«Спи, милый, все хорошо, ничего не случилось». А он отвечает ей: «Нет, случилось: ты со мной!»
Ночами, когда рушатся все барьеры, он рассказывает ей о себе. Становится вдруг красноречивым, и она слушает историю мальчика из своего детства, влюбленного юноши из своего отрочества, ставшего отважным капитаном, никому не известным: для него не нашлось нового Леруа-Ладюри. Он рассказывает о своей жизни на судне, о неповторимых мгновениях, знакомых только моряку, вспоминает забавные случаи. Прошлым летом его экипаж по окончании сезона летел из Африки самолетом. Впервые моряки возвращались домой по воздуху, большинство из них вообще никогда не летали.
– Видела бы ты их… вот это была паника! Они в этой машинке страху натерпелись почище, чем на траулере в самый жуткий шторм! Ну, в общем, вышли оттуда пьяные все вдребадан, да ты не слушаешь… Тебе неинтересно?
– Нет-нет, я слушаю. Ты сказал «вдребадан».
– Сам не знаю, к чему я это вспомнил. Да, вот, кстати, я тебе никогда не рассказывал, как…
Он говорит, говорит и тихонько ласкает ее, и ее руки тоже прогуливаются дорогами, которые она так любит. Они гасят свет, чтобы чувствовать себя еще ближе. Словно они вдвоем несут вахту на палубе корабля, который плывет сквозь непроглядную ночь на край света.
Невозможно быть во Флориде и не посмотреть Диснейленд – все американцы, с которыми они познакомились, утверждали это категорически, а все, кто там побывал, изливали свои восторги. И Гавейн загорелся. Это была единственная достопримечательность на всей территории Соединенных Штатов, о которой он слышал! А поскольку им так или иначе предстояло лететь через Майами, они решили сократить свое пребывание на Ямайке, чтобы не возвращаться в Европу, не увидев бескрайних болот Эверглейдс, пары музеев и, разумеется, знаменитых «Cloisters» – аркад монастыря Святого Бернара, построенного в 1141 году в Сеговии и «по камушку перевезенного в Соединенные Штаты Рэндольфом Херстом» – служащий туристического агентства произнес эти слова с таким почтением, как будто именно в силу демонтажа архитектурный шедевр стал бесценным.
Тот же служащий – «tour operatop> – настоятельно советовал им провести не меньше двух дней в «Волшебном мире Уолта Диснея» и с подозрительной услужливостью взял все хлопоты на себя. Но уже в аэропорту Майами, когда они уселись в лимузин размером с небольшую парижскую квартиру, с кондиционером и дымчатыми стеклами, задуманный как герметическая камера, в которой путешественник не видит пейзажа, не слышит ветра, не чувствует запахов, не знает, какого цвета небо, Жорж стало не по себе. Гавейн не понимал ни слова по-английски; вся надежда была на нее: ей предстояло вести эту непроницаемую капсулу по кошмарному лабиринту; на обочинах – ни одной живой души, дорогу спросить не у кого, и неизвестно, как разобраться в этом нагромождении гигантских эстакад, головоломных развязок, по которым мчались в восемь рядов такие же лимузины, мчались явно без всякой цели, просто выжимали 50 миль в час, чтобы создать видимость жизни. И с какой стати ехать им из города в город, если все эти города похожи как две капли воды, как бы они ни назывались – Тампа, Клиаватер, Бонита-Спрингс, Неаполь, Вандербильт-Бич?
Кто-то не в своем уме, думала Жорж, подавленная этим сюрреалистическим окружением. Или европейцы в своих городках, где дома толпятся вокруг колокольни, где есть одна-единственная лавка, она же кафе, на тротуаре перед ней – неизменный пьянчужка, из булочной вкусно пахнет теплым хлебом, и обязательно имеется старый москательщик в серой блузе… Или здешние мутанты, без конца пересекающиеся на чудовищной сети автострад, похожей на игрушечную железную дорогу, с их торговыми центрами, огромными, как Тадж-Махал, мраморными фонтанами, стеклянными коробками, кинотеатрами, в которых идут повсюду одни и те же фильмы… А дальше – жилые кварталы, как будто только вчера построенные чистенькие, безликие дома, газоны, не более живые, чем ковры в гостиных; ближе к центру – громады тридцатиэтажных мавзолеев, где тысячи и тысячи престарелых супружеских пар с комфортом ждут перехода в лучший мир; богатые виллы, главным украшением которых служит «driveway» – широкая асфальтированная дорожка, ведущая в трехсекционный гараж с фасада: можно сесть в машину, даже не выходя в сад… Да и сад какой-то выхолощенный – ни цветочка, ни шезлонга, ни детского велосипеда в траве, просто огороженное зеленое пятно, которое невидимая поливальная установка орошает дважды в день, даже когда идет дождь: реле включено на весь сезон. Только кое-где трогательный пустырь, зажатый между двумя небоскребами, заросший ежевикой и овсюгом, напоминает о том, что существует природа и что трава не всегда бывает аккуратно подстриженной.
Но Флорида не забывает и того, что она прежде всего парк с увеселениями. Через каждые пять-шесть километров яркий щит у дороги приказывает притормозить, чтобы не пропустить самых ученых в мире тюленей, самых кровожадных тигров, самых индейских индейцев. Или на пути встает испано-американский портал, за которым высится то ацтекский храм, то новенькая готическая крепость, или продают билеты на природу: «Jungle Gardens», «Wild Animals Park», «Alligator Farm». Несовместимые слова спокойно соседствуют на светящихся афишах, хотя при одной мысли о сопоставлении парка и джунглей, крокодилов и фермы, тигров и сада любое разумное существо бежало бы отсюда, позабыв дышать. И в первую очередь тигр.
А ведь прошло всего лишь сто пятьдесят лет с тех пор, как Испания уступила этот огромный болотистый полуостров Соединенным Штатам! Жорж пытается поделиться своим смятением с Гавейном, но фермерский сын Лозерек покорен окружающим великолепием.
Они останавливаются, чтобы посетить скромное жилище м-ра Харкнесса Флаглера, основателя «Стандард ойл компани» – так произнесли бы: «автора "Божественной комедии"». «"Флаглер Музеум" хранится в своем нынешнем виде с 1906 года», – сообщает гид с почтительной ноткой в голосе, как будто речь идет о памятнике глубокой древности. Гостиная целиком перевезена из дворца герцогов в Мантуе, потолок – из Дворца дожей в Венеции, стены – прерафаэлитские, ванные комнаты – помпейские. Мозаика настоящая, роспись подлинная, но душа потерялась по дороге. Все здесь выглядит поддельным и смешным.
– Посмотри на гида, вылитый… – Жорж осекается. Как описать физиономию и голос Дюфило человеку, который никогда не видел его на сцене? И Венеции Гавейн не видел, и Мантуи, и Помпей, как он может чувствовать то же, что и она? Древности, которые, по его мнению, непременно должны быть пыльными и обшарпанными, вдруг предстали новенькими, свергающими позолотой, ни одного отбитого завитка на лепнине, ни одного обломанного пальца у статуй. Он, пожалуй, пересмотрит свою точку зрения: старина тоже бывает потрясная!
И какая же глупость – поехать на экскурсию с Лозереком! Он годен только на то, чтобы заниматься любовью. Надо было держаться вблизи постели.
Они едут дальше. Жорж обнаружила всего два-три заслуживающих внимания музея, но их разделяют десятки миль отвратительных дорог. С Сиднеем все это было бы забавно. Своим сокрушительным остроумием он вычеркнул бы Флориду из списка цивилизованных стран. Гавейн же не замечает ничего особенного: пейзаж и есть пейзаж, а общие мысли не являются его сильной стороной. Он пытается заполнить повисшее молчание и развлечь Жорж.
– Вот, послушай, что расскажу: знаешь, почему, когда пьешь пиво, оно так быстро просится наружу?
Нет, Жорж не знает.
– Да потому, что ему не надо по пути цвет менять! – радостно объясняет он, ожидая ее реакции.
Она не выдавливает из себя даже подобия улыбки, давая ему понять, что подобные шуточки, может быть, и хороши для пьянчужек Нижней Бретани, однако ей совсем, ну ничуточки неинтересны. Но она знает, какой вывод он сделает: что ей не хватает чувства юмора. Сможет ли она когда-нибудь объяснить ему, что юмор не… что юмор – это… Впрочем, бесполезно. Именно люди, лишенные чувства юмора, наиболее обидчивы на этот счет.
– Смотри-ка, вон там, справа, строят новый дом, – замечает он чуть дальше, чтобы переменить тему.
– Никогда не видела, чтобы строили старые дома, – роняет Жорж.
– Точно, – холодно отвечает Гавейн и обиженно умолкает.
К счастью, на выручку им приходит голод. Соблазнившись бесконечной рекламой, предлагающей отведать «Real Fresh Seafood» (подразумевающей, что бывают еще «false fresh seafood»), они останавливаются у «Хижины рыбака» (а может быть, это «Пещера пирата» или «Причал моряка»). Как бы то ни было, последний «real fresh fisherman» изгнан из этих мест давным-давно, а над пещерами высятся двадцатиэтажные дома. За всю поездку они не увидят ни одного рыболовного порта, только «паркинги для яхт», как говорит Гавейн, и ни в одном магазине не найдут рыбы, похожей на рыбу, с головой и хвостом – только бруски бесцветного филе в пластиковых пакетиках, разложенные на прилавках-холодильниках в супермаркетах.
Они обедают устрицами, извлеченными из раковин, безвкусными и жирными, тщательно промытыми от морской воды, и моллюсками, такими мясистыми, что даже жевать их как-то неловко. Потом купаются где-то на бесконечном пляже, который тянется вдоль восточного побережья Флориды на сотни километров и везде одинаково усеян складными креслами, в которых отдыхают старики и старухи в леденцово-ярких одеждах. Потом спешат дальше: Жорж хочет до вечера успеть в знаменитый монастырь, разобранный по камушку в Испании и воссозданный здесь, на клочке земли, уцелевшем среди небоскребов. «St. Bernard's real Monastery» имеет такое же отношение к бенедиктинской обители, как робот к человеку. Вообще, если видишь здесь слово «real» – остерегайся! Камни в самом деле из Испании, но плитка мексиканская, а пол часовни откровенно американского происхождения.
– А монахи здесь есть? – спрашивает Гавейн, когда они бродят под сводами монастыря, непостижимым образом сохранившего чуточку божественного духа.
– Нет, этот монастырь искусственный от подвала до крыши. Он появился здесь только по прихоти миллиардера Рэндольфа Херста. Ты видел фильм «Гражданин Кейн»?
– Нет, даже не слыхал.
– Это картина Орсона Уэллса, как раз про этого Херста, газетного магната, который… Вечером я тебе расскажу.
Жорж вздыхает при мысли о том, сколько придется объяснять. Уж тогда надо начинать с «Мейфлауэра», вернуться в еще более далекое прошлое, к конкистадорам, упомянуть об истреблении индейцев, и каждый рассказ потянет за собой другой… В общем, целая лекция, да что там – десять лет обучения, близкого знакомства с историей, литературой, географией. Что за пустыня порой – жизнь такого вот Лозерека! Что он может понять о стране, если то, что он видит, ни с чем у него не ассоциируется, разве только с чем-то виденным прежде?
К вечеру настроение у нее хуже некуда. Она злится на себя за то, что злится на него. Да еще из соображений экономии ужинают они на скорую руку в самой скверной забегаловке.
На ночь они заказали номер в мотеле «с видом на море». Чтобы окончательно отвести глаза клиенту, он так и называется: «Си-Вью», а на рекламном проспекте снят в таком хитром ракурсе, что и не заметишь, что фотографировали с торца и на океан смотрят всего два окошка. Окно их комнаты выходит на автостоянку. И к тому же не открывается – заколочено наглухо! А за стеной помещается морозильная установка, которая круглосуточно производит лед и дробит его на кубики. Правда, гул кондиционера, защищающего постояльцев от восхитительного морского воздуха, почти перекрывает урчание льдодробилки, а иногда и то и другое заглушается ревом бульдозера, который каждую ночь чистит и выравнивает пляж.
Две одинаковые кровати разделяет непременный ночной столик. В этой стране не спят вместе и не занимаются по вечерам любовью: в номере отсутствует биде! Надо или бежать в душ до и после… с ума сойти! Или пользоваться умывальником, который не отгорожен даже занавеской, весь на виду… кошмар! Известно ли американцам, что нет ничего безобразнее женщины, когда она подмывается стоя, раздвинув согнутые в коленях ноги? Туалеты же расположены рядом с ванными – так устроены все удобства в Новом Свете, наверно, для того, чтобы купающийся сполна насладился запахами унитаза. Решительно, Жорж ничего не понимает в топографии санузлов этой страны.
– У нас в Бретани и то лучше, – замечает Гавейн. – Там хоть уборная в глубине сада! Верно, америкашки «делают» прямо в пластиковой упаковке – у них же все упаковано, и рыба, и вон стаканчики на умывальнике, гляди!
Грубоватые шуточки – лучший способ вернуться в детство. Жорж наконец смеется, она уже согласна забыть на эту ночь необразованность Гавейна. Даже позволяет ему заняться с ней любовью.
Охваченная раскаянием, во искупление своего злопыхательства, она сегодня заставит себя проглотить немного его семени.
По правде сказать, ничего приятного. Если женщина любит по-настоящему, ей не может не нравиться вкус спермы, с досадой думает она, борясь с желанием немедленно встать и прополоскать рот.
– Женщинам вовсе не вкус спермы нравится, успокаивает ее дуэнья. Им нравится вкус мужского наслаждения. Нюанс!
А засохшая сперма еще неприятнее. На ногах Жорж ее терпит, но корка на подбородке – это уже слишком. А может быть, женщинам претит глотать миллионы младенцев – пусть даже это только половинная порция, – которые будут как головастики кишеть в желудке? Жорж никогда не ощущала в себе души людоедки. В эту ночь она вообще не ощущала в себе души.
Ночь короткая: в 6 часов утра они уже в полной боевой готовности к экскурсии № 4 – два дня в мире Уолта Диснея. Они стоят в толпе мужчин и женщин, сбежавших со строительства Вавилонской башни (если судить по количеству представленных здесь национальностей) и увешанных гроздьями детишек, многие из которых уже одеты Микки Маусами или Дональдами. Погрузившись в вагонетки, прицепленные к маленькому, совсем как настоящему паровозу, группа № 4 («Прикрепите хорошенько значки к лацканам, друзья!» – командует гид) едет к бело-розовому средневековому замку; его башенки с навесными бойницами возвышаются над двумя рядами чистеньких домиков Мэйн-стрит. Все здесь фальшиво, кроме магазинов, где за настоящие доллары продают настоящее дерьмо.
Тур № 4 дает право на все радости «Волшебного мира»: межпланетное путешествие в самой настоящей ракете с полным эффектом ускорения и оптической иллюзией удаляющегося земного шара – три минуты тридцать секунд. Высадка на планете Марс – две минуты. Двадцать тысяч лье под водой – шесть минут пятнадцать секунд среди морских чудовищ, в которых даже очень близорукий глаз за десять метров распознает муляжи. И наконец культурно-патриотический гвоздь программы: ожившие президенты Соединенных Штатов – узкие мысли на широком экране и куклы-автоматы в натуральную величину. Среди прочих восковой Линкольн произносит длинную нравоучительную речь, однако не уточняется, что он был убит, дабы не травмировать юную публику. В заключение пятьдесят американских президентов на фоне национального флага призывают не уронить честь прекрасной страны, которая изобрела свободу.
С самого утра Жорж полна яда. Все ей не нравится, а особенно – восторги Гавейна. Он ходит, вытаращив глаза и раскрыв рот, как все мальчишки со всех концов света – на рожицах одинаковое восхищение, они даже забывают набивать рты поп-корном и роняют на свои курточки капли мороженого самых ядовитых расцветок. Попав в этот конвейер, выйти уже невозможно. Посетителей, упакованных пачками по сотне, направленных в нужное русло, напичканных эмоциями по незыблемой, рассчитанной по минутам программе, вежливо, но твердо подталкивают в коридоры с односторонним движением, откуда ни свернуть, ни улизнуть, и, повинуясь вездесущему голосу Старшего Брата, чьи советы надо расценивать как приказы, следуют в зоны отдыха для ходоков средних возможностей, «rest-rooms» для мочевых пузырей среднего объема и «candy-stores», расположенные так, что их за версту видит даже самый косоглазый ребенок, где родитель оказывается припертым к стенке своим неумолимым отпрыском, который, указывая липким пальчиком на других отпрысков, уже удовлетворенных, вымазанных до ушей шоколадом и закапанных искусственным фруктовым сиропом, требует доступа в тот же приторный рай.
Нет никакой возможности избежать ни Дома с Привидениями, ни Пиратов Карибского моря. Поразительные по правдоподобию картины: разграбленные города, где на каждом шагу пьяные куклы-автоматы грозят вам духовыми ружьями и распевают непристойные, песни, из которых тщательно вымараны все непристойности; ломящиеся от сокровищ пещеры, со скал свисают выброшенные морем утопленники с бескровными лицами, белеют скелеты, на которых еще болтаются клочья тельняшек, пластиковые аллигаторы щелкают автоматическими челюстями вслед вагонеткам с туристами… Удручающе совершенная техника на службе самых примитивных эмоций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Ночами, когда рушатся все барьеры, он рассказывает ей о себе. Становится вдруг красноречивым, и она слушает историю мальчика из своего детства, влюбленного юноши из своего отрочества, ставшего отважным капитаном, никому не известным: для него не нашлось нового Леруа-Ладюри. Он рассказывает о своей жизни на судне, о неповторимых мгновениях, знакомых только моряку, вспоминает забавные случаи. Прошлым летом его экипаж по окончании сезона летел из Африки самолетом. Впервые моряки возвращались домой по воздуху, большинство из них вообще никогда не летали.
– Видела бы ты их… вот это была паника! Они в этой машинке страху натерпелись почище, чем на траулере в самый жуткий шторм! Ну, в общем, вышли оттуда пьяные все вдребадан, да ты не слушаешь… Тебе неинтересно?
– Нет-нет, я слушаю. Ты сказал «вдребадан».
– Сам не знаю, к чему я это вспомнил. Да, вот, кстати, я тебе никогда не рассказывал, как…
Он говорит, говорит и тихонько ласкает ее, и ее руки тоже прогуливаются дорогами, которые она так любит. Они гасят свет, чтобы чувствовать себя еще ближе. Словно они вдвоем несут вахту на палубе корабля, который плывет сквозь непроглядную ночь на край света.
Невозможно быть во Флориде и не посмотреть Диснейленд – все американцы, с которыми они познакомились, утверждали это категорически, а все, кто там побывал, изливали свои восторги. И Гавейн загорелся. Это была единственная достопримечательность на всей территории Соединенных Штатов, о которой он слышал! А поскольку им так или иначе предстояло лететь через Майами, они решили сократить свое пребывание на Ямайке, чтобы не возвращаться в Европу, не увидев бескрайних болот Эверглейдс, пары музеев и, разумеется, знаменитых «Cloisters» – аркад монастыря Святого Бернара, построенного в 1141 году в Сеговии и «по камушку перевезенного в Соединенные Штаты Рэндольфом Херстом» – служащий туристического агентства произнес эти слова с таким почтением, как будто именно в силу демонтажа архитектурный шедевр стал бесценным.
Тот же служащий – «tour operatop> – настоятельно советовал им провести не меньше двух дней в «Волшебном мире Уолта Диснея» и с подозрительной услужливостью взял все хлопоты на себя. Но уже в аэропорту Майами, когда они уселись в лимузин размером с небольшую парижскую квартиру, с кондиционером и дымчатыми стеклами, задуманный как герметическая камера, в которой путешественник не видит пейзажа, не слышит ветра, не чувствует запахов, не знает, какого цвета небо, Жорж стало не по себе. Гавейн не понимал ни слова по-английски; вся надежда была на нее: ей предстояло вести эту непроницаемую капсулу по кошмарному лабиринту; на обочинах – ни одной живой души, дорогу спросить не у кого, и неизвестно, как разобраться в этом нагромождении гигантских эстакад, головоломных развязок, по которым мчались в восемь рядов такие же лимузины, мчались явно без всякой цели, просто выжимали 50 миль в час, чтобы создать видимость жизни. И с какой стати ехать им из города в город, если все эти города похожи как две капли воды, как бы они ни назывались – Тампа, Клиаватер, Бонита-Спрингс, Неаполь, Вандербильт-Бич?
Кто-то не в своем уме, думала Жорж, подавленная этим сюрреалистическим окружением. Или европейцы в своих городках, где дома толпятся вокруг колокольни, где есть одна-единственная лавка, она же кафе, на тротуаре перед ней – неизменный пьянчужка, из булочной вкусно пахнет теплым хлебом, и обязательно имеется старый москательщик в серой блузе… Или здешние мутанты, без конца пересекающиеся на чудовищной сети автострад, похожей на игрушечную железную дорогу, с их торговыми центрами, огромными, как Тадж-Махал, мраморными фонтанами, стеклянными коробками, кинотеатрами, в которых идут повсюду одни и те же фильмы… А дальше – жилые кварталы, как будто только вчера построенные чистенькие, безликие дома, газоны, не более живые, чем ковры в гостиных; ближе к центру – громады тридцатиэтажных мавзолеев, где тысячи и тысячи престарелых супружеских пар с комфортом ждут перехода в лучший мир; богатые виллы, главным украшением которых служит «driveway» – широкая асфальтированная дорожка, ведущая в трехсекционный гараж с фасада: можно сесть в машину, даже не выходя в сад… Да и сад какой-то выхолощенный – ни цветочка, ни шезлонга, ни детского велосипеда в траве, просто огороженное зеленое пятно, которое невидимая поливальная установка орошает дважды в день, даже когда идет дождь: реле включено на весь сезон. Только кое-где трогательный пустырь, зажатый между двумя небоскребами, заросший ежевикой и овсюгом, напоминает о том, что существует природа и что трава не всегда бывает аккуратно подстриженной.
Но Флорида не забывает и того, что она прежде всего парк с увеселениями. Через каждые пять-шесть километров яркий щит у дороги приказывает притормозить, чтобы не пропустить самых ученых в мире тюленей, самых кровожадных тигров, самых индейских индейцев. Или на пути встает испано-американский портал, за которым высится то ацтекский храм, то новенькая готическая крепость, или продают билеты на природу: «Jungle Gardens», «Wild Animals Park», «Alligator Farm». Несовместимые слова спокойно соседствуют на светящихся афишах, хотя при одной мысли о сопоставлении парка и джунглей, крокодилов и фермы, тигров и сада любое разумное существо бежало бы отсюда, позабыв дышать. И в первую очередь тигр.
А ведь прошло всего лишь сто пятьдесят лет с тех пор, как Испания уступила этот огромный болотистый полуостров Соединенным Штатам! Жорж пытается поделиться своим смятением с Гавейном, но фермерский сын Лозерек покорен окружающим великолепием.
Они останавливаются, чтобы посетить скромное жилище м-ра Харкнесса Флаглера, основателя «Стандард ойл компани» – так произнесли бы: «автора "Божественной комедии"». «"Флаглер Музеум" хранится в своем нынешнем виде с 1906 года», – сообщает гид с почтительной ноткой в голосе, как будто речь идет о памятнике глубокой древности. Гостиная целиком перевезена из дворца герцогов в Мантуе, потолок – из Дворца дожей в Венеции, стены – прерафаэлитские, ванные комнаты – помпейские. Мозаика настоящая, роспись подлинная, но душа потерялась по дороге. Все здесь выглядит поддельным и смешным.
– Посмотри на гида, вылитый… – Жорж осекается. Как описать физиономию и голос Дюфило человеку, который никогда не видел его на сцене? И Венеции Гавейн не видел, и Мантуи, и Помпей, как он может чувствовать то же, что и она? Древности, которые, по его мнению, непременно должны быть пыльными и обшарпанными, вдруг предстали новенькими, свергающими позолотой, ни одного отбитого завитка на лепнине, ни одного обломанного пальца у статуй. Он, пожалуй, пересмотрит свою точку зрения: старина тоже бывает потрясная!
И какая же глупость – поехать на экскурсию с Лозереком! Он годен только на то, чтобы заниматься любовью. Надо было держаться вблизи постели.
Они едут дальше. Жорж обнаружила всего два-три заслуживающих внимания музея, но их разделяют десятки миль отвратительных дорог. С Сиднеем все это было бы забавно. Своим сокрушительным остроумием он вычеркнул бы Флориду из списка цивилизованных стран. Гавейн же не замечает ничего особенного: пейзаж и есть пейзаж, а общие мысли не являются его сильной стороной. Он пытается заполнить повисшее молчание и развлечь Жорж.
– Вот, послушай, что расскажу: знаешь, почему, когда пьешь пиво, оно так быстро просится наружу?
Нет, Жорж не знает.
– Да потому, что ему не надо по пути цвет менять! – радостно объясняет он, ожидая ее реакции.
Она не выдавливает из себя даже подобия улыбки, давая ему понять, что подобные шуточки, может быть, и хороши для пьянчужек Нижней Бретани, однако ей совсем, ну ничуточки неинтересны. Но она знает, какой вывод он сделает: что ей не хватает чувства юмора. Сможет ли она когда-нибудь объяснить ему, что юмор не… что юмор – это… Впрочем, бесполезно. Именно люди, лишенные чувства юмора, наиболее обидчивы на этот счет.
– Смотри-ка, вон там, справа, строят новый дом, – замечает он чуть дальше, чтобы переменить тему.
– Никогда не видела, чтобы строили старые дома, – роняет Жорж.
– Точно, – холодно отвечает Гавейн и обиженно умолкает.
К счастью, на выручку им приходит голод. Соблазнившись бесконечной рекламой, предлагающей отведать «Real Fresh Seafood» (подразумевающей, что бывают еще «false fresh seafood»), они останавливаются у «Хижины рыбака» (а может быть, это «Пещера пирата» или «Причал моряка»). Как бы то ни было, последний «real fresh fisherman» изгнан из этих мест давным-давно, а над пещерами высятся двадцатиэтажные дома. За всю поездку они не увидят ни одного рыболовного порта, только «паркинги для яхт», как говорит Гавейн, и ни в одном магазине не найдут рыбы, похожей на рыбу, с головой и хвостом – только бруски бесцветного филе в пластиковых пакетиках, разложенные на прилавках-холодильниках в супермаркетах.
Они обедают устрицами, извлеченными из раковин, безвкусными и жирными, тщательно промытыми от морской воды, и моллюсками, такими мясистыми, что даже жевать их как-то неловко. Потом купаются где-то на бесконечном пляже, который тянется вдоль восточного побережья Флориды на сотни километров и везде одинаково усеян складными креслами, в которых отдыхают старики и старухи в леденцово-ярких одеждах. Потом спешат дальше: Жорж хочет до вечера успеть в знаменитый монастырь, разобранный по камушку в Испании и воссозданный здесь, на клочке земли, уцелевшем среди небоскребов. «St. Bernard's real Monastery» имеет такое же отношение к бенедиктинской обители, как робот к человеку. Вообще, если видишь здесь слово «real» – остерегайся! Камни в самом деле из Испании, но плитка мексиканская, а пол часовни откровенно американского происхождения.
– А монахи здесь есть? – спрашивает Гавейн, когда они бродят под сводами монастыря, непостижимым образом сохранившего чуточку божественного духа.
– Нет, этот монастырь искусственный от подвала до крыши. Он появился здесь только по прихоти миллиардера Рэндольфа Херста. Ты видел фильм «Гражданин Кейн»?
– Нет, даже не слыхал.
– Это картина Орсона Уэллса, как раз про этого Херста, газетного магната, который… Вечером я тебе расскажу.
Жорж вздыхает при мысли о том, сколько придется объяснять. Уж тогда надо начинать с «Мейфлауэра», вернуться в еще более далекое прошлое, к конкистадорам, упомянуть об истреблении индейцев, и каждый рассказ потянет за собой другой… В общем, целая лекция, да что там – десять лет обучения, близкого знакомства с историей, литературой, географией. Что за пустыня порой – жизнь такого вот Лозерека! Что он может понять о стране, если то, что он видит, ни с чем у него не ассоциируется, разве только с чем-то виденным прежде?
К вечеру настроение у нее хуже некуда. Она злится на себя за то, что злится на него. Да еще из соображений экономии ужинают они на скорую руку в самой скверной забегаловке.
На ночь они заказали номер в мотеле «с видом на море». Чтобы окончательно отвести глаза клиенту, он так и называется: «Си-Вью», а на рекламном проспекте снят в таком хитром ракурсе, что и не заметишь, что фотографировали с торца и на океан смотрят всего два окошка. Окно их комнаты выходит на автостоянку. И к тому же не открывается – заколочено наглухо! А за стеной помещается морозильная установка, которая круглосуточно производит лед и дробит его на кубики. Правда, гул кондиционера, защищающего постояльцев от восхитительного морского воздуха, почти перекрывает урчание льдодробилки, а иногда и то и другое заглушается ревом бульдозера, который каждую ночь чистит и выравнивает пляж.
Две одинаковые кровати разделяет непременный ночной столик. В этой стране не спят вместе и не занимаются по вечерам любовью: в номере отсутствует биде! Надо или бежать в душ до и после… с ума сойти! Или пользоваться умывальником, который не отгорожен даже занавеской, весь на виду… кошмар! Известно ли американцам, что нет ничего безобразнее женщины, когда она подмывается стоя, раздвинув согнутые в коленях ноги? Туалеты же расположены рядом с ванными – так устроены все удобства в Новом Свете, наверно, для того, чтобы купающийся сполна насладился запахами унитаза. Решительно, Жорж ничего не понимает в топографии санузлов этой страны.
– У нас в Бретани и то лучше, – замечает Гавейн. – Там хоть уборная в глубине сада! Верно, америкашки «делают» прямо в пластиковой упаковке – у них же все упаковано, и рыба, и вон стаканчики на умывальнике, гляди!
Грубоватые шуточки – лучший способ вернуться в детство. Жорж наконец смеется, она уже согласна забыть на эту ночь необразованность Гавейна. Даже позволяет ему заняться с ней любовью.
Охваченная раскаянием, во искупление своего злопыхательства, она сегодня заставит себя проглотить немного его семени.
По правде сказать, ничего приятного. Если женщина любит по-настоящему, ей не может не нравиться вкус спермы, с досадой думает она, борясь с желанием немедленно встать и прополоскать рот.
– Женщинам вовсе не вкус спермы нравится, успокаивает ее дуэнья. Им нравится вкус мужского наслаждения. Нюанс!
А засохшая сперма еще неприятнее. На ногах Жорж ее терпит, но корка на подбородке – это уже слишком. А может быть, женщинам претит глотать миллионы младенцев – пусть даже это только половинная порция, – которые будут как головастики кишеть в желудке? Жорж никогда не ощущала в себе души людоедки. В эту ночь она вообще не ощущала в себе души.
Ночь короткая: в 6 часов утра они уже в полной боевой готовности к экскурсии № 4 – два дня в мире Уолта Диснея. Они стоят в толпе мужчин и женщин, сбежавших со строительства Вавилонской башни (если судить по количеству представленных здесь национальностей) и увешанных гроздьями детишек, многие из которых уже одеты Микки Маусами или Дональдами. Погрузившись в вагонетки, прицепленные к маленькому, совсем как настоящему паровозу, группа № 4 («Прикрепите хорошенько значки к лацканам, друзья!» – командует гид) едет к бело-розовому средневековому замку; его башенки с навесными бойницами возвышаются над двумя рядами чистеньких домиков Мэйн-стрит. Все здесь фальшиво, кроме магазинов, где за настоящие доллары продают настоящее дерьмо.
Тур № 4 дает право на все радости «Волшебного мира»: межпланетное путешествие в самой настоящей ракете с полным эффектом ускорения и оптической иллюзией удаляющегося земного шара – три минуты тридцать секунд. Высадка на планете Марс – две минуты. Двадцать тысяч лье под водой – шесть минут пятнадцать секунд среди морских чудовищ, в которых даже очень близорукий глаз за десять метров распознает муляжи. И наконец культурно-патриотический гвоздь программы: ожившие президенты Соединенных Штатов – узкие мысли на широком экране и куклы-автоматы в натуральную величину. Среди прочих восковой Линкольн произносит длинную нравоучительную речь, однако не уточняется, что он был убит, дабы не травмировать юную публику. В заключение пятьдесят американских президентов на фоне национального флага призывают не уронить честь прекрасной страны, которая изобрела свободу.
С самого утра Жорж полна яда. Все ей не нравится, а особенно – восторги Гавейна. Он ходит, вытаращив глаза и раскрыв рот, как все мальчишки со всех концов света – на рожицах одинаковое восхищение, они даже забывают набивать рты поп-корном и роняют на свои курточки капли мороженого самых ядовитых расцветок. Попав в этот конвейер, выйти уже невозможно. Посетителей, упакованных пачками по сотне, направленных в нужное русло, напичканных эмоциями по незыблемой, рассчитанной по минутам программе, вежливо, но твердо подталкивают в коридоры с односторонним движением, откуда ни свернуть, ни улизнуть, и, повинуясь вездесущему голосу Старшего Брата, чьи советы надо расценивать как приказы, следуют в зоны отдыха для ходоков средних возможностей, «rest-rooms» для мочевых пузырей среднего объема и «candy-stores», расположенные так, что их за версту видит даже самый косоглазый ребенок, где родитель оказывается припертым к стенке своим неумолимым отпрыском, который, указывая липким пальчиком на других отпрысков, уже удовлетворенных, вымазанных до ушей шоколадом и закапанных искусственным фруктовым сиропом, требует доступа в тот же приторный рай.
Нет никакой возможности избежать ни Дома с Привидениями, ни Пиратов Карибского моря. Поразительные по правдоподобию картины: разграбленные города, где на каждом шагу пьяные куклы-автоматы грозят вам духовыми ружьями и распевают непристойные, песни, из которых тщательно вымараны все непристойности; ломящиеся от сокровищ пещеры, со скал свисают выброшенные морем утопленники с бескровными лицами, белеют скелеты, на которых еще болтаются клочья тельняшек, пластиковые аллигаторы щелкают автоматическими челюстями вслед вагонеткам с туристами… Удручающе совершенная техника на службе самых примитивных эмоций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23