— Не пойму, о чем ты меня пытаешь? — рассердился Иггельд, — Я же не отрок, а ты не Самый Великий Колдун!
— Я же объяснил, что хочу знать, а ты не понимаешь.
— Если получаешь не тот ответ, ругай себя — стало быть, неверно спросил!
— Ладно. — признал правоту наставника княжич, после чего немного помолчал, жеребцы прошли сотню саженей, за это время Младояр сумел сформулировать вопрос, — Мне показалось, что те испытания, которым подвергал друзей Грыжа Белый Ведун, не только запредельно суровы, они еще и бессмысленны для молодых парней, становящихся юношами. Ведь колдун не стремился убить мальчиков, здесь не было признаков отбора, как ты сейчас сказал — насчет воли богов. Еще раз — смысл? Я не нахожу ответа.
— У тебя нет ответа, а у меня — целых два. — оказывается, Иггельд уже поразмышлял, предвидя суть вопроса воспитанника. Возможно, ведун просто заставил, заодно, привести беспорядочный рой мыслей в голове отрока в стройный, подобно воинскому, ряд. — Итак, первое. Долго продолжающаяся, близкая к нестерпимой, боль может привести к двум результатам. Первый — особое телесное состояние, когда кожа бледнеет, покрывается холодным потом, сердце бьется быстро, но пульс очень слабый. Тоже самое случается со многими тяжелоранеными после боя. Обрати внимание — не сразу после ранения, а чуть погодя. Помогает опий, согревание… Так, оставим лекарские дела. Если юношу доводят до такого, скорее всего, он — умрет. Смысл тут — отсеять тех, кто не перенесет ранений. Другой исход долгой чрезмерной боли — юноша как бы уходит в другой мир, ощущая себя в яви лишь равнодушным свидетелем мучений собственного тела. Боль как бы уходит. Нередко дух долетает до врат нави, испытуемому являются души предков… Переход от мальчика к юноше — это временное посещение нави, причащение тем светом. Ну, у яги причащаешься навьей пищей, получаешь тайное имя, по которому тебя знают только в мире духов, да в княжестве Вия. Повторю первый ответ. Причащение к нави с помощью боли.
— А второй?
— Второй, увы, касается нас непосредственно, — громкий стариковский вздох, — ты совершенно правильно вцепился в этот обряд, молодец! Дух испытывающего беспримерную боль мальчика может не уйти слишком далеко, опытный колдун не допусти этого. Отрок беззащитен в такой момент не только телесно, но и духовно. Избивая, мучая до полного отупения, ведун может затем оставить уже в душе мальчика своего рода надпись, внушить страх на всю жизнь, застолбить место бога… Короче, если в дальнейшем от мальчика, ставшего мужем, даже стариком с внуками, что-то потребуется — колдуну стоит слов сказать — и тот, кого Белый Ведун мучил, на ремнях из собственной кожи подвешивая, все исполнит. Теперь ясно?
— Все мужчины, что за Гремячей живут — рабы Белого Ведуна?
— Не сознающие этого… — добавил Иггельд, направляя жеребца чуть левее. Неожиданно старик резко притормозил, скакун аж встал на дыбы. Младояр, хоть и отреагировал достаточно быстро, все-таки столкнулся с наставником, благо, удержался в седле. — Это для нас!
Можно было и не указывать, княжич уже заметил тоненькую нить, натянутую в сажени от земли. Только на всадника! Подросток повертел головой, ища самострел — ни права, ни слева!
Иггельд спешился, Младояр тоже выпрыгнул из седла на мягкий зеленый мох. Обошли вокруг — вот они луки-самострелы, целых два, стрелки короткие, наконечники — как иглы острые с зазубринами. Такой не убьешь, но поранишь непременно, если не повезет — и через брони кольнет. Иггельд озирался — нет ли кого поблизости, может — здесь еще и засада? Вроде — никого…
— Поставлена для всадника, — сказал Младояр.
— И так понятно, — оборвал его Иггельд.
— Стрелы отравлены.
— Разумеется, — кивнул лекарь, — молочайный яд, запах выдает.
— Поставлено на нас! — закончил княжич.
— Что-то не разгляжу, на одной написано — Млад, а на другой — Игг?
— Луки прикрыты толстым стволом ели, причем их легко увидеть, если ехать на Крутен, но для отправляющихся по направлению к Гремячей речке стрел не заметить, — объяснил паренек, потянувшись, было, к стреле.
— Ты уверен, что дерево тоже не отравлено?
Младояр отдернул руку.
— А как же тогда заряжали самострел?
— В перчатках, само собой… — объяснил Иггельд, затем покачал головой, добавив со вздохом, — А разряжать все одно придется!
* * *
Два дерева впереди оказались срублены, густая хвоя крон напрочь перекрывали тропу. Слева буерак, справа, через полсотни шагов — кусты, посреди коих — видать уже кто-то продирался, намекая — вот тропинка. Что это засада, и старик, и юноша поняли без слов. Младояр извлек лук, изготовил стрелу. Воины спешились, да ринулись вперед, чуть пригнувшись. Мгновение — и оба притаились за деревьями. Ожидание. Кто не выдержит первым — они или те, кто там, в сплошном зеленом месиве кустарника? Птиц не слышно — кто-то есть! Через некоторое время из кустов донесся негромкий хрип. Молниеносно выпустив стрелу, Младояр вновь спрятался за деревом. Возня в кустах. Иггельд перекатился поближе, укрылся за поваленным стволом, вгляделся в кусты. Рука старика так и мелькнула — брошенный нож знал свою цель — глухой стон. Млад тут же выпустил еще одну стрелу, как раз там, где зашевелились зеленые ветки. Вновь возня — и прямо из кустов вывалился, как медведь, огромный человечище. Мало того, что ростом в сажень с парой вершков, еще и такой широкоплечий да толстый, не человек — бычий пузырь надутый! В руках — дубина, из брюха стрела торчит, а харя — что маска застывшая. Понятное дело, иные пустоглазые боли не чуют. Вслед богатырю выступили еще двое, с длинными ножами. Толстяк уставился пустым взглядом на Иггельда, да пошел на лекаря, замахиваясь огромной суковатой дубиной. Правее пошел другой мертвяк. Третий направился к Младояру. Старик легко перекатился налево, привстав — ведун перекувырнулся через голову, не выпуская из рук мечей, вот его седые волосы блеснули позади обоих. Толстяк поворачивался медленно, Иггельд успел ткнуть острием длинного клинка здоровяку под правое колено, и, не дожидаясь результата — встретил развернувшегося пустоглаза, того, что поменьше, лицом к лицу. Глупый замах длинного ножа легко отбит коротким кривым клинком, что держал Иггельд в левой руке, длинный меч правой делает свое дело — голова врагадер держится теперь только на хребте, вся мягкая часть шеи перерезана. Иггельд рассчитал, как всегда, верно — здоровяк завалился направо, не мешаясь. Осталось немногое — умертвить лежащего, что ведун проделал походя.
«Никогда не играй с врагом, даже если у него нет шансов против тебя!» — мелькнуло в сознании Младояра, едва подросток понял, что у нападавшего на него пустоглаза нет никаких шансов, хоть он и на голову выше, и сильнее, небось. Движения замедленны, броней нет и в помине, с таким ножом супротив меча княжича и делать нечего. «Но я могу спотыкнуться, упасть. Нет, никакого риска!» — отрезвил себя паренек. Прыжок налево, вот правая нога отставлена чуть назад, левая быстро вперед, правая за ней, стремительный боевой танец, столь много раз повторенный на учениях. Враг вертит безмозглой башкой, уши красные — еще бы, только что жертва была перед ним, а вот — уже и скрылась из глаз! Младояр позволил себе удар с замахом. Увы, разрубить по-богатырски, так, чтобы надвое от шеи и до паха — не получилось, но удар нанес смертельный…
— Моих три, — Иггельд нашел в кустах еще одного мертвяка, прямо над ямкой между ключиц торчала рукоять стариковского ножа.
— Два с половиной, — не согласился княжич, вытаскивая стрелу из брюха здоровяка.
— Да это так, десятая, — махнул рукой старик, все еще чувствуя себя добрым молодцем.
— Хорошо, треть, — продолжал торговаться Младояр, — итого, ты двоих и две трети…
— Нет, тут моих пять шестых!
— А кто их растревожил первой стрелой?
Быстрый осмотр трупов ничего нового поначалу не дал. Младояр, коему в голову пришла одна догадка, перевернул всех четверых, разрезал рубахи. Так и есть — у троих, включая здоровяка, на спинах — выпирающие продольные рубцы, видать — тоже вырезали ремни из кожицы.
— Я вот чего думаю, Млад… — старик неожиданно посуровел.
— Что?
— Может, мало одного Белого Ведуна изничтожить? Ведь у него, поди, ученики есть.
— Если убить всех, больше никто не будет вешат на ремнях из собственной кожи мальчишек? Я — за, коль будет вече!
— Обычай изничтожить? — раздумывал ведун, — Если у нас с тобой, Младушка, на то право? Так тысячи лет поступали, а мы — враз перечеркнем?
— Мы еще и Белого Ведуна не добыли! — вернул наставника из мира грез на сыру землю Младояр.
* * *
Хуторок смотрелся бы весело — три аккуратные избенки, бревна свеженькие, ставенки резные, даже петушки на крышах раскрашены охрой да киноварью, вот только, увы, преобладал темно-бурый цвет. Кровь повсюду, измазаны двери, из окна свешивается чья та рука, под ней — багровая лужица-студень. Убийцы не пожалели никого — среди восьми убитых оказалось пятеро маленьких детей, и — ни одного взрослого мужа, даже подростка. Верно — на охоту пошли, тут-то хутор, где остались только бабенки да младенцы, и вырезали. Убивали не по-людски — у многих баб кишки намотаны вокруг шеи, младенцы сплошь обезглавлены, да не мечом — рядышком, как бы дополняя картину, пилы…
— Зачем? — повторял княжич, следуя за наставником, как цыпленок за курой, из одного дома в другой, — Зачем, зачем…
— Пока не пойму, — буркнул Иггельд, — на требы не похоже, да и обычая такого нет. Грабить тут нечего, да и не взято ничего. Эх, кабы знал наперед, так просто те пустоглазы не отделались бы…
— Лишенные душ все равно ничего не сознают, — напомнил подросток, постепенно приходя в себя, — Да и потом… То не они! У тех, кого мы у кустов порешили, ножи чистые были. Ходячий мертвец за чистотой не следит, весь в дерьме ходит, разве пустоглаз клинок чистить станет?
Иггельд, ни слова не говоря, быстрым шагом вышел прочь, зашагал к лесу. Младояр хотел, было, спросить — куда, но молодые глаза заметили отдельные капли потемневшей крови — то тут на светло-зеленой травинке, то там на пыльном листе лопуха, а все вместе эти бурые точечки складывались в дорожку. По ней и шел ведун. Уже за хутором стояло одинокое дерево, к нему был привязан щуплый человечек, весь — в крови, одежды порваны, голова — обессилено завалилась набок. Иггельд остановился, как вкопанный, не доходя дюжины шагов, жестом преградив дорогу и княжичу. Глаза искали ловушек. Нет, кажется — все чисто. Рядом сложены окровавленные ножи, даже пила, на зубьях которой нарочито оставлены кем-то куски кожи… Лекарь мягко подкатился к дереву, приподнял голову человечка за волосы. Младояр тут же узнал Бегуню.
— Мертв?
— Жив, — отозвался Иггельд, — и даже — в сознании…
— Чего на помощь не звал? — спросил Младояр.
— Убейте скорей! — молили запекшиеся губы отрока.
Иггельд вытащил фляжку, дал испить Бегуне, затем — протер то место, которого касались губы парня. Взглянул на воспитанника — понял ли тот?
«Яд мог быть нанесен на сухие губы, я о таком слыхал, потом умирает тот, кто целовал, или, как Иггельд — дал испить, потом — выпил сам,» — подумал Младояр. Привязанный облизнулся. Нет, не похоже, чтобы здесь было что-то отравлено.
— Кто убил хуторских? — спросил ведун.
— Я. Я их убил, — голова Бегуни моталась из стороны в сторону, — Мертвецы держали баб, Белый Ведун приказывал, а я… Мои руки — исполняли…
— Крепко же тебя повязали, — молвил Иггельд, отвязывая отрока, и добавил, — кровью…
— А что Белый Ведун наказал тебе о нас? — спросил Младояр жестко.
— Убить, наверное… — равнодушно отозвался Бегуня, сразу по освобождению от веревок осевший на землю, — Как не ведаю, он во сне мне все нашептывал… Да и все равно… Убейте скорей!
— Нет, милок, — покачал головой ведун, — ты, будь добр, наперед нам обо всем расскажешь, а уж сказнить тебя, иль нет — после решим, — Иггельд обернулся к воспитаннику, — значит так, Млад, вымой его, переодень, все, что на нем — сожги! А я покараулю, надеюсь, ты мне доверишь дозором походить?
Хуторок, как и положено любой деревеньке — большой иль малой, — стоял на пересечении реки и дороги. Ну, речка тут была махонькая, считай — ручеек, но напиться, да кое-как отмыть грязь да кровь — годился. Туда и отвел Бегуню Младояр, захватив чистую рубаху и порты. Княжич бегло осмотрел раздетого отрока — против ожидания — ни единой ранки. «Интересно — вот, одним из спины ремни режет, мучает, а других — нет. Чем это он так Бегуню возлюбил, этот Белый Ведун?».
Иггельд успел подобрать для Бегуни жеребца — дожидаться мужчин-хуторян не имело смысла. Не прошло и десятка минут, как тройка путников двинулась дальше. Ехали молча, ни ведун, ни княжич не о чем Бегуню не спрашивали, давая дозреть. Да и ловушек опасались. Иггельд то и дело притормаживал, едва замечал впереди хоть что-то необычное, нет, старик не шарахался от каждого кустика, но — опасался. К вечеру собрались тучи, воздух загустел, зашумели кроны деревьев.
— Может, у меня, Млад, хворь такая, когда кажется — бывал здесь уже, — хитро прищурился Иггельд, — но помнится, когда-то, в молодости, я уже ходил этими местами. И если свернуть от тропы влево — найдем избенку охотную…
Младояр сразу повернул налево, на едва приметное ответвление — если бы Иггельд не подсказал, и не заметил бы тропки. Память не подвела старика — не проехали и полуверсты — обнаружили подкосившийся домик. Дверь полуоткрыта. На небе уже грохотало, не смотря на густоту крон — что-то капало на головы. Скатившись на землю, Младояр встал слева от двери, Иггельд зашел осторожно справа, Бегуня, так и не понявший, кто он — пленник или все еще дружка в этом маленьком отряде, заглянул первым, повертел головой, левая рука махнула во тьме вверх-вниз, отрок сразу отпрянул, как учили. Но никаких ловушек заготовлено не было, войдя во внутрь, паренек убедился, что избушка пуста. Иггельд открыл дверь пошире, сунул голову, огляделся.
— Давно никто не захаживал, видать, один я про это место помню, — отметил старик, осмотрев пол, заросший мхами да лишайником, — чего-чего, а порхать, что бабочки, по воздуху белые ведуны еще не научились.
В сумке отыскалась свеча, ночь предстояла долгая — Бегуню так и распирало желание выложить все. Отроку казалось — расскажет, и чем-то станет легче…
— Я нипочем не могу вспомнить, как оказался у Белого Ведуна. Заснул дома, да, меня отпустили переночевать у матери, наш дом недалеко, всего-то пробежать чуток. Я как-то считал, мне — три дюжины дворов пройти от княжеских хором, а я-то верхом. Ничего не помню…
— Его мать тоже ничего не помнит, — кивнул Иггельд, — ревела, когда вспоминала — мол, заснула с сыном, он — на печи, сама — внизу, просыпается утром, пусто в доме, дверь нараспашку, одежка валяется, Бегуни — нет!
— Околдовали нас, — вздохнул Бегуня, — околдовали!
— Слово такое есть, чтобы спящему шепнуть? — спросил княжич лекаря.
— Слов-то много каких можно спящему нашептать, да зачем? Проще макового сока, высушенного, под нос покурить, а потом — делай, что хочешь. Бегуня-то молод совсем, только на тропу воинскую ступил, нет у отрока еще нюха на опасность. Бывалый воин просыпается, как бы ни устал за день, едва кто чужой на порог ступит. А лучше — до того…
— Стало быть, проспал я врага, — обречено кивнул отрок.
— Не бери на душу, молод ты пока. Придет время, и не тому выучишься, станешь воином знатным, никакая вражина к тебе и на сотню шагов не подберется, — попытался успокоить Бегуню старый вояка.
— Ничему я не выучусь, после того, что было — одна у меня дорога, в Навь!
— Может быть так, а может — и нет, — спокойно парировал Иггельд, — не во всем, что человек делает, его вина.
Молчание. Отрок сопел, силясь продолжить едва начатый рассказ, его не торопили.
— Если их одурманили маковым дымком, то отчего же запаха не осталось? — вдруг спохватился княжич.
— За такой вопрос розог не жалко, — рассердился Иггельд.
— Ах да, — смутился Младояр, — дверь нараспашку… Ветер запах вынес.
— А голова у мамаши тяжелая после той ночи была, я спрашивал, — кивнул лекарь, — может и не маковое зелье, но что-то подобное…
Вновь молчание. Наконец, собравшись с духом, Бегуня продолжил:
— Я опомнился в каком-то темном, сыром месте, познабливало. Думаю, погреба какие-то. Горели светильники, числом два, прямо у моего носа. Воняло мертвечиной. От них, от всех — несет этим… Я связанный лежал, рядом — двое этих, пустоглазых, меня держат. Зачем? И так повязали, что не шевельнешься!
— Видать, Белый Ведун из тех, кто каждый узел три раза повторяет! — заметил Младояр, — Боялся, не иначе…
— От тех, кто всех боится, все зло и происходит, — согласился Иггельд, — ради собственного спокойствия кучу народа перережет. И считает себя правым — так, мол, спать спокойнее! Но ты, Млад, больше Бегуню не сбивай…
— Так лежал я долго, а потом пришел Белый Ведун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42