Все это он называл "Основы иудаизма" и говорил, что стремится хоть частично ликвидировать национальную безграмотность советских евреев.
За ним следил КГБ, поэтому в каждом городе Петя менял имя и фамилию никто и никогда еще не был застрахован от стукачей. Ничего, говорил Петя Кравцов, когда в конце концов мы окажемся в стране своих предков, нам не придется уже менять имена.
(Когда через пять лет Петя репатриировался в Израиль, он поменял имя и фамилию на Перец Кравец.)
Стоит ли говорить, что недюжинные языковые и математические способности Юрика Баранова, его великолепный логический аппарат и блистательное умение формулировать оказались так приспособлены к изучению Торы, трактатов Талмуда, трудов кодификаторов Галахи, как - обратимся к возвышенному слогу клинок дамасского кинжала приспособлен к инкрустированным ножнам, виолончель Гварнери - к своему бархатному футляру, а обнаженные тела трепещущих любовников - к сотворению бесконечной любви...
Уже через несколько месяцев они с Петей часами могли спорить до хрипоты над одной из талмудических задач или обсуждать комментарий Раши к той или иной фразе из текстов ТАНАХа.
Боря между тем успел влипнуть в какую-то аферу, связанную с перепродажей алтайского мумие. Афера лопнула, Боря задолжал "шефу" крупную сумму денег. Чтобы выплатить Борин долг, Юрик до занятий в университете успевал разгрузить с ханыгами пару вагонов. После занятий он торопился на Кировскую.
К этому времени он уже был абсолютно подготовлен к любому диспуту с юдофобами на своем курсе. В его распоряжении были убедительнейшие аргументы как из области теологии, так и из области философии и истории. Но как раз тут-то и обнаружилось нечто удивительное: Юрику стало неинтересно полемизировать с юдофобами. Бездна их невежества и слепой ненависти оказалась столь очевидно и головокружительно бездонна, экзистенциальна, бессмысленна и смрадна; так отвратительно было ему вновь заглядывать в нее и тратить драгоценные силы души на безрезультатные усилия ее засыпать, что ничего, кроме желания отшатнуться от этой затхлой бездны, - и подальше! Юрий Баранов уже не испытывал.
Он повернул в другую сторону и пошел, пошел, не оглядываясь, не оборачиваясь на недоуменно-горестные оклики семьи, все прибавляя шагу на этом пути...
Весной, в пасмурный московский, принакрытый ватными облаками день, на обеденном столе в квартире Пети Кравцова специально приехавший из Вильнюса раввин Иешуа Пархомовский произвел над Юриком священный обряд обрезания крайней плоти. Отныне сын Божий Юрий Баранов был введен в лоно Авраама и наречен именем Ури Бар-Ханина.
В тот день Юрик чуть не погиб от кровотечения. Его еврейство досталось ему такими тяжкими страданиями, что с тех пор каждый год он отмечал этот день суточным постом.
Когда умерла Борина бабушка, Юрик распорядился всем сам и сам читал по покойной кадиш, к потрясению кладбищенских нищих - богатых старых евреев, промышляющих чтением молитв. Со священным ужасом взирали они на "этого гоя", распевно и быстро выводящего на древнееврейском:
"Да возвысится и освятится Его великое имя в мире,
сотворенном по воле Его; и да установит Он царскую власть свою;
и да взрастит Он спасение; и да приблизит Он приход Машиаха
своего. Амен!.."
Бедная старушка, давно смирившаяся с тем, что вместо Песаха последние лет семьдесят отмечала со всей страной Международный день трудящихся, и мечтать не могла, что ее похоронят по-человечески.
Когда по закону миновали традиционные "шлошим" - тридцать дней после бабушкиной смерти, Ури Бар-Ханина попросил Зиночку быть его женой.
И вот тут Боря встал на дыбы.
Ни в коем случае, орал он, только через мой труп! Ты сошла с ума, кричал он сестре, ты что, не видишь, что это - религиозный фанатик? Он заставит тебя ходить в микву и рожать одного за другим!
Да, сказал на это Юрик, в еврейской семье должно быть много детей.
Ты запутаешься в этой идиотской кошерной посуде, взывал к сестре безутешный Боря, ты не сможешь куска ветчины на хлеб положить!
Разумеется, не сможет, сказал Юрик, какая мерзость...
Они, конечно, расписались в загсе Кировского района, для отвода глаз милиции и ОВИРа, но настоящая еврейская свадьба под хупой, скрепленная ктубой - традиционным брачным контрактом, - состоялась на старой даче Петиного тестя, на Клязьме, в яркий летний день.
Венчал их специально приехавший из Вильнюса раввин Иешуа Пархомовский. Присутствовали все друзья-подпольщики - Петя, Сашка Рабинович, один талантливый физик-бард с русской фамилией Соколов, приятель Рабиновича, художник - муж известной писательницы N...
И когда Юрик, путаясь холодными пальцами в тонких пальчиках Зины, надел наконец кольцо, вся его предыдущая жизнь покатилась прочь, карусельно крутясь... Он вспомнил, как завязывал ей, маленькой, шнурки на ботинках и как на родительском собрании в седьмом классе ему попало за ее отставание по точным дисциплинам.
В горле у него что-то пискнуло, и он проговорил хриплым, дрожащим голосом: "Вот этим кольцом ты посвящаешься мне в жены по закону Моше и Израиля..."
Ну, а Боря тут как раз успел связаться с какой-то темной компанией в Марьиной Роще. Он стал неделями где-то пропадать, а когда появлялся, был как-то странно возбужден и весел, но спиртным от него не пахло.
Когда догадались, что к чему и какая беда пришла, Зиночка впала в состояние прострации и целыми днями плакала, приговаривая, что с Борей все кончено и хорошо только, что мама и бабушка до этого дня не дожили.
Она уже третий месяц тяжело носила, и волноваться ей было вредно.
Тогда Юрик решил: пан или пропал. Он вспомнил детсадовскую кеглю.
Для начала, превозмогая отвращение, он аккуратно и методично избил Борю. Тот падал несколько раз, Юрик поднимал его и снова бил, не ощущая при этом ни малейших угрызений совести - ведь теперь он был свободен от потребности русского интеллигента вступаться за обиженного еврея, вне зависимости от того - за что тому вломили.
Потом он вылил на сопливого, окровавленного Борю кастрюлю с холодной водой, потащил в спальню и привязал его, распластанного, к кровати. После чего взял на работе отпуск за свой счет и нанял известного нарколога, который согласился приезжать и лечить Борю на дому. На это ушли все деньги, подаренные на свадьбу друзьями и знакомыми.
Почему-то Юрик был убежден, что развязывать Борю нельзя, поэтому, не допуская к нему беременную Зину, собственноручно кормил его с ложечки, расстегивал ему штаны, усаживал на унитаз.
За этот месяц он похудел на восемь килограммов.
Спали они с Зиночкой в столовой, на полу, поскольку в спальне содержался арестованный Боря.
Словом, Юрик в очередной раз спас этого идиота. Это был один из довольно редких случаев, когда человек "соскочил с иглы". Вернее, он не соскочил, его Юрик снял с иглы, как уже приколотую к картонке бабочку, и пустил летать. То есть летал-то Боря, конечно, в пределах квартиры, но уже с развязанными руками и во вполне стабильном состоянии.
Целыми днями он смотрел телевизор, все программы подряд - от депутатских драк до "Спокойной ночи, малыши".
И тут выяснилась довольно любопытная вещь: Боря оказался настоящим последовательным антисемитом. Его вообще раздражали евреи, их типологические черты, манера слишком живо и слишком правильно говорить по-русски, вникать во все проблемы и легко манипулировать деталями, привычка подтверждать жестом уже сказанное слово. В психопатологии на этот случай существует даже особый термин, какой-то там синдром. Но разве он что-то объясняет по-настоящему?
"Раньше я думал, - говорил Боря Каган, - что антисемитизм - это невежество. Теперь я считаю, что это - точка зрения, в том числе и интеллигентного человека".
Так вот, с утра до вечера поздоровевший Боря смотрел телевизионные передачи; и, как на грех, в каждой участвовали евреи. Они спорили о судьбах России, что-то предрекали, против чего-то выступали, что-то защищали... словом, необычайно активно окучивали общественную и культурную жизнь страны. За те три месяца, что Боря неотрывно смотрел телевизор, евреи успели смертельно ему надоесть. Он страшно ругался и говорил, что добром это опять не кончится.
Как раз в эти дни Юрик с Зиной получили вызов на постоянное место жительства в Израиль. Между прочим, в вызов был вписан и Боря, они без него просто не поехали бы. Юрик все тянул с объяснением, боясь даже представить, какую бурю возмущения, какой натиск, какой надрыв вызовет этот разговор. Так прошла неделя, другая...
В один из дней Юрик вернулся домой особенно взбудораженный: провожали Петю Кравцова и Сашку Рабиновича. Они ехали в Израиль накануне войны в Персидском заливе. Ультиматум Саддаму уже был объявлен, событий надо было ждать со дня на день. А ты сиди тут из-за этого кретина...
Юрик налил себе чаю и с чашкой вышел в столовую. Там, у телевизора, сидел Боря и, как обычно, возмущался. В какой-то момент он вскочил, забегал по комнате и вдруг сказал:
- Послушай, вот ты. Ты непоследователен, старик! Читаешь, бля, молитвы по три раза на день, куска человеческой свинины не даешь мне проглотить, замучил всех со своим кашрутом... Спрашивается - чего ты здесь ошиваешься, ты же еврей? Жидовская морда. С твоим новеньким мировоззрением честнее свалить в свою гребаную Израиловку.
Юрик подавился глотком чая, а когда прокашлялся, тихо сказал:
- Я без тебя не поеду. И ты это знаешь, сволочь.
Боря бросился в кресло, щелкнул себя по носу и раздраженно воскликнул:
- Ну а я кто - князь Голицын? Поехали уж, граждане подсудимые, пока вам не накостыляли! Предлагаю очистить помещение! Совесть иметь надо...
Через два месяца в аэропорту имени Бен Гуриона солдатик, говорящий по-русски, выдавал им противогазы и показывал, как ими пользоваться. Тут очень кстати провыла сирена воздушной тревоги, приведя Юрика в экстатический восторг. Зина была очень смешная в противогазе, с огромным животом. Боря крутил резиновым рылом, хохотал и кричал:
- Отлично смотритесь, господа русофобы!
А через неделю в родильном отделении Хадассы в руках потрясенного и раздавленного ужасом родов Юрика громко и настырно заорала новая израильтянка на три семьсот. Она была маленькой копией отца: с мокрыми русыми кудряшками и облачным взглядом своих вологодских предков. Ури Бар-Ханина поднял дочь к окну и сказал ей:
- Смотри: это Иерушалаим!
В честь покойной бабушки девочку назвали Ривка. Ривка Бар-Ханина.
И если кто-нибудь может, не дрогнув, заявить, что понимает всю эту историю, то мы его с этим и поздравляем.
глава 13
- А вот у меня была пациентка, - начал Доктор, - и не далее как вчера...
Все-таки приятный он человек, Доктор. Мягкий, удобный, всегда в разговоре подстрахует тебя юморком. (Есть такое забытое хорошее слово: "комильфо".) И рассказчик отменный. Как затянет, бывало, свое "а вот у меня был пациент..." - жди забавного случая. И о чем бы ни рассказывал: о том, как один его больной, страдающий неврозами на сексуальной почве, впервые посетил бордель, где его побила пожилая проститутка, или о том, как другой его больной, одержимый разнообразными страхами, дабы отвлечься, пошел с сыном гулять в Вади Кельт и наткнулся в кустах на убитую женщину, - все у него оборачивалось милым, таким забавным приключением и обязательно заканчивалось изящным резюме.
- ...И заметьте - явилась-то она вовсе не ко мне. Ко мне ее уже потом измученные секретарши послали... Мания преследования, отягощенная комплексом вины. Явилась в "Кворум" - сдаваться.
Отсюда, с Сашкиной террасы, если сесть боком к Иерусалиму, - а Доктор-то как раз таким образом кресло развернул, чтоб видеть и быстро темнеющую, похожую на холку жеребенка щетину леса на гребне Масличной горы, и еще залитые солнцем черепичные крыши нового района, - отсюда было особенно приятно проводить в тишине уходящий день...
Минут сорок назад он вернулся из Иерусалима и, приняв душ, заглянул к Рабиновичу, где застал небольшое общество.
- Что значит - сдаваться, - спросил Сашка, - и почему?
- Нет, серьезно. Властям. Для нее израильские власти - это "Кворум". Репатриировалась три месяца назад. Детский врач. Поняла сразу, что экзамен на лицензию работать по профессии она не сдаст. Ну, и решила дать взятку чиновнице Министерства здравоохранения.
- Логично, - заметила писательница N. - С чего ты взял, что она сумасшедшая?
- Слушайте, я вам излагаю версию, рожденную ее больным воображением. Рабинович, плесни-ка мне винца. Спасибо... - Доктор отпил глоток из своего бокала и поставил его на стол. - Двадцать семь тысяч шекелей.
- Откуда такие деньги у бедной репатриантки?
- Продала квартиру на Васильевском острове. Очнись, несчастный, это мы пять лет назад были бедными репатриантами с двадцатью кило на брата и справкой из ЖЭКа, что ремонт нашей же квартиры, которую мы сдаем государству, нами оплачен. Нынешние приезжают с тугими карманами.
- Ну, так, - детский врач, - вернула его в русло рассказа писательница N.
- Такая, между прочим, субтильная блондиночка, говорит внятно, продуманно и как бы держит себя в руках (ленинградская выправка-с), но невероятно возбуждена и требует, чтобы ее арестовали.
- Убила чиновницу, - предположил Сашка спокойно.
Все наперебой стали предлагать, предполагать, измышлять преступления, совершенные субтильной блондинкой, детской врачихой.
- Ах, какой детектив можно сварганить, - сказала писательница N. Замечание в высшей мере праздное, детективы не привлекали ее никогда.
- Ма-ась, напиши! - подхватила Ангел-Рая.
- Вы мне дадите рассказать? - поинтересовался Доктор.
- Рассказывай, рассказывай!
- Слушайте, вещь поразительная... Поскольку больная еще не окунулась, так сказать, в местные реалии, еще не омылась в горьких водах тутошнего молока и меда, версия ее грешит - скажем так - психологическими неточностями... Чиновница Министерства здравоохранения ничего не смогла сделать, что, в общем, вполне вероятно - там в комиссии сидят церберы похлеще, чем в ВАКе. И эта чиновница... обратите внимание на прокол в версии: оказалась честной и вернула деньги.
- Да, это серьезный прокол... - задумчиво согласился Сашка.
- А дальше идет типичный бред: она вышла от чиновницы, села в такси и забыла там кошелку с деньгами.
- Кошелку?!
- Ну да, полиэтиленовый мешочек из супермаркета, в который была завернута пачка сотенных... И вот что любопытно: о деньгах она не говорит, они ее как бы не интересуют. Навязчивая идея: она преступна, нет ей прощения, ее разыскивает полиция, за ней следят, ее схватят с минуты на минуту, и она готова понести наказание согласно уголовной статье законодательства государства Израиль.
- Бедная... - тоненько вздохнула Ангел-Рая.
- Зачем же она явилась в "Кворум"? - спросила писательница N.
- Я же говорю: сдаваться. В полицию идти сама боится, языка не знает... Серьезная, бледная, коллега, доктор, - очень вразумительно все рассказывает, ни разу не сбилась.
- А деньги-то, деньги! - воскликнули все разом.
- Друзья, вы спятили, - доброжелательно заметил Доктор, отпив глоток из бокала. - Я вам объясняю: больная одержима манией преследования, не давала она никаких денег, больное воображение. И вот вам доказательство: она о них и не говорит. Деньги, взятка чиновнице, забытая в такси кошелка - предлог, обслуживающий манию преследования, плюс тяжелый комплекс вины.
- Ну, и что - ты? - спросил Рабинович.
- Ну-у... я провел сеанс психотерапии. Объяснил, что она нездорова, нуждается в отдыхе и медикаментозном лечении. Все время обращался к ней "коллега"... Вы же, говорю, сами понимаете, коллега...
- А анкетку свою инквизиторскую давал заполнять? - поинтересовалась писательница N. с плохо запрятанным ехидством.
Доктор внимательно и ласково взглянул на нее. Умница, он ее инстинктивно остерегался и даже предполагал, откуда следует ждать удара.
- Ну что ты! - проговорил он укоризненно. - Моя анкета предназначена для психически здоровых людей.
Разумеется, он подсунул блондинке анкету. Та рассеянно ее прочла. На наводящие вопросы о самоубийственных мыслях ответила твердо: везде обвела слово "нет" маленькими аккуратными кружками.
глава 14
Нелепое, бездарное существование! Ничто не в радость. Взять давешний случай: неожиданно выяснилось (на уровне сложных подсознательных процессов), что Витя - владелец автобуса. Ну, хорошо. А зачем его по почте-то посылать на другой конец города?!
К тому же он забыл в автобусе все свои вещи, в том числе - концертные туфли и теперь на спектакль должен идти в одних носках омерзительно зеленого цвета с какой-то седой искрой... "Господи, - с тоской подумал Витя, - да что ж я за мудила-то?! Ведь я мог элементарно перегнать его, и все. В крайнем случае постоял бы этот автобус в театре, на лестничной площадке между третьим и вторым этажами, там и Хитлер футляр от своего контрабаса держит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
За ним следил КГБ, поэтому в каждом городе Петя менял имя и фамилию никто и никогда еще не был застрахован от стукачей. Ничего, говорил Петя Кравцов, когда в конце концов мы окажемся в стране своих предков, нам не придется уже менять имена.
(Когда через пять лет Петя репатриировался в Израиль, он поменял имя и фамилию на Перец Кравец.)
Стоит ли говорить, что недюжинные языковые и математические способности Юрика Баранова, его великолепный логический аппарат и блистательное умение формулировать оказались так приспособлены к изучению Торы, трактатов Талмуда, трудов кодификаторов Галахи, как - обратимся к возвышенному слогу клинок дамасского кинжала приспособлен к инкрустированным ножнам, виолончель Гварнери - к своему бархатному футляру, а обнаженные тела трепещущих любовников - к сотворению бесконечной любви...
Уже через несколько месяцев они с Петей часами могли спорить до хрипоты над одной из талмудических задач или обсуждать комментарий Раши к той или иной фразе из текстов ТАНАХа.
Боря между тем успел влипнуть в какую-то аферу, связанную с перепродажей алтайского мумие. Афера лопнула, Боря задолжал "шефу" крупную сумму денег. Чтобы выплатить Борин долг, Юрик до занятий в университете успевал разгрузить с ханыгами пару вагонов. После занятий он торопился на Кировскую.
К этому времени он уже был абсолютно подготовлен к любому диспуту с юдофобами на своем курсе. В его распоряжении были убедительнейшие аргументы как из области теологии, так и из области философии и истории. Но как раз тут-то и обнаружилось нечто удивительное: Юрику стало неинтересно полемизировать с юдофобами. Бездна их невежества и слепой ненависти оказалась столь очевидно и головокружительно бездонна, экзистенциальна, бессмысленна и смрадна; так отвратительно было ему вновь заглядывать в нее и тратить драгоценные силы души на безрезультатные усилия ее засыпать, что ничего, кроме желания отшатнуться от этой затхлой бездны, - и подальше! Юрий Баранов уже не испытывал.
Он повернул в другую сторону и пошел, пошел, не оглядываясь, не оборачиваясь на недоуменно-горестные оклики семьи, все прибавляя шагу на этом пути...
Весной, в пасмурный московский, принакрытый ватными облаками день, на обеденном столе в квартире Пети Кравцова специально приехавший из Вильнюса раввин Иешуа Пархомовский произвел над Юриком священный обряд обрезания крайней плоти. Отныне сын Божий Юрий Баранов был введен в лоно Авраама и наречен именем Ури Бар-Ханина.
В тот день Юрик чуть не погиб от кровотечения. Его еврейство досталось ему такими тяжкими страданиями, что с тех пор каждый год он отмечал этот день суточным постом.
Когда умерла Борина бабушка, Юрик распорядился всем сам и сам читал по покойной кадиш, к потрясению кладбищенских нищих - богатых старых евреев, промышляющих чтением молитв. Со священным ужасом взирали они на "этого гоя", распевно и быстро выводящего на древнееврейском:
"Да возвысится и освятится Его великое имя в мире,
сотворенном по воле Его; и да установит Он царскую власть свою;
и да взрастит Он спасение; и да приблизит Он приход Машиаха
своего. Амен!.."
Бедная старушка, давно смирившаяся с тем, что вместо Песаха последние лет семьдесят отмечала со всей страной Международный день трудящихся, и мечтать не могла, что ее похоронят по-человечески.
Когда по закону миновали традиционные "шлошим" - тридцать дней после бабушкиной смерти, Ури Бар-Ханина попросил Зиночку быть его женой.
И вот тут Боря встал на дыбы.
Ни в коем случае, орал он, только через мой труп! Ты сошла с ума, кричал он сестре, ты что, не видишь, что это - религиозный фанатик? Он заставит тебя ходить в микву и рожать одного за другим!
Да, сказал на это Юрик, в еврейской семье должно быть много детей.
Ты запутаешься в этой идиотской кошерной посуде, взывал к сестре безутешный Боря, ты не сможешь куска ветчины на хлеб положить!
Разумеется, не сможет, сказал Юрик, какая мерзость...
Они, конечно, расписались в загсе Кировского района, для отвода глаз милиции и ОВИРа, но настоящая еврейская свадьба под хупой, скрепленная ктубой - традиционным брачным контрактом, - состоялась на старой даче Петиного тестя, на Клязьме, в яркий летний день.
Венчал их специально приехавший из Вильнюса раввин Иешуа Пархомовский. Присутствовали все друзья-подпольщики - Петя, Сашка Рабинович, один талантливый физик-бард с русской фамилией Соколов, приятель Рабиновича, художник - муж известной писательницы N...
И когда Юрик, путаясь холодными пальцами в тонких пальчиках Зины, надел наконец кольцо, вся его предыдущая жизнь покатилась прочь, карусельно крутясь... Он вспомнил, как завязывал ей, маленькой, шнурки на ботинках и как на родительском собрании в седьмом классе ему попало за ее отставание по точным дисциплинам.
В горле у него что-то пискнуло, и он проговорил хриплым, дрожащим голосом: "Вот этим кольцом ты посвящаешься мне в жены по закону Моше и Израиля..."
Ну, а Боря тут как раз успел связаться с какой-то темной компанией в Марьиной Роще. Он стал неделями где-то пропадать, а когда появлялся, был как-то странно возбужден и весел, но спиртным от него не пахло.
Когда догадались, что к чему и какая беда пришла, Зиночка впала в состояние прострации и целыми днями плакала, приговаривая, что с Борей все кончено и хорошо только, что мама и бабушка до этого дня не дожили.
Она уже третий месяц тяжело носила, и волноваться ей было вредно.
Тогда Юрик решил: пан или пропал. Он вспомнил детсадовскую кеглю.
Для начала, превозмогая отвращение, он аккуратно и методично избил Борю. Тот падал несколько раз, Юрик поднимал его и снова бил, не ощущая при этом ни малейших угрызений совести - ведь теперь он был свободен от потребности русского интеллигента вступаться за обиженного еврея, вне зависимости от того - за что тому вломили.
Потом он вылил на сопливого, окровавленного Борю кастрюлю с холодной водой, потащил в спальню и привязал его, распластанного, к кровати. После чего взял на работе отпуск за свой счет и нанял известного нарколога, который согласился приезжать и лечить Борю на дому. На это ушли все деньги, подаренные на свадьбу друзьями и знакомыми.
Почему-то Юрик был убежден, что развязывать Борю нельзя, поэтому, не допуская к нему беременную Зину, собственноручно кормил его с ложечки, расстегивал ему штаны, усаживал на унитаз.
За этот месяц он похудел на восемь килограммов.
Спали они с Зиночкой в столовой, на полу, поскольку в спальне содержался арестованный Боря.
Словом, Юрик в очередной раз спас этого идиота. Это был один из довольно редких случаев, когда человек "соскочил с иглы". Вернее, он не соскочил, его Юрик снял с иглы, как уже приколотую к картонке бабочку, и пустил летать. То есть летал-то Боря, конечно, в пределах квартиры, но уже с развязанными руками и во вполне стабильном состоянии.
Целыми днями он смотрел телевизор, все программы подряд - от депутатских драк до "Спокойной ночи, малыши".
И тут выяснилась довольно любопытная вещь: Боря оказался настоящим последовательным антисемитом. Его вообще раздражали евреи, их типологические черты, манера слишком живо и слишком правильно говорить по-русски, вникать во все проблемы и легко манипулировать деталями, привычка подтверждать жестом уже сказанное слово. В психопатологии на этот случай существует даже особый термин, какой-то там синдром. Но разве он что-то объясняет по-настоящему?
"Раньше я думал, - говорил Боря Каган, - что антисемитизм - это невежество. Теперь я считаю, что это - точка зрения, в том числе и интеллигентного человека".
Так вот, с утра до вечера поздоровевший Боря смотрел телевизионные передачи; и, как на грех, в каждой участвовали евреи. Они спорили о судьбах России, что-то предрекали, против чего-то выступали, что-то защищали... словом, необычайно активно окучивали общественную и культурную жизнь страны. За те три месяца, что Боря неотрывно смотрел телевизор, евреи успели смертельно ему надоесть. Он страшно ругался и говорил, что добром это опять не кончится.
Как раз в эти дни Юрик с Зиной получили вызов на постоянное место жительства в Израиль. Между прочим, в вызов был вписан и Боря, они без него просто не поехали бы. Юрик все тянул с объяснением, боясь даже представить, какую бурю возмущения, какой натиск, какой надрыв вызовет этот разговор. Так прошла неделя, другая...
В один из дней Юрик вернулся домой особенно взбудораженный: провожали Петю Кравцова и Сашку Рабиновича. Они ехали в Израиль накануне войны в Персидском заливе. Ультиматум Саддаму уже был объявлен, событий надо было ждать со дня на день. А ты сиди тут из-за этого кретина...
Юрик налил себе чаю и с чашкой вышел в столовую. Там, у телевизора, сидел Боря и, как обычно, возмущался. В какой-то момент он вскочил, забегал по комнате и вдруг сказал:
- Послушай, вот ты. Ты непоследователен, старик! Читаешь, бля, молитвы по три раза на день, куска человеческой свинины не даешь мне проглотить, замучил всех со своим кашрутом... Спрашивается - чего ты здесь ошиваешься, ты же еврей? Жидовская морда. С твоим новеньким мировоззрением честнее свалить в свою гребаную Израиловку.
Юрик подавился глотком чая, а когда прокашлялся, тихо сказал:
- Я без тебя не поеду. И ты это знаешь, сволочь.
Боря бросился в кресло, щелкнул себя по носу и раздраженно воскликнул:
- Ну а я кто - князь Голицын? Поехали уж, граждане подсудимые, пока вам не накостыляли! Предлагаю очистить помещение! Совесть иметь надо...
Через два месяца в аэропорту имени Бен Гуриона солдатик, говорящий по-русски, выдавал им противогазы и показывал, как ими пользоваться. Тут очень кстати провыла сирена воздушной тревоги, приведя Юрика в экстатический восторг. Зина была очень смешная в противогазе, с огромным животом. Боря крутил резиновым рылом, хохотал и кричал:
- Отлично смотритесь, господа русофобы!
А через неделю в родильном отделении Хадассы в руках потрясенного и раздавленного ужасом родов Юрика громко и настырно заорала новая израильтянка на три семьсот. Она была маленькой копией отца: с мокрыми русыми кудряшками и облачным взглядом своих вологодских предков. Ури Бар-Ханина поднял дочь к окну и сказал ей:
- Смотри: это Иерушалаим!
В честь покойной бабушки девочку назвали Ривка. Ривка Бар-Ханина.
И если кто-нибудь может, не дрогнув, заявить, что понимает всю эту историю, то мы его с этим и поздравляем.
глава 13
- А вот у меня была пациентка, - начал Доктор, - и не далее как вчера...
Все-таки приятный он человек, Доктор. Мягкий, удобный, всегда в разговоре подстрахует тебя юморком. (Есть такое забытое хорошее слово: "комильфо".) И рассказчик отменный. Как затянет, бывало, свое "а вот у меня был пациент..." - жди забавного случая. И о чем бы ни рассказывал: о том, как один его больной, страдающий неврозами на сексуальной почве, впервые посетил бордель, где его побила пожилая проститутка, или о том, как другой его больной, одержимый разнообразными страхами, дабы отвлечься, пошел с сыном гулять в Вади Кельт и наткнулся в кустах на убитую женщину, - все у него оборачивалось милым, таким забавным приключением и обязательно заканчивалось изящным резюме.
- ...И заметьте - явилась-то она вовсе не ко мне. Ко мне ее уже потом измученные секретарши послали... Мания преследования, отягощенная комплексом вины. Явилась в "Кворум" - сдаваться.
Отсюда, с Сашкиной террасы, если сесть боком к Иерусалиму, - а Доктор-то как раз таким образом кресло развернул, чтоб видеть и быстро темнеющую, похожую на холку жеребенка щетину леса на гребне Масличной горы, и еще залитые солнцем черепичные крыши нового района, - отсюда было особенно приятно проводить в тишине уходящий день...
Минут сорок назад он вернулся из Иерусалима и, приняв душ, заглянул к Рабиновичу, где застал небольшое общество.
- Что значит - сдаваться, - спросил Сашка, - и почему?
- Нет, серьезно. Властям. Для нее израильские власти - это "Кворум". Репатриировалась три месяца назад. Детский врач. Поняла сразу, что экзамен на лицензию работать по профессии она не сдаст. Ну, и решила дать взятку чиновнице Министерства здравоохранения.
- Логично, - заметила писательница N. - С чего ты взял, что она сумасшедшая?
- Слушайте, я вам излагаю версию, рожденную ее больным воображением. Рабинович, плесни-ка мне винца. Спасибо... - Доктор отпил глоток из своего бокала и поставил его на стол. - Двадцать семь тысяч шекелей.
- Откуда такие деньги у бедной репатриантки?
- Продала квартиру на Васильевском острове. Очнись, несчастный, это мы пять лет назад были бедными репатриантами с двадцатью кило на брата и справкой из ЖЭКа, что ремонт нашей же квартиры, которую мы сдаем государству, нами оплачен. Нынешние приезжают с тугими карманами.
- Ну, так, - детский врач, - вернула его в русло рассказа писательница N.
- Такая, между прочим, субтильная блондиночка, говорит внятно, продуманно и как бы держит себя в руках (ленинградская выправка-с), но невероятно возбуждена и требует, чтобы ее арестовали.
- Убила чиновницу, - предположил Сашка спокойно.
Все наперебой стали предлагать, предполагать, измышлять преступления, совершенные субтильной блондинкой, детской врачихой.
- Ах, какой детектив можно сварганить, - сказала писательница N. Замечание в высшей мере праздное, детективы не привлекали ее никогда.
- Ма-ась, напиши! - подхватила Ангел-Рая.
- Вы мне дадите рассказать? - поинтересовался Доктор.
- Рассказывай, рассказывай!
- Слушайте, вещь поразительная... Поскольку больная еще не окунулась, так сказать, в местные реалии, еще не омылась в горьких водах тутошнего молока и меда, версия ее грешит - скажем так - психологическими неточностями... Чиновница Министерства здравоохранения ничего не смогла сделать, что, в общем, вполне вероятно - там в комиссии сидят церберы похлеще, чем в ВАКе. И эта чиновница... обратите внимание на прокол в версии: оказалась честной и вернула деньги.
- Да, это серьезный прокол... - задумчиво согласился Сашка.
- А дальше идет типичный бред: она вышла от чиновницы, села в такси и забыла там кошелку с деньгами.
- Кошелку?!
- Ну да, полиэтиленовый мешочек из супермаркета, в который была завернута пачка сотенных... И вот что любопытно: о деньгах она не говорит, они ее как бы не интересуют. Навязчивая идея: она преступна, нет ей прощения, ее разыскивает полиция, за ней следят, ее схватят с минуты на минуту, и она готова понести наказание согласно уголовной статье законодательства государства Израиль.
- Бедная... - тоненько вздохнула Ангел-Рая.
- Зачем же она явилась в "Кворум"? - спросила писательница N.
- Я же говорю: сдаваться. В полицию идти сама боится, языка не знает... Серьезная, бледная, коллега, доктор, - очень вразумительно все рассказывает, ни разу не сбилась.
- А деньги-то, деньги! - воскликнули все разом.
- Друзья, вы спятили, - доброжелательно заметил Доктор, отпив глоток из бокала. - Я вам объясняю: больная одержима манией преследования, не давала она никаких денег, больное воображение. И вот вам доказательство: она о них и не говорит. Деньги, взятка чиновнице, забытая в такси кошелка - предлог, обслуживающий манию преследования, плюс тяжелый комплекс вины.
- Ну, и что - ты? - спросил Рабинович.
- Ну-у... я провел сеанс психотерапии. Объяснил, что она нездорова, нуждается в отдыхе и медикаментозном лечении. Все время обращался к ней "коллега"... Вы же, говорю, сами понимаете, коллега...
- А анкетку свою инквизиторскую давал заполнять? - поинтересовалась писательница N. с плохо запрятанным ехидством.
Доктор внимательно и ласково взглянул на нее. Умница, он ее инстинктивно остерегался и даже предполагал, откуда следует ждать удара.
- Ну что ты! - проговорил он укоризненно. - Моя анкета предназначена для психически здоровых людей.
Разумеется, он подсунул блондинке анкету. Та рассеянно ее прочла. На наводящие вопросы о самоубийственных мыслях ответила твердо: везде обвела слово "нет" маленькими аккуратными кружками.
глава 14
Нелепое, бездарное существование! Ничто не в радость. Взять давешний случай: неожиданно выяснилось (на уровне сложных подсознательных процессов), что Витя - владелец автобуса. Ну, хорошо. А зачем его по почте-то посылать на другой конец города?!
К тому же он забыл в автобусе все свои вещи, в том числе - концертные туфли и теперь на спектакль должен идти в одних носках омерзительно зеленого цвета с какой-то седой искрой... "Господи, - с тоской подумал Витя, - да что ж я за мудила-то?! Ведь я мог элементарно перегнать его, и все. В крайнем случае постоял бы этот автобус в театре, на лестничной площадке между третьим и вторым этажами, там и Хитлер футляр от своего контрабаса держит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35