Повторилась процедура поздравления и целования ручек.
Эти супруги просидели минут десять - пятнадцать. Разговор шел главным образом о положении на фронте,
- Позвольте спросить, - по-русски, но делая неправильные ударения и произнося "ж" вместо "р", сказал гость. - Что есть за причина, что войско ваше стоит, не идет вперед?
- Ну, причин много, - уклончиво отвечал я, поймав настороженный взгляд начальника контрразведки.
Несмотря на мое видимое нежелание отвечать на этот вопрос, гость продолжал допытываться. Это становилось подозрительным. Когда же его супруга, явно по подсказке мужа, перед этим что-то негромко сказавшего ей по-польски, на ломаном русском языке спросила, как долго пробудут в их городе советские солдаты, на которых так засматриваются польские девушки, и зачем они вообще здесь находятся, я ощутил беспокойство и, посмотрев на товарищей, прочел в их глазах то же чувство.
Незаметно дав понять своим разведчикам, что я правильно оцениваю ситуацию, я позволил себе выпить несколько маленьких рюмочек водки за здоровье хозяйки, ее мужа, за скорую победу. После этого нетрудно было изобразить себя сильно уставшим и немного опьяневшим. Я откинулся на спинку стула, распустил лицо в блаженной улыбке и простодушно сказал:
- Да-а-а, теперь бы отдохнуть хорошенько... До чего не хочется ехать на ночь глядя...
На лице хозяина появилось какое-то напряжение, даже шея немного вытянулась. А может быть, это только показалось мне?
- А нельзя ли будет нам где-нибудь переночевать?- продолжал я. - А утром бы и поехали, часиков в семь-восемь...
Хозяева радостно закивали головами!
- Просим, пане, просим...
- Как вы, товарищи? - обратился я к своим разведчикам.
- Как прикажете, товарищ генерал, - за обоих ответил майор, - можно и переночевать.
- Мы вас очень просим, пане генерале, - обратился непосредственно ко мне хозяин, - воспользоваться нашим гостеприимством. Вам у нас будет покойно. А ваших спутников я попрошу разместить на ночлег наших соседей. Кое-кто из них уже был здесь, и вы с ними познакомились. Очень милые люди.
Беспокойство, которое зародилось во мне раньше, еще больше усилилось. Мгновенно в сознании пронеслись, словно зафиксированные стоп-кадром, картинки: сухая фигура хозяина, склонившегося в учтивом поклоне, чрезмерно любезная улыбка на лице хозяйки, странные визитеры, назойливо задающие вопросы о времени нашего отъезда из города... Уж не хотят ли устроить нам на дороге засаду? Чем черт не шутит... Война научила нас предвидеть худшее.
Мгновенно созрел четкий план действий.
- Ну что ж, - по-прежнему благодушно сказал я,- раз вы так любезны, мы, пожалуй, останемся до утра. На лице хозяина расцвела очередная улыбка:
- Просим, пане, просим. Я сейчас же все организую. И он поспешно вышел.
- Пошли покурим на улице, - предложил я своим товарищам.
Мы вышли. Я коротко поделился своим планом, который состоял в следующем: сделать вид, что мы останемся ночевать, для большего правдоподобия и убедительности отогнать машины от дома, а как только начнет смеркаться, но еще будет достаточно светло, чтобы ехать, не зажигая фар, неожиданно покинуть город. Товарищи план одобрили. Я подозвал своего водителя Федорова и сказал ему:
- Как только начнет смеркаться, подъедешь к дому. Это и будет сигнал на выезд. Но, смотри, никому ни слова. Хорошенько проверь автоматы и гранаты. И еще: ничему из того, что сейчас мы будем говорить, не верь. Мой единственный приказ - подъехать к дому, как только начнет смеркаться.
- Ясно, товарищ генерал, - шепнул Федоров. - Все будет сделано.
- Ну вот, - радостно говорил хозяин, подходя к дому,- я все устроил, для всех есть прекрасный ночлег...- И он начал объяснять, кто где должен провести ночь.
Мы не могли не обратить внимания, что всех нас устроили поодиночке, хотя, как нам казалось, в доме, например, наших хозяев разместились бы и трое. Это еще больше усилило наши подозрения. Но, разумеется, ведя свою игру, мы сделали вид, что очень довольны, и весьма душевно поблагодарили хозяев.
- Федоров, - громко сказал я, - отгоните машины на ночевку в хозяйственный взвод. Здесь быть ровно в семь ноль-ноль.
Все вернулись в дом. Остатки обеда уже были убраны, стол покрыт шелковой скатертью, хозяйка по-прежнему лучезарно улыбалась.
- А не желают ли паны сыграть в карты? Винт? Преферанс?
- С огромным удовольствием, - согласился я. - Если позволите, преферанс.
Предложение хозяина было как нельзя более кстати. До сумерек еще часа два, и нам очень важно было остаться на это время всем вместе.
Время за игрой пролетело незаметно. За окном начали сгущаться сумерки. Хозяйка зажгла лампу. В этот момент под окнами заурчали моторы машин. Я поднялся:
- Позвольте вас сердечно поблагодарить за гостеприимство, вас и вашу милую жену. Все было чудесно, но, увы, мы не сможем воспользоваться вашей любезностью далее. Я изменил свои планы, и мы немедленно должны выехать.
Лицо хозяина вытянулось.
- Как так! - с искренним удивлением воскликнул он. - Это невозможно! Я так все хорошо организовал... Пане генерале, вы же сами говорили, что вам будет удобнее ехать утром... Нет-нет! Вы не уедете! Мы... мы... будем еще ужинать.
Он был явно растерян, видимо, искал довода в пользу своего предложения относительно нашего ночлега и не нашел ничего более убедительного, чем ужин.
- Война, - сказал я, пожимая плечами, и через полминуты мы уже мчались по тихим улицам городка.
Выехали за наш пост на дороге. Уже заметно стемнело. Машины сухо шуршали дорожной щебенкой. Впереди надвигался лес. В сгущавшихся сумерках он казался сплошной стеной, однако на опушке можно было различить контуры большого двухэтажного дома. Временами мертво поблескивали его неосвещенные окна. Дом этот, стоявший метрах в шестидесяти от дороги, казался абсолютно необитаемым. И вдруг, едва машины поравнялись с ним, из окон раздались длинные автоматные очереди, злобно залязгал зубами пулемет.
- Гони, Федоров!- крикнул я. - Все внимание на дорогу! Фар не зажигай!
Со второй машины нападавшим ответили огнем солдаты охраны и мой радист. Через минуту дом остался позади, а машины нырнули в спасительную темноту леса, хотя, впрочем, после того, что произошло, мы вполне допускали, что и здесь нас может поджидать опасность. Однако все обошлось благополучно. Возможно, нас спасла от прицельного огня спустившаяся темнота, и, отправься мы раньше, все могло бы обернуться для нас крайне неприятно.
- Отделались легким испугом, - пошутил Федоров и сердито добавил: - Ишь ты! "Просим, пане, просим, пане", и на тебе.
Видимо, мой водитель находился в полной уверенности, что засада была организована не без участия наших любезных хозяев. Однако на этот счет мы могли лишь строить догадки.
На следующий день фашисты подтянули к этому участку свои резервы. С ночным боем отошел к основным силам наш батальон, выдвинутый в Буско-Здруй. Начались шестидневные ожесточенные бои на сандомирском плацдарме.
Немцы двумя большими группировками начали свое контрнаступление утром 12 августа. Здесь они впервые применили свои новые тяжелые (68 тонн) танки Т-VIВ - "королевские тигры" - с мощной лобовой броней, 180 миллиметров, с бортовой 80 миллиметров. Наша батальонная и полковая артиллерия не могла пробить ее, и стальные чудовища, сокрушая все, что попадалось им на пути, неудержимо двигались на наши позиции. Толпы автоматчиков, устремлявшихся вслед за ними, казались почтительной свитой, сопровождавшей особ королевской крови. Нам пришлось выдвинуть на прямую наводку орудия более крупных калибров.
К вечеру фашисты потеснили части 118-й стрелковой дивизии, оборонявшейся левее нас. Я решил выдвинуть на открывшийся левый фланг из второго эшелона 39-й гвардейский полк, который не только отбил все атаки врага, но и помог 118-й восстановить положение.
Тогда противник бросил части 20-й механизированной, 3-й и 1-й танковой дивизий на рубеж Ястшенбец, Стопница, обороняемый 42-м гвардейским полком.
Словно огромное живое море в часы приливов и отливов - туда, сюда, волнами наступали и отступали боевые порядки. К исходу пятых суток на участке нашего 32-го гвардейского корпуса противник в двух-трех направлениях потеснил нас и вклинился в линию обороны на 12- 13 километров.
Еще в первый день мы вынуждены были отдать несколько населенных пунктов, в том числе город Стопницу. Правда, особого значения этот городок не имел, потому что лежал в лощине, но отступать всегда тяжко, ибо в вынужденном отступлении есть нечто, оказывающее деморализующее действие, отнимающее веру в себя и в свои силы. К тому же немцы начисто снесли населенный пункт, где находился штаб нашей дивизии, и сбили нас с выгодного рубежа. Все пять суток я не смыкал глаз и не оставлял наблюдательного пункта, лишь изредка выдвигаясь в боевые порядки.
Было заметно, что фашисты делают неимоверные усилия, идут, как говорится, ва-банк, лишь бы вытеснить советские войска с занятого ими плацдарма.
- Ишь натужился, гад! - услышал я в одном из окопов на передовой, куда мы пробрались после очередной немецкой атаки. Говорил немолодой солдат в помятой каске. - Того и гляди, кровь из глаз брызнет, а он все лезеть и лезеть...
- Ты про кого, отец? - спросил я, отрываясь от бинокля.
- Про кого? Да про немца, какой на нас сёдни семь разов в атаку ходил. И не можеть уж, а все преть и преть. Я усмехнулся:
- А ты откуда знаешь, что не может, если он "преть"? Прет - значит, может, а?
- Да уж нет, это мы понимаем: из последних сил преть. Ему что назад, что вперед - одинаково чижало...
Однако удерживать этих рвущихся из последних сил гитлеровцев нам было также нелегко. Но нельзя было и оставить сандомирский плацдарм. Повторяю, он имел огромное стратегическое значение, и нашим боям командование фронта уделяло серьезное внимание. В тот кульминационный момент битвы за плацдарм нашей армии, сыгравшей, могу сказать, решающую роль, были созданы просто невиданные условия, позволявшие нам маневрировать мощным артиллерийским огнем и наносить массированные артудары. В качестве примера приведу хотя бы такие данные. В ходе этих пятидневных боев мне, как командиру дивизии, для обеспечения перелома в ходе боя командармом были последовательно приданы и подчинены взятые с других участков и непосредственно из резерва фронта семь истребительных противотанковых полков, две артиллерийские бригады, полк реактивной артиллерии, танковый батальон.
Не остался я без поддержки и в самый острый момент, когда противник, пытаясь вырваться на шоссе Стопница - Станцуви, разрезать дивизию на две части и овладеть переправой на реке Сходня, в районе Стшельце, ценой огромных потерь вклинился в нашу оборону на во семь километров. При этом острие фашистского удара пришлось как раз на тот участок, непосредственно за которым находился мой наблюдательный пункт. Фактически НП остался без всякого прикрытия: у нас за спи-пои стоял лишь медсанбат. Мы не покидали своего наблюдательного пункта до последней возможности и ушли только тогда, когда танк противника начал стрелять прямой наводкой и мы увидели вспышку у стрелявшего танка, а за спиной разрывы перелетевших снарядов. Один из них едва не угодил прямо в куст, за которым в машине сидел поджидавший меня водитель Федоров. Вот тогда-то командир корпуса ввел в бой свой второй эшелон - 97-ю гвардейскую стрелковую дивизию, силами которой удалось предотвратить попытку немцев разрезать дивизию пополам и уничтожить ее.
Не могу не отметить, что в ходе боев на сандомирском плацдарме еще раз блестяще проявился военный талант командарма Жадова, который лично распоряжался вопросами распределения и использования резервов, перемещения частей на наиболее уязвимые участки фронта и концентрации в нужный момент и в нужном месте большого количества артиллерии с целью нанесения массированных артударов.
Разумеется, помимо умелого, я бы сказал, талантливого руководства, помимо маневрирования артиллерийскими частями, вернее, вместе с этим в успешном завершении пятидневных боев на сандомирском плацдарме огромную роль сыграл подлинный героизм личного состава артиллерийских частей и пехоты. Не привожу конкретных примеров лишь потому, что тогда пришлось бы либо писать решительно обо всех, чего не позволит объем этой главы, либо не упомянуть слишком многих героев, что было бы просто несправедливым. Не боясь выглядеть излишне патетичным, скажу, как командир: "Спасибо вам, артиллеристы и пехотинцы, так безупречно сражавшиеся под Сандомиром, честь вам и слава на вечные времена!"
Возвращаясь к рассказу о пятидневных боях за сандомирский плацдарм, отмечу, что солдат, который уверял меня, что немец "преть" из последних сил, был совершенно прав. Видимо, в самом деле танковые и мотострелковые дивизии, которые гитлеровцы вводили в бой, пытаясь отбросить нас за Вислу, были изрядно обескровлены. Атаки постепенно теряли остроту, а затем противник перешел к обороне. Мы же нашли в себе силы в течение двух суток вернуть шесть - восемь потерянных километров и заняли ранее отведенный нам участок обороны.
Таким образом, к концу августа линия фронта стабилизировалась. Сандомирский плацдарм остался за нами
Побежали дни и недели, до краев заполненные трудоемкой и кропотливой работой по укреплению нашей обороны. Главная задача заключалась в обеспечении глубокого эшелонирования наших рубежей.
Создание прочной линии обороны не являлось само целью. Оно обеспечивало нам возможность серьезно подготовиться к будущему наступлению. Ради этого наступления мы работали день и ночь. Главным образом - ночь.
Едва из низинок навстречу опускающейся откуда-то с неба ночи начинал подниматься туман, наша линия обороны странно оживала. Почти такая же бесшумная, как и днем, она начинала шевелиться, двигаться, тормошить засыпающую землю. Тихо переговариваясь, бойцы готовили огневые позиции для артиллерии, которые она должна была занять к началу наступления, маскировали их молодыми березками и осинами.
Узкие лесные тропинки превращались в дороги, ведущие к складам боеприпасов, ремонтировались разбитые бомбежками другие подъездные пути, подвозились снаряды, подгонялась боевая техника.
И все-таки главным оставалась работа с людьми, настоящая боевая подготовка. Пользуясь ночной темнотой, мы снимали полки, занимавшие первую линию обороны, выводили их в тыл своих дивизий и там учили наступать, наступать смело, но расчетливо, подчиняясь приказу, но и проявляя личную инициативу. Во время учений, когда в "боевых" действиях участвовали не только пехота, артиллерия и танки, но и штурмовая авиация, создавалась полная боевая обстановка. Мы требовали от личного состава предельного напряжения сил, выполнения всех заданий на максимуме возможностей. Конечно, мы очень уставали. На сон часто оставалось не более двух-трех часов в сутки.
Но и в эти часы не всегда удавалось заснуть вследствие нервного напряжения этих дней и физического переутомления. Ворочаясь без сна с боку на бок, я думал: "А как же трудно бойцам и командирам?" - и находил успокоение в знаменитом суворовском афоризме "Тяжело в ученье - легко в бою". Конечно, те учения, которые мы проводили, были совершенно необходимы. Полученное пополнение часто составляли новобранцы, мало обученные и необстрелянные. Пустить их в бой без нужной подготовки значило поставить под угрозу результат задуманной операции и понести потери, которых можно было бы избежать.
Здесь, на сандомирском плацдарме, осенью 1944 года у меня произошла одна из самых дорогих фронтовых встреч - с любимым другом детства Колей Шуруповым.
Но прежде чем рассказать об этой встрече, мне следовало бы вернуться во двор большого каменного дома на Ново-Басманной улице в Москве. И вернуться на пятьдесят лет назад, в первые послереволюционные годы, чтобы читатель знал, кто такой Колька и кем он был для меня в годы нашего детства.
...Мы жили в одном дворе. Дома наши, три одноэтажных деревянных флигеля, стояли позади большого здания бывшей Торговой школы, выходившего непосредственно на Ново-Басманную улицу. В первую мировую войну в школе был госпиталь, а затем, после революции, - военная школа.
Между школой и нашими флигелями находился двор, за флигелями тянулся большой сад, заросший боярышником, бузиной и бог весть какими еще кустами и деревьями. Все это было нашими безраздельными владениями. Здесь мы играли в "чижика" и в прятки, здесь дрались и мирились.
Во время драк больше всего доставалось мне, потому что я рос болезненным и был слабее всех во дворе. Задиристые мальчишки пользовались этим и не упускали случая дать подзатыльник, дернуть за волосы или больно ущипнуть. Это было обидно. И часто обида бывала так нестерпимо горька, что я кидался на сильного обидчика, заведомо зная, чем это кончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Эти супруги просидели минут десять - пятнадцать. Разговор шел главным образом о положении на фронте,
- Позвольте спросить, - по-русски, но делая неправильные ударения и произнося "ж" вместо "р", сказал гость. - Что есть за причина, что войско ваше стоит, не идет вперед?
- Ну, причин много, - уклончиво отвечал я, поймав настороженный взгляд начальника контрразведки.
Несмотря на мое видимое нежелание отвечать на этот вопрос, гость продолжал допытываться. Это становилось подозрительным. Когда же его супруга, явно по подсказке мужа, перед этим что-то негромко сказавшего ей по-польски, на ломаном русском языке спросила, как долго пробудут в их городе советские солдаты, на которых так засматриваются польские девушки, и зачем они вообще здесь находятся, я ощутил беспокойство и, посмотрев на товарищей, прочел в их глазах то же чувство.
Незаметно дав понять своим разведчикам, что я правильно оцениваю ситуацию, я позволил себе выпить несколько маленьких рюмочек водки за здоровье хозяйки, ее мужа, за скорую победу. После этого нетрудно было изобразить себя сильно уставшим и немного опьяневшим. Я откинулся на спинку стула, распустил лицо в блаженной улыбке и простодушно сказал:
- Да-а-а, теперь бы отдохнуть хорошенько... До чего не хочется ехать на ночь глядя...
На лице хозяина появилось какое-то напряжение, даже шея немного вытянулась. А может быть, это только показалось мне?
- А нельзя ли будет нам где-нибудь переночевать?- продолжал я. - А утром бы и поехали, часиков в семь-восемь...
Хозяева радостно закивали головами!
- Просим, пане, просим...
- Как вы, товарищи? - обратился я к своим разведчикам.
- Как прикажете, товарищ генерал, - за обоих ответил майор, - можно и переночевать.
- Мы вас очень просим, пане генерале, - обратился непосредственно ко мне хозяин, - воспользоваться нашим гостеприимством. Вам у нас будет покойно. А ваших спутников я попрошу разместить на ночлег наших соседей. Кое-кто из них уже был здесь, и вы с ними познакомились. Очень милые люди.
Беспокойство, которое зародилось во мне раньше, еще больше усилилось. Мгновенно в сознании пронеслись, словно зафиксированные стоп-кадром, картинки: сухая фигура хозяина, склонившегося в учтивом поклоне, чрезмерно любезная улыбка на лице хозяйки, странные визитеры, назойливо задающие вопросы о времени нашего отъезда из города... Уж не хотят ли устроить нам на дороге засаду? Чем черт не шутит... Война научила нас предвидеть худшее.
Мгновенно созрел четкий план действий.
- Ну что ж, - по-прежнему благодушно сказал я,- раз вы так любезны, мы, пожалуй, останемся до утра. На лице хозяина расцвела очередная улыбка:
- Просим, пане, просим. Я сейчас же все организую. И он поспешно вышел.
- Пошли покурим на улице, - предложил я своим товарищам.
Мы вышли. Я коротко поделился своим планом, который состоял в следующем: сделать вид, что мы останемся ночевать, для большего правдоподобия и убедительности отогнать машины от дома, а как только начнет смеркаться, но еще будет достаточно светло, чтобы ехать, не зажигая фар, неожиданно покинуть город. Товарищи план одобрили. Я подозвал своего водителя Федорова и сказал ему:
- Как только начнет смеркаться, подъедешь к дому. Это и будет сигнал на выезд. Но, смотри, никому ни слова. Хорошенько проверь автоматы и гранаты. И еще: ничему из того, что сейчас мы будем говорить, не верь. Мой единственный приказ - подъехать к дому, как только начнет смеркаться.
- Ясно, товарищ генерал, - шепнул Федоров. - Все будет сделано.
- Ну вот, - радостно говорил хозяин, подходя к дому,- я все устроил, для всех есть прекрасный ночлег...- И он начал объяснять, кто где должен провести ночь.
Мы не могли не обратить внимания, что всех нас устроили поодиночке, хотя, как нам казалось, в доме, например, наших хозяев разместились бы и трое. Это еще больше усилило наши подозрения. Но, разумеется, ведя свою игру, мы сделали вид, что очень довольны, и весьма душевно поблагодарили хозяев.
- Федоров, - громко сказал я, - отгоните машины на ночевку в хозяйственный взвод. Здесь быть ровно в семь ноль-ноль.
Все вернулись в дом. Остатки обеда уже были убраны, стол покрыт шелковой скатертью, хозяйка по-прежнему лучезарно улыбалась.
- А не желают ли паны сыграть в карты? Винт? Преферанс?
- С огромным удовольствием, - согласился я. - Если позволите, преферанс.
Предложение хозяина было как нельзя более кстати. До сумерек еще часа два, и нам очень важно было остаться на это время всем вместе.
Время за игрой пролетело незаметно. За окном начали сгущаться сумерки. Хозяйка зажгла лампу. В этот момент под окнами заурчали моторы машин. Я поднялся:
- Позвольте вас сердечно поблагодарить за гостеприимство, вас и вашу милую жену. Все было чудесно, но, увы, мы не сможем воспользоваться вашей любезностью далее. Я изменил свои планы, и мы немедленно должны выехать.
Лицо хозяина вытянулось.
- Как так! - с искренним удивлением воскликнул он. - Это невозможно! Я так все хорошо организовал... Пане генерале, вы же сами говорили, что вам будет удобнее ехать утром... Нет-нет! Вы не уедете! Мы... мы... будем еще ужинать.
Он был явно растерян, видимо, искал довода в пользу своего предложения относительно нашего ночлега и не нашел ничего более убедительного, чем ужин.
- Война, - сказал я, пожимая плечами, и через полминуты мы уже мчались по тихим улицам городка.
Выехали за наш пост на дороге. Уже заметно стемнело. Машины сухо шуршали дорожной щебенкой. Впереди надвигался лес. В сгущавшихся сумерках он казался сплошной стеной, однако на опушке можно было различить контуры большого двухэтажного дома. Временами мертво поблескивали его неосвещенные окна. Дом этот, стоявший метрах в шестидесяти от дороги, казался абсолютно необитаемым. И вдруг, едва машины поравнялись с ним, из окон раздались длинные автоматные очереди, злобно залязгал зубами пулемет.
- Гони, Федоров!- крикнул я. - Все внимание на дорогу! Фар не зажигай!
Со второй машины нападавшим ответили огнем солдаты охраны и мой радист. Через минуту дом остался позади, а машины нырнули в спасительную темноту леса, хотя, впрочем, после того, что произошло, мы вполне допускали, что и здесь нас может поджидать опасность. Однако все обошлось благополучно. Возможно, нас спасла от прицельного огня спустившаяся темнота, и, отправься мы раньше, все могло бы обернуться для нас крайне неприятно.
- Отделались легким испугом, - пошутил Федоров и сердито добавил: - Ишь ты! "Просим, пане, просим, пане", и на тебе.
Видимо, мой водитель находился в полной уверенности, что засада была организована не без участия наших любезных хозяев. Однако на этот счет мы могли лишь строить догадки.
На следующий день фашисты подтянули к этому участку свои резервы. С ночным боем отошел к основным силам наш батальон, выдвинутый в Буско-Здруй. Начались шестидневные ожесточенные бои на сандомирском плацдарме.
Немцы двумя большими группировками начали свое контрнаступление утром 12 августа. Здесь они впервые применили свои новые тяжелые (68 тонн) танки Т-VIВ - "королевские тигры" - с мощной лобовой броней, 180 миллиметров, с бортовой 80 миллиметров. Наша батальонная и полковая артиллерия не могла пробить ее, и стальные чудовища, сокрушая все, что попадалось им на пути, неудержимо двигались на наши позиции. Толпы автоматчиков, устремлявшихся вслед за ними, казались почтительной свитой, сопровождавшей особ королевской крови. Нам пришлось выдвинуть на прямую наводку орудия более крупных калибров.
К вечеру фашисты потеснили части 118-й стрелковой дивизии, оборонявшейся левее нас. Я решил выдвинуть на открывшийся левый фланг из второго эшелона 39-й гвардейский полк, который не только отбил все атаки врага, но и помог 118-й восстановить положение.
Тогда противник бросил части 20-й механизированной, 3-й и 1-й танковой дивизий на рубеж Ястшенбец, Стопница, обороняемый 42-м гвардейским полком.
Словно огромное живое море в часы приливов и отливов - туда, сюда, волнами наступали и отступали боевые порядки. К исходу пятых суток на участке нашего 32-го гвардейского корпуса противник в двух-трех направлениях потеснил нас и вклинился в линию обороны на 12- 13 километров.
Еще в первый день мы вынуждены были отдать несколько населенных пунктов, в том числе город Стопницу. Правда, особого значения этот городок не имел, потому что лежал в лощине, но отступать всегда тяжко, ибо в вынужденном отступлении есть нечто, оказывающее деморализующее действие, отнимающее веру в себя и в свои силы. К тому же немцы начисто снесли населенный пункт, где находился штаб нашей дивизии, и сбили нас с выгодного рубежа. Все пять суток я не смыкал глаз и не оставлял наблюдательного пункта, лишь изредка выдвигаясь в боевые порядки.
Было заметно, что фашисты делают неимоверные усилия, идут, как говорится, ва-банк, лишь бы вытеснить советские войска с занятого ими плацдарма.
- Ишь натужился, гад! - услышал я в одном из окопов на передовой, куда мы пробрались после очередной немецкой атаки. Говорил немолодой солдат в помятой каске. - Того и гляди, кровь из глаз брызнет, а он все лезеть и лезеть...
- Ты про кого, отец? - спросил я, отрываясь от бинокля.
- Про кого? Да про немца, какой на нас сёдни семь разов в атаку ходил. И не можеть уж, а все преть и преть. Я усмехнулся:
- А ты откуда знаешь, что не может, если он "преть"? Прет - значит, может, а?
- Да уж нет, это мы понимаем: из последних сил преть. Ему что назад, что вперед - одинаково чижало...
Однако удерживать этих рвущихся из последних сил гитлеровцев нам было также нелегко. Но нельзя было и оставить сандомирский плацдарм. Повторяю, он имел огромное стратегическое значение, и нашим боям командование фронта уделяло серьезное внимание. В тот кульминационный момент битвы за плацдарм нашей армии, сыгравшей, могу сказать, решающую роль, были созданы просто невиданные условия, позволявшие нам маневрировать мощным артиллерийским огнем и наносить массированные артудары. В качестве примера приведу хотя бы такие данные. В ходе этих пятидневных боев мне, как командиру дивизии, для обеспечения перелома в ходе боя командармом были последовательно приданы и подчинены взятые с других участков и непосредственно из резерва фронта семь истребительных противотанковых полков, две артиллерийские бригады, полк реактивной артиллерии, танковый батальон.
Не остался я без поддержки и в самый острый момент, когда противник, пытаясь вырваться на шоссе Стопница - Станцуви, разрезать дивизию на две части и овладеть переправой на реке Сходня, в районе Стшельце, ценой огромных потерь вклинился в нашу оборону на во семь километров. При этом острие фашистского удара пришлось как раз на тот участок, непосредственно за которым находился мой наблюдательный пункт. Фактически НП остался без всякого прикрытия: у нас за спи-пои стоял лишь медсанбат. Мы не покидали своего наблюдательного пункта до последней возможности и ушли только тогда, когда танк противника начал стрелять прямой наводкой и мы увидели вспышку у стрелявшего танка, а за спиной разрывы перелетевших снарядов. Один из них едва не угодил прямо в куст, за которым в машине сидел поджидавший меня водитель Федоров. Вот тогда-то командир корпуса ввел в бой свой второй эшелон - 97-ю гвардейскую стрелковую дивизию, силами которой удалось предотвратить попытку немцев разрезать дивизию пополам и уничтожить ее.
Не могу не отметить, что в ходе боев на сандомирском плацдарме еще раз блестяще проявился военный талант командарма Жадова, который лично распоряжался вопросами распределения и использования резервов, перемещения частей на наиболее уязвимые участки фронта и концентрации в нужный момент и в нужном месте большого количества артиллерии с целью нанесения массированных артударов.
Разумеется, помимо умелого, я бы сказал, талантливого руководства, помимо маневрирования артиллерийскими частями, вернее, вместе с этим в успешном завершении пятидневных боев на сандомирском плацдарме огромную роль сыграл подлинный героизм личного состава артиллерийских частей и пехоты. Не привожу конкретных примеров лишь потому, что тогда пришлось бы либо писать решительно обо всех, чего не позволит объем этой главы, либо не упомянуть слишком многих героев, что было бы просто несправедливым. Не боясь выглядеть излишне патетичным, скажу, как командир: "Спасибо вам, артиллеристы и пехотинцы, так безупречно сражавшиеся под Сандомиром, честь вам и слава на вечные времена!"
Возвращаясь к рассказу о пятидневных боях за сандомирский плацдарм, отмечу, что солдат, который уверял меня, что немец "преть" из последних сил, был совершенно прав. Видимо, в самом деле танковые и мотострелковые дивизии, которые гитлеровцы вводили в бой, пытаясь отбросить нас за Вислу, были изрядно обескровлены. Атаки постепенно теряли остроту, а затем противник перешел к обороне. Мы же нашли в себе силы в течение двух суток вернуть шесть - восемь потерянных километров и заняли ранее отведенный нам участок обороны.
Таким образом, к концу августа линия фронта стабилизировалась. Сандомирский плацдарм остался за нами
Побежали дни и недели, до краев заполненные трудоемкой и кропотливой работой по укреплению нашей обороны. Главная задача заключалась в обеспечении глубокого эшелонирования наших рубежей.
Создание прочной линии обороны не являлось само целью. Оно обеспечивало нам возможность серьезно подготовиться к будущему наступлению. Ради этого наступления мы работали день и ночь. Главным образом - ночь.
Едва из низинок навстречу опускающейся откуда-то с неба ночи начинал подниматься туман, наша линия обороны странно оживала. Почти такая же бесшумная, как и днем, она начинала шевелиться, двигаться, тормошить засыпающую землю. Тихо переговариваясь, бойцы готовили огневые позиции для артиллерии, которые она должна была занять к началу наступления, маскировали их молодыми березками и осинами.
Узкие лесные тропинки превращались в дороги, ведущие к складам боеприпасов, ремонтировались разбитые бомбежками другие подъездные пути, подвозились снаряды, подгонялась боевая техника.
И все-таки главным оставалась работа с людьми, настоящая боевая подготовка. Пользуясь ночной темнотой, мы снимали полки, занимавшие первую линию обороны, выводили их в тыл своих дивизий и там учили наступать, наступать смело, но расчетливо, подчиняясь приказу, но и проявляя личную инициативу. Во время учений, когда в "боевых" действиях участвовали не только пехота, артиллерия и танки, но и штурмовая авиация, создавалась полная боевая обстановка. Мы требовали от личного состава предельного напряжения сил, выполнения всех заданий на максимуме возможностей. Конечно, мы очень уставали. На сон часто оставалось не более двух-трех часов в сутки.
Но и в эти часы не всегда удавалось заснуть вследствие нервного напряжения этих дней и физического переутомления. Ворочаясь без сна с боку на бок, я думал: "А как же трудно бойцам и командирам?" - и находил успокоение в знаменитом суворовском афоризме "Тяжело в ученье - легко в бою". Конечно, те учения, которые мы проводили, были совершенно необходимы. Полученное пополнение часто составляли новобранцы, мало обученные и необстрелянные. Пустить их в бой без нужной подготовки значило поставить под угрозу результат задуманной операции и понести потери, которых можно было бы избежать.
Здесь, на сандомирском плацдарме, осенью 1944 года у меня произошла одна из самых дорогих фронтовых встреч - с любимым другом детства Колей Шуруповым.
Но прежде чем рассказать об этой встрече, мне следовало бы вернуться во двор большого каменного дома на Ново-Басманной улице в Москве. И вернуться на пятьдесят лет назад, в первые послереволюционные годы, чтобы читатель знал, кто такой Колька и кем он был для меня в годы нашего детства.
...Мы жили в одном дворе. Дома наши, три одноэтажных деревянных флигеля, стояли позади большого здания бывшей Торговой школы, выходившего непосредственно на Ново-Басманную улицу. В первую мировую войну в школе был госпиталь, а затем, после революции, - военная школа.
Между школой и нашими флигелями находился двор, за флигелями тянулся большой сад, заросший боярышником, бузиной и бог весть какими еще кустами и деревьями. Все это было нашими безраздельными владениями. Здесь мы играли в "чижика" и в прятки, здесь дрались и мирились.
Во время драк больше всего доставалось мне, потому что я рос болезненным и был слабее всех во дворе. Задиристые мальчишки пользовались этим и не упускали случая дать подзатыльник, дернуть за волосы или больно ущипнуть. Это было обидно. И часто обида бывала так нестерпимо горька, что я кидался на сильного обидчика, заведомо зная, чем это кончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35