.."
Ну что теперь делать, заметался он, может, у Хитлера туфли одолжить? Все ж группа контрабасов стоит не на виду, и Хитлер - это все знают - хорошо к нему относится. Это с одной стороны. С другой - как можно оставить еще живого человека в носках?
Он вообразил явственно, как рекламную картинку: стоит Хитлер в носках и сосредоточенно наяривает партию контрабасов в "Русалке" - "Вот мельница, она уж развалилась...".
Хитлер исполнял куцую партию контрабасов вдохновенно, переступая по-балетному с пятки на носок - бедный, бедный человек, вытягивающий из толстых жил этой паскудной жизни свои мелкие стыдные радости...
Через мгновение Витя понял, что проснулся. Он застонал от отвращения и, вспомнив сон, засмеялся. И долго смеялся квохчущим истерическим смехом, лежа на спине и вытирая краешком пододеяльника сбегающие к правому уху слезы...
Надо будет рассказать Зяме этот дивный в своем идиотизме сон. И когда наконец ему перестанет сниться нежный дурак Хитлер?
Потом он довольно долго соображал: день сейчас или ночь - в комнате, как обычно, стояла кромешная тьма. По натуре типичный крот, Витя обожал темноту, зашторенность, отделенность от мира. Невыносимой пыткой было для него выйти в ослепительный дневной свет побережья. Настоящее чувство комфорта он испытывал, только сидя в своей кондиционированной комнате с наглухо задраенными люками.
- Могила, - сказал он себе вслух, - вот будет самое уютное твое прибежище.
Он включил ночник над головой и глянул на часы - восемь вечера. Накануне, отсидев ночь за компьютером, он отвез готовые полосы Штыкерголду, получил очередную порцию претензий и брани на русско-польском диковинном наречии, заехал в "Гринберг" отовариться на всю неделю, потом смотался в банк оформить кое-какие бумаги на получение немецких марок и наконец, совершенно обессиленный, приехал домой. Юля была вне себя: как он смеет так надолго оставлять ее одну.
- Я ж тебе, как сс-собака, звоню с каждого угла каждые пять минут! огрызнулся он.
- А если за эти пять минут я умру? - спросила она не без кокетства.
- Так умрешь, - устало ответил он.
Потом он приготовил ей кашу, отварил картошки, вытащил курицу из морозилки, чтоб оттаяла. Смерил Юле давление: терпимо; закапал ей капли в глаза...
И тогда лишь завалился спать. Спрашивается - какого черта он проснулся?!
Впереди была ночь, ночь - любимое время жизни, спасительная тьма... Но не тем, холодным сном могилы. А хоть бы и тем - какая разница, и кому ты нужен, старый мудак...
Тихо скрипнула дверь. Луза легчайшим прыжком взмахнула к нему на грудь, стала топтаться и урчать. Красотка, мерзавка...
Луза хотела любви и от злости и неудовлетворенности - как любая баба вела себя скверно. Лузу надо было бы кастрировать. Или стерилизовать. В общем, произвести над ней какое-то надругательство. Но Витя обожал эту сумрачную, облачной красоты кошку и жалел ее, тем самым обрекая на периодические страдания. Да, на страдания. Вот - квинтэссенция любой любви, подумал он, слушая урчание своей кошки...
- Лу-за! - позвал он писклявым голоском дебила, каким обычно разговаривал с нею. - Лу-зоц-ка! Кусать хоцес?
- Витя, встань уже, сколько можно валяться! - сказала тетка.
Она стояла возле кровати - крошечный Бетховен, - терпеливо дожидаясь его пробуждения. Ах, это она впустила Лузу! Это она его разбудила. Ей, понимаете ли, скучно...
- Что у меня за жизнь! - сказала тетка. - Я не имею с кем слова сказать.
- Слушай, - закипая, начал Витя, - у тебя две русские программы! Я плачу за эти чертовы кабели прорву денег, чтобы ты смотрела их круглосуточно и не выгрызала мне мозг!
- Так что мне за удовольствие слушать других! - возразила она смиренно. - Я люблю, чтоб слушали меня...
Кстати, надо бы оплатить счет из телекомпании. Он уже получил тот последний предупредительный залп с картинкой, где изображено, как судебные исполнители выносят из квартиры телевизор...
- Встань уже! - повторила тетка. - Закапай глаза. И свари, наконец, человеческий бульон.
- Зачем тебе на ночь бульон! - возмутился он.
- А что, завтра мне кушать уже не надо? - резонно спросила Юля. И она права. Кормилица, благодетельница, - живи вечно, старая калоша...
Он встал, покормил Лузу, закапал тетке глазные капли, разделал курицу и, пока она варилась, вяло смотрел по российской программе свару депутатов на каком-то заседании Думы.
Это была другая жизнь, давно уже для него чужая. Но тетке было интересно все, она принимала к сердцу эти свары, эти лица, знала ведущих всех программ и разговаривала с ними, бранила и учила, как толковее беседовать с приглашенными в студию очкастыми демократами и бородатыми русскими патриотами, похожими на бней-бракских раввинов.
В израильской политике она разбиралась так же хорошо, как и в российской, потому что регулярно прочитывала ведущую газету "Регион". Кстати, она была третьим и последним читателем культурологических статей Левы Бронштейна, преданно дочитывая их до самого крайнего с конца предложения. Так пятилетний ребенок, научившийся вчера складывать буквы, истово и громко прочитывает все вывески, не вдаваясь в их смысл.
"Абстрагированный текст протоуайльдовских эссе,
приправленных цитатными специями галлюциногенных оксфордских
эрудитов, но не нуждающихся в диэтиламиде лизертиновой кислоты
(LSD), дабы убедиться во всеобщем эквиваленте мистицизма с его
пламенеющим духовидением, - громко читала Юля, - оглохнув от
похмельных эффектов своих нарративных зверей-резонеров,
превозмогая дольмены литературной психоделики и роняя
картезианскую слюну на тримальхионовой обжираловке компедиума
лукавых, выходит, пошатываясь, держась за дверной наркотический
косяк".
Дочитав и перевернув страницу, Юля убеждалась, что автор сказал все, что хотел, снимала очки и говорила удовлетворенно:
- Серьезный молодой человек. Витя, я тебе говорю - он умный, как наш дядя Муня. Ты помнишь дядю Муню? Того тоже, бывало, не остановишь, особенно перед припадком эпилепсии, не дай Бог никому, и не про нас будь сказано!
По сути дела, это восьмидесятипятилетнее существо не умолкало ни на минуту и было переполнено жизнью еще лет на семьдесят.
Наконец Витя опять влез под одеяло, накрылся с головой, ушел, закуклился, затих...
За дверью еле слышно (он велел убрать звук) лопотал и напевал, перебивая сам себя, телевизор - Юля переключала каналы...
Вдруг потекло "Лебединое озеро"... играно-переиграно, знамо наизусть.
Кронос постучал по пульту палочкой и сказал:
- Еще разок, попрошу!
Они заиграли этот вихреобразный пассаж первых скрипок из третьего акта "Лебединого озера". Витя сыграл все филигранно, явственно ощущая подушечки пальцев, резво перетаптывающиеся по струнам. Хорошо, что он проставил собственную аппликатуру, более удобную для его маленькой руки.
В первом ряду в пустом темном зале сидел главный дирижер и смотрел на всех в бинокль, переводя окуляры с одного оркестранта на другого. Поэтому несчастный Хитлер был так бледен - он до судорог боялся любого начальства. При его обстоятельствах он всего боялся...
Витя подумал про дирижера - экзаменует, блядь! Ну, все, теперь они меня попрут...
глава 15
- Итак, после рекламной паузы мы продолжаем вещать из шестой иерусалимской студии.
Сема Бампер бодро и привычно врубился в эфир.
- Напоминаю: в эфире - передача "Скажем прямо!", у нас в гостях известный экономист, профессор Иерусалимского университета и постоянный обозреватель газеты "Регион" Ишайя Ганобер, который любезно согласился ответить на вопросы, жгуче интересующие наших радиослушателей. Господин Ганобер, вы готовы продолжить?
Мягкий, суетливый голос:
- Да, да, пожалуйста. У нас не так много времени, я хочу ответить всем!
- Тогда я включаю открытый эфир. Пожалуйста, кто следующий на связи?
- Але! Я Миша из Кфар-Сабы, я хотел...
- Пожалуйста, Миша, кратко и точно формулируйте ваш вопрос.
- Я хотел узнать - сколько я буду платить за квартиру через пять лет?
Сема Бампер и господин Ишайя Ганобер дружно замялись, замычали, затоптались в эфире...
- Э...Э... видите ли, это некорректная постановка вопроса. Вам никто не сможет точно сказать... Все зависит от индекса цен.
- А приблизительно?
- И приблизительно никто не скажет, - профессор Ганобер стал раздражаться, - существует такое понятие, как индекс цен, который, в свою очередь, зависит от многих и многих экономических показа...
- Ну а так, вприкидку?
В общем, радиослушатель Миша из Кфар-Сабы оказался то ли занудой, то ли идиотом. Но он был решительно настроен выдоить из профессора Ганобера хоть что-то по интересующему его вопросу.
- Ну, хоть на глазок?
- Послушайте, нас ждут еще многие, кто хочет задать господину Ганоберу вопрос по существу.
- Ну, вот я по существу!
- Так, пожалуйста! - воскликнула оба - ведущий и экономист.
А Ишайя добавил:
- Только формулируйте правильно.
- Ну, хорошо... Я хочу знать - хоть от фонаря, - сколько я буду выплачивать банковской ссуды за квартиру через пять лет.
Сема что-то неразборчиво закудахтал, а Ганобер проговорил вдруг твердо и зло:
- Хорошо. Если вы мне сейчас - от фонаря - скажете, сколько через пять лет будет стоить дюжина яиц, я вам скажу - от фонаря, - сколько вы будете платить за квартиру!
На две-три секунды эфир заполнило прерывистое дыхание Миши из Кфар-Сабы, наконец он выдохнул:
- Ой, вы меня пугаете!..
- Боюсь, что наше время истекло. Благодарю вас, господин Ишайя Ганобер, благодарю всех, кто принял участие в на...
- Так что, я не понял - готовиться к худшему? - Оказывается, звукооператор Костя забыл отлучить от передачи Мишу из Кфар-Сабы, и тот, неудовлетворенный и испуганный, продолжал, как на духу, обживать эфирное пространство. - Ничо себе, да, - бормотал он, - мы там жили не тужили, у меня в Петрозаводске квартплата шестнадцать рублей была - это с телефоном, свет, газ, да...
Сема щелкнул рычажком на пульте управления и сказал:
- Костя, выруби этого козла!
Но от раздражения перепутал рычажки, отключив именно связь с Костей, сидящим за толстым стеклом. Зато последняя реплика свободно выпорхнула в свободный эфир.
- Кто - козел? - спросил Миша из Кфар-Сабы. - Да ты сам козел, со своим экономистом! Экономист, бля, не знает, сколько яйца стоят!
Наконец судорожными пальцами Сема переключил нужные рычажки, в эфир полилась идиотская реклама:
"Пришло время вам купить матрац фирмы "Аминах" - матрац с
ортопедической поддержкой! Дайте же отдых вашей уставшей спине!
Матрац "Аминах" - вот залог успеха в вашей карьере!"
И сладко и витиевато, на мелодию "Арии индийского гостя", вступил тенор:
"Не счесть матрацев фирмы "Амина-ax", не счесть расцветок
радужных и пестрых на складе фи-ирмы "А-ми-на-ах"..."
- О Господи, - вздохнул Сема Бампер, - и все эти мучения - за три копейки.
- Вам не повысили зарплату с первого? - спросил, поднимаясь из-за стола, профессор Ганобер.
- Эти сволочи? Да они удавятся! Ничего, вот мы с пятнадцатого забастуем, посмотрим, что они запоют... Гриша Сапожников уже палатку приготовил... Яша, не забудь свой кейс. Спасибо, что пришел, и извини за накладки...
- Не за что, - проговорил Яша, собирая свои бумажки в портфель.
- Слушай, - Сема слегка поколебался, - а если серьезно: действительно невозможно хоть приблизительно определить - сколько я буду платить лет через пять за свою чертову двухкомнатную дыру? - Он бросил взгляд на бумаги на столе: - Ой, е..! Объявление забыл! Яша, извини, созвонимся! Костя, быстренько выруби этого козла с "Аминахом"!
Профессор Ганобер выскользнул из студии, помахав Семе кепкой, сладкая реклама "Аминаха" оборвалась, и в наступившей тишине Сема сказал:
- Ну а теперь, дорогие друзья, - необычное объявление! Прошу внимания! Водитель тель-авивского такси Эли Машиах обнаружил на заднем сиденье своей машины сверток с весьма солидной суммой денег. Поскольку в этот день ему пришлось возить нескольких пассажирок, он предполагает, что забыла сверток с деньгами новая репатриантка, блондинка невысокого роста. Блондинка, отзовитесь! Позвоните по телефону, и благородный таксист вручит вам вашу пропажу: ноль три, шесть пять восемь, девять семь, шесть четыре, повторяю...
Затем возобновилась реклама "Аминаха", Семч Бампер с облегчением вздохнул: его смена закончилась, он уступал студию Вергилию Бар-Йоне, ведущему передачи "Старожилы не упомнят"...
Выйдя из студии, он с наслаждением закурил и задумался.
- Интересно, - сказал он звукооператору Косте, - сколько же там было, в этом свертке?
- Счас, - усмехнулся Костя, - тебе скажи - сколько, ты и побежишь доказывать, что именно ты и есть блондинка невысокого роста... Не-е, молодец этот мужик, таксист. Башковитый. Хоть и маррокашка...
* * *
Она покупала мятную жвачку "Орбит" в пыльной лавчонке, сразу за мостом Ла Гардиа, на въезде в Тель-Авив...
Уже три дня она не могла ничего есть, и только мятная "Орбит" спасала ее от тошноты в автобусах. Три дня она ездила из конца в конец этой узенькой страны, где ей не было места, где рано или поздно ее должны были схватить.
Хозяин лавки, сухопарый смуглый человек, делая вид, что не может найти мелочь на сдачу, искоса на нее поглядывал. Как все местные мужчины восточного происхождения, он цепенел при виде блондинки, как кобра при виде тушканчика.
Сверху, из раскрытых окон второго этажа, доносилась громкая разухабистая радиореклама матрасов фирмы "Аминах", - очевидно, квартиру там снимали русские.
Наконец хозяин набрал горстку мелочи и медленно, продлевая одному ему ведомый кайф, ссыпал монетки в узкую нежную ладонь этой отрешенной женщины. Громко и весело передавало что-то русское радио.
Страшно вдруг побледнев и не убирая протянутой ладони с горсткой монет, "блондинит" с отсутствующим видом выслушала все до конца. Когда вновь заиграла музыка рекламы, она убрала деньги в сумочку и пошла прочь.
- Гевэрет! - крикнул ей вслед хозяин лавки. - Может, тебе чем помочь?
Она не обернулась. Очевидно, она совсем не знала иврита. Да, он вспомнил, - покупая жвачку, она просто ткнула пальцем в плиточки "Орбит" на прилавке.
Это была очень странная женщина.
Хозяин вышел и стал на пороге лавки, провожая ее взглядом.
На мосту она ускорила шаги, словно торопилась к остановке автобуса, но, не дойдя до остановки, взялась обеими руками за парапет, взлетела на него (давая показания в полиции, он клялся, что она именно взлетела, как ангел), мгновение постояла, не слыша истошного визга женщин на остановке, и... и экс-чемпионка Ленинграда по прыжкам в воду с вышки красивой и медленной дугой ушла с моста Ла Гардиа вниз, в густой в это время дня поток легковых автомобилей...
Часть вторая
"Когда долго говорят о Мессии,
приходит его осел..."
поговорка
глава 16
Ночью опять стреляли, весело рассыпал сухие орешки пулемет, ухали взрывы, чернильная мгла Самарийских холмов обживалась звуками учебной войны.
Она не то что привыкла к таким ночам (впрочем, и привыкла, конечно, как привыкла к вагончику на сваях, к желтым валунам у порога, к дороге через хищные арабские села в машине с задраенными окнами) - просто уже не колотилось сердце со сна и рубашка не пропитывалась мгновенной испариной ночного страха.
Но - это стало уже привычкой, - спросонок прихватив свою подушку, она перекочевала к мужу, забилась ему под руку, вжалась в него, свернулась под боком, как креветка.
- Ну? - буркнул он, покорно подвигаясь и плотно обнимая ее обеими руками, как, бывает, обхватываешь своего уже великоватого ребенка, некстати заснувшего в автобусе.
- Опять война... - шепнула она.
Он придвинул ее к себе покрепче, разгреб - как щенок носом - волосы, прошелся губами по теплой шее и сказал, просыпаясь:
- Зяма, вы мне нравитесь... Вы неброская женщина, но...
Как обычно, в этот момент из соседней комнаты, где спала Мелочь, на их шепот прибежал Кондрат, вспрыгнул на постель между ними и стал Зяму отбивать. Все-таки он был страшным ревнивцем.
- В конце концов, - сказал муж, - кто здесь мужчина - я или он?
Как обычно, Кондрата с извинениями - старик, не обижайся - пришлось выпроводить за дверь, где он минуты три еще скребся и угрожал... И когда наконец они оба уже совсем проснулись...
Зазвонил телефон.
Зямин муж зарычал и откинулся на подушку.
- Можно я его убью? - спросил он. Конечно, это был Рон Кац.
- Что, не спится? - бодро заговорил он. - А мне в голову сейчас пришла дивная тема: "Евреи - кто они, откуда и зачем?"
- В каком смысле - зачем? - спросила Зяма, садясь на постели и судорожно просовывая руки в рукава рубашки, которую муж успел с нее стянуть.
- Я чувствую, вы не в форме, - приветливо заметил Рон. - Я предлагаю вам серию статей, уникальное разыскание.
- А чего там разыскивать? - невежливо спросила Зяма. - Уже разыскали и записали.
- Это вы Тору имеете в виду? - саркастическим тоном спросил Рон. - Эту сомнительную компиляцию? ("Сомнительную компиляцию" Рон знал, разумеется, наизусть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35