Но больных было много, и он освободился только после обеда. Не начинать же такой разговор при пациентах… Сэкигути пришлось запастись терпением.
После обеденного перерыва, дождавшись, когда Наоэ, по своему обыкновению не спеша, пошел в комнату медсестер, Сэкигути наконец излила душу, закончив свой монолог патетической фразой:
– Что будем делать?
– Действительно, что будем делать? – повторил ее вопрос Наоэ.
– Разве можно оставить безнаказанным подобное безобразие?
– А разве нельзя? – Наоэ демонстративно зевнул и потянулся за температурными листами.
– Сэнсэй!
– В чем дело?
– Выслушайте меня внимательно.
– Уже выслушал.
– Она же привела в свою палату мужчину. Ночью! Чем они там занимались?! Вы представляете, что бы произошло, если б об этом узнали больные?!
– Так не узнали же, – усмехнулся Наоэ.
– Но… – Старшая сестра с немым возмущением взглянула на него. – В конце концов, дело даже не в том. Неизвестно, что она еще вытворит, если мы не накажем ее на этот раз.
– Предоставляю вам право сделать ей внушение.
– Ну уж нет. Сказать ей должны вы, именно вы, сэнсэй. И потом, я хочу знать ваше мнение, мнение лечащего врача: достаточно отругать ее или нужны более строгие меры?
– На этот счет у меня нет мнения.
– Как это «нет мнения»? – опешила Сэкигути.
– Нет – значит, нет. – И Наоэ уткнулся в бумаги.
– Иначе говоря, вы считаете, что вовсе ничего не следует делать?
– Да.
Сверкнули глазки, окруженные сеточкой мелких морщин. Старшая сестра выпустила коготки:
– Что ж, если вы занимаете такую… своеобразную позицию, я вынуждена обратиться к главному врачу.
Наоэ промолчал.
– Доктор Кобаси, дежуривший вчера, крайне возмущен… Вы позволите мне самой поговорить с главным врачом?
– Ради бога.
Старшая сестра была сражена безразличием Наоэ. Она даже утратила дар речи.
– Что ж, – наконец выдавила она. – Вообще-то… Принципы нашей больницы не позволяют…
– Вам что, делать нечего? – оборвал ее Наоэ.
– Что?! Мне… мне нечего делать?!
На пронзительный крик Сэкигути, бросив дела, сбежались медсестры. Тонкая шея старшей сестры побагровела.
– За поведение этой бесстыдницы ответственность будете нести вы! – Сэкигути ткнула в Наоэ пальцем.
Наоэ молчал.
– Как вы восхваляли ее: «отличная актриса», «милая девочка»… Вот вам и «милая», вот вам и «чистая»!
– Это лишь подтверждает то, что она хорошая актриса. Играть – ее профессия. Она должна владеть этим искусством виртуозно. Иначе бы не выступала на сцене.
Старшая сестра глядела на Наоэ, не понимая, куда он клонит.
– Она испорчена – но именно поэтому ей отлично удается играть наивность. А вообще, ничего страшного не случилось. Ну, кого она потревожила?
– Вы что говорите, сэнсэй? Только четыре дня назад вы сами оперировали ее. Неужели вас как врача не волнует ее поведение?
– Не волнует. Потому что одно к другому не имеет никакого отношения. – Наоэ расхохотался. – И потом, люди стараются не делать себе больно. Если это поднимает ей настроение – пусть.
Старшая сестра с ужасом посмотрела на него.
– Ну ладно, – примирительно заключил Наоэ, – не принимайте это близко к сердцу. – И повернулся к Норико, тревожно прислушивавшейся к разговору: – Начнем обход.
Осмотр Наоэ начинал обычно с третьего этажа – с двух самых больших и дешевых палат. В них лежало по шесть человек.
Стенные шкафы завалены одеждой, посудой, рядом с кроватями – коврики, матрасы, на которых ночью отдыхают родственники больных и сиделки. Стены, когда-то кремовые, давно не крашены и местами совсем облупились. В прошлом году в клинике был ремонт, но до этого этажа дело так и не дошло. У мужчин стены пестреют афишами, фотографиями актрис, в углу стоит гитара. В сравнении с этими палатами «люкс» Дзюнко Ханадзё кажется просто королевскими апартаментами. Зато в дешевых палатах нет места тоске; все относятся друг к другу как родные, есть с кем отвести душу.
У окна лежал Кокити Уэно. После переливаний крови он пошел на поправку и мог уже сидеть на кровати, сам принимать пищу. Ходить, правда, пока не мог: ноги не слушались.
Наоэ вошел в палату как раз в тот момент, когда Уэно делали переливание. Капля за каплей вливалась кровь во вздувшуюся вену. Прежде бледная, высохшая как пергамент кожа стала живой и эластичной, даже щеки порозовели.
Жена старика, Тиё, – щуплая, но еще довольно проворная – с самого первого дня не отходила от мужа.
Когда Наоэ закончил осмотр и направился к выходу, старушка засеменила за ним.
– Доктор, можно вас побеспокоить?
Наоэ удивленно остановился. Тиё, которая, как утверждали сестры, всегда только кивала головой, вдруг заговорила.
– Что, бабушка?
– Я… я хотела спросить… – нерешительно проговорила она, глядя в пол.
– Закончу обход – тогда поговорим, ладно? Минут через двадцать подойдите к комнате медсестер.
Старушка благодарно кивнула.
Наоэ быстро обошел палаты на третьем, четвертом и пятом этажах. Остался шестой, где лежала одна Ханадзё. Она сидела на кровати в розовом пеньюаре и расчесывала волосы.
– Будете осматривать? – Дзюнко положила щетку на тумбочку и, не дожидаясь, пока ей скажут, легла на кровать. Она уже хорошо усвоила, что от нее требуется.
Все было кончено быстро, Дзюнко и охнуть не успела.
Норико подала полотенце. Наоэ, тщательно протирая каждый палец, спросил:
– Болезненные ощущения есть?
– Да-а, немного…
– Это результат вчерашнего.
– Вы о чем? – Дзюнко округлила и без того большие глаза. Вид у нее был самый простодушный.
– Вы не понимаете?
– Нет. – Дзюнко удивленно покачала головой. – А в чем дело?
– Ну, как мне вас наказать?
– Не пугайте, доктор. – Дзюнко шутливо хлопнула Наоэ по руке. – Вы-ыдумщик!
– Обманываю не я, а вы.
– Я?!
– Имейте в виду, если нитки порвутся и сосуды откроются, операцию придется повторить.
– Зачем?
– Придется все чистить.
– Ни за что!
– Тогда не позволяйте себе вольностей.
– Фи, доктор! Проти-ивный, – томным голоском пропела Дзюнко.
Наоэ бросил Норико полотенце и вышел в коридор. Тиё уже ждала их, притулившись на диванчике в комнате медсестер.
– Что случилось? – Наоэ вытащил из кармана стетоскоп, отдал его Норико и тоже сел на диван, рядом со старушкой.
– Не знаю… Уж стоит ли вас беспокоить по таким пустякам…
– Да что такое? Говорите толком.
– Недавно я получила вот это… из больницы. – Она вытащила из-за пояса несколько листочков бумаги. – Здесь написано, что я должна платить за что-то…
Наоэ просмотрел листочки.
– Это счета.
– Какие счета?
– Видите ли, в чем дело. Плата за лечение во всех больницах разная. Обычно сумма страхования на случай болезни покрывает счета. Но в нашей клинике, за исключением двух общих палат на третьем этаже, за другие надо немного доплачивать. Первую неделю ваш муж лежал в палате на двоих, а за нее надо платить дополнительно примерно по тысяче иен в день. Страховка страховкой, а приходится приплачивать.
– Вот оно что…
– Сейчас он лежит в палате, за которую доплачивать не надо. А что, у вас с деньгами трудно?
Старушка потупилась:
– Так ведь я, как старик заболел, все время при нем…
Наоэ вытащил из кармана сигарету. Норико, просматривавшая медицинские карты, подала пепельницу.
– Что ж, если не можете заплатить сейчас, потом заплатите.
– Но…
– У вас действительно совсем нет денег? – немного подумав, спросил Наоэ.
Старуха горестно кивнула.
– Ну и ладно. Нет – и не надо. Старушка удивленно посмотрела на него.
– Нет денег – и все тут. Ничего не поделаешь. Будут требовать – так и отвечайте. Это самый сильный аргумент.
Старушка совсем растерялась.
– Вы раньше где-нибудь работали?
– Да, время от времени…
– Где?
– В ресторанчике, посуду мыла.
– И сколько вам платили?
– Я работала десять дней в месяц и получала двенадцать тысяч иен. Вот поправится старик, снова устроюсь куда-нибудь. Может, тогда как-то наладится с деньгами…
– Да вам уж не надо работать.
– Ну а как же?..
– Вы ведь получаете пособие, так? И за больницу платит государство. Так что ради двенадцати тысяч работать не стоит.
– Почему?
– Сейчас вам выплачивают пособие и дают деньги на лечение. Тысяч двадцать-тридцать наберется?
– Около двадцати пяти.
– Ну вот. Это как раз минимум, установленный государством; такую сумму обязаны выплачивать нетрудоспособным – тем, кто лишен каких бы то ни было доходов. А если узнают, что вы иногда подрабатываете, из пособия будут изымать ровно столько, сколько вы заработали. Так что нечего работать, будьте лучше рядом с дедом. И вам легче, и ему лучше.
– А как же счет?
– Выбросьте и забудьте.
– Главный врач будет ругаться.
– Состояние вашего мужа неудовлетворительное, выписать его он не имеет права. И потом, никто не может требовать денег с тех, у кого их просто нет.
Старушка снова кивнула, но было видно, что она решительно ничего не понимает.
– В наше время хуже всего – иметь мало денег, продолжал Наоэ. – Или уж иметь много, или совсем ничего. Да, лучше совсем ничего не иметь. На нет и суда нет – и нечего волноваться, как заплатить за больницу, сколько стоит лечение…
Тиё почтительно слушала.
– В Японии лучше быть или очень богатым, или совсем нищим…
– А… а дед мой поправится? Наоэ затянулся, выпустил дым. – Нет, не поправится.
– Значит, помрет? – Старушка потерянно подняла на Наоэ глаза.
– Разве вам не говорили, что он неизлечимо болен?
– Говорить-то говорили… Стало быть, и больница ему не поможет?
– Понимаете, у него болезнь крови. Пока делают переливания – всё более или менее хорошо, но постепенно он все равно будет слабеть и слабеть. Тут медицина бессильна. Переливание стоит дорого, каждый раз – несколько тысяч иен. Так что, повторяю: ему лучше всего оставаться в больнице, за счет пособия. Положитесь на нас и ни о чем не думайте. А мужу о нашем разговоре ни слова.
– Хорошо-хорошо… – Старушка снова послушно закивала.
– Безнадежных больных много. У нас есть больной раком желудка: он не доживет и до конца года… Рано или поздно – все там будем. Только кто-то знает свой срок, а кто-то нет, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Наоэ.
Тиё потянула носом, вытерла его пальцем.
– Спасибо, доктор. – Со слезами на глазах она поклонилась и вышла из комнаты.
Наоэ проводил взглядом ее маленькую сгорбленную фигурку и повернулся к Норико.
– Разве Кобаси не говорил ей, что старик обречен?
– Да нет, кажется, прямо не говорил.
– Напрасно. Диагноз следовало сообщить жене больного.
– Наверное, просто не решился. Два таких несчастных старика…
– Ну и что? Болезнь есть болезнь.
– У них и детей-то нет, так вдвоем и состарились. Смотришь порой, как она хлопочет подле него, так жалко становится, что хоть плачь.
– Нелегко ей…
– А каждую ночь она к старику под бок… Лежат рядышком – маленькие, худенькие, прямо дети.
– А другие не возражают?
– А что возражать? Ну, посмотрит кто искоса, да без зла. У них в палате все друг о друге заботятся.
– Вообще она молодец, хорошо держится. Норико вздохнула.
– Неужели у них действительно совсем нет родственников? Никто ведь ни разу не навестил старика.
– И хорошо, что нет. С пособием проще. А теперь и вовсе: никого нет, ничего нет – и проблем никаких.
– А им-то каково? – усомнилась Норико.
– Да ты подумай: если бы старику пришлось высчитывать, какую сумму покроет пособие да сколько платить наличными, он бы извелся весь.
– И то верно… Ей будет тяжко, когда дед умрет.
– Что тут сделаешь?
– Такие дружные… Язык не поворачивается сказать.
– Родственников обязательно надо предупреждать.
– Да ведь как страшно знать заранее!
– Зато смерть не будет неожиданной.
– Все равно, смерть – это ужасно. Правда, Томоко?
Томоко Каваай сидела рядом с Норико и крутила из марли тампоны.
– Если уж умирать, – вздохнула она, – то вместе с любимым человеком.
– Двойное самоубийство?
– Ну это, конечно, романтика. Но пережить смерть близкого человека, наверное, очень страшно.
Томоко отложила марлю и подняла глаза. Ей было всего двадцать, круглое личико светилось юностью.
– Вот эти старик со старухой – они как один человек… Это же прекрасно – жить одним дыханием, как они!
– Умирать все равно поодиночке, – отозвалась Норико. – Кто-то умрет первым.
– Как жутко думать об этом! – Томоко вздрогнула. Наоэ в разговор не вступал. Потом неожиданно встал и, засунув руки в карманы халата, вышел в коридор.
Десятого декабря, через четыре дня после ночного приключения, Дзюнко Ханадзё выписалась из «Ориентал».
Сэкигути уверяла всех, что Ханадзё вынуждена была покинуть клинику после неприятной беседы с главврачом, которому она сама доложила о случившемся. Никто, однако, не верил ни единому ее слову.
Старшая сестра действительно не преминула донести, но Югаро, как и следовало ожидать, пропустил это мимо ушей. День выписки – десятое декабря – был назначен заранее.
– Вряд ли скупердяй выгонит богатую пациентку. Да еще за такой пустяк. Подумаешь, привела дружка! – судачили медсестры.
Тем не менее после разговора со старшей сестрой главный врач вызвал к себе Наоэ.
– Это правда? То, что рассказывает старшая сестра?
– Не знаю, – пожал плечами Наоэ, – меня в ту ночь не было. Но дежурный врач уверяет, что правда.
– Ну и девчонка!.. Вот это темперамент!.. И кто же к ней приходил? Кэндзи Танимото? Певец?
– Говорят, он.
– Наверное, она давно с ним крутит.
– Не знаю.
– Да… – Ютаро ухмыльнулся. – Старшая сестра из себя выходит. Выгнать ее, говорит, надо из клиники, чтобы другим неповадно было. Думаю, не стоит так строго, а?
– Во всяком случае, эта история никак не сказалась на ее самочувствии.
– А-а… Ну и ладно. – С самого начала у Ютаро не было желания поднимать шум. – Значит, так: скажем, что я отругал ее.
– Понятно.
– А фигурка у нее, наверное, хороша?.. – Главврач неожиданно переменил тему разговора и выжидающе посмотрел на Наоэ. – Кожа белая…
– Скорее бледная.
– Да?.. – Ютаро мечтательно поглядел на потолок. – Бледная и гладкая…
– Нет, кожа у нее неважная.
– Может, от усталости? Работает много.
– Не думаю. Скорее всего, от наркотиков.
– Да ну?! Почему вы так решили?
– Следы на руках, и кожа сухая.
– Вот как… – протянул Ютаро. – Но зачем? Зачем это нужно ей?
– Думаю, больше из баловства.
– Говорят, это очень приятно?
– Не знаю. Наверное, – сухо ответил Наоэ. Ютаро понизил голос.
– Я слышал, это хорошее средство для мужчин…
– Да. При физическом переутомлении действует возбуждающе.
Ютаро был озабочен своими неудачами с Маюми. На ухаживание сил еще хватало, но как доходило до главного…
– И все-таки не пойму. – Он покрутил головой. – Ну зачем этой прелестной наивной девочке наркотики?
– Наивной она кажется только со сцены.
– Надо же… А посмотришь по телевизору – ведь совсем другой человек!
– Это всегда так: снаружи – одно, внутри – другое.
Ютаро сконфуженно заморгал, испугавшись, что Наоэ намекает на его связь с Маюми. Но Наоэ задумчиво вертел в руках чайную чашку.
– А вы ничего не сказали ей?
– Нет, я же не поймал ее на этом. А без доказательств…
– И мне попробовать, что ли? – Ютаро вздохнул.
– Не советую. Конечно, если собрались умирать, тогда дело другое.
– Да нет, умирать мне пока что-то не хочется, – засмеялся Ютаро.
Лицо Наоэ оставалось непроницаемым.
В день выписки Наоэ зашел к Дзюнко. В палате уже сидел президент телекомпании, импресарио и шофер.
– Будьте любезны, пройдите в соседнюю комнату, – попросила Норико.
Всё было почти в норме, и осмотр закончился быстро.
Едва успев привести себя в порядок, Дзюнко спросила:
– Когда мне прийти показаться?
– На следующей неделе. А потом – в последних числах каждого месяца.
– Если можно, то мне удобнее вечерами…
– Можно, но только в мои дежурства.
– А сейчас известно, когда вы будете дежурить вечером?
Норико, не скрывая недовольства, обернулась к Наоэ.
– Это же не положено!
– Что «не положено»? – не понял тот.
– Амбулаторные больные должны приходить на консультацию днем.
– Как исключение разрешим вечером, – сказал Наоэ. Бросив полотенце на поднос Норико, он направился к выходу.
– Постойте! Сэнсэй! – окликнула его Дзюнко. Наоэ обернулся.
– Сэнсэй, а можно мне иногда, ну, скажем, раз в месяц, ложиться к вам в клинику? Так хочется отдохнуть иногда…
– Пожалуйста.
– И вы дадите мне справку?
– Дам.
– Даже если я не буду больна?
– Я ведь уже сказал.
– Вот спасибо! – радостно заулыбалась Дзюнко. – Скажите, сэнсэй, а что вы любите больше всего? Ну, скажем, из еды, напитков?
– Что? Да пожалуй, особенно ничего…
– Давайте как-нибудь сходим в ресторан. Я угощаю. Я знаю, вы очень заняты, да ведь и я тоже… Но я очень хотела бы отблагодарить вас.
– Это совсем не обязательно.
– Что вы, что вы… Я так вам обязана!
– Ваш импресарио уже вручил мне что-то.
– Нет-нет, это от фирмы, я тут ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
После обеденного перерыва, дождавшись, когда Наоэ, по своему обыкновению не спеша, пошел в комнату медсестер, Сэкигути наконец излила душу, закончив свой монолог патетической фразой:
– Что будем делать?
– Действительно, что будем делать? – повторил ее вопрос Наоэ.
– Разве можно оставить безнаказанным подобное безобразие?
– А разве нельзя? – Наоэ демонстративно зевнул и потянулся за температурными листами.
– Сэнсэй!
– В чем дело?
– Выслушайте меня внимательно.
– Уже выслушал.
– Она же привела в свою палату мужчину. Ночью! Чем они там занимались?! Вы представляете, что бы произошло, если б об этом узнали больные?!
– Так не узнали же, – усмехнулся Наоэ.
– Но… – Старшая сестра с немым возмущением взглянула на него. – В конце концов, дело даже не в том. Неизвестно, что она еще вытворит, если мы не накажем ее на этот раз.
– Предоставляю вам право сделать ей внушение.
– Ну уж нет. Сказать ей должны вы, именно вы, сэнсэй. И потом, я хочу знать ваше мнение, мнение лечащего врача: достаточно отругать ее или нужны более строгие меры?
– На этот счет у меня нет мнения.
– Как это «нет мнения»? – опешила Сэкигути.
– Нет – значит, нет. – И Наоэ уткнулся в бумаги.
– Иначе говоря, вы считаете, что вовсе ничего не следует делать?
– Да.
Сверкнули глазки, окруженные сеточкой мелких морщин. Старшая сестра выпустила коготки:
– Что ж, если вы занимаете такую… своеобразную позицию, я вынуждена обратиться к главному врачу.
Наоэ промолчал.
– Доктор Кобаси, дежуривший вчера, крайне возмущен… Вы позволите мне самой поговорить с главным врачом?
– Ради бога.
Старшая сестра была сражена безразличием Наоэ. Она даже утратила дар речи.
– Что ж, – наконец выдавила она. – Вообще-то… Принципы нашей больницы не позволяют…
– Вам что, делать нечего? – оборвал ее Наоэ.
– Что?! Мне… мне нечего делать?!
На пронзительный крик Сэкигути, бросив дела, сбежались медсестры. Тонкая шея старшей сестры побагровела.
– За поведение этой бесстыдницы ответственность будете нести вы! – Сэкигути ткнула в Наоэ пальцем.
Наоэ молчал.
– Как вы восхваляли ее: «отличная актриса», «милая девочка»… Вот вам и «милая», вот вам и «чистая»!
– Это лишь подтверждает то, что она хорошая актриса. Играть – ее профессия. Она должна владеть этим искусством виртуозно. Иначе бы не выступала на сцене.
Старшая сестра глядела на Наоэ, не понимая, куда он клонит.
– Она испорчена – но именно поэтому ей отлично удается играть наивность. А вообще, ничего страшного не случилось. Ну, кого она потревожила?
– Вы что говорите, сэнсэй? Только четыре дня назад вы сами оперировали ее. Неужели вас как врача не волнует ее поведение?
– Не волнует. Потому что одно к другому не имеет никакого отношения. – Наоэ расхохотался. – И потом, люди стараются не делать себе больно. Если это поднимает ей настроение – пусть.
Старшая сестра с ужасом посмотрела на него.
– Ну ладно, – примирительно заключил Наоэ, – не принимайте это близко к сердцу. – И повернулся к Норико, тревожно прислушивавшейся к разговору: – Начнем обход.
Осмотр Наоэ начинал обычно с третьего этажа – с двух самых больших и дешевых палат. В них лежало по шесть человек.
Стенные шкафы завалены одеждой, посудой, рядом с кроватями – коврики, матрасы, на которых ночью отдыхают родственники больных и сиделки. Стены, когда-то кремовые, давно не крашены и местами совсем облупились. В прошлом году в клинике был ремонт, но до этого этажа дело так и не дошло. У мужчин стены пестреют афишами, фотографиями актрис, в углу стоит гитара. В сравнении с этими палатами «люкс» Дзюнко Ханадзё кажется просто королевскими апартаментами. Зато в дешевых палатах нет места тоске; все относятся друг к другу как родные, есть с кем отвести душу.
У окна лежал Кокити Уэно. После переливаний крови он пошел на поправку и мог уже сидеть на кровати, сам принимать пищу. Ходить, правда, пока не мог: ноги не слушались.
Наоэ вошел в палату как раз в тот момент, когда Уэно делали переливание. Капля за каплей вливалась кровь во вздувшуюся вену. Прежде бледная, высохшая как пергамент кожа стала живой и эластичной, даже щеки порозовели.
Жена старика, Тиё, – щуплая, но еще довольно проворная – с самого первого дня не отходила от мужа.
Когда Наоэ закончил осмотр и направился к выходу, старушка засеменила за ним.
– Доктор, можно вас побеспокоить?
Наоэ удивленно остановился. Тиё, которая, как утверждали сестры, всегда только кивала головой, вдруг заговорила.
– Что, бабушка?
– Я… я хотела спросить… – нерешительно проговорила она, глядя в пол.
– Закончу обход – тогда поговорим, ладно? Минут через двадцать подойдите к комнате медсестер.
Старушка благодарно кивнула.
Наоэ быстро обошел палаты на третьем, четвертом и пятом этажах. Остался шестой, где лежала одна Ханадзё. Она сидела на кровати в розовом пеньюаре и расчесывала волосы.
– Будете осматривать? – Дзюнко положила щетку на тумбочку и, не дожидаясь, пока ей скажут, легла на кровать. Она уже хорошо усвоила, что от нее требуется.
Все было кончено быстро, Дзюнко и охнуть не успела.
Норико подала полотенце. Наоэ, тщательно протирая каждый палец, спросил:
– Болезненные ощущения есть?
– Да-а, немного…
– Это результат вчерашнего.
– Вы о чем? – Дзюнко округлила и без того большие глаза. Вид у нее был самый простодушный.
– Вы не понимаете?
– Нет. – Дзюнко удивленно покачала головой. – А в чем дело?
– Ну, как мне вас наказать?
– Не пугайте, доктор. – Дзюнко шутливо хлопнула Наоэ по руке. – Вы-ыдумщик!
– Обманываю не я, а вы.
– Я?!
– Имейте в виду, если нитки порвутся и сосуды откроются, операцию придется повторить.
– Зачем?
– Придется все чистить.
– Ни за что!
– Тогда не позволяйте себе вольностей.
– Фи, доктор! Проти-ивный, – томным голоском пропела Дзюнко.
Наоэ бросил Норико полотенце и вышел в коридор. Тиё уже ждала их, притулившись на диванчике в комнате медсестер.
– Что случилось? – Наоэ вытащил из кармана стетоскоп, отдал его Норико и тоже сел на диван, рядом со старушкой.
– Не знаю… Уж стоит ли вас беспокоить по таким пустякам…
– Да что такое? Говорите толком.
– Недавно я получила вот это… из больницы. – Она вытащила из-за пояса несколько листочков бумаги. – Здесь написано, что я должна платить за что-то…
Наоэ просмотрел листочки.
– Это счета.
– Какие счета?
– Видите ли, в чем дело. Плата за лечение во всех больницах разная. Обычно сумма страхования на случай болезни покрывает счета. Но в нашей клинике, за исключением двух общих палат на третьем этаже, за другие надо немного доплачивать. Первую неделю ваш муж лежал в палате на двоих, а за нее надо платить дополнительно примерно по тысяче иен в день. Страховка страховкой, а приходится приплачивать.
– Вот оно что…
– Сейчас он лежит в палате, за которую доплачивать не надо. А что, у вас с деньгами трудно?
Старушка потупилась:
– Так ведь я, как старик заболел, все время при нем…
Наоэ вытащил из кармана сигарету. Норико, просматривавшая медицинские карты, подала пепельницу.
– Что ж, если не можете заплатить сейчас, потом заплатите.
– Но…
– У вас действительно совсем нет денег? – немного подумав, спросил Наоэ.
Старуха горестно кивнула.
– Ну и ладно. Нет – и не надо. Старушка удивленно посмотрела на него.
– Нет денег – и все тут. Ничего не поделаешь. Будут требовать – так и отвечайте. Это самый сильный аргумент.
Старушка совсем растерялась.
– Вы раньше где-нибудь работали?
– Да, время от времени…
– Где?
– В ресторанчике, посуду мыла.
– И сколько вам платили?
– Я работала десять дней в месяц и получала двенадцать тысяч иен. Вот поправится старик, снова устроюсь куда-нибудь. Может, тогда как-то наладится с деньгами…
– Да вам уж не надо работать.
– Ну а как же?..
– Вы ведь получаете пособие, так? И за больницу платит государство. Так что ради двенадцати тысяч работать не стоит.
– Почему?
– Сейчас вам выплачивают пособие и дают деньги на лечение. Тысяч двадцать-тридцать наберется?
– Около двадцати пяти.
– Ну вот. Это как раз минимум, установленный государством; такую сумму обязаны выплачивать нетрудоспособным – тем, кто лишен каких бы то ни было доходов. А если узнают, что вы иногда подрабатываете, из пособия будут изымать ровно столько, сколько вы заработали. Так что нечего работать, будьте лучше рядом с дедом. И вам легче, и ему лучше.
– А как же счет?
– Выбросьте и забудьте.
– Главный врач будет ругаться.
– Состояние вашего мужа неудовлетворительное, выписать его он не имеет права. И потом, никто не может требовать денег с тех, у кого их просто нет.
Старушка снова кивнула, но было видно, что она решительно ничего не понимает.
– В наше время хуже всего – иметь мало денег, продолжал Наоэ. – Или уж иметь много, или совсем ничего. Да, лучше совсем ничего не иметь. На нет и суда нет – и нечего волноваться, как заплатить за больницу, сколько стоит лечение…
Тиё почтительно слушала.
– В Японии лучше быть или очень богатым, или совсем нищим…
– А… а дед мой поправится? Наоэ затянулся, выпустил дым. – Нет, не поправится.
– Значит, помрет? – Старушка потерянно подняла на Наоэ глаза.
– Разве вам не говорили, что он неизлечимо болен?
– Говорить-то говорили… Стало быть, и больница ему не поможет?
– Понимаете, у него болезнь крови. Пока делают переливания – всё более или менее хорошо, но постепенно он все равно будет слабеть и слабеть. Тут медицина бессильна. Переливание стоит дорого, каждый раз – несколько тысяч иен. Так что, повторяю: ему лучше всего оставаться в больнице, за счет пособия. Положитесь на нас и ни о чем не думайте. А мужу о нашем разговоре ни слова.
– Хорошо-хорошо… – Старушка снова послушно закивала.
– Безнадежных больных много. У нас есть больной раком желудка: он не доживет и до конца года… Рано или поздно – все там будем. Только кто-то знает свой срок, а кто-то нет, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Наоэ.
Тиё потянула носом, вытерла его пальцем.
– Спасибо, доктор. – Со слезами на глазах она поклонилась и вышла из комнаты.
Наоэ проводил взглядом ее маленькую сгорбленную фигурку и повернулся к Норико.
– Разве Кобаси не говорил ей, что старик обречен?
– Да нет, кажется, прямо не говорил.
– Напрасно. Диагноз следовало сообщить жене больного.
– Наверное, просто не решился. Два таких несчастных старика…
– Ну и что? Болезнь есть болезнь.
– У них и детей-то нет, так вдвоем и состарились. Смотришь порой, как она хлопочет подле него, так жалко становится, что хоть плачь.
– Нелегко ей…
– А каждую ночь она к старику под бок… Лежат рядышком – маленькие, худенькие, прямо дети.
– А другие не возражают?
– А что возражать? Ну, посмотрит кто искоса, да без зла. У них в палате все друг о друге заботятся.
– Вообще она молодец, хорошо держится. Норико вздохнула.
– Неужели у них действительно совсем нет родственников? Никто ведь ни разу не навестил старика.
– И хорошо, что нет. С пособием проще. А теперь и вовсе: никого нет, ничего нет – и проблем никаких.
– А им-то каково? – усомнилась Норико.
– Да ты подумай: если бы старику пришлось высчитывать, какую сумму покроет пособие да сколько платить наличными, он бы извелся весь.
– И то верно… Ей будет тяжко, когда дед умрет.
– Что тут сделаешь?
– Такие дружные… Язык не поворачивается сказать.
– Родственников обязательно надо предупреждать.
– Да ведь как страшно знать заранее!
– Зато смерть не будет неожиданной.
– Все равно, смерть – это ужасно. Правда, Томоко?
Томоко Каваай сидела рядом с Норико и крутила из марли тампоны.
– Если уж умирать, – вздохнула она, – то вместе с любимым человеком.
– Двойное самоубийство?
– Ну это, конечно, романтика. Но пережить смерть близкого человека, наверное, очень страшно.
Томоко отложила марлю и подняла глаза. Ей было всего двадцать, круглое личико светилось юностью.
– Вот эти старик со старухой – они как один человек… Это же прекрасно – жить одним дыханием, как они!
– Умирать все равно поодиночке, – отозвалась Норико. – Кто-то умрет первым.
– Как жутко думать об этом! – Томоко вздрогнула. Наоэ в разговор не вступал. Потом неожиданно встал и, засунув руки в карманы халата, вышел в коридор.
Десятого декабря, через четыре дня после ночного приключения, Дзюнко Ханадзё выписалась из «Ориентал».
Сэкигути уверяла всех, что Ханадзё вынуждена была покинуть клинику после неприятной беседы с главврачом, которому она сама доложила о случившемся. Никто, однако, не верил ни единому ее слову.
Старшая сестра действительно не преминула донести, но Югаро, как и следовало ожидать, пропустил это мимо ушей. День выписки – десятое декабря – был назначен заранее.
– Вряд ли скупердяй выгонит богатую пациентку. Да еще за такой пустяк. Подумаешь, привела дружка! – судачили медсестры.
Тем не менее после разговора со старшей сестрой главный врач вызвал к себе Наоэ.
– Это правда? То, что рассказывает старшая сестра?
– Не знаю, – пожал плечами Наоэ, – меня в ту ночь не было. Но дежурный врач уверяет, что правда.
– Ну и девчонка!.. Вот это темперамент!.. И кто же к ней приходил? Кэндзи Танимото? Певец?
– Говорят, он.
– Наверное, она давно с ним крутит.
– Не знаю.
– Да… – Ютаро ухмыльнулся. – Старшая сестра из себя выходит. Выгнать ее, говорит, надо из клиники, чтобы другим неповадно было. Думаю, не стоит так строго, а?
– Во всяком случае, эта история никак не сказалась на ее самочувствии.
– А-а… Ну и ладно. – С самого начала у Ютаро не было желания поднимать шум. – Значит, так: скажем, что я отругал ее.
– Понятно.
– А фигурка у нее, наверное, хороша?.. – Главврач неожиданно переменил тему разговора и выжидающе посмотрел на Наоэ. – Кожа белая…
– Скорее бледная.
– Да?.. – Ютаро мечтательно поглядел на потолок. – Бледная и гладкая…
– Нет, кожа у нее неважная.
– Может, от усталости? Работает много.
– Не думаю. Скорее всего, от наркотиков.
– Да ну?! Почему вы так решили?
– Следы на руках, и кожа сухая.
– Вот как… – протянул Ютаро. – Но зачем? Зачем это нужно ей?
– Думаю, больше из баловства.
– Говорят, это очень приятно?
– Не знаю. Наверное, – сухо ответил Наоэ. Ютаро понизил голос.
– Я слышал, это хорошее средство для мужчин…
– Да. При физическом переутомлении действует возбуждающе.
Ютаро был озабочен своими неудачами с Маюми. На ухаживание сил еще хватало, но как доходило до главного…
– И все-таки не пойму. – Он покрутил головой. – Ну зачем этой прелестной наивной девочке наркотики?
– Наивной она кажется только со сцены.
– Надо же… А посмотришь по телевизору – ведь совсем другой человек!
– Это всегда так: снаружи – одно, внутри – другое.
Ютаро сконфуженно заморгал, испугавшись, что Наоэ намекает на его связь с Маюми. Но Наоэ задумчиво вертел в руках чайную чашку.
– А вы ничего не сказали ей?
– Нет, я же не поймал ее на этом. А без доказательств…
– И мне попробовать, что ли? – Ютаро вздохнул.
– Не советую. Конечно, если собрались умирать, тогда дело другое.
– Да нет, умирать мне пока что-то не хочется, – засмеялся Ютаро.
Лицо Наоэ оставалось непроницаемым.
В день выписки Наоэ зашел к Дзюнко. В палате уже сидел президент телекомпании, импресарио и шофер.
– Будьте любезны, пройдите в соседнюю комнату, – попросила Норико.
Всё было почти в норме, и осмотр закончился быстро.
Едва успев привести себя в порядок, Дзюнко спросила:
– Когда мне прийти показаться?
– На следующей неделе. А потом – в последних числах каждого месяца.
– Если можно, то мне удобнее вечерами…
– Можно, но только в мои дежурства.
– А сейчас известно, когда вы будете дежурить вечером?
Норико, не скрывая недовольства, обернулась к Наоэ.
– Это же не положено!
– Что «не положено»? – не понял тот.
– Амбулаторные больные должны приходить на консультацию днем.
– Как исключение разрешим вечером, – сказал Наоэ. Бросив полотенце на поднос Норико, он направился к выходу.
– Постойте! Сэнсэй! – окликнула его Дзюнко. Наоэ обернулся.
– Сэнсэй, а можно мне иногда, ну, скажем, раз в месяц, ложиться к вам в клинику? Так хочется отдохнуть иногда…
– Пожалуйста.
– И вы дадите мне справку?
– Дам.
– Даже если я не буду больна?
– Я ведь уже сказал.
– Вот спасибо! – радостно заулыбалась Дзюнко. – Скажите, сэнсэй, а что вы любите больше всего? Ну, скажем, из еды, напитков?
– Что? Да пожалуй, особенно ничего…
– Давайте как-нибудь сходим в ресторан. Я угощаю. Я знаю, вы очень заняты, да ведь и я тоже… Но я очень хотела бы отблагодарить вас.
– Это совсем не обязательно.
– Что вы, что вы… Я так вам обязана!
– Ваш импресарио уже вручил мне что-то.
– Нет-нет, это от фирмы, я тут ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31