Я ухожу! Знала бы, какой вы…
– Не уходи… – идя за ней следом, попросил Наоэ. Не обращая на него внимания, Маюми надела платье.
Наоэ вдруг опустился на колени, обхватил ее ноги.
– Прошу тебя.
«Какое-то безумие!» – подумала Маюми.
– Доктор, вы в своем рассудке? Или это лекарство так на вас подействовало? – Она оттолкнула его.
– Побудь со мной… еще… немного…
Глядя на уткнувшегося в ее колени Наоэ, Маюми поняла: ей открылось тайное лицо этого непонятного человека.
Глава XII
Наступил декабрь.
Как обычно в конце года, пациентов в больницах было мало. Все в предновогодних заботах, всем не до болезней. В такое время мало кто ходит по врачам.
В «Ориентал» тоже наступило затишье. Амбулаторные больные, правда, еще приходили, но палаты опустели – а ведь до Нового года еще две недели.
Выписались и пациенты из роскошных люксов. На всем этаже осталась одна Дзюнко Ханадзё.
Теперь, после операции, она по два раза на дню принимала процедуры: сидела в тазу с теплой водой. Процедура приятная, снимает боль – хотя зрелище, конечно, не слишком эстетичное. Но за время пребывания в клинике Дзюнко привыкла ко многому.
Не меньше Дзюнко Наоэ тревожил Ёсидзо Исикура. В последние дни старик снова стал жаловаться на боли и тяжесть в желудке.
– Знаете, доктор, просто есть не могу, – чуть не плакал он. Лицо его побледнело, щеки ввалились. – А вчера опять был жар. Простыл, что ли?
– По ночам выключают отопление, одевайтесь теплее, – ответил Наоэ, изучая температурный лист.
Всю последнюю неделю температура у Исикуры ежедневно подскакивала до 38°, а иногда и выше. Жаропонижающее почти не действовало, ртутный столбик снова начинал неумолимо ползти вверх. Это был верный признак близкого конца. Последняя стадия болезни. Лечение бесполезно…
– Может, новая язвочка появилась? – вздохнул Исикура.
– Не думаю, – хмуро сказал Наоэ.
– А к Новому году вы меня выпишете?
Наоэ передал Норико температурный лист и отвернулся к окну, за которым ярко светило утреннее зимнее солнце.
– Хочу встретить праздник дома, – дрожащим голосом закончил старик, и у Норико болезненно сжалось сердце.
– Поясница болит?
– Спасибо, получше стало. Только сил моих больше нет, доктор… Изболелся я.
– Вам вредно волноваться. Лежите, отдыхайте.
– Знаете, лезут в голову всякие мысли. – Исикура бросил взгляд на невестку. – Наверно, помру скоро…
– А вы думайте о рыбалке.
– Эх! – Старик охотно подхватил любимую тему. – Уже больше года не рыбачил! Вот поправлюсь – буду каждый день ходить. Наверстаю упущенное.
– Ну что ж, выздоравливайте… – Наоэ попрощался и вышел из палаты. Исикура молча смотрел ему вслед.
В тот же день Наоэ пригласил к себе старшего сына Исикуры с женой.
Когда они вошли, он сказал им самым будничным тоном:
– Вашему отцу осталось жить меньше месяца. Самое большее – до середины января.
– Как?! Всего?..
– Я думал, что он продержится еще немного, но сегодня понял, что заблуждался. Он слишком слаб. Это конец.
Муж с женой переглянулись.
– Вы уверены, доктор?
– Да. Скажите, а о той операции отец вам ничего не говорил?
– Говорил. Удивляется, почему нет улучшения, – кивнул головой Исикура-младший.
– Он ни о чем не догадывается?
– Да вот позавчера вдруг обмолвился: уж не рак ли?
– Надеюсь, вы ему ничего не сказали?
– Нет-нет, что вы! Ответили, как вы учили.
– Ну и хорошо. Ни в коем случае нельзя говорить ему правду. Язва желудка, только язва желудка. Понятно? Если сам заговорит про рак – посмейтесь и переведите разговор на другую тему.
– Но он, кажется, догадывается, что ему уже не поможешь.
«Как сын похож на отца, – вдруг заметил Наоэ. – Особенно глаза и нос…»
– Ничего, пусть думает что хочет. А вы, – голос Наоэ звучал твердо, – вы делайте так, как я говорю. Для вас это единственная возможность исполнить сыновний долг. – И Наоэ поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Кобаси находился в мрачном расположении духа. А причиной тому был Дзиро Тода, которого выписали из клиники в конце ноября.
Уходил он вполне здоровым. Шрам на лбу уже не гноился, боли и головокружение прекратились. Остались, правда, келоидные рубцы, и требовалась пластическая операция. Но Кобаси решил не спешить. Может быть, рассосутся сами. Когда Тода выписывался, Кобаси дал ему мазь, довольно дорогую, велел регулярно смазывать ею шрамы и через день приходить в больницу на осмотр.
Но неделя уже подходила к концу, а Тода и носа не казал. Кобаси забеспокоился всерьез, нашел в картотеке телефон Тоды, набрал номер. Незнакомый мужской голос ответил, что уже более полугода Тода тут не живет.
«Куда же он делся, черт его побери?..»
– У него же энцефалограмма плохая. Говорил ему: обязательно наведывайся в больницу, – расстроенно сказал как-то Кобаси Акико.
Та нахмурилась.
– Не нравился он мне с самого начала. Бездельник и пьяница. Ничего странного, что и дома-то нормального у него нет.
– Ну, полгода назад он все-таки жил здесь, так что не очень и наврал, – буркнул Кобаси.
Стоило Акико ополчиться на Тоду, как Кобаси немедленно вставал на защиту.
– Да он же прирожденный враль! Послушать его – такой несчастный! Умеет разжалобить. Не верю ни единому его слову!
– Он не виноват. Лгунами людей делает жизнь.
– Вы еще и покрывать его?! – разозлилась Акико. – Да он же надул вас!
– Почему надул? Просто занял немного денег.
– Вот-вот. Потому-то и не появляется. Он и не собирался их возвращать!
– Да нет, не может быть.
– Может. Еще как!
– Просто ему негде взять. Пока…
– Ну и остолоп же ты, – не выдержала Акико. – Ты что, в самом деле веришь ему?
– Во всяком случае, у меня нет оснований думать о нем так дурно.
– М-да… – Акико язвительно рассмеялась. – Действительно, какие уж тут основания?
Кобаси насупился. По правде говоря, его самого грызло сомнение. Но что бы там ни было, а выслушивать такое от медсестры…
– Я врач и не могу допустить, чтобы погибал человек.
– «Погибал» – это уж чересчур.
– Ну ладно, хватит! А деньги… Не очень-то и расстроюсь, если даже и не вернет.
– Ну и ну… за здорово живешь отвалить прохвосту пятьдесят тысяч иен?..
– Я дал ему денег по собственной воле, – все более раздражаясь, сказал Кобаси.
– Не дело это – заниматься благотворительностью. Тем более врачу.
– Нет, дело. Именно врачу! Это его дело – «творить благо». Только и среди нашего брата немало людишек вроде главврача, которые думают больше о собственной выгоде. Ну а что касается Тоды, то запомни: я не желаю думать о нем дурно.
– Ага! Ты опять о нем!
– Это потому, что ты городишь ерунду.
– А что я такого сказала? – взъелась Акико, но тут появилась разрумянившаяся после ванны Каору с мыльницей и полотенцем под мышкой, мокрые волосы распущены. Увидев Кобаси и Акико, она смутилась.
– Ну, как помылась? – нарушила неловкое молчание Акико.
– Спасибо, хорошо. Одна, не спеша… – Опустив голову, Каору прошла мимо Кобаси и повесила сушиться на крючок форменные белые чулки.
– Как там в палатах? Все тихо?
– Да. Только…
– Что «только»?
Каору украдкой взглянула на Кобаси, не решаясь начать говорить.
– Ну, говори же. – Акико нетерпеливо взглянула на нее.
– Да нет, я…
– Да говори же ты толком, не мямли!
– Я поднялась на шестой этаж, хотела проверить, везде ли выключен свет…
– Ну и что?
– И мне показалось… Что в шестьсот первой…
– Палата Ханадзё. Так что там такое?
– …Там, кажется, кто-то есть.
– Может, сиделка?
– Нет… – Каору стыдливо опустила глаза.
– А кто же?
Щеки Каору стали совсем пунцовыми.
– Мужчина?! – догадалась Акико.
Каору виновато опустила голову.
Акико вздохнула и посмотрела на Кобаси, который сидел, скрестив на груди руки и демонстративно глядя в сторону.
– Ты что-нибудь ей сказала? Каору покачала головой.
– Кто же это? – Акико задумалась. – Может, импресарио?
– Нет. Его она к вечеру отпускает домой. И потом, он занят организацией концерта. Сегодня днем посидел немного и ушел.
– Значит, кто-то чужой? – заинтересовался Кобаси. – Каору, ты не заметила, никто вечером не проходил через вестибюль?
– Я не видела. Я ведь не слежу за входом…
– Да, конечно… – согласилась Акико.
– В котором часу сегодня закрыли главный вход?
– В половине десятого.
– Значит, посетитель пришел раньше.
Акико выглянула в сумрак коридора. Шел одиннадцатый час, в палатах все спали.
– Оперировали ее, кажется, всего дня три назад? – спросил Кобаси.
– В том-то и дело… – ответила Акико с досадой. – Ну, что будем делать?
– Может быть, сходить, еще раз проверить? – предложил Кобаси.
– Еще раз идти к ней в палату? – Теперь уже Акико залилась румянцем. – Сэнсэй, – попросила она, – пойдемте вместе. Я боюсь… А если там и в самом деле мужчина?
– Ну и что? Приведешь его сюда.
– Ну пожалуйста! – Акико потянула Кобаси за рукав. Тот нехотя поднялся.
– А ты тогда оставайся тут, – велела Акико Каору. Нажимая кнопку шестого этажа, Кобаси усмехнулся.
– Уно, кажется, порядочно смутилась. Наверное, увидала их в неподходящий момент.
– Фу, сэнсэй, как не стыдно! – Акико негодующе хлопнула Кобаси по спине.
Лифт остановился. В коридоре царила глубокая тишина, тускло светила маленькая лампочка.
Кобаси и Акико шли пригнувшись, точно заговорщики, стараясь ступать неслышно. Кроме 601-й, все палаты на этаже пустовали. Акико стало даже жаль, что в таких прекрасных палатах – с душем, туалетом и холодильником – никого нет. Крадучись, они подошли к двери и остановились. За дверью находилось помещение для сиделки, дальше – холл, за ним – комната Дзюнко.
Дверь была плотно закрыта, но в занавешенное оконце, выходившее в коридор, пробивался свет. Дзюнко любила комфорт и, устраиваясь в больнице, велела привезти сюда торшер с красным абажуром, который поставила у изголовья.
Кобаси с Акико прильнули к двери. Прислушались. Никаких голосов из палаты не доносилось, только приглушенно играла музыка: стереопроигрыватель, стоящий рядом с кроватью Дзюнко. Может, вспугнули «пташек»? Вряд ли. Ведь они шли очень тихо. Кобаси представил себе их нелепое положение и невольно фыркнул: попадись они кому-нибудь на глаза – засмеют.
– Уйдем, – шепнул он Акико.
И в этот момент послышался чуть хрипловатый женский голос, без сомнения Дзюнко:
– Вот недоте-опа! – Она по своему обыкновению кокетливо тянула слова.
Кобаси и Акико переглянулись.
Хихиканье. Опять Дзюнко. Другого голоса пока не слышно. Потом послышались тихие шаги. Открывается дверь в холл.
«Лазутчики» многозначительно переглянулись.
Кобаси тронул Акико за локоть. Пригибаясь, они отошли от двери и только в конце коридора выпрямились во весь рост.
В лифте Акико вздохнула с облегчением.
– Значит, кто-то у нее все-таки есть…
– Приятель, кто ж еще.
– А где сиделка?
– Откуда я знаю. Может, спит в своей комнате.
– Нет, уж тут не уснешь… – Акико вздохнула. – Да… И это после операции. А еще во время осмотра вопит от боли.
– Ну как же, – процедил Кобаси. – Чтобы ее пожалели.
– Интересно, что ей будет за сегодняшнее?
– А что ей может быть?
Они умолкли: что, делать? Ворваться в палату и выгнать непрошеного гостя? Но тогда сразу станет ясно, что шпионили ночью под дверью, подслушивали. И потом – а вдруг там все-таки не мужчина? Верхний свет выключен, горит лишь торшер, и проигрыватель играет совсем тихо. Да и включи она громче, все равно никому бы не помешала. Дзюнко одна на всем этаже. Нет, это не повод, чтобы врываться в палату. А если это сиделка?
– Ничего, скоро узнаем, – проворчал Кобаси.
Его расчет был прост: гораздо разумнее будет поймать «преступника» в тот момент, когда он попытается улизнуть.
– Все равно он пойдет через главный вход. В крайнем случае, если останется на ночь, накроем голубчика утром, когда будете мерить больным температуру.
Кобаси с Акико вернулись в комнату медсестер. Каору сидела на диване, поджидая их.
– Ты была права, Каору, – сказала Акико.
– Вы его выгнали?
– Нет.
– Почему?
– Завтра утром поймаем с поличным. А ей предложим покинуть больницу, – ответил Кобаси.
– Кому? Дзюнко Ханадзё?! – Акико в замешательстве посмотрела на него. – Из-за такой ерунды?..
– Ерунды?! Приводить в палату мужчин – ерунда? Плевать мне, что она звезда эстрады, – я не стану потворствовать этому безобразию.
– Но у нас же нет доказательств.
– Будут. Достаточно того, что посторонний провел у нее ночь.
– Но доктор Наоэ…
– Он ее лечащий врач, а за то, что случается ночью, отвечает дежурный. И как дежурный врач я считаю ее поведение недопустимым.
– Не знаю, согласится ли с этим Наоэ.
– Он вообще ей слишком многое позволяет. Подумаешь, артистка. А может, у него самого на нее виды? Хотя вряд ли. Он же теперь ее знает как облупленную.
– Пошляк, – скривилась Акико.
– Эти мне служители муз… Терпеть не могу их племя, – негодующе заключил Кобаси, и тут в дверях возник человек. Незнакомец был высокого роста – головой почти доставал до притолоки – и по моде длинноволосый.
Первой его увидела Акико. От неожиданности она даже вскочила.
– Вы кто? – удивленно спросила она, невольно отметив, что незнакомец очень хорош собой.
– Я хотел бы выйти отсюда, но парадная дверь закрыта. – У мужчины оказался бархатный бас и четкая дикция.
– Выйти?.. – Акико беспомощно оглянулась на Кобаси; тот вместе с Каору стоял молча и оторопело смотрел на гостя.
– Вы кто? – наконец выговорил он.
– Кэндзи Танимото.
Девушки переглянулись: фамилия была им хорошо знакома.
– Кто-кто? – недоуменно переспросил Кобаси, и Акико тихонько шепнула:
– Самый популярный эстрадный певец. Кобаси оглядел незнакомца.
– А где вы были до сих пор?
– В палате.
– В какой?
– В шестьсот первой, у Дзюнко Ханадзё, – невозмутимо, без тени смущения пояснил тот.
Кобаси непроизвольно моргнул.
– А что вы там делали? – зло спросил он.
– Ничего особенного. Слушали музыку, разговаривали.
– Да? И все?
Танимото только ухмыльнулся. Лицо его приняло добродушное выражение.
– К сожалению, ничего больше добавить не могу.
– Вот как?
– В общем-то я не обязан отчитываться. – Танимото опять рассмеялся.
Акико с Каору смотрели на него как завороженные.
– Вам известно, что Ханадзё совсем недавно сделали операцию? Как вы полагаете, это хорошо – беспокоить больного человека?
– Она сама просила меня прийти.
– Вечером?
– Нет, просто сейчас я свободен.
– По-моему, совсем не трудно сообразить, что это просто неприлично – до поздней ночи торчать в палате у женщины.
– Прошу прощения. Я не знал, до которого часа можно находиться у больной. – Танимото смиренно склонил голову.
– Здесь больница, а не ночной бар. – Добродушие и смазливая внешность гостя все больше злили Кобаси. – Да кто вы такой! Не муж, не жених… Удивительное нахальство!
– Извините.
– Я обязан отметить это в журнале. Вы допоздна находились в палате больной. Не знаю, кто виновник – Ханадзё или вы, – но я непременно сообщу обо всем главврачу.
– А дальше?
– Возможно, придется попросить Ханадзё покинуть клинику.
– Простите, но я не о ней… Меня-то вы выпустите отсюда?
Не скрывая неприязни, Кобаси еще раз оглядел Танимото:
– Адрес? Цель визита? Танимото отвечал с готовностью.
Кобаси записал ответы в журнал, в графе «Происшествия».
– Да… Вас, я вижу, ничем не проймешь.
– Еще раз прошу меня извинить. – Танимото держался так, будто и не чувствовал язвительности Кобаси.
– Выпусти его. – Кобаси повернулся к Танимото спиной. – Даже разговаривать с ним противно. Ну и прощелыга! – буркнул он, когда за Танимото закрылась дверь.
– Настоящий мужчина! – все еще глядя на дверь, за которой исчезла фигура певца, мечтательно вздохнула Акико.
– Тебе нравятся такие идиоты?
– Идиот или нет – не знаю. Но до чего же хорош…
– Завтра все выскажу Наоэ.
Стараясь подавить раздражение, Кобаси запыхтел сигаретой.
На следующий день Наоэ снова пришел на работу в одиннадцатом часу. Последнее время он постоянно опаздывал, только раз или два явился до десяти.
Медсестер такое положение дел вовсе не радовало: обход задерживался, множество дел откладывалось на вторую половину дня. Да и Кобаси в отсутствие Наоэ приходилось туго: все заботы ложились на его плечи.
Не раз сестры пытались поговорить с Наоэ, но тот только согласно кивал в ответ – и все оставалось по-прежнему. А со временем он стал приходить еще позже. Жаловаться главврачу? Но и это не помогло бы. Главный врач регулярно просматривал журнал и не мог не знать, во сколько Наоэ приходит в клинику, но, похоже, смотрел на его опоздания сквозь пальцы, и Наоэ продолжал опаздывать.
Придя в клинику, он торопливо надел халат и побежал в амбулаторию принимать заждавшихся больных, даже не справившись у сестер о том, что делается в палатах: на это у него уже не было времени.
Узнав от Кобаси и Акико о ночном происшествии, старшая сестра с самого утра порывалась поговорить с Наоэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Не уходи… – идя за ней следом, попросил Наоэ. Не обращая на него внимания, Маюми надела платье.
Наоэ вдруг опустился на колени, обхватил ее ноги.
– Прошу тебя.
«Какое-то безумие!» – подумала Маюми.
– Доктор, вы в своем рассудке? Или это лекарство так на вас подействовало? – Она оттолкнула его.
– Побудь со мной… еще… немного…
Глядя на уткнувшегося в ее колени Наоэ, Маюми поняла: ей открылось тайное лицо этого непонятного человека.
Глава XII
Наступил декабрь.
Как обычно в конце года, пациентов в больницах было мало. Все в предновогодних заботах, всем не до болезней. В такое время мало кто ходит по врачам.
В «Ориентал» тоже наступило затишье. Амбулаторные больные, правда, еще приходили, но палаты опустели – а ведь до Нового года еще две недели.
Выписались и пациенты из роскошных люксов. На всем этаже осталась одна Дзюнко Ханадзё.
Теперь, после операции, она по два раза на дню принимала процедуры: сидела в тазу с теплой водой. Процедура приятная, снимает боль – хотя зрелище, конечно, не слишком эстетичное. Но за время пребывания в клинике Дзюнко привыкла ко многому.
Не меньше Дзюнко Наоэ тревожил Ёсидзо Исикура. В последние дни старик снова стал жаловаться на боли и тяжесть в желудке.
– Знаете, доктор, просто есть не могу, – чуть не плакал он. Лицо его побледнело, щеки ввалились. – А вчера опять был жар. Простыл, что ли?
– По ночам выключают отопление, одевайтесь теплее, – ответил Наоэ, изучая температурный лист.
Всю последнюю неделю температура у Исикуры ежедневно подскакивала до 38°, а иногда и выше. Жаропонижающее почти не действовало, ртутный столбик снова начинал неумолимо ползти вверх. Это был верный признак близкого конца. Последняя стадия болезни. Лечение бесполезно…
– Может, новая язвочка появилась? – вздохнул Исикура.
– Не думаю, – хмуро сказал Наоэ.
– А к Новому году вы меня выпишете?
Наоэ передал Норико температурный лист и отвернулся к окну, за которым ярко светило утреннее зимнее солнце.
– Хочу встретить праздник дома, – дрожащим голосом закончил старик, и у Норико болезненно сжалось сердце.
– Поясница болит?
– Спасибо, получше стало. Только сил моих больше нет, доктор… Изболелся я.
– Вам вредно волноваться. Лежите, отдыхайте.
– Знаете, лезут в голову всякие мысли. – Исикура бросил взгляд на невестку. – Наверно, помру скоро…
– А вы думайте о рыбалке.
– Эх! – Старик охотно подхватил любимую тему. – Уже больше года не рыбачил! Вот поправлюсь – буду каждый день ходить. Наверстаю упущенное.
– Ну что ж, выздоравливайте… – Наоэ попрощался и вышел из палаты. Исикура молча смотрел ему вслед.
В тот же день Наоэ пригласил к себе старшего сына Исикуры с женой.
Когда они вошли, он сказал им самым будничным тоном:
– Вашему отцу осталось жить меньше месяца. Самое большее – до середины января.
– Как?! Всего?..
– Я думал, что он продержится еще немного, но сегодня понял, что заблуждался. Он слишком слаб. Это конец.
Муж с женой переглянулись.
– Вы уверены, доктор?
– Да. Скажите, а о той операции отец вам ничего не говорил?
– Говорил. Удивляется, почему нет улучшения, – кивнул головой Исикура-младший.
– Он ни о чем не догадывается?
– Да вот позавчера вдруг обмолвился: уж не рак ли?
– Надеюсь, вы ему ничего не сказали?
– Нет-нет, что вы! Ответили, как вы учили.
– Ну и хорошо. Ни в коем случае нельзя говорить ему правду. Язва желудка, только язва желудка. Понятно? Если сам заговорит про рак – посмейтесь и переведите разговор на другую тему.
– Но он, кажется, догадывается, что ему уже не поможешь.
«Как сын похож на отца, – вдруг заметил Наоэ. – Особенно глаза и нос…»
– Ничего, пусть думает что хочет. А вы, – голос Наоэ звучал твердо, – вы делайте так, как я говорю. Для вас это единственная возможность исполнить сыновний долг. – И Наоэ поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Кобаси находился в мрачном расположении духа. А причиной тому был Дзиро Тода, которого выписали из клиники в конце ноября.
Уходил он вполне здоровым. Шрам на лбу уже не гноился, боли и головокружение прекратились. Остались, правда, келоидные рубцы, и требовалась пластическая операция. Но Кобаси решил не спешить. Может быть, рассосутся сами. Когда Тода выписывался, Кобаси дал ему мазь, довольно дорогую, велел регулярно смазывать ею шрамы и через день приходить в больницу на осмотр.
Но неделя уже подходила к концу, а Тода и носа не казал. Кобаси забеспокоился всерьез, нашел в картотеке телефон Тоды, набрал номер. Незнакомый мужской голос ответил, что уже более полугода Тода тут не живет.
«Куда же он делся, черт его побери?..»
– У него же энцефалограмма плохая. Говорил ему: обязательно наведывайся в больницу, – расстроенно сказал как-то Кобаси Акико.
Та нахмурилась.
– Не нравился он мне с самого начала. Бездельник и пьяница. Ничего странного, что и дома-то нормального у него нет.
– Ну, полгода назад он все-таки жил здесь, так что не очень и наврал, – буркнул Кобаси.
Стоило Акико ополчиться на Тоду, как Кобаси немедленно вставал на защиту.
– Да он же прирожденный враль! Послушать его – такой несчастный! Умеет разжалобить. Не верю ни единому его слову!
– Он не виноват. Лгунами людей делает жизнь.
– Вы еще и покрывать его?! – разозлилась Акико. – Да он же надул вас!
– Почему надул? Просто занял немного денег.
– Вот-вот. Потому-то и не появляется. Он и не собирался их возвращать!
– Да нет, не может быть.
– Может. Еще как!
– Просто ему негде взять. Пока…
– Ну и остолоп же ты, – не выдержала Акико. – Ты что, в самом деле веришь ему?
– Во всяком случае, у меня нет оснований думать о нем так дурно.
– М-да… – Акико язвительно рассмеялась. – Действительно, какие уж тут основания?
Кобаси насупился. По правде говоря, его самого грызло сомнение. Но что бы там ни было, а выслушивать такое от медсестры…
– Я врач и не могу допустить, чтобы погибал человек.
– «Погибал» – это уж чересчур.
– Ну ладно, хватит! А деньги… Не очень-то и расстроюсь, если даже и не вернет.
– Ну и ну… за здорово живешь отвалить прохвосту пятьдесят тысяч иен?..
– Я дал ему денег по собственной воле, – все более раздражаясь, сказал Кобаси.
– Не дело это – заниматься благотворительностью. Тем более врачу.
– Нет, дело. Именно врачу! Это его дело – «творить благо». Только и среди нашего брата немало людишек вроде главврача, которые думают больше о собственной выгоде. Ну а что касается Тоды, то запомни: я не желаю думать о нем дурно.
– Ага! Ты опять о нем!
– Это потому, что ты городишь ерунду.
– А что я такого сказала? – взъелась Акико, но тут появилась разрумянившаяся после ванны Каору с мыльницей и полотенцем под мышкой, мокрые волосы распущены. Увидев Кобаси и Акико, она смутилась.
– Ну, как помылась? – нарушила неловкое молчание Акико.
– Спасибо, хорошо. Одна, не спеша… – Опустив голову, Каору прошла мимо Кобаси и повесила сушиться на крючок форменные белые чулки.
– Как там в палатах? Все тихо?
– Да. Только…
– Что «только»?
Каору украдкой взглянула на Кобаси, не решаясь начать говорить.
– Ну, говори же. – Акико нетерпеливо взглянула на нее.
– Да нет, я…
– Да говори же ты толком, не мямли!
– Я поднялась на шестой этаж, хотела проверить, везде ли выключен свет…
– Ну и что?
– И мне показалось… Что в шестьсот первой…
– Палата Ханадзё. Так что там такое?
– …Там, кажется, кто-то есть.
– Может, сиделка?
– Нет… – Каору стыдливо опустила глаза.
– А кто же?
Щеки Каору стали совсем пунцовыми.
– Мужчина?! – догадалась Акико.
Каору виновато опустила голову.
Акико вздохнула и посмотрела на Кобаси, который сидел, скрестив на груди руки и демонстративно глядя в сторону.
– Ты что-нибудь ей сказала? Каору покачала головой.
– Кто же это? – Акико задумалась. – Может, импресарио?
– Нет. Его она к вечеру отпускает домой. И потом, он занят организацией концерта. Сегодня днем посидел немного и ушел.
– Значит, кто-то чужой? – заинтересовался Кобаси. – Каору, ты не заметила, никто вечером не проходил через вестибюль?
– Я не видела. Я ведь не слежу за входом…
– Да, конечно… – согласилась Акико.
– В котором часу сегодня закрыли главный вход?
– В половине десятого.
– Значит, посетитель пришел раньше.
Акико выглянула в сумрак коридора. Шел одиннадцатый час, в палатах все спали.
– Оперировали ее, кажется, всего дня три назад? – спросил Кобаси.
– В том-то и дело… – ответила Акико с досадой. – Ну, что будем делать?
– Может быть, сходить, еще раз проверить? – предложил Кобаси.
– Еще раз идти к ней в палату? – Теперь уже Акико залилась румянцем. – Сэнсэй, – попросила она, – пойдемте вместе. Я боюсь… А если там и в самом деле мужчина?
– Ну и что? Приведешь его сюда.
– Ну пожалуйста! – Акико потянула Кобаси за рукав. Тот нехотя поднялся.
– А ты тогда оставайся тут, – велела Акико Каору. Нажимая кнопку шестого этажа, Кобаси усмехнулся.
– Уно, кажется, порядочно смутилась. Наверное, увидала их в неподходящий момент.
– Фу, сэнсэй, как не стыдно! – Акико негодующе хлопнула Кобаси по спине.
Лифт остановился. В коридоре царила глубокая тишина, тускло светила маленькая лампочка.
Кобаси и Акико шли пригнувшись, точно заговорщики, стараясь ступать неслышно. Кроме 601-й, все палаты на этаже пустовали. Акико стало даже жаль, что в таких прекрасных палатах – с душем, туалетом и холодильником – никого нет. Крадучись, они подошли к двери и остановились. За дверью находилось помещение для сиделки, дальше – холл, за ним – комната Дзюнко.
Дверь была плотно закрыта, но в занавешенное оконце, выходившее в коридор, пробивался свет. Дзюнко любила комфорт и, устраиваясь в больнице, велела привезти сюда торшер с красным абажуром, который поставила у изголовья.
Кобаси с Акико прильнули к двери. Прислушались. Никаких голосов из палаты не доносилось, только приглушенно играла музыка: стереопроигрыватель, стоящий рядом с кроватью Дзюнко. Может, вспугнули «пташек»? Вряд ли. Ведь они шли очень тихо. Кобаси представил себе их нелепое положение и невольно фыркнул: попадись они кому-нибудь на глаза – засмеют.
– Уйдем, – шепнул он Акико.
И в этот момент послышался чуть хрипловатый женский голос, без сомнения Дзюнко:
– Вот недоте-опа! – Она по своему обыкновению кокетливо тянула слова.
Кобаси и Акико переглянулись.
Хихиканье. Опять Дзюнко. Другого голоса пока не слышно. Потом послышались тихие шаги. Открывается дверь в холл.
«Лазутчики» многозначительно переглянулись.
Кобаси тронул Акико за локоть. Пригибаясь, они отошли от двери и только в конце коридора выпрямились во весь рост.
В лифте Акико вздохнула с облегчением.
– Значит, кто-то у нее все-таки есть…
– Приятель, кто ж еще.
– А где сиделка?
– Откуда я знаю. Может, спит в своей комнате.
– Нет, уж тут не уснешь… – Акико вздохнула. – Да… И это после операции. А еще во время осмотра вопит от боли.
– Ну как же, – процедил Кобаси. – Чтобы ее пожалели.
– Интересно, что ей будет за сегодняшнее?
– А что ей может быть?
Они умолкли: что, делать? Ворваться в палату и выгнать непрошеного гостя? Но тогда сразу станет ясно, что шпионили ночью под дверью, подслушивали. И потом – а вдруг там все-таки не мужчина? Верхний свет выключен, горит лишь торшер, и проигрыватель играет совсем тихо. Да и включи она громче, все равно никому бы не помешала. Дзюнко одна на всем этаже. Нет, это не повод, чтобы врываться в палату. А если это сиделка?
– Ничего, скоро узнаем, – проворчал Кобаси.
Его расчет был прост: гораздо разумнее будет поймать «преступника» в тот момент, когда он попытается улизнуть.
– Все равно он пойдет через главный вход. В крайнем случае, если останется на ночь, накроем голубчика утром, когда будете мерить больным температуру.
Кобаси с Акико вернулись в комнату медсестер. Каору сидела на диване, поджидая их.
– Ты была права, Каору, – сказала Акико.
– Вы его выгнали?
– Нет.
– Почему?
– Завтра утром поймаем с поличным. А ей предложим покинуть больницу, – ответил Кобаси.
– Кому? Дзюнко Ханадзё?! – Акико в замешательстве посмотрела на него. – Из-за такой ерунды?..
– Ерунды?! Приводить в палату мужчин – ерунда? Плевать мне, что она звезда эстрады, – я не стану потворствовать этому безобразию.
– Но у нас же нет доказательств.
– Будут. Достаточно того, что посторонний провел у нее ночь.
– Но доктор Наоэ…
– Он ее лечащий врач, а за то, что случается ночью, отвечает дежурный. И как дежурный врач я считаю ее поведение недопустимым.
– Не знаю, согласится ли с этим Наоэ.
– Он вообще ей слишком многое позволяет. Подумаешь, артистка. А может, у него самого на нее виды? Хотя вряд ли. Он же теперь ее знает как облупленную.
– Пошляк, – скривилась Акико.
– Эти мне служители муз… Терпеть не могу их племя, – негодующе заключил Кобаси, и тут в дверях возник человек. Незнакомец был высокого роста – головой почти доставал до притолоки – и по моде длинноволосый.
Первой его увидела Акико. От неожиданности она даже вскочила.
– Вы кто? – удивленно спросила она, невольно отметив, что незнакомец очень хорош собой.
– Я хотел бы выйти отсюда, но парадная дверь закрыта. – У мужчины оказался бархатный бас и четкая дикция.
– Выйти?.. – Акико беспомощно оглянулась на Кобаси; тот вместе с Каору стоял молча и оторопело смотрел на гостя.
– Вы кто? – наконец выговорил он.
– Кэндзи Танимото.
Девушки переглянулись: фамилия была им хорошо знакома.
– Кто-кто? – недоуменно переспросил Кобаси, и Акико тихонько шепнула:
– Самый популярный эстрадный певец. Кобаси оглядел незнакомца.
– А где вы были до сих пор?
– В палате.
– В какой?
– В шестьсот первой, у Дзюнко Ханадзё, – невозмутимо, без тени смущения пояснил тот.
Кобаси непроизвольно моргнул.
– А что вы там делали? – зло спросил он.
– Ничего особенного. Слушали музыку, разговаривали.
– Да? И все?
Танимото только ухмыльнулся. Лицо его приняло добродушное выражение.
– К сожалению, ничего больше добавить не могу.
– Вот как?
– В общем-то я не обязан отчитываться. – Танимото опять рассмеялся.
Акико с Каору смотрели на него как завороженные.
– Вам известно, что Ханадзё совсем недавно сделали операцию? Как вы полагаете, это хорошо – беспокоить больного человека?
– Она сама просила меня прийти.
– Вечером?
– Нет, просто сейчас я свободен.
– По-моему, совсем не трудно сообразить, что это просто неприлично – до поздней ночи торчать в палате у женщины.
– Прошу прощения. Я не знал, до которого часа можно находиться у больной. – Танимото смиренно склонил голову.
– Здесь больница, а не ночной бар. – Добродушие и смазливая внешность гостя все больше злили Кобаси. – Да кто вы такой! Не муж, не жених… Удивительное нахальство!
– Извините.
– Я обязан отметить это в журнале. Вы допоздна находились в палате больной. Не знаю, кто виновник – Ханадзё или вы, – но я непременно сообщу обо всем главврачу.
– А дальше?
– Возможно, придется попросить Ханадзё покинуть клинику.
– Простите, но я не о ней… Меня-то вы выпустите отсюда?
Не скрывая неприязни, Кобаси еще раз оглядел Танимото:
– Адрес? Цель визита? Танимото отвечал с готовностью.
Кобаси записал ответы в журнал, в графе «Происшествия».
– Да… Вас, я вижу, ничем не проймешь.
– Еще раз прошу меня извинить. – Танимото держался так, будто и не чувствовал язвительности Кобаси.
– Выпусти его. – Кобаси повернулся к Танимото спиной. – Даже разговаривать с ним противно. Ну и прощелыга! – буркнул он, когда за Танимото закрылась дверь.
– Настоящий мужчина! – все еще глядя на дверь, за которой исчезла фигура певца, мечтательно вздохнула Акико.
– Тебе нравятся такие идиоты?
– Идиот или нет – не знаю. Но до чего же хорош…
– Завтра все выскажу Наоэ.
Стараясь подавить раздражение, Кобаси запыхтел сигаретой.
На следующий день Наоэ снова пришел на работу в одиннадцатом часу. Последнее время он постоянно опаздывал, только раз или два явился до десяти.
Медсестер такое положение дел вовсе не радовало: обход задерживался, множество дел откладывалось на вторую половину дня. Да и Кобаси в отсутствие Наоэ приходилось туго: все заботы ложились на его плечи.
Не раз сестры пытались поговорить с Наоэ, но тот только согласно кивал в ответ – и все оставалось по-прежнему. А со временем он стал приходить еще позже. Жаловаться главврачу? Но и это не помогло бы. Главный врач регулярно просматривал журнал и не мог не знать, во сколько Наоэ приходит в клинику, но, похоже, смотрел на его опоздания сквозь пальцы, и Наоэ продолжал опаздывать.
Придя в клинику, он торопливо надел халат и побежал в амбулаторию принимать заждавшихся больных, даже не справившись у сестер о том, что делается в палатах: на это у него уже не было времени.
Узнав от Кобаси и Акико о ночном происшествии, старшая сестра с самого утра порывалась поговорить с Наоэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31