Мало того, он запер чемоданчик и забрал ключ: выходит, я не мог вынуть ни брусочка. Можно бы, конечно, и вовсе не брать чемоданчик, но я знал, это важная часть тренировки, так не отрезать же себе путь в их «компанию» из-за самой обыкновенной лени, из-за того, что во время испытания не смогу поднять нужную тяжесть. В первый день я прошел до центра города и обратно и уж не знаю, насмех, что ли, Уильям так подстроил или это получилось случайно, но только по маршруту мне пришлось повернуть назад у здания Олд Бейли - главного уголовного суда.
С эдаким грузом разгуливать в шляпе, небрежной походкой, будто в чемоданчике всего-навсего свежая газета,- такое легче сказать, чем сделать, я это почувствовал после первой же сотни шагов. Пот лил с меня в три ручья, и посреди моста Бэттерси меня взяла охота поставить чемоданчик и посидеть на нем. Потом я его поднял и чуть было не швырнул в реку. Но вместо этого зашагал дальше и все вспоминал, как мои предки - ирландцы (один-то уж во всяком случае) выжили во время голода, который на них напал по вине извергов англичан, приехали в Англию строить железные дороги и чутьем прокладывали путь от одного места к другому. Я представлял себе все это, пока плелся по Челси, и только надеялся, что не очень похож сейчас на углекопа, уморившегося за долгую смену.
Наконец я добрался до дому, и мне казалось, руки мои вытянулись на целый фут, а назавтра мне пришлось еще круче: к своему грузу я попривык, но ведь Уильям потребовал, чтоб я напускал на себя эдакий беззаботный вид. А мне и на первых-то шагах это не больно давалось, а уж на обратном пути я и вовсе маялся. Маршруты были рассчитаны так, чтоб с каждым днем ходить все дальше, и в этот второй день, отпирая дверь квартиры, я обругал себя дураком и дал себе слово: вот только сложу вещички - и тут же смоюсь. К тому же чуть не весь день то моросило, то лило как из ведра, и от этого я еще сильней вымотался и пал духом.
Но дома я принял ванну, выпил несколько чашек чаю, и злость моя поутихла. Я глянул из окна вниз, на улицу - дождь перестал.
Где-то пробилось солнце, смягчило жесткий свет дня, расцветило все вокруг густыми и яркими красками. Мне вспомнился Ноттингем, жизнь милая и однообразная - нет, возвращаться туда совсем не хотелось. Потом я представил, сколько всего будет мне доступно в этом приятном и красивом мире, когда у меня заведутся деньги, а ведь если я стану слушаться Уильяма, так смогу загребать их лопатой, значит, ясное дело, надо тренироваться и дальше, а через день-два он уже и сам приедет. Бросить сейчас все - это была бы чистейшая слабость или глупость, а я вовсе не считал себя ни слабаком, ни дурнем. Я поставил пластинку и уснул, не дослушав даже одну сторону, и проспал до утра, а наутро опять впрягся в то же ярмо.
Оказалось, я быстро приноровился: на этот раз я подхватил чемоданчик, точно старого друга, с которым не расстаюсь вот уже целый год. Сунул под мышку газету, засвистел и пошел шагать по улицам, даже весело поздоровался с фараоном на мосту - хитрюга Хэй наверняка бы меня похвалил. Нынче предстоял самый длинный поход, но я уже знал: наверняка справлюсь. Я прошел от Бэттерси до середины Хемпстеда, изредка перехватывая чемоданчик в другую руку, но вроде лишь для того, чтоб и этой не обидно было. На моей карте хемпстедская станция метро была обведена синим кружком - стало быть, я должен здесь пообедать, и уж я пообедал в свое удовольствие, засиделся в ресторанчике чуть не до трех часов.
Денек выдался на славу, вот только иногда налетал ветер и раза два чуть не сдул мою шляпу, шагать было даже приятно, и ноша уже не так меня тяготила, я теперь успевал глядеть по сторонам и примечал, что где творится. Путь лежал по улицам, ведущим к Финчли-роуд, и я шел мимо больших домов, в которых помещались частные школы. Из дверей выходили мальчишки в затейливых шапочках с кисточками и девочки в сопровождении служанки или кого-нибудь из родителей. У обочины выстроились сверкающие автомобили, иные нетерпеливо гудели - им хотелось поскорей вывернуться отсюда и миновать пробку. Забавно это было: иду мимо как ни в чем не бывало, будто нежный папаша завернул сюда мимоходом со службы (после тяжких трудов, которые начались в одиннадцать утра), за какими-нибудь своими Криспином и Фелисити. У дверей одного дома на верхней ступеньке стоял мальчуган с портфелем, и я на него засмотрелся. Он так лихо заломил набекрень шапчонку, казалось, она вот-вот слетит. Огромные черные очки скрывали чуть не все лицо. Мальчишки толпились на ступеньках, сбегали вниз, он был куда меньше их всех, а главное, даже в форме ученика этой шикарной школы я все равно ни с кем бы его не спутал.
Он вскочил на бетонную ограду, которая круто спускалась к воротам, положил на нее портфель, мигом съехал вниз и свалился, шапка полетела в одну сторону, очки - в другую. Дверь школы распахнулась, оттуда выскочила Бриджит, сбежала по ступенькам, подхватила его, шлепнула по щеке, подобрала его вещички.
- Зря вы бьете ребенка,- сказал я.- Он просто развлекается. Она свирепо на меня взглянула, но не узнала.
- Не вмешивайтесь не в свое дело,- отрезала она.- Я его мать.
- Да ну? Тогда я его отец. Неужели не узнаешь меня, крошка? Она опять поглядела, но тут Смог закричал:
- Дядя Майкл! Заберешь меня отсюда?
- Ты! - сказала Бриджит.- Зачем явился?
- Вот так обрадовалась. Я думал, мы с тобой друзья, а ты вдруг будто сквозь землю провалилась.
- По твоей милости я теперь миссис Андерсон,- сказала она.- И мать вот этого сокровища.
- Не может быть.- Я стойко выдержал удар, даже засмеялся.
- Хочешь верь, хочешь нет, а так оно и есть,
Смог прижался к моим ногам. Потом стал приплясывать вокруг меня. Попытался поднять мой чемоданчик, поднатужился, весь побагровел, но куда там. Пнул чемоданчик ногой, ушибся и чуть не заревел. Но тут же засмеялся и опять меня обхватил.
- А ты все такой же,- сказал я, снял с него шапчонку и сунул к себе в карман.
- Нет, он стал хуже,- сказала Бриджит.- В прошлом месяце я возила его в Голландию, и он разрушил ферму моего отца. Вот так, сам, один ее разгромил. Теперь отец не хочет меня видеть.
Неужто она и впрямь стала женой доктора Андерсона? Чудно! И, чтобы скрыть огорчение, я принялся не зло над ней подшучивать.
- И вообще,- сказала она,- мы больше не зовем его Смогом. Это запрещено. Это плохо на него действует.
- Хуже он от этого не станет, верно, Смог? Он поднял на меня глаза.
- Ясно, не стану, А ты купишь нам пирожных?
- Лучше попроси свою маму.
- Она мне не мама. Моя мама ушла, она с папой развелась, потому что раз пришла, а он в кровати с Бриджит.
- Вон как? - сказал я.- Да, верь после этого людям. Никогда никому не признавайся в любви. Теперь такой будет у меня девиз.
- Ах ты бедненький,- сказала Бриджит.
- Пойдем выпьем где-нибудь чаю,- сказал я, взял Смога за руку, предложил руку Бриджит, И тесной семьей мы стали спускаться с холма.
- Это все ты виноват,- сказала она так, будто и не рада была своему новому положению, и над крышами впереди мне забрезжил луч надежды.- Помнишь,- продолжала Бриджит, едва мы наконец уселись за столик в хорошем кафе под названием- «Швейцарский домик»,- когда мы виделись с тобой в последний раз, я тебе сказала: Дональд (так зовут моего мужа) ко мне подъезжает, ну, по-вашему - пристает, и ты мне посоветовал подкинуть ему в постель губную помаду, ты говорил, жена найдет эту помаду и бросит его? Ну вот, я аккуратненько засунула помаду к нему под подушку, я-то думала, его нет дома, а он стоял в дверях и все видел. Видел, как я достала из кармана помаду, откинула покрывало и сунула ее под подушку. И тут он спросил, что же это я делаю, а я ужасно смутилась, и он кинулся на меня и все с меня содрал. Сама не знаю почему, но я совсем не могла отбиваться. Я звала на помощь, тебя звала, а потом вижу - без толку это, и перестала, и он сделал со мной все, что хотел, да еще побил - он ведь понял, что этой помадой я хотела ему навредить.
А потом… ты не сердись на меня, Майкл, просто так уж вышло. Потом я забыла про все на свете. И он тоже, он мне после сам говорил, и тут пришла его жена и увидела нас. Она крикнула, что это последняя капля, уложила свои вещи и укатила на такси. На другой день она приехала с фургоном и забрала половину мебели. Я удивилась, как же это она не забрала Смога, но Дональд сказал, что она будет жить со своим любовником, а тот и минуты не вытерпит такого мальчишку. Потом я узнала, они уже целый год как развелись! Ну, и мы поженились, он сказал, что любит меня, и потом, все равно ведь мы жили вместе. И знаешь, мне он тоже немножко нравится.
- Я тебе звонил сколько вечеров подряд,- с горечью сказал я,- и к дому приходил.
- А мы на две недели уезжали в Шотландию, а потом отказались от той квартиры. Мы теперь живем в Хемпстеде, в отдельном доме.
- Больно быстро все получилось. А я до сих пор в тебя влюблен.
Я сказал правду. Она была теперь уже не студенточка в расцвете молодости, а настоящая мужняя жена и хозяйка дома, и одета под стать, и от всего этого стала на вид старше и солиднее,
- А я ничего не могу сказать.- Она слегка подтолкнула меня локтем.- Понимаешь?- И покосилась на Смога, а он поставил перед собой все три чашки и сливал в них остатки заварки, воды, молока, сахара и еще сваливал вонючие окурки из пепельницы.
- Ну, хоть дай мне свой телефон, можно кой-когда перекинуться словечком без свидетелей. Вреда от этого не будет.
- Надеюсь,- сказала Бриджит и с улыбкой записала для меня свой телефон. И сразу же встала.- Идем, Смог.
- Я еще не кончил свои химические опыты.
- Не будь поросенком. Пойдем.
Он встал и надел шапку задом наперед.
- Я не поросенок. Я хочу к Майклу.
- Нельзя,- сказал я.- Пока еще нельзя.
На прощание мы пожали друг дружке руки, и она сказала:
- А вид у тебя преуспевающий.
- Сменил работу. Служу теперь в Английском банке. Как раз возвращаюсь от клиента, который превысил свой кредит. Если удастся это уладить, национальный платежный баланс будет в порядке… по крайней мере в этом месяце. Я постоянно исполняю всякие особые поручения. Мать нажала кой-какие пружины и устроила меня на это место. Когда меня уж очень прижмет, я не отказываюсь от ее помощи.
- И все ты сочиняешь,- со смехом сказала Бриджит.- Да уж не стоит в это вдаваться.
Я улыбнулся, будто решил, что она шутит: неужто, мол, не поверила мне в таком пустяке?
- Ладно. Значит, созвонимся? - Я довольно прохладно положил конец разговору, хоть и чувствовал: нас опять здорово потянуло друг к другу.
Следующие недели я так крутился, было не до телефона. Уильям уже давно обещал замолвить за меня словечко, и вот в один прекрасный день он сказал: человек под колпаком желает со мной познакомиться. Перед этим мы отправились в самый дальний наш поход - до Хайгейта и обратно,- и я чувствовал себя сильным, крепким и подтянутым, как тигр: от привычки носить тяжести я стал зверь зверем, а по лицу ничего такого не прочтешь, можно подумать: вот идет человек и размышляет о деле, для кого-то оно, может, и окажется роковым, да только не для него.
Мы подошли к огромному старомодному дому около Альберт-холла, из тех, где каждый этаж - квартира, и швейцар поздоровался с Уильямом почтительно, будто с миллионером, который живет здесь уже лет двадцать. Он поднял нас в лифте и позвонил в дверь квартиры, нам даже не пришлось снимать перчатки. Квартира оказалась роскошнейшая, в таких я еще не бывал, и в холле столько картин и ваз, у меня прямо руки зачесались, так бы что-нибудь и свистнул. Но я тут же вспомнил, какие передо мной открываются горизонты, да и вещички вокруг были такие - в карман не спрячешь. Важный лакей провел нас в комнату поменьше, тут по стенам стояли простые стулья,
посередке стол. На столе - номера «Провинциальной жизни» и «Знатока», только ни Уильям, ни я читать не стали, но все равно сидели молча, словечком не перекинулись.
У меня спирало дыхание, хотелось курнуть, но Уильяму это, наверно, не понравится, да и пепельниц тут нет. Ладно, обойдемся, настоящий мужчина не станет расстраиваться только из-за того, что его заставили обождать. В последние недели я начал убеждаться, что лучше не давать воли чувствам, держать их при себе и никому не показывать. Человек, который не выдает, каково у него на душе, куда внушительней слабака,- тому нипочем не скрыть волнения и даже невдомек, каким дураком он себя выставляет. Вот только как бы наружное спокойствие не задушило твои истинные чувства, это уж была бы самому себе медвежья услуга.
Наконец за нами пришел высокий темноволосый молодчик, с виду ласковый, вот-вот улыбнется. Он повел нас в длинную-предлинную комнату, здесь даже потолок показался ниже; на полу никаких ковров, просто выложен узор из белых и черных квадратиков линолеума. И мебели никакой нет - только на стенах вроде без особого порядка висят в рамках карты. В противоположном конце к потолку приделана рельефная карта Европы, Ближнего Востока и Северной Африки. Многие точки на ней соединяла красная тесьма - можно бы подумать, это торговая карта какой-то крупной экспортной фирмы, только вот место для нее выбрали чудное.
А больше всего меня поразил огромный стеклянный ящик высотой чуть не до потолка, в этом аквариуме стояло что-то вроде кровати, и с изголовья глядело огромное лицо, уж до того огромное - стекло там, что ли, было на манер увеличительного. Из громадного прозрачного сооружения тянулись трубки и провода, а сбоку в ногах кровати вздувался и опадал большой резиновый мешок - он помогал работать сердцу человека, который лежал в этом чуде современной науки. Человек лежал под легким одеялом, но оно закрывало его не целиком, и видно было - он в обыкновенном костюме, в рубашке и при галстуке. Он слегка откинулся на спинку кровати - так удобней глядеть сбоку на потолок и по сторонам. По кровати рассыпаны газеты, брошюрки, но сейчас он смотрел больше на меня, а мы с Уильямом шли по комнате, и я все еще тащил портфель-чемоданчик. Лицо у него было бледное, одутловатое, маленькими карими глазками он буравил меня насквозь.
- Доброе утро, сэр,- сказал Уильям.- Я привел новенького.
- Что ж, посмотрим.- Голос донесся не из-под колпака, а из рупора, хоть говорил, конечно, тот дядька. Мы подошли ближе, и я увидел рядом с ним на подставке - ему стоило только руку протянуть - люгеровский пистолет-автомат. Хотя если тут начнется заварушка, вряд ли ему будет от этого толк, но, наверно, когда оружие под рукой, ему все-таки спокойней.
- Вы должны нести груз весом в половину того, что весите сами, и даже виду не показать,- раздался из рупора трескучий голос.- Сможете?
Я быстро прикинул. В последний раз я весил больше семидесяти шести килограммов, значит, нести нужно чуть не сорок килограммов. Даже подумать страшно, лучше бы он нанял упряжку буйволов… но я такого ему не посоветовал, а сказал: да, смогу, лишь бы упаковщик знал свое дело. Рупор хохотнул. Он задал мне совсем мало вопросов, даже удивительно, но, наверно, все остальное Уильям доложил еще раньше.
- Скажите Стэнли, пусть наденет на него пальто,- распорядился он, и высокий темноволосый малый, который впустил нас сюда,
втолкнул в комнату тележку, нагруженную длинными тонкими металлическими брусками. Поверх было накинуто пальто, и мне велели его надеть. Уильям помог мне. Внутри оказались длинные узкие карманы - видно, для этих самых брусочков. Каждый брусок весит четыреста пятьдесят граммов, сказал по ходу дела тип из «аквариума», и в карманы их заложили пятьдесят штук, подошвы мои прямо вросли в пол, я даже поглядел, не продырявил ли я его. Груз давил на плечи, и еще я чувствовал - жмет на ребра, казалось, грудная клетка вот-вот лопнет.
- Ну, как самочувствие? - ухмыльнулся тот, из-под прозрачного колпака.
- Порядок,- с улыбкой ответил я. В пальто как раз вкладывали очередной брусок, и я думал: сейчас грохнусь на пол. Но сам перед собой прикинулся, будто на карту поставлена моя жизнь, будто, если не выдержу испытания, меня расстреляют. Чтоб не думать про груз (хоть он от этого легче не станет), я начал вспоминать все, что со мной происходило с тех пор, как я приехал в Лондон. Верней сказать, с тех пор, как я удрал в Лондон, и одна была тут на моем небосклоне звездочка - Бриджит Эплдор, а ведь, похоже, пока я не выберусь из берлоги этого психа, мне ее не видать. Эх, оказаться бы с ней сейчас наедине… А пока что в моем плотном габардиновом пальто набралось уже шестьдесят брусков, и решили больше не грузить - видно, не хотели с первого же захода переломить мне хребет.
Тот, под колпаком, улыбнулся и от этого еще сильней побледнел. Оказывается, я и сам улыбался. Так просветленно улыбаются люди перед смертью. Я чувствовал: свечусь изнутри, готов ко всему и уже не замечаю тяжести.
- Пройдите в дальний конец комнаты и обратно,- распорядился тот из своего убежища.
Я рад бы полететь, да кандалы из шестидесяти брусков не пускали. Может, вот так же скованы бывали мои осужденные предки, когда их ссылали на каторгу в Ботани-Бей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
С эдаким грузом разгуливать в шляпе, небрежной походкой, будто в чемоданчике всего-навсего свежая газета,- такое легче сказать, чем сделать, я это почувствовал после первой же сотни шагов. Пот лил с меня в три ручья, и посреди моста Бэттерси меня взяла охота поставить чемоданчик и посидеть на нем. Потом я его поднял и чуть было не швырнул в реку. Но вместо этого зашагал дальше и все вспоминал, как мои предки - ирландцы (один-то уж во всяком случае) выжили во время голода, который на них напал по вине извергов англичан, приехали в Англию строить железные дороги и чутьем прокладывали путь от одного места к другому. Я представлял себе все это, пока плелся по Челси, и только надеялся, что не очень похож сейчас на углекопа, уморившегося за долгую смену.
Наконец я добрался до дому, и мне казалось, руки мои вытянулись на целый фут, а назавтра мне пришлось еще круче: к своему грузу я попривык, но ведь Уильям потребовал, чтоб я напускал на себя эдакий беззаботный вид. А мне и на первых-то шагах это не больно давалось, а уж на обратном пути я и вовсе маялся. Маршруты были рассчитаны так, чтоб с каждым днем ходить все дальше, и в этот второй день, отпирая дверь квартиры, я обругал себя дураком и дал себе слово: вот только сложу вещички - и тут же смоюсь. К тому же чуть не весь день то моросило, то лило как из ведра, и от этого я еще сильней вымотался и пал духом.
Но дома я принял ванну, выпил несколько чашек чаю, и злость моя поутихла. Я глянул из окна вниз, на улицу - дождь перестал.
Где-то пробилось солнце, смягчило жесткий свет дня, расцветило все вокруг густыми и яркими красками. Мне вспомнился Ноттингем, жизнь милая и однообразная - нет, возвращаться туда совсем не хотелось. Потом я представил, сколько всего будет мне доступно в этом приятном и красивом мире, когда у меня заведутся деньги, а ведь если я стану слушаться Уильяма, так смогу загребать их лопатой, значит, ясное дело, надо тренироваться и дальше, а через день-два он уже и сам приедет. Бросить сейчас все - это была бы чистейшая слабость или глупость, а я вовсе не считал себя ни слабаком, ни дурнем. Я поставил пластинку и уснул, не дослушав даже одну сторону, и проспал до утра, а наутро опять впрягся в то же ярмо.
Оказалось, я быстро приноровился: на этот раз я подхватил чемоданчик, точно старого друга, с которым не расстаюсь вот уже целый год. Сунул под мышку газету, засвистел и пошел шагать по улицам, даже весело поздоровался с фараоном на мосту - хитрюга Хэй наверняка бы меня похвалил. Нынче предстоял самый длинный поход, но я уже знал: наверняка справлюсь. Я прошел от Бэттерси до середины Хемпстеда, изредка перехватывая чемоданчик в другую руку, но вроде лишь для того, чтоб и этой не обидно было. На моей карте хемпстедская станция метро была обведена синим кружком - стало быть, я должен здесь пообедать, и уж я пообедал в свое удовольствие, засиделся в ресторанчике чуть не до трех часов.
Денек выдался на славу, вот только иногда налетал ветер и раза два чуть не сдул мою шляпу, шагать было даже приятно, и ноша уже не так меня тяготила, я теперь успевал глядеть по сторонам и примечал, что где творится. Путь лежал по улицам, ведущим к Финчли-роуд, и я шел мимо больших домов, в которых помещались частные школы. Из дверей выходили мальчишки в затейливых шапочках с кисточками и девочки в сопровождении служанки или кого-нибудь из родителей. У обочины выстроились сверкающие автомобили, иные нетерпеливо гудели - им хотелось поскорей вывернуться отсюда и миновать пробку. Забавно это было: иду мимо как ни в чем не бывало, будто нежный папаша завернул сюда мимоходом со службы (после тяжких трудов, которые начались в одиннадцать утра), за какими-нибудь своими Криспином и Фелисити. У дверей одного дома на верхней ступеньке стоял мальчуган с портфелем, и я на него засмотрелся. Он так лихо заломил набекрень шапчонку, казалось, она вот-вот слетит. Огромные черные очки скрывали чуть не все лицо. Мальчишки толпились на ступеньках, сбегали вниз, он был куда меньше их всех, а главное, даже в форме ученика этой шикарной школы я все равно ни с кем бы его не спутал.
Он вскочил на бетонную ограду, которая круто спускалась к воротам, положил на нее портфель, мигом съехал вниз и свалился, шапка полетела в одну сторону, очки - в другую. Дверь школы распахнулась, оттуда выскочила Бриджит, сбежала по ступенькам, подхватила его, шлепнула по щеке, подобрала его вещички.
- Зря вы бьете ребенка,- сказал я.- Он просто развлекается. Она свирепо на меня взглянула, но не узнала.
- Не вмешивайтесь не в свое дело,- отрезала она.- Я его мать.
- Да ну? Тогда я его отец. Неужели не узнаешь меня, крошка? Она опять поглядела, но тут Смог закричал:
- Дядя Майкл! Заберешь меня отсюда?
- Ты! - сказала Бриджит.- Зачем явился?
- Вот так обрадовалась. Я думал, мы с тобой друзья, а ты вдруг будто сквозь землю провалилась.
- По твоей милости я теперь миссис Андерсон,- сказала она.- И мать вот этого сокровища.
- Не может быть.- Я стойко выдержал удар, даже засмеялся.
- Хочешь верь, хочешь нет, а так оно и есть,
Смог прижался к моим ногам. Потом стал приплясывать вокруг меня. Попытался поднять мой чемоданчик, поднатужился, весь побагровел, но куда там. Пнул чемоданчик ногой, ушибся и чуть не заревел. Но тут же засмеялся и опять меня обхватил.
- А ты все такой же,- сказал я, снял с него шапчонку и сунул к себе в карман.
- Нет, он стал хуже,- сказала Бриджит.- В прошлом месяце я возила его в Голландию, и он разрушил ферму моего отца. Вот так, сам, один ее разгромил. Теперь отец не хочет меня видеть.
Неужто она и впрямь стала женой доктора Андерсона? Чудно! И, чтобы скрыть огорчение, я принялся не зло над ней подшучивать.
- И вообще,- сказала она,- мы больше не зовем его Смогом. Это запрещено. Это плохо на него действует.
- Хуже он от этого не станет, верно, Смог? Он поднял на меня глаза.
- Ясно, не стану, А ты купишь нам пирожных?
- Лучше попроси свою маму.
- Она мне не мама. Моя мама ушла, она с папой развелась, потому что раз пришла, а он в кровати с Бриджит.
- Вон как? - сказал я.- Да, верь после этого людям. Никогда никому не признавайся в любви. Теперь такой будет у меня девиз.
- Ах ты бедненький,- сказала Бриджит.
- Пойдем выпьем где-нибудь чаю,- сказал я, взял Смога за руку, предложил руку Бриджит, И тесной семьей мы стали спускаться с холма.
- Это все ты виноват,- сказала она так, будто и не рада была своему новому положению, и над крышами впереди мне забрезжил луч надежды.- Помнишь,- продолжала Бриджит, едва мы наконец уселись за столик в хорошем кафе под названием- «Швейцарский домик»,- когда мы виделись с тобой в последний раз, я тебе сказала: Дональд (так зовут моего мужа) ко мне подъезжает, ну, по-вашему - пристает, и ты мне посоветовал подкинуть ему в постель губную помаду, ты говорил, жена найдет эту помаду и бросит его? Ну вот, я аккуратненько засунула помаду к нему под подушку, я-то думала, его нет дома, а он стоял в дверях и все видел. Видел, как я достала из кармана помаду, откинула покрывало и сунула ее под подушку. И тут он спросил, что же это я делаю, а я ужасно смутилась, и он кинулся на меня и все с меня содрал. Сама не знаю почему, но я совсем не могла отбиваться. Я звала на помощь, тебя звала, а потом вижу - без толку это, и перестала, и он сделал со мной все, что хотел, да еще побил - он ведь понял, что этой помадой я хотела ему навредить.
А потом… ты не сердись на меня, Майкл, просто так уж вышло. Потом я забыла про все на свете. И он тоже, он мне после сам говорил, и тут пришла его жена и увидела нас. Она крикнула, что это последняя капля, уложила свои вещи и укатила на такси. На другой день она приехала с фургоном и забрала половину мебели. Я удивилась, как же это она не забрала Смога, но Дональд сказал, что она будет жить со своим любовником, а тот и минуты не вытерпит такого мальчишку. Потом я узнала, они уже целый год как развелись! Ну, и мы поженились, он сказал, что любит меня, и потом, все равно ведь мы жили вместе. И знаешь, мне он тоже немножко нравится.
- Я тебе звонил сколько вечеров подряд,- с горечью сказал я,- и к дому приходил.
- А мы на две недели уезжали в Шотландию, а потом отказались от той квартиры. Мы теперь живем в Хемпстеде, в отдельном доме.
- Больно быстро все получилось. А я до сих пор в тебя влюблен.
Я сказал правду. Она была теперь уже не студенточка в расцвете молодости, а настоящая мужняя жена и хозяйка дома, и одета под стать, и от всего этого стала на вид старше и солиднее,
- А я ничего не могу сказать.- Она слегка подтолкнула меня локтем.- Понимаешь?- И покосилась на Смога, а он поставил перед собой все три чашки и сливал в них остатки заварки, воды, молока, сахара и еще сваливал вонючие окурки из пепельницы.
- Ну, хоть дай мне свой телефон, можно кой-когда перекинуться словечком без свидетелей. Вреда от этого не будет.
- Надеюсь,- сказала Бриджит и с улыбкой записала для меня свой телефон. И сразу же встала.- Идем, Смог.
- Я еще не кончил свои химические опыты.
- Не будь поросенком. Пойдем.
Он встал и надел шапку задом наперед.
- Я не поросенок. Я хочу к Майклу.
- Нельзя,- сказал я.- Пока еще нельзя.
На прощание мы пожали друг дружке руки, и она сказала:
- А вид у тебя преуспевающий.
- Сменил работу. Служу теперь в Английском банке. Как раз возвращаюсь от клиента, который превысил свой кредит. Если удастся это уладить, национальный платежный баланс будет в порядке… по крайней мере в этом месяце. Я постоянно исполняю всякие особые поручения. Мать нажала кой-какие пружины и устроила меня на это место. Когда меня уж очень прижмет, я не отказываюсь от ее помощи.
- И все ты сочиняешь,- со смехом сказала Бриджит.- Да уж не стоит в это вдаваться.
Я улыбнулся, будто решил, что она шутит: неужто, мол, не поверила мне в таком пустяке?
- Ладно. Значит, созвонимся? - Я довольно прохладно положил конец разговору, хоть и чувствовал: нас опять здорово потянуло друг к другу.
Следующие недели я так крутился, было не до телефона. Уильям уже давно обещал замолвить за меня словечко, и вот в один прекрасный день он сказал: человек под колпаком желает со мной познакомиться. Перед этим мы отправились в самый дальний наш поход - до Хайгейта и обратно,- и я чувствовал себя сильным, крепким и подтянутым, как тигр: от привычки носить тяжести я стал зверь зверем, а по лицу ничего такого не прочтешь, можно подумать: вот идет человек и размышляет о деле, для кого-то оно, может, и окажется роковым, да только не для него.
Мы подошли к огромному старомодному дому около Альберт-холла, из тех, где каждый этаж - квартира, и швейцар поздоровался с Уильямом почтительно, будто с миллионером, который живет здесь уже лет двадцать. Он поднял нас в лифте и позвонил в дверь квартиры, нам даже не пришлось снимать перчатки. Квартира оказалась роскошнейшая, в таких я еще не бывал, и в холле столько картин и ваз, у меня прямо руки зачесались, так бы что-нибудь и свистнул. Но я тут же вспомнил, какие передо мной открываются горизонты, да и вещички вокруг были такие - в карман не спрячешь. Важный лакей провел нас в комнату поменьше, тут по стенам стояли простые стулья,
посередке стол. На столе - номера «Провинциальной жизни» и «Знатока», только ни Уильям, ни я читать не стали, но все равно сидели молча, словечком не перекинулись.
У меня спирало дыхание, хотелось курнуть, но Уильяму это, наверно, не понравится, да и пепельниц тут нет. Ладно, обойдемся, настоящий мужчина не станет расстраиваться только из-за того, что его заставили обождать. В последние недели я начал убеждаться, что лучше не давать воли чувствам, держать их при себе и никому не показывать. Человек, который не выдает, каково у него на душе, куда внушительней слабака,- тому нипочем не скрыть волнения и даже невдомек, каким дураком он себя выставляет. Вот только как бы наружное спокойствие не задушило твои истинные чувства, это уж была бы самому себе медвежья услуга.
Наконец за нами пришел высокий темноволосый молодчик, с виду ласковый, вот-вот улыбнется. Он повел нас в длинную-предлинную комнату, здесь даже потолок показался ниже; на полу никаких ковров, просто выложен узор из белых и черных квадратиков линолеума. И мебели никакой нет - только на стенах вроде без особого порядка висят в рамках карты. В противоположном конце к потолку приделана рельефная карта Европы, Ближнего Востока и Северной Африки. Многие точки на ней соединяла красная тесьма - можно бы подумать, это торговая карта какой-то крупной экспортной фирмы, только вот место для нее выбрали чудное.
А больше всего меня поразил огромный стеклянный ящик высотой чуть не до потолка, в этом аквариуме стояло что-то вроде кровати, и с изголовья глядело огромное лицо, уж до того огромное - стекло там, что ли, было на манер увеличительного. Из громадного прозрачного сооружения тянулись трубки и провода, а сбоку в ногах кровати вздувался и опадал большой резиновый мешок - он помогал работать сердцу человека, который лежал в этом чуде современной науки. Человек лежал под легким одеялом, но оно закрывало его не целиком, и видно было - он в обыкновенном костюме, в рубашке и при галстуке. Он слегка откинулся на спинку кровати - так удобней глядеть сбоку на потолок и по сторонам. По кровати рассыпаны газеты, брошюрки, но сейчас он смотрел больше на меня, а мы с Уильямом шли по комнате, и я все еще тащил портфель-чемоданчик. Лицо у него было бледное, одутловатое, маленькими карими глазками он буравил меня насквозь.
- Доброе утро, сэр,- сказал Уильям.- Я привел новенького.
- Что ж, посмотрим.- Голос донесся не из-под колпака, а из рупора, хоть говорил, конечно, тот дядька. Мы подошли ближе, и я увидел рядом с ним на подставке - ему стоило только руку протянуть - люгеровский пистолет-автомат. Хотя если тут начнется заварушка, вряд ли ему будет от этого толк, но, наверно, когда оружие под рукой, ему все-таки спокойней.
- Вы должны нести груз весом в половину того, что весите сами, и даже виду не показать,- раздался из рупора трескучий голос.- Сможете?
Я быстро прикинул. В последний раз я весил больше семидесяти шести килограммов, значит, нести нужно чуть не сорок килограммов. Даже подумать страшно, лучше бы он нанял упряжку буйволов… но я такого ему не посоветовал, а сказал: да, смогу, лишь бы упаковщик знал свое дело. Рупор хохотнул. Он задал мне совсем мало вопросов, даже удивительно, но, наверно, все остальное Уильям доложил еще раньше.
- Скажите Стэнли, пусть наденет на него пальто,- распорядился он, и высокий темноволосый малый, который впустил нас сюда,
втолкнул в комнату тележку, нагруженную длинными тонкими металлическими брусками. Поверх было накинуто пальто, и мне велели его надеть. Уильям помог мне. Внутри оказались длинные узкие карманы - видно, для этих самых брусочков. Каждый брусок весит четыреста пятьдесят граммов, сказал по ходу дела тип из «аквариума», и в карманы их заложили пятьдесят штук, подошвы мои прямо вросли в пол, я даже поглядел, не продырявил ли я его. Груз давил на плечи, и еще я чувствовал - жмет на ребра, казалось, грудная клетка вот-вот лопнет.
- Ну, как самочувствие? - ухмыльнулся тот, из-под прозрачного колпака.
- Порядок,- с улыбкой ответил я. В пальто как раз вкладывали очередной брусок, и я думал: сейчас грохнусь на пол. Но сам перед собой прикинулся, будто на карту поставлена моя жизнь, будто, если не выдержу испытания, меня расстреляют. Чтоб не думать про груз (хоть он от этого легче не станет), я начал вспоминать все, что со мной происходило с тех пор, как я приехал в Лондон. Верней сказать, с тех пор, как я удрал в Лондон, и одна была тут на моем небосклоне звездочка - Бриджит Эплдор, а ведь, похоже, пока я не выберусь из берлоги этого психа, мне ее не видать. Эх, оказаться бы с ней сейчас наедине… А пока что в моем плотном габардиновом пальто набралось уже шестьдесят брусков, и решили больше не грузить - видно, не хотели с первого же захода переломить мне хребет.
Тот, под колпаком, улыбнулся и от этого еще сильней побледнел. Оказывается, я и сам улыбался. Так просветленно улыбаются люди перед смертью. Я чувствовал: свечусь изнутри, готов ко всему и уже не замечаю тяжести.
- Пройдите в дальний конец комнаты и обратно,- распорядился тот из своего убежища.
Я рад бы полететь, да кандалы из шестидесяти брусков не пускали. Может, вот так же скованы бывали мои осужденные предки, когда их ссылали на каторгу в Ботани-Бей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43