Пригожий, коротко остриженный, с красивой темной бородкой, он так неотступно и странно смотрел на Василису, что она тоже пригляделась к нему внимательней.
Его лицо показалось ей смутно знакомым, будто видела его когда-то очень давно, да забыла. Только где? Не в Сагдееве же. Вот и прозвание у него было чужестранное, украинское.
– Микитенко? Нет, не слыхала. Помнилось, лицо где-то видела, но видно ошиблась… Здравствуй, сударь. А меня зовут Василиса, по отчеству Матвеевна, – улыбнулась она как можно ласковей, потому что малоросс от смущения не мог произнести ни слова.
Правда, поперёк гвардии прапорщика это ему было бы и мудрёно. Тот оттёр товарища плечом и далее не умолкал ни на минуту.
– Почему Матвеевна? – удивился он. – Почему не Автономовна?
Она объяснила, кем ей приходится Автоном Львович и что она сирота. Офицер отчего-то повеселел.
– Это хорошо… То есть, я не в той дефиниции! – поправился он. – А в том резоне, что к сиротам Господь имеет особый ангажемент. Я ведь и сам не имею ни отца, ни матери. С зелёных лет фатум бросал меня по морю-океану жизни, будто щепку.
И стал рассказывать, как двенадцатилетним отроком плавал на корабле в арапские страны – до того весело и увлекательно, что Василиса заслушалась.
Прапорщик имел удивительный дар повествования, слова лились из его уст легко и затейливо, а возвышенные чувства перемежались потешными шутками. Когда живописал невольничий рынок в Алжире, у княжны на глазах выступили слёзы. Когда же стал рассказывать, как по заданию своего начальника ходил в гарем, переодетый девкой, Василиса со смеху чуть не пополам складывалась.
А вот Дмитрий Микитенко ни разу не улыбнулся. Слушал хмуро, глядел в пол. Василиса на него часто посматривала – откуда ж всё-таки черты знакомы? Главное, лицо было такое, что, раз увидев, не забудешь: с тонкими чертами, по-особенному изломанными бровями – так на иконах святых воителей пишут.
Через некоторое время в комнату вошел и Петруша, но Василиса нарочно сделала вид, будто его не замечает, а хохотать принялась пуще прежнего. Может, возревнует к знаменитому селадону?
Однако Петя не смотрел на рассказчика и, кажется, его не слушал. Зато не сводил глаз с украинца.
Княжна смеяться перестала, довольствовалась одними улыбками. Потому что выходило странно: она единственная покатывается, будто дурочка, а двое остальных слушателей хранят могильное молчание.
Тогда и Попов умолк, с неудовольствием покосившись на досадных препятствователей его ухаживанию.
– А что это у вас? Выход на балкон? – спросил он, вмиг сообразив иную тему для разговора. – Снизу посмотреть – доподлинно прекрасен. Не хуже италианских. Не соизволишь ли, мадемуазель, показать мне сию красу вблизи?
Он поклонился и широко открыл перед Василисой прорубленную в стене дверь, обводы которой ещё пахли свежей краской.
Манёвр гвардии прапорщика княжне был ясен. Четверым и даже троим места на балконе не достанет, и Попов окажется с нею наедине. В прежние времена такое для девицы было бы стыд и недопустимо, а ныне называется «тета-тет», ничего страшного.
Она взглянула на Петю и ощутила прилив радости. Он был не таков, как всегда: раскраснелся, глаза сверкали, ноздри раздувались. Ревнует, ей-богу! Мучить его далее сразу расхотелось.
– Балкон этот хорошо только снаружи смотреть, – с улыбкой сказала она Попову. – Ибо он есть одна видимость. Каменщики клали его по картинке, да всё головами качали, сомневались. Говорили, дело непривычное, не рухнул бы. Решётку пока подвязали верёвочкой, не придумав, как укрепить. А ногами ступать на вислое крыльцо строго заказали. Пойдёмте лучше, я вам покажу оранжерею, она недавно устроена.
Петя нетерпеливо дёрнул головой. Хочет мне что-то сказать, догадалась Василиса. Нельзя было такой случай упустить. Не то Петруша опять погрузится в свою всегдашнюю холодность, не вытянешь.
– Спускайтесь, господа, в сад. Я буду с вами чрез минуту.
Едва Попов с Микитенкой вышли, Петя бросился к кузине, схватил её за руку.
– Лицо-то лицо! – воскликнул он то ли враждебно, то ли просто возбуждённо. – Вот и время настаёт!
– Какое время? О чём ты?
Он, не отвечая, подтащил её к балкону.
– Раскраснелась-то как! Выйди на свет! Покажись!
Он повелительно толкнул её в грудь. Чтоб удержать равновесие, княжна шагнула назад и оказалась на балконе, который недовольно скрипнул, но рухнуть не рухнул – переосторожничали каменщики.
– Ты что? – млея, спросила Василиса. – На себя не похож…
Поцелует, сейчас поцелует, мелькнуло в голове. Или ударит? По Петиному виду можно было ожидать и первого, и второго. Она оглянулась, не пялятся ли на них из двора.
Там было почти пусто. Лишь какой-то мужик, большой и бородатый, сидел на смешной кургузой тележке и снизу глазел на господ. Василисин взор скользнул по нему мельком. Наверное, торговец или мастеровой, привёз что-нибудь по хозяйству.
Василиса повернулась к Петруше, который смотрел на неё, закусив нижнюю губу, и не двигался. Чтоб подугасший огонь ревности запылал ярче, княжна мечтательно произнесла:
– А хороши молодцы оба, не правда ль? Вот повезёт девам, к кому такие посватаются…
Огонь полыхнул так, как ей и не мнилось.
Воскликнув неразборчивое, неистовое, Петя снова толкнул кузину в грудь, гораздо сильней прежнего.
Василиса ударилась спиной об ограду, та качнулась, не выдержала, обвалилась.
– Петруша! – отчаянно взмахнула руками девушка, пытаясь устоять на краю. Он смотрел на неё остановившимся взглядом. Мог подхватить – и не подхватил. Должно быть, сам растерялся. Княжна с криком полетела вниз, на каменные плиты.
Глава 6
Исцеление
А тут ли стал Илья да на резвы ноги,
А крестил глаза на икону святых отцов:
– А слава да слава, слава Господу!
А дал Господь Бог мне хожденьице,
А дал Господь мне в руках владеньице.
Былина «Исцеление Ильи Муромца»
Все эти годы Илья не терял её из виду. Как можно?
Нечасто, но и не очень редко тот самый коробейник, что хаживал торговать на оба берега Жезны, приносил в Москву из Сагдеева скупые весточки. Ильша сильно опасался опекуна, проклинаемого половиной Москвы душегуба, но, видно, и душегубам не чужды обычные человеческие чувства. Известия, доходившие из поместья Милославских, были скупы, однако из них следовало, что девочка жива и здорова. Потом Зеркаловы оттуда съехали, Ильше на сердце стало поспокойней.
Часто, особенно зимними ночами, одинокий калека вспоминал, как сиживал возле своей спящей царевны. Может, это и было счастье, о котором сказывают сказки: когда на душе мир, покой и, главное, понимаешь свою нужность на свете.
А месяца два, что ли, назад коробейник приехал и говорит: нет её там больше, к дяде переехала.
Снова стало тревожно. Где обитает большой человек из Преображёнки, начальник полуприказа, сведать было нетрудно.
Не день и не два проторчал Илья в своей тележке на углу кривого переулка, страшась и волнуясь, что снова увидит её после стольких лет разлуки. А вдруг она стала, как обычные девки? Он и сам не сумел бы объяснить, отчего эта мысль так его пугала. Спроси, что дурного в обычных девках, не ответил бы. Наконец увидел.
Василиса выезжала из ворот в кожаной карете со спущенными стеклами (немецкая работа, в городе Кенигсберге такие ладят). С ней рядом был парнишка в золотистых волосьях до плеч. Илья его узнал, но разглядывать не задосужился, лишь рассердился, что зеркаловскии сын заслоняет соседку.
Словно услышав, парень откинулся назад, и стало видно Василису.
Что грудь перестала вбирать-выдыхать воздух Илья сообразил, когда в глазах уже начало темнеть от удушья. Разинул рот, зашевелил губами, будто вытащенная из воды рыба. Все страхи были напрасны. Не того следовало бояться…
В обычную девушку Василиса не выросла, да и не могла вырасти. Но стала она такой, что смотришь – и забываешь дышать, а по-иному объяснить трудно. У Ильши бы точно не получилось.
Потом, несколько позже, уже отдышавшись, он вспомнил, что вид у неё был довольный, а платье самое лучшее, какие носят боярышни немецкого обычая.
За Василисино благополучие тревожиться он перестал, но тайно проезжал по Кривоколенному ещё мнокократно. Увидеть её повезло всего один разок, и то мельком, по ту сторону забора – лёгкой тенью в окошке.
Как же было с Алёшкой не напроситься, раз он ехал в тот самый дом? Вдруг повезёт её близко увидеть. Узнает она его или нет? И ладно ли будет, коли узнает?
Вот о чём он думал, когда ехали из Доброй Слободы, перебивая друг дружку и не успевая отвечать на многие вопросы.
Митьша с Алёшей, похоже, не догадывались, что меж подворьем в Кривоколенном переулке и Сагдеевским поместьем есть связь. Лёшка-то про спящую красавицу вовсе не знал, его тогда на мельне не было, но Дмитрию, наверно, открыться следовало. Иль нет?
По своему обыкновению, Илья не совершал поступков, если не был уверен в их правильности, а потому так ничего друзьям и не сказал. Лучше выждать и поглядеть, как оно сложится.
Но в дом Илына не пошёл, и дело было не в крыльце. Ножки на его самоходном кресле умели сокращаться и выдвигаться, приспосабливаясь под высоту ступенек – собственное изобретение. Подъем, особенно при наличии перил, получался довольно быстрый. Оробел Илья, потому и остался сидеть в тележке.
Вдруг она на него посмотрит и прочтёт по глазам такое, чего ей знать нельзя?
Торчал во дворе бездвижно, потел от напряжения и надежды – может, голос её раздастся или выйдет гостей проводить?
Василису ои увидел не там, где ждал, а наверху, на вислом крыльце. Она выскочила на него, будто играючись, спиной вперёд. Обернулась, мельком глянула на Илью. Лицо у неё было раскрасневшееся, радостное.
С кем она там разговаривала, снизу было не углядеть. Да и всё равно. Ильша смотрел на её шею, на уложенную венцом косу и тем был счастлив. Вдруг что-то случилось – он и не видел, что.
Ни с того ни с сего Василису, словно бешеным порывом ветра, отшвырнуло назад, на хилую узорчатую оградку. Та с грохотом обвалилась, а девушка, всплеснув руками, закачалась на самом краешке предательского балкона.
– А-а-а-а!!! М-м-м-м! – утробно зарычал Ильша.
Это он хотел крикнуть: Алёшка! Митька! Спасайте! Не хватило ни времени, ни сил – до того испугался. Раньше и не знал, что бывает такое состояние – будто кровь в жилах застыла, а вся внутренность сжалась в изюмину.
Как подстреленная охотником лебедь, Василиса опрокинулась и стала падать плашмя, широко раскинув руки. Это было красиво и страшно.
Что с ним произошло дальше, Илья не понял и, можно сказать, даже не заметил. Какая-то неведомая, доселе дремавшая сила вытолкнула его с сиденья. Огромным прыжком он соскочил на землю, оттолкнулся, прыгнул ещё раз – и падающая княжна рухнула прямо в его подставленные руки.
Они оба повалились, но драгоценной ноши Илья не выпустил. Сидел на земле, ничего не соображая, и бережно прижимал лёгкое тело. Лицо Василисы было совсем близко, глаза в глаза.
– Ой… – пролепетала она тоненьким, детским голосом. – Илюша… Да как закричит: – Илья! Илья! Нашёлся!
И давай его обнимать, целовать.
В последующие годы своей жизни, если Ильша когда о чём и жалел – так это что у него в тот самый миг от счастья не лопнуло сердце. Попал бы сразу в рай, и разницы между землёй и небом не заметил бы.
Поразительней всего, что об оживших ногах он и не вспомнил. Это Василиса первая сказала:
– Ты нашёлся! Ты здоров, ногами ходишь! Какой день, ах какой день!
Только теперь он спохватился. Оглянулся на упряжку, до которой было добрых десять шагов. Вороной Брюхан пучился на хозяина, недоверчиво прядая ушами. Не ожидал от сидня этакой прыти.
– Уф, до чего ж я напугался, – содрогнулся Илья. – Прямо душа вон…
Василиса засмеялась:
– Ты напугался? Не ври. – Она вскочила на ноги, потянула его за собой. – Ну, вставай же!
«Не встану», – подумал Илья, и встал. Не с такой, как Василиса, лёгкостью, да ещё и пошатнулся, но стоял. Держали ноги, держали!
На крыльцо, толкаясь, вылетели Дмитрий с Алексеем – на девичий крик. Замерли, ничего не понимая.
Внезапно наверху что-то заскрипело, захрустело. По шву, где балкон соединялся со стеной, пробежала трещина, расползлась. Офицер с казаком отпрянули назад.
– В сторону! – взвизгнула Василиса, оттаскивая Илью от опасного места.
Вовремя: италианский балкон, краса фасада, с преужасным грохотом обвалился вниз, подняв целую тучу пыли.
Через минуту двор огласился громким смехом и звонким чиханием.
Трое мужчин и девица, перепачканные, но совершенно целые, громко ликовали.
-…Думала, разобьюсь! Он, как из-под земли, вырос!
– Илюха, ты стоишь?! Ходишь?!
– Говорили же каменщики: смотреть можно, ступать ни-ни… А-ха-ха-ха!
У Ильи слов не было, он радостно гудел невнятное, хлопал себя по ляжкам, притоптывал на месте.
Сверху, из пустого дверного проёма, который в отсутствие балкона смотрелся весьма нелепо, за ликующими наблюдал стройный юноша. Взгляд его фиалковых глаз были строг и сосредоточен. Поочередно остановился на каждом из четырех лиц и устремился дальше, к воротам.
Туда как раз въезжал всадник, никем кроме юноши не замеченный.
Он натянул поводья, сдвинул чёрные с проседью брови и со спокойным удивлением воззрился на весельчаков, отряхивая дорожный прах с камзола.
На улице остался эскорт, четверо синемундирных конников, у каждого в седельном чехле по карабину.
* * *
Княжна наконец оглянулась.
– Дядя! Твой балкон всё-таки обвалился! Я чуть не рас шиблась! Кабы не… – Здесь Василиса запнулась. -…Кабы не этот вот человек, не было б у тебя племянницы.
Застигнутые врасплох появлением начальника, приятели повели себя неодинаково.
Гвардии прапорщик вытянулся и сделал правой рукой салютацию. Казак тронул бороду и поправил на боку саблю – запорожцы ломают шапку лишь перед царём иль, на худой конец, перед князь-кесарем. Простолюдин отошёл к своей тележке – мол, вы, дворяне, тут меж собой разбирайтесь, а наше дело мужицкое.
– Я думал, татаре напали. Разгромили мне дом и радуются, – сказал хозяин сдержанно, и лишь по искоркам, что блеснули в желто-карих глазах, было понятно, что пошутил.
Он упруго спустился на землю, потянулся, всё так же зорко оглядываясь. Приметил наверху сына, задержал на нём взгляд, но ничего не сказал и даже не кивнул.
– Василисушка, – с весёлой укоризной молвил Автоном Львович, – тебе бочок не продует?
Она схватилась за бок, обнаружила, что платье лопнуло по шву от подмышки до талии – видно лиф. Ойкнула, обхватилась руками, убежала в дом.
Спровадив племянницу, Зеркалов поманил пальцем Попова. Тот, не дожидаясь вопроса, доложил:
– Господин гехаймрат, дело. Срочное!
– И у меня к тебе тож, – с усмешкой, но уже не весёлой, а опасной сказал начальник. – Был я ныне у князь-кесаря. Гневен он на тебя. Говорит, пропал бесспросно, дерзким манером. Велел сыскать тебя и представить. Что ли тебе, Алексей, голова надоела?
Помертвев, Попов вскричал:
– Разве я бы посмел, кабы не важнейшая оказия!
И поспешно доложил, как на ассамблее случайно подслушал разговор подозрительного немца с мажордомом, как немец тот оказался вражьим курьером и попытался гвардии прапорщика убить, и что обнаружилась у гонца секретная шкатулка с письмом из шведского лагеря. Ежели бы господин гехаймрат наведался в приказную избу, то сержант Журавлёв обо всём отрепортовал бы, ибо о сем чрезвычайном деле извещён и к розыску причастен.
Кто другой из сумбурного этого доклада половины не понял бы, стал переспрашивать, но гехаймрат Зеркалов был муж ума острого и цепкого. Сохмурив брови, он спросил только об одном, грозно:
– Ты почему о тайном при чужих говоришь? – Хищное лицо дёрнулось в сторону казака и мужика, который тоже стоял недалеко и должен был слышать каждое слово. – Пусть на тебя пеняют. Эй, охрана! – оглянулся он на отборных ярыг, всегдашнее своё сопровождение. – Взять этих двоих и в приказ, под замок. Пускай посидят, пока дело не окончится.
– Это мой помощник Дмитрий Микитенко, князь-кесарь пожаловал его армейским прапорщиком. И второй тож при мне. – Попов метнул быстрый взгляд на Ильшу и мигнул: не встревай. – Князь велел мне помощников подобрать, чтоб непременно бородатые. По ведомому твоей милости стрелецкому сыску. Илейка этот один десяти ярыг стоит.
Зеркалов посмотрел на богатырскую стать мужичины, кивнул и махнул охране, чтоб оставалась в сёдлах.
Когда назревала большая охота и пахло серьёзной дичью, гехаймрат лишних слов не тратил, а времени тем более.
– Донесение, – сказал он, протягивая руку.
– Вот тайная шкатулка, хитрого устройства. Если бы не Илейка, ломать бы пришлось… А вот письмо.
Повертев раскрытую шкатулку, гехаймрат углубился в чтение. Несколько раз спрашивал у Попова незнакомые слова, ибо французский язык знал средне.
Прямо во дворе, даже не поднявшись в дом, свинцовым грифельком, который всегда имел при себе, списал донесение на листок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Его лицо показалось ей смутно знакомым, будто видела его когда-то очень давно, да забыла. Только где? Не в Сагдееве же. Вот и прозвание у него было чужестранное, украинское.
– Микитенко? Нет, не слыхала. Помнилось, лицо где-то видела, но видно ошиблась… Здравствуй, сударь. А меня зовут Василиса, по отчеству Матвеевна, – улыбнулась она как можно ласковей, потому что малоросс от смущения не мог произнести ни слова.
Правда, поперёк гвардии прапорщика это ему было бы и мудрёно. Тот оттёр товарища плечом и далее не умолкал ни на минуту.
– Почему Матвеевна? – удивился он. – Почему не Автономовна?
Она объяснила, кем ей приходится Автоном Львович и что она сирота. Офицер отчего-то повеселел.
– Это хорошо… То есть, я не в той дефиниции! – поправился он. – А в том резоне, что к сиротам Господь имеет особый ангажемент. Я ведь и сам не имею ни отца, ни матери. С зелёных лет фатум бросал меня по морю-океану жизни, будто щепку.
И стал рассказывать, как двенадцатилетним отроком плавал на корабле в арапские страны – до того весело и увлекательно, что Василиса заслушалась.
Прапорщик имел удивительный дар повествования, слова лились из его уст легко и затейливо, а возвышенные чувства перемежались потешными шутками. Когда живописал невольничий рынок в Алжире, у княжны на глазах выступили слёзы. Когда же стал рассказывать, как по заданию своего начальника ходил в гарем, переодетый девкой, Василиса со смеху чуть не пополам складывалась.
А вот Дмитрий Микитенко ни разу не улыбнулся. Слушал хмуро, глядел в пол. Василиса на него часто посматривала – откуда ж всё-таки черты знакомы? Главное, лицо было такое, что, раз увидев, не забудешь: с тонкими чертами, по-особенному изломанными бровями – так на иконах святых воителей пишут.
Через некоторое время в комнату вошел и Петруша, но Василиса нарочно сделала вид, будто его не замечает, а хохотать принялась пуще прежнего. Может, возревнует к знаменитому селадону?
Однако Петя не смотрел на рассказчика и, кажется, его не слушал. Зато не сводил глаз с украинца.
Княжна смеяться перестала, довольствовалась одними улыбками. Потому что выходило странно: она единственная покатывается, будто дурочка, а двое остальных слушателей хранят могильное молчание.
Тогда и Попов умолк, с неудовольствием покосившись на досадных препятствователей его ухаживанию.
– А что это у вас? Выход на балкон? – спросил он, вмиг сообразив иную тему для разговора. – Снизу посмотреть – доподлинно прекрасен. Не хуже италианских. Не соизволишь ли, мадемуазель, показать мне сию красу вблизи?
Он поклонился и широко открыл перед Василисой прорубленную в стене дверь, обводы которой ещё пахли свежей краской.
Манёвр гвардии прапорщика княжне был ясен. Четверым и даже троим места на балконе не достанет, и Попов окажется с нею наедине. В прежние времена такое для девицы было бы стыд и недопустимо, а ныне называется «тета-тет», ничего страшного.
Она взглянула на Петю и ощутила прилив радости. Он был не таков, как всегда: раскраснелся, глаза сверкали, ноздри раздувались. Ревнует, ей-богу! Мучить его далее сразу расхотелось.
– Балкон этот хорошо только снаружи смотреть, – с улыбкой сказала она Попову. – Ибо он есть одна видимость. Каменщики клали его по картинке, да всё головами качали, сомневались. Говорили, дело непривычное, не рухнул бы. Решётку пока подвязали верёвочкой, не придумав, как укрепить. А ногами ступать на вислое крыльцо строго заказали. Пойдёмте лучше, я вам покажу оранжерею, она недавно устроена.
Петя нетерпеливо дёрнул головой. Хочет мне что-то сказать, догадалась Василиса. Нельзя было такой случай упустить. Не то Петруша опять погрузится в свою всегдашнюю холодность, не вытянешь.
– Спускайтесь, господа, в сад. Я буду с вами чрез минуту.
Едва Попов с Микитенкой вышли, Петя бросился к кузине, схватил её за руку.
– Лицо-то лицо! – воскликнул он то ли враждебно, то ли просто возбуждённо. – Вот и время настаёт!
– Какое время? О чём ты?
Он, не отвечая, подтащил её к балкону.
– Раскраснелась-то как! Выйди на свет! Покажись!
Он повелительно толкнул её в грудь. Чтоб удержать равновесие, княжна шагнула назад и оказалась на балконе, который недовольно скрипнул, но рухнуть не рухнул – переосторожничали каменщики.
– Ты что? – млея, спросила Василиса. – На себя не похож…
Поцелует, сейчас поцелует, мелькнуло в голове. Или ударит? По Петиному виду можно было ожидать и первого, и второго. Она оглянулась, не пялятся ли на них из двора.
Там было почти пусто. Лишь какой-то мужик, большой и бородатый, сидел на смешной кургузой тележке и снизу глазел на господ. Василисин взор скользнул по нему мельком. Наверное, торговец или мастеровой, привёз что-нибудь по хозяйству.
Василиса повернулась к Петруше, который смотрел на неё, закусив нижнюю губу, и не двигался. Чтоб подугасший огонь ревности запылал ярче, княжна мечтательно произнесла:
– А хороши молодцы оба, не правда ль? Вот повезёт девам, к кому такие посватаются…
Огонь полыхнул так, как ей и не мнилось.
Воскликнув неразборчивое, неистовое, Петя снова толкнул кузину в грудь, гораздо сильней прежнего.
Василиса ударилась спиной об ограду, та качнулась, не выдержала, обвалилась.
– Петруша! – отчаянно взмахнула руками девушка, пытаясь устоять на краю. Он смотрел на неё остановившимся взглядом. Мог подхватить – и не подхватил. Должно быть, сам растерялся. Княжна с криком полетела вниз, на каменные плиты.
Глава 6
Исцеление
А тут ли стал Илья да на резвы ноги,
А крестил глаза на икону святых отцов:
– А слава да слава, слава Господу!
А дал Господь Бог мне хожденьице,
А дал Господь мне в руках владеньице.
Былина «Исцеление Ильи Муромца»
Все эти годы Илья не терял её из виду. Как можно?
Нечасто, но и не очень редко тот самый коробейник, что хаживал торговать на оба берега Жезны, приносил в Москву из Сагдеева скупые весточки. Ильша сильно опасался опекуна, проклинаемого половиной Москвы душегуба, но, видно, и душегубам не чужды обычные человеческие чувства. Известия, доходившие из поместья Милославских, были скупы, однако из них следовало, что девочка жива и здорова. Потом Зеркаловы оттуда съехали, Ильше на сердце стало поспокойней.
Часто, особенно зимними ночами, одинокий калека вспоминал, как сиживал возле своей спящей царевны. Может, это и было счастье, о котором сказывают сказки: когда на душе мир, покой и, главное, понимаешь свою нужность на свете.
А месяца два, что ли, назад коробейник приехал и говорит: нет её там больше, к дяде переехала.
Снова стало тревожно. Где обитает большой человек из Преображёнки, начальник полуприказа, сведать было нетрудно.
Не день и не два проторчал Илья в своей тележке на углу кривого переулка, страшась и волнуясь, что снова увидит её после стольких лет разлуки. А вдруг она стала, как обычные девки? Он и сам не сумел бы объяснить, отчего эта мысль так его пугала. Спроси, что дурного в обычных девках, не ответил бы. Наконец увидел.
Василиса выезжала из ворот в кожаной карете со спущенными стеклами (немецкая работа, в городе Кенигсберге такие ладят). С ней рядом был парнишка в золотистых волосьях до плеч. Илья его узнал, но разглядывать не задосужился, лишь рассердился, что зеркаловскии сын заслоняет соседку.
Словно услышав, парень откинулся назад, и стало видно Василису.
Что грудь перестала вбирать-выдыхать воздух Илья сообразил, когда в глазах уже начало темнеть от удушья. Разинул рот, зашевелил губами, будто вытащенная из воды рыба. Все страхи были напрасны. Не того следовало бояться…
В обычную девушку Василиса не выросла, да и не могла вырасти. Но стала она такой, что смотришь – и забываешь дышать, а по-иному объяснить трудно. У Ильши бы точно не получилось.
Потом, несколько позже, уже отдышавшись, он вспомнил, что вид у неё был довольный, а платье самое лучшее, какие носят боярышни немецкого обычая.
За Василисино благополучие тревожиться он перестал, но тайно проезжал по Кривоколенному ещё мнокократно. Увидеть её повезло всего один разок, и то мельком, по ту сторону забора – лёгкой тенью в окошке.
Как же было с Алёшкой не напроситься, раз он ехал в тот самый дом? Вдруг повезёт её близко увидеть. Узнает она его или нет? И ладно ли будет, коли узнает?
Вот о чём он думал, когда ехали из Доброй Слободы, перебивая друг дружку и не успевая отвечать на многие вопросы.
Митьша с Алёшей, похоже, не догадывались, что меж подворьем в Кривоколенном переулке и Сагдеевским поместьем есть связь. Лёшка-то про спящую красавицу вовсе не знал, его тогда на мельне не было, но Дмитрию, наверно, открыться следовало. Иль нет?
По своему обыкновению, Илья не совершал поступков, если не был уверен в их правильности, а потому так ничего друзьям и не сказал. Лучше выждать и поглядеть, как оно сложится.
Но в дом Илына не пошёл, и дело было не в крыльце. Ножки на его самоходном кресле умели сокращаться и выдвигаться, приспосабливаясь под высоту ступенек – собственное изобретение. Подъем, особенно при наличии перил, получался довольно быстрый. Оробел Илья, потому и остался сидеть в тележке.
Вдруг она на него посмотрит и прочтёт по глазам такое, чего ей знать нельзя?
Торчал во дворе бездвижно, потел от напряжения и надежды – может, голос её раздастся или выйдет гостей проводить?
Василису ои увидел не там, где ждал, а наверху, на вислом крыльце. Она выскочила на него, будто играючись, спиной вперёд. Обернулась, мельком глянула на Илью. Лицо у неё было раскрасневшееся, радостное.
С кем она там разговаривала, снизу было не углядеть. Да и всё равно. Ильша смотрел на её шею, на уложенную венцом косу и тем был счастлив. Вдруг что-то случилось – он и не видел, что.
Ни с того ни с сего Василису, словно бешеным порывом ветра, отшвырнуло назад, на хилую узорчатую оградку. Та с грохотом обвалилась, а девушка, всплеснув руками, закачалась на самом краешке предательского балкона.
– А-а-а-а!!! М-м-м-м! – утробно зарычал Ильша.
Это он хотел крикнуть: Алёшка! Митька! Спасайте! Не хватило ни времени, ни сил – до того испугался. Раньше и не знал, что бывает такое состояние – будто кровь в жилах застыла, а вся внутренность сжалась в изюмину.
Как подстреленная охотником лебедь, Василиса опрокинулась и стала падать плашмя, широко раскинув руки. Это было красиво и страшно.
Что с ним произошло дальше, Илья не понял и, можно сказать, даже не заметил. Какая-то неведомая, доселе дремавшая сила вытолкнула его с сиденья. Огромным прыжком он соскочил на землю, оттолкнулся, прыгнул ещё раз – и падающая княжна рухнула прямо в его подставленные руки.
Они оба повалились, но драгоценной ноши Илья не выпустил. Сидел на земле, ничего не соображая, и бережно прижимал лёгкое тело. Лицо Василисы было совсем близко, глаза в глаза.
– Ой… – пролепетала она тоненьким, детским голосом. – Илюша… Да как закричит: – Илья! Илья! Нашёлся!
И давай его обнимать, целовать.
В последующие годы своей жизни, если Ильша когда о чём и жалел – так это что у него в тот самый миг от счастья не лопнуло сердце. Попал бы сразу в рай, и разницы между землёй и небом не заметил бы.
Поразительней всего, что об оживших ногах он и не вспомнил. Это Василиса первая сказала:
– Ты нашёлся! Ты здоров, ногами ходишь! Какой день, ах какой день!
Только теперь он спохватился. Оглянулся на упряжку, до которой было добрых десять шагов. Вороной Брюхан пучился на хозяина, недоверчиво прядая ушами. Не ожидал от сидня этакой прыти.
– Уф, до чего ж я напугался, – содрогнулся Илья. – Прямо душа вон…
Василиса засмеялась:
– Ты напугался? Не ври. – Она вскочила на ноги, потянула его за собой. – Ну, вставай же!
«Не встану», – подумал Илья, и встал. Не с такой, как Василиса, лёгкостью, да ещё и пошатнулся, но стоял. Держали ноги, держали!
На крыльцо, толкаясь, вылетели Дмитрий с Алексеем – на девичий крик. Замерли, ничего не понимая.
Внезапно наверху что-то заскрипело, захрустело. По шву, где балкон соединялся со стеной, пробежала трещина, расползлась. Офицер с казаком отпрянули назад.
– В сторону! – взвизгнула Василиса, оттаскивая Илью от опасного места.
Вовремя: италианский балкон, краса фасада, с преужасным грохотом обвалился вниз, подняв целую тучу пыли.
Через минуту двор огласился громким смехом и звонким чиханием.
Трое мужчин и девица, перепачканные, но совершенно целые, громко ликовали.
-…Думала, разобьюсь! Он, как из-под земли, вырос!
– Илюха, ты стоишь?! Ходишь?!
– Говорили же каменщики: смотреть можно, ступать ни-ни… А-ха-ха-ха!
У Ильи слов не было, он радостно гудел невнятное, хлопал себя по ляжкам, притоптывал на месте.
Сверху, из пустого дверного проёма, который в отсутствие балкона смотрелся весьма нелепо, за ликующими наблюдал стройный юноша. Взгляд его фиалковых глаз были строг и сосредоточен. Поочередно остановился на каждом из четырех лиц и устремился дальше, к воротам.
Туда как раз въезжал всадник, никем кроме юноши не замеченный.
Он натянул поводья, сдвинул чёрные с проседью брови и со спокойным удивлением воззрился на весельчаков, отряхивая дорожный прах с камзола.
На улице остался эскорт, четверо синемундирных конников, у каждого в седельном чехле по карабину.
* * *
Княжна наконец оглянулась.
– Дядя! Твой балкон всё-таки обвалился! Я чуть не рас шиблась! Кабы не… – Здесь Василиса запнулась. -…Кабы не этот вот человек, не было б у тебя племянницы.
Застигнутые врасплох появлением начальника, приятели повели себя неодинаково.
Гвардии прапорщик вытянулся и сделал правой рукой салютацию. Казак тронул бороду и поправил на боку саблю – запорожцы ломают шапку лишь перед царём иль, на худой конец, перед князь-кесарем. Простолюдин отошёл к своей тележке – мол, вы, дворяне, тут меж собой разбирайтесь, а наше дело мужицкое.
– Я думал, татаре напали. Разгромили мне дом и радуются, – сказал хозяин сдержанно, и лишь по искоркам, что блеснули в желто-карих глазах, было понятно, что пошутил.
Он упруго спустился на землю, потянулся, всё так же зорко оглядываясь. Приметил наверху сына, задержал на нём взгляд, но ничего не сказал и даже не кивнул.
– Василисушка, – с весёлой укоризной молвил Автоном Львович, – тебе бочок не продует?
Она схватилась за бок, обнаружила, что платье лопнуло по шву от подмышки до талии – видно лиф. Ойкнула, обхватилась руками, убежала в дом.
Спровадив племянницу, Зеркалов поманил пальцем Попова. Тот, не дожидаясь вопроса, доложил:
– Господин гехаймрат, дело. Срочное!
– И у меня к тебе тож, – с усмешкой, но уже не весёлой, а опасной сказал начальник. – Был я ныне у князь-кесаря. Гневен он на тебя. Говорит, пропал бесспросно, дерзким манером. Велел сыскать тебя и представить. Что ли тебе, Алексей, голова надоела?
Помертвев, Попов вскричал:
– Разве я бы посмел, кабы не важнейшая оказия!
И поспешно доложил, как на ассамблее случайно подслушал разговор подозрительного немца с мажордомом, как немец тот оказался вражьим курьером и попытался гвардии прапорщика убить, и что обнаружилась у гонца секретная шкатулка с письмом из шведского лагеря. Ежели бы господин гехаймрат наведался в приказную избу, то сержант Журавлёв обо всём отрепортовал бы, ибо о сем чрезвычайном деле извещён и к розыску причастен.
Кто другой из сумбурного этого доклада половины не понял бы, стал переспрашивать, но гехаймрат Зеркалов был муж ума острого и цепкого. Сохмурив брови, он спросил только об одном, грозно:
– Ты почему о тайном при чужих говоришь? – Хищное лицо дёрнулось в сторону казака и мужика, который тоже стоял недалеко и должен был слышать каждое слово. – Пусть на тебя пеняют. Эй, охрана! – оглянулся он на отборных ярыг, всегдашнее своё сопровождение. – Взять этих двоих и в приказ, под замок. Пускай посидят, пока дело не окончится.
– Это мой помощник Дмитрий Микитенко, князь-кесарь пожаловал его армейским прапорщиком. И второй тож при мне. – Попов метнул быстрый взгляд на Ильшу и мигнул: не встревай. – Князь велел мне помощников подобрать, чтоб непременно бородатые. По ведомому твоей милости стрелецкому сыску. Илейка этот один десяти ярыг стоит.
Зеркалов посмотрел на богатырскую стать мужичины, кивнул и махнул охране, чтоб оставалась в сёдлах.
Когда назревала большая охота и пахло серьёзной дичью, гехаймрат лишних слов не тратил, а времени тем более.
– Донесение, – сказал он, протягивая руку.
– Вот тайная шкатулка, хитрого устройства. Если бы не Илейка, ломать бы пришлось… А вот письмо.
Повертев раскрытую шкатулку, гехаймрат углубился в чтение. Несколько раз спрашивал у Попова незнакомые слова, ибо французский язык знал средне.
Прямо во дворе, даже не поднявшись в дом, свинцовым грифельком, который всегда имел при себе, списал донесение на листок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52