- В чем видите главную причину неготовности? - вежливо, но как-то жестко спросил Малиновский.
- Танкисты не прибыли, товарищ командарм, - ответил я. - Да и подразделения не сориентировались в новых условиях. Не огляделись, так сказать. Мы провели рекогносцировку, но мало разведданных для планирования артиллерийского и минометного огня. Не увязали взаимодействия с танкистами.
- Оглядываться некогда, товарищ комдив, - опять вежливо, но очень твердо сказал Малиновский и, отведя взгляд от меня, обратился ко всем: - Не буду скрывать от вас, товарищи: положение здесь, под Сталинградом, тяжелое. Можно сказать - критическое. Его создал прорыв немцев к Волге, в результате чего 62-я армия отошла на внутренний обвод. Вынуждена отступить и 64-я армия. В самом городе...
Командарм начал рассказывать о тяжелейшем положении защитников Сталинграда, об их беспримерном мужестве и геройстве, о значении обороны Сталинграда для общего хода военных действий. Он говорил с военной четкостью и точностью и в то же время с хорошей, человеческой проникновенностью, с неподдельной глубокой болью.
Генерал сказал, что, несмотря на недостаток времени для подготовки контрудара, несмотря на недостаток боеприпасов, наша армия совместно с 24-й должна уничтожить 14-й танковый корпус врага, прорвавшийся к Волге, и соединиться с войсками, находившимися непосредственно в городе.
Наступление было назначено на утро 5 сентября, то есть на следующий день. Часа за два до назначенного командармом времени наступления немцы начали яростно бомбить расположение дивизии. Особенно густо бомбы сыпались в ту балку, в отроге которой расположился наш дивизионный КП и куда к рассвету втянулись тапки бригады, взаимодействующей с нашей дивизией.
Я вышел из наскоро вырытого ночью блиндажа Метрах в десяти, укрываясь в жидких кустиках, стояла моя полуторка. Я направился к ней. В это время с высоты, дико воя, прямо к нам в балку устремился фашистский "юнкере".
- Ложитесь! Ложитесь! - кричали мне Баранов и Федоров, уже лежавшие рядом с машиной.
Не сводя глаз с пикирующего "юнкерса", я опустился на землю и лег на спину. Казалось, самолет шел прямо на меня. Мелькнула мысль: если летчик сбросит бомбу, мне конец. Я еще не успел додумать этого, а от самолета уже отделилась и полетела вниз тупоносая бомба.
"Все,- подумал я.- Прямо в голову".
Но тут же заметил, что ошибаюсь, что бомба должна попасть в ноги.
Все эти мысли промелькнули в голове страшно быстро. Больше того. Я еще успел подумать, что ужасно нелепо, обидно здоровому и сильному человеку лежать вот так, беспомощно, ничего не предпринимая для своего спасения. Но в то же время я понимал, что бежать не только некуда, а и ни в коем случае нельзя, что если есть хоть один маленький шанс из тысячи спастись, то он только в том, чтобы вот так и лежать. Я перевернулся на живот, уткнулся носом в землю, заткнул уши и открыл рот (так следует поступать всегда, чтобы предохранить барабанные перепонки от взрывной волны).
Я сделал свое дело, а бомба - свое: она вонзилась в землю - и на несколько мгновений все утонуло в грохоте разрыва.
Сознания я не потерял ни на секунду и сразу за могучим сотрясением, вызванным взрывом, почувствовал, как отовсюду сыплется земля. Сам я при этом задыхался от взрывных газов.
Кое-как очистив от земли глаза, посмотрел вверх и увидел, что небо надо мной чистое, самолет улетел. Попробовал встать. Но не только ноги, а и вся нижняя половина туловища налилась чугунной тяжестью так, что едва сумел пошевелиться.
"Что такое? - подумал я. - Неужели оторвало ноги?"
Попробовал пошевелить ими. Боли не было. Я чувствовал, что мне даже удалось сделать какие-то слабые движения...
К великому счастью и удивлению, я оказался цел и невредим, попав в так называемую мертвую зону. Просто меня до половины засыпало землей, выброшенной взрывом из воронки.
Оглядевшись по сторонам, увидел Баранова и Федорова, живых и невредимых. В кустах по-прежнему стояла машина. Вернее, стояло то, что от нее осталось: двигатель и шасси. Кабина водителя и кузов были начисто сорваны взрывной волной.
Отряхиваясь, я похвалил себя за выдержку и сам себе прочитал маленькую лекцию о значении самообладания, заметив, что подобным опытом следует делиться с молодыми бойцами.
Несколько позже здесь же, под Сталинградом, я имел случай еще раз оценить значение выдержки и самообладания. Это было недели три спустя после того дня, о котором я рассказал. И было это так.
...Серый предрассветный час застал меня на наблюдательном пункте командира одного из батальонов, где я увязывал вопросы взаимодействия подразделений перед боем. Часа через три необходимо было вернуться на свой КП.
Я выглянул из траншейки, в которой расположился батальонный КП. От ближайшего укрытия - довольно глубокого оврага - нас отделяло метров четыреста сухой мертвой степи, простреливаемой противником.
Я обернулся к Баранову, который, как всегда, сопровождал меня:
- Пошли!
Рывком выбросившись из траншейки, мы начали перебежками продвигаться к оврагу. В это время немцы открыли артиллерийский огонь по участку местности, где был расположен НП. При первом батарейном залпе мы распластались на земле. Едва раздалась следующая очередь разрывов, как я крикнул Баранову:
- Вперед!
Вскочив, мы бегом бросились к оврагу. Я смотрел под ноги, чтобы не оступиться, отчетливо видел потрескавшуюся корку и сухие комочки земли и поглядывал вперед, на заветную темную кромку оврага. Но в то же время внутренним взглядом, если можно так выразиться, представлял себе картину того, что происходило на вражеской батарее. Нет, я действительно видел и четко фиксировал: вот замковый открыл замок... выскочила гильза... заряжающий подает снаряд в казенник... замковый закрывает замок... расчет отбегает... наводчик проверяет установку прицела, дергает за шнур... Выстрел! Снаряд летит секунду, две, три, четыре...
- Ложись! - снова кричу я Баранову.
Земля и воздух вздрагивают от разрыва. Еще свистят осколки, а я снова командую:
- Вперед!
И снова перебежка. И снова представляю себе работу расчета на огневой позиции. Словно по секундомеру, отсчитываю время, которое пройдет прежде, чем землю и воздух расколет новый взрыв артиллерийских снарядов.
- Ложись!..
- Вперед!..
- Ложись!..
- Вперед!..
- Вот счастье-то вам привалило! Прямо чудо! - сказал молодой солдат, когда мы, запыхавшиеся и возбужденные, скатились по крутому склону оврага. - Из-под такого огня живыми вышли! - И покрутил большой стриженой головой.
К сожалению, объяснять ему, что "чудо" сделал трезвый расчет, было некогда.
Но вернемся к утру 5 сентября.
Гитлеровцы бомбили нас. Одна группа бомбардировщиков сменяла другую. Однако потери, которые дивизия понесла от трехчасового массированного налета авиации, оказались очень небольшими: несколько убитых и около 60 раненых. И за это мы тоже могли сказать спасибо самим себе. Исходя из старого фронтового опыта, командиры добились беспрекословного исполнения приказа: немедленно по прибытии на новое место в первую очередь весь личный состав должен окопаться. И здесь, в сталинградской степи, глубокие щели, вырытые солдатами накануне вечером и ночью, спасли сотни жизней.
Мы пошли в наступление буквально сразу после налета вражеской авиации. В этом для противника был некоторый элемент неожиданности, который, казалось, давал нам определенный шанс на успех.
Целый день шел тяжелый, кровопролитный бой. Но успеха он нам не принес. Правда, врагу был нанесен большой урон, но и наши потери были серьезные. Особенно досталось полку, которым командовал Герой Советского Союза майор Перегуда. Он получил высокое звание Героя еще на финской войне, командуя стрелковой ротой. Среднего роста, плотный, кареглазый брюнет, всегда спокойный, уверенный, он вызывал к себе чувство симпатии и доверия. Под стать ему был и комиссар полка Аверьянов, о котором также хочется сказать несколько слов.
Аверьянов прибыл в нашу дивизию совсем незадолго до описываемого боя.
Когда я в первый раз увидел комиссара Аверьянова, он произвел на меня приятное впечатление: высокий, статный, с красивым волевым лицом. С удивлением я обратил внимание на то, что Аверьянов ходит с шашкой. И вообще в его внешности было что-то лихое и даже щеголеватое, что заставило меня спросить:
- Вы, наверное, в кавалерии раньше служили?
- Так точно, товарищ подполковник, - четко по-уставному ответил он и, заметив по моей улыбке, что разговор вышел из рамок официального, добавил с лукавой искоркой в глазах: - Так сказать, лихой рубака.
- А шашка что же, дорога как память? - спросил я.
- Э-э, нет! Шашка - всегда оружие. И по моему мнению, каждый должен иметь при себе то оружие, которым он лучше всего владеет.
Вскоре мы убедились, что у комиссара Аверьянова было и другое оружие, которым он владел в совершенстве: умение привлекать к себе людей и будить в них самые высокие и благородные чувства. В этом бою он погиб, ведя полк в атаку. Бойцы вынесли его тело с поля боя. Правая рука комиссара намертво зажала рукоятку боевой шашки...
Это труднейшее для нашей дивизии боевое крещение, в котором мы не отвоевали ни пяди земли, тем не менее имело большое значение для общего хода битвы за Сталинград, для судьбы города. Атакуя противника, мы оттянули на себя определенную и немалую часть немецких сил, предназначенных для захвата Сталинграда.
После тяжелого боя 5 сентября я еще глубже понял, что комдиву надо самому, лично и основательно, изучить противника, характер и особенности его обороны.
Метрах в трехстах от нашего переднего края мы и решили оборудовать наблюдательный пункт.
Кругом простиралась ровная степь. Над ней мягко колыхался пепельно-лиловый ковыль. Каждый метр земли просматривался из расположения фашистов. За ночь бойцы вырыли небольшую траншейку с тремя гнездами для наблюдателей и тщательно замаскировали ее сеткой, утыканной пышными султанами ковыля.
В первый же день, прильнув к окулярам стереотруб, мы с начальником артиллерии полковником Станиславом Антоновичем Мозулем и начальником разведки дивизии Бурблисом провели в траншейке все светлое время. Конечно, это было более чем рискованно. Если бы фашисты обнаружили нас и открыли прицельный артиллерийско-минометный огонь, то нам пришлось бы плохо. Поэтому следующей ночью саперы начали рыть позади траншейки глубокую землянку.
Работа требовала величайшего напряжения. Бойцы копали яму в полной темноте, стараясь не издавать ни малейшего звука, чтобы не привлечь внимания противника. Землю, выбранную из ямы, приходилось оттаскивать в сторону и высыпать в воронки от бомб и снарядов. К месту работы бойцы ходили поодиночке и каждый раз другим путем, иначе тропинки, вытоптанные в ковыле и ведущие к одной точке, быстро выдали бы врагу место расположения нашего НП.
Недели через две тайные ночные работы были закончены. Надежный накат покрыл довольно большую землянку.
Я пропадал на своем наблюдательном пункте целые дни, поскольку и прийти на НП и уйти оттуда можно было только под покровом черной сентябрьской ночи.
Новый наблюдательный пункт функционировал круглосуточно. Для этого мы разделились на две смены. Днем, как я уже сказал, дежурили мы с Мозулем и Бурблисом, а ночью - мой заместитель полковник Ежов или начальник штаба подполковник Всеволод Ильич Стражевский с начальником штаба артиллерии майором Ищенко и его помощником Джалиловым.
Однажды на НП зазвонил телефон, я снял трубку и был несказанно удивлен, услышав голос командующего армией генерала Малиновского:
- Ага, вот вы где! Наконец-то попались!
- Вы где находитесь, товарищ командарм? - спросил я.
- Да где я нахожусь, секрет не великий. Вы лучше объясните-ка, где находитесь вы. Я объяснил.
- Вот и отлично, - сказал Малиновский и переспросил: - Говорите, все от вас хорошо видно? Вот я сейчас и приеду к вам посмотреть, что там видно.
Это было опасно: фашисты могли открыть огонь по машине, открыто едущей степью. Я начал отговаривать командарма.
- Еще чего! - ответил Малиновский. - Все, как ни позвоню, один ответ: "Комдив на НП". Что, думаю, за НП такой, на котором человек целый день пропадает? И не отговаривайте! Сейчас же приеду!
Я понял, что отговаривать действительно бесполезно. Р. Я. Малиновский на фронте показал себя человеком не только мужественным и храбрым, но и любящим некоторый риск.
Спустя примерно час в степи показалась машина командарма. Она ехала по целине, подпрыгивая на неровностях, кружа вокруг воронок и объезжая балочки. Гитлеровцы молчали.
Молчали они и те пятнадцать - двадцать минут, которые командарм пробыл на нашем НП. Но я понимал, что обстрел может начаться в любую минуту, и торопил генерала Малиновского:
- Товарищ командарм, честное слово, вам пора обратно! Зачем без нужды судьбу испытывать?
- "Судьбу испытывать"! Скажете тоже! Вот один мой знакомый дед, из местных, лучше говорит: "Недляча гусей дразнить". Только в данном случае как же это "недляча"? Я очень доволен, что приехал. Своими глазами посмотрел вражескую оборону, ведь место отличное и наблюдения отсюда можно сделать полезные...
Едва только машина генерала Р. Я. Малиновского скрылась, как начался артиллерийский налет. Сначала снаряды падали довольно далеко впереди, затем сзади НП. Потом разрывы начали приближаться, и один из снарядов угодил в угол нашей землянки. Толстые бревна вздыбились, в землянку обрушился земляной смерч. К счастью, никто, кроме меня, не пострадал. Мне же концом бревна досталось по затылку. Пришлось три дня отлеживаться на КП.
Если считать справедливой поговорку, что "нет худа без добра", то из этого "худа" мы извлекли вот какое "добро".
Решили старый наблюдательный пункт не приводить в порядок. Снаружи он выглядел совершенно разбитым. Этим можно было ввести врага в заблуждение, продолжая наблюдать за вражескими позициями именно из него, поскольку непосредственно, наблюдательная траншейка оказалась абсолютно не поврежденной. А на расстоянии примерно ста метров от старого НП мы соорудили на скорую руку новый, ложный, наблюдательный пункт, не слишком искусно замаскировав при этом стереотрубу. Больше того, ночами отделение бойцов старательно протоптало тропинку, ведущую к новому НП.
И вот вскоре мы стали зрителями артиллерийской комедии, разыгранной по нашему сценарию. Гитлеровцы обрушивали на новый наблюдательный пункт массу снарядов и мин. А мы, сидя на старом, спокойно засекали их огневые точки.
Все последующие недели дивизия непрерывно участвовала в боях. Если можно так сказать, дивизия находилась в состоянии боя буквально круглые сутки. Много позже, в самом конце войны, кто-то из американских офицеров, с которыми мы встретились на Эльбе, сказал мне:
- Вы, русские, деретесь как черти!
Он, этот офицер, не видел, как дрались наши солдаты под Сталинградом. Но, наверное, именно здесь они дрались "как черти". Каждый раз, когда передо мной, как командиром дивизии, вставал вопрос о награждении отличившихся, я попадал в труднейшее положение. Буквально каждый солдат, каждый командир на своем посту сражался как герой. Ежедневно мне докладывали не о десятках, а о сотнях отличившихся. Кому отдать предпочтение?
Вот рапорт младшего политрука Ивана Лялина о связном Владимире Андрееве, совсем молодом красноармейце. Он получил задание доставить боевой приказ подразделению, которое буквально через несколько минут должно было пойти в наступление, а командиру следовало вручить приказ до его начала. Мы с наблюдательного пункта хорошо видели, как добирался Андреев к окопам, то припадая к земле, будто срастаясь с ней, то ловко и быстро перебегая от одного укрытия к другому.
Во время одной перебежки его ранило. Придерживая раненую руку здоровой, Андреев продолжал выполнять приказ. Вражеская пуля попала связному в ногу. Он упал. Прошло несколько секунд, в течение которых Андреев лежал неподвижно. Нам показалось, что связной убит. Но вот он поднял голову и пополз вперед. Приказ был доставлен вовремя.
Однажды на командный пункт одного из полков на носилках принесли раненого, который наотрез отказался отправиться в санчасть раньше, чем он доложит командованию о расположении живой силы и огневых точек противника. Все лицо раненого было залито кровью: одна пуля пробила щеки, другая задела висок. Кровью пропитался и рукав гимнастерки на раненой руке. Почти теряя сознание, он доложил, выполнил свой долг. Это был вчерашний школьник, младший политрук Кожухов, успевший пробыть на фронте всего несколько недель.
И все-таки надо было выбирать лучших.
Не помню, кому (кажется, комиссару дивизии старшему батальонному комиссару С.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35