, увидел двуспальную кровать ее родителей между гардеробом и туалетным столиком, и мы вошли.
- Нет,- взмолилась Клодин.- Нет, милый, не здесь.
А я все целовал ее, словно не слышал, пока не затворил за нами дверь. Я зажег ночник, он тускло осветил покрывало Я понял, что Клодин чувствует себя ужасно: быть со мной здесь, в спальне родителей… После я пожалел, что на этот раз ей было не так приятно, как обычно. Зато уж я наслаждался - не передать словами И когда я, наконец, растворился в ней, мне показалось, словно все тело стало не мое.
Мы лежали ошеломленные и не знали, что сказать друг другу. Внизу она накормила меня ужином - хлебом с сыром и чаем, больше я ничего не хотел. Были синие сумерки, и лучшего, ужина я не упомню за всю свою жизнь. Клодин сидела напротив, прихлебывая из чашки чай, под ее взглядом мне стало не по себе.
- Я не против с тобой обручиться,- сказал я,- но ведь все равно мы сможем пожениться только через несколько лет. Мы оба слишком молодые,
Она мило улыбнулась, мне только того и надо было, но почемуто казалось - что ни делаю, все один обман,
- Ничего,- сказала она.- Зато мы будем уверены друг в друге, правда?
Ну, и мы порешили обручиться, только уговорились еще несколько дней не рассказывать ее родителям и моей матери, хотя матери это в общем-то будет безразлично, обзовет меня круглым дураком, да и только. Когда мы объявим о своей помолвке, я скажу Клодин про счет в банке. А он будет немалый: к тому времени я надеялся получить еще сотню фунтов от Клегга за то, что помог ему в продаже дома.
Остаток вечера я старался понравиться родителям Клодин, и миссис Форкс даже решила, что у меня вполне коммунистические взгляды, и понадеялась, что рано или поздно я непременно вступлю в Лигу молодых коммунистов. Мистер Форкс наседал на меня с вопросами о моей работе в фирме по продаже недвижимости, и я чего только не нагородил - пускай думает, что, как сдам экзамены, заделаюсь там настоящей шишкой.
Я опоздал на последний автобус, но и сам не заметил, как отмахал две мили, отделявшие меня от дома, не видал на пути ни одной привычной приметы, будто шел вслепую, по радару, который наверняка приведет меня, куда захочу.
На другой день мне предстоял экзамен на право водить машину Я был уж до того вежлив с инспектором и при этом уж до того начеку, мигом вспоминал правила, но ехал не торопясь, сохранял спокойствие и выполнял правила уличного движения до последней запятой, так что сдал экзамен с первого раза. В конторе это сочли редко стным и поразительным подвигом, и сам я был ошарашен больше всех. Сослуживцы острили, что я, видно, сунул инспектору в лапу, и мы здорово посмеялись. Два старших агента, Питер Фэн и Рон Баттер повели меня в пивную, и в честь такого события мы все втроем выпили по двойной порции коньяку. Мы сидели в пивной «Королевские дети» и курили тонкие сигары- я купил их для всех троих в баре и решил, что теперь вообще буду курить их вместо сигарет. Если ограничиться тремя штуками в день, это обойдется не дороже, а выглядеть будет солидно. В общем, они мне пришлись по вкусу, особенно с коньяком, и я пошел к стойке и взял еще три двойных порции коньяку.
Рон подвез меня на своем «моррисе», ему было по дороге - он жил с молодой женой в Натхоле, в домике с верандой, который они купили по дешевке. Я попрощался с ним, сказал - до встречи в нашей потовыжималке - и не очень твердыми шагами пошел к дому Клодин.
Она мигом учуяла запах спиртного - оказывается, если мужчина вот-вот должен обручиться и вдруг вместо обычной своей полпинты пива ненароком сбился на крепкие напитки, это чуть ли не смертный грех. Я снял пальто и сел.
- Нехорошо,- сказала она.- От тебя разит. Вот не думала, что ты начнешь пить виски… особенно теперь.
- Коньяк,- сказал я, закуривая сигару.
- Пожалуйста, больше не пей,- сказала она.- Я люблю тебя, но за человека, который может напиться, я не пойду.
- Я не напился,- сказал я,- Честное слово, цыпленочек. Всего три двойных. Мне это нипочем, я могу куда больше.
- А, по-моему, ты пьян.
- Это оттого, что ты не я.
- Вот и хорошо, что я не ты. Это ужасно, когда так напиваются. Она выглядела совсем не такой милой, как накануне вечером, но я сейчас был полон любви и нежных чувств, и меня это не насторожило.
- Я получил водительские права. Вот даю слово, я больше не стану напиваться.
Она сказала - ну, ладно, и даже улыбнулась.
- Если бросишь пить, это и тебе самому на пользу, не только мне, это будет нам обоим хорошо. Вот как по-супружески она это повернула.
Я сказал: коньяк мне все равно не нравится, так что бросить мне - раз плюнуть, у него вкус противный, он глотку обжигает. При всем при том Клодин решила, что мой нынешний успех на экзамене - немалая победа в борьбе за продвижение, ведь теперь я буду фирме гораздо полезней и, уж конечно, скоро получу ответственный пост.
Подхлестнутый ее радостью, я тут же размечтался, как накоплю денег на собственную машину, и при этом втайне надеялся не только на уже существующие сбережения, но и на деньги, которые получу от продажи клегговского дома.
Мы сели на диванчике и начали целоваться, но через несколько минут пришли ее родители, и в комнате загрохотал телевизор, а стол начали накрывать к ужину. Когда папаша узнал, что я получаю водительские права и что сослуживцы поставили мне по этому слу чаю выпивку, он и вовсе решил, что я отличный парень; да, в этом счастливом семействе было уж так уютно, по душевной доброте своей они готовы были относиться ко мне лучше некуда, ну, прямо как к сыну,- а все-таки я чувствовал, мне тут не место. Не то чтобы я чересчур очень смущался, наоборот, меня прямо тянуло остаться с ними и за едой и беседой вспоминать вчерашний вечер, когда я раздел Клодин чуть не донага и мы занимались с ней любовью на их широкой, замечательной постели. Вот бы здорово обрести семью - мать, отца и жену, этого требовало все мое существо. И хоть я, конечно, самозванец, которого в любую минуту могут разоблачить и выгнать под осенний ливень, я упивался их доверчивой дружбой. Вечер подходил к концу, а я думал: ай да я, добился, наконец, чего всегда недоставало,- и мне становилось не страшно, а весело. Я способен переварить это семейство и еще многое другое, я ловкач и счастливчик, и я не спрашивал себя: а они-то смогут переварить меня такого, каков я на самом деле? Мысль эта, вернее смутное ощущение, лишь изредка у меня мелькала и тут же пропадала. Несколько таких вечеров - и мы с Клодин решили объявить о нашей помолвке на следующей неделе, в день, когда ей исполнится двадцать. Казалось, все только еще крепче связывало нас друг с другом, даже вот эта маленькая, пустячная тайна.
В контору зашел клиент, он хотел осмотреть дом в Меперли, о продаже которого мы сообщили во вчерашнем номере газеты «Пост». На месте были только мы с мистером Уикли, но у него через полчаса была назначена встреча,- он досадливо скривил тонкие губы, и тогда я вызвался отвезти в Меперли этого клиента похожего на священника. Мистер Уикли даже обрадовался.
- А машину мою вести сумеете?
- Я получил права, сэр.
- Да, верно. И совсем недавно, а водитель-новичок - самый осторожный,- Он дал мне ключи.- Так будьте вдвойне осторожны. Машина ведь моя.
Я вез пассажира, это придало мне уверенности, и я благополучно проехал по городу среди оживленного движения. Все так же строго соблюдая правила, я свернул с Мэнсфилдского шоссе и поехал в гору, в квартал вилл и больших домов, куда в детстве забредал лишь изредка.
- А вы сами видели этот дом? - спросил мой пассажир.
- Нет еще. Но он вроде в хорошем состоянии.
Я приврал, но все же этот дом был не такой дряхлой развалиной, как некоторые другие, которые мы старались всучить нашим клиентам. Хозяева давно выехали, и я водил своего спутника по комнатам, старательно закрывая за собой двери, потому что Уикли всегда советовал:
«В пустом доме затворяйте двери комнаты, где стоите: так клиенту приятнее, и он легче представит, как здесь будет, когда он привезет свою мебель. Но если в доме еще есть обстановка, если комнаты загромождены чужим хламом, оставляйте двери настежь, тогда, осматривая дом, клиент представит, как просторно здесь будет, когда все вывезут. Психологические уловки, Майкл. Опыт. Чутье. В нашем деле одними профессиональными знаниями не обойдешься!»
Уж не знаю, прав он или нет, но я всегда следовал его совету. хотя по этой ли причине клиент в конце концов покупал дом или по какой другой - сказать трудно.
Сегодня я был в ударе и так показал своему спутнику дом, буд то провел здесь все детство и даже мои родители здесь выросли, а вот теперь как ни жаль, как ни грустно, хочу его продать; моя наре ченная живет на лоне природы, а я по натуре своей рыцарь и уж очень ее люблю поэтому, когда сыграем свадьбу, перееду к ней. Рассказать эту басню я все же не решился - очень явное вышло бы вранье, он бы ни одному слову не поверил.
На обратном пути я молчал - пускай клиент на досуге соображает, нужен ли ему этот дом. Теперь решится, пронял я его своими восторженными речами или отбил охоту покупать. По правде сказать, меня куда больше занимало другое: побывал ли уже Уэйнфлит в конторе, заявил ли, что покупает дом Клегга в Фарнсфилде? Наверно, уже заявил, и я заранее тренировался, как с благодарностью заулыбаюсь, когда Клегг выложит мне обещанные сто фунтов. Но минутами на меня находило сомнение, а один раз я ругнулся со злости - из-за угла вдруг вывернулся фургон для доставки покупок на дом и чуть не сбил мне фару.
Мы с Клодин уговорились, что сразу после работы я пойду в сторону почты и встречу ее у кинотеатра «Элита» - ей туда от дома ровно столько же ходу, как мне от конторы. На первый случай место для встречи и удобное, и приятное. Мы поцелуемся я, если не будет дождя, пойдем вверх по Тэлбот-стрит, так что центр города останется внизу, у нас за спиной Иногда мы шли по Роуп-уок, останавливались и глядели на дома, обращенные к парку, а в ясную погоду видели и затянутую дымом долину Трента.
В один из таких осенних вечеров - они день ото дня становились короче - меня вдруг потянуло домой. Я и сам растерялся - с чего это меня подмывает удрать, ведь с другой стороны, мне очень даже хотелось пойти к ней я заняться любовью. Мы шли по улице, крепко и нежно взявшись под руки, и она горько жаловалась - начальница тиранит всех, грозится: если они не будут выполнять норму, со следующей недели заставит сидеть допоздна… И еще что-то в этом роде, во все это мне полагалось вникать, словно мы с ней сестры-двойняшки. А мне все отчаянней хотелось сбежать домой, и, когда мы подошли к Кэннинг-сэркус, я сказал:
- Знаешь, лапочка, тут я посажу тебя на автобус. Мне надо идти.
Вроде самое невинное желание, но Клодин заподозрила обман.
- Ты куда собрался?
- Домой.
Меня что-то пугало, а ей мерещилось - у меня какая-то гадость на уме.
- Да почему, чего тебе вдруг понадобилось?
У меня хватило глупости ответить по-честному:
- Не знаю, цыпленочек. Просто чувствую: мне надо домой. Я сам не понимал, что это со мной делается, и потому дико на себя злился.
- У тебя свидание, да? Свидание?
Надо бы сказать «да» и поскорей от нее отделаться, но в ту минуту я не мог соврать, уж очень на душе кошки скребли, и я ненавидел себя за это, словно неспособность соврать меня унижала.
- Пойдем со мной,- сказал я,- тогда сама увидишь. А потом пойдем к тебе.
Но она не захотела. Я и прежде звал ее к себе, но она всегда отказывалась под каким-нибудь предлогом, а дело в том, что почти всю жизнь она прожила в пригороде и темные, мощенные булыжником улицы Старого Рэдфорда наводили на нее страх. Так что зря я ее звал.
- Ну, ладно,- сказал я,- пошли к тебе. Мне расхотелось домой.
И правда, страх прошел, и сумасшедшей тревоги, которая накатила на меня несколько минут назад, как не бывало. Но теперь уж, что ни говори, что ни делай, все оказывалось не в жилу, она вообразила, будто я и вправду хотел ее провести и только ее твердость вынудила меня,пойти на попятный. Всю дорогу до Эспли она приставала ко мне, пыталась дознаться, почему это я вдруг решил уйти от нее. Пока мы шли, ее недоверие выветрилось, но вечер все равно был отравлен. Даже поцелуи утратили вкус, хотя, поцеловавшись напоследок у ее черного хода, мы и сказали, что ужасно любим друг друга. В доказательство своей любви она предлагала проводить меня до автобуса, но, дело ясное, это она просто хотела убедиться, что я еду домой, а не на свиданье с какой-нибудь девчонкой - в такую-то поздноту.
Когда я пришел домой, мать в пальто сидела за столом. А лицо печальное-печальное, прямо безутешное, я ее такой никогда прежде не видал.
- Что стряслось? - спросил я и сел напротив, даже плаща не снял.
Она не ответила, оставалось только смотреть на нее и гадать, что же стряслось. Тут я вспомнил, какие недобрые предчувствия одолевали меня, когда мы шли с Клодин через Роуп-уок, и я взял мать за руку.
Она отдернула руку.
- Отец умер.
И меня сразу отпустило. Только что мне хотелось тут же на месте лечь и помереть, а после ее слов все как рукой сняло.
- Дед? Она молчала.
- А что с ним случилось?
- Сердечный приступ в половине шестого. Ко мне пришли из полиции и сказали, когда я вернулась с работы.
- Где он сейчас?
- У бабушки. В Бистоне. Она над ним убивается. Я когда его увидела, чуть без памяти не упала.- Минуту-другую она сидела молча.- Завтра его увезут в похоронное бюро Каллендера.
Я поднялся и поставил чайник на огонь.
- Если ты завтра утром туда поедешь, я с тобой,- сказал я и бухнул в чайничек три большие ложки заварки.
- Ладно. Поможешь нам.
- Когда хоронить?
- В четверг.
Я чувствовал себя прекрасно, замечательно, а на другое утро увидел деда в похоронном бюро, в зале для покойников, пока его еще не вынесли. Деду было уже шестьдесят пять, и, надо думать, он неплохо жил на свете, если дожил до таких лет. Он всегда был большой, рослый, а сейчас, казалось, лежит кукла - вот возьму ее на руки и заговорю его голосом, точно чревовещатель. Но нет, слишком он суров. Лежит точно столетний часовой в положенной плашмя будке, готовый подняться, едва заслышит зов трубы или учует запах тряпки, которой вытирают стойку, когда пролито пиво. Глаза закры ты, чтоб не видеть, куда он направляется, и хотя, может, кой-какие мечты не вовсе его оставили, но ясно - он мертв, окончательно бесповоротно, и еще: царство небесное нам с ним ни к чему. Оба мы скроены для чего-то получше, чем рай господень… Я держал его холодную pyку и с надеждой думал, что когда сердце мое остановится и свет для меня померкнет, я как и он, буду удостоен высшей чести безраздельно слиться со вселенной. Я ущипнул его ледяной нос, по целовал каменный лоб и вышел. Тотчас вокруг меня обвились теплые руки бабушки и от ее слез моя шелковая рубашка промокла насквозь. Она всхлипывала и говорила - я вылитый дед и, конечно, когда стану взрослым, буду такой же хороший. Мать тоже плакала, а я думал: черт возьми, он прожил столько лет, куда уж больше, разве что одолеет зверская жадность. Они решили - я совсем бессердечный и чуть меня не выгнали, но потом кроткая и мудрая бабушка сказала -я еще слишком молодой и так вот горе свое показываю, по-другому еще не умею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43