Так ведь она тоже дочь купеческая!». Ноги понесли сами, как будто поняли… Быстрей, быстрей…
Иггельд недоуменно оглянулся, неожиданный уход Младояра лишь чуть-чуть удивил его. Надо было заниматься делом, а не рассуждать о странностях поведения воспитанника.
* * *
Терем Хугинсон казался пустым. Младояр постучал в двери. Тишина. Постучал еще, погромче, решительнее. Двери оставались заперты. Юноша развернулся, ударил пяткой — раз, другой…
— Чего дубасишь? — послышался старческий голос откуда-то слева.
— Ей, старик, не знаешь, куда хозяева подевались?
— Нечто тебе, недоросль, отчет давать? — прошамкал служка, подходя поближе. Сто лет, что ли ему? Небось, выбирал Хугинсон сторожа подешевле…
— А хоть и мне! — молвил княжич столь грозно, что и сам подивился.
— Ишь, молоко на губах не обсохло, а уже на стариков орать…
— Где Сойка? — не выдержал Младояр.
— Где да как. Расскажи да покажи, — старик уже все понял, сам был молод… — увезли твою зазнобу, уж две ночи терем пуст.
— Куда увезли, кто?
— Отец ее, Хугинсон, увез — сказывал, за море, неспокойно тут стало, — объяснил сторож.
— Жива… Сойка?
— А что ей станется, еще не вошла в возраст, когда в невесты крадут!
— А что Хугинсон говорил, когда вернется?
— Сам-то хозяин вернется, не бойсь, и пары лун не пройдет, а вот свою зазнобу — не жди. Останется за морем, будет по законам тамошнем жить, в строгости…
Где-то на соседней улице, близ торгов, слышалась веселая мелодия, сопровождаемая в такт ударами бубна. Кому-то весело…
«Вот так, вот так!» — стучало в голове юноши, — «Но почему так, почему так? Отчего Судьба всегда против меня? Прав, что ли, старик, украл я чужую судьбу, а теперь не будет ладу?». Как-то некстати ливануло с небес крупными каплями, редко так, но — метко, прямо по носу наперед! «А почему некстати?» — подумал Младояр, — «Очень даже кстати, вот и музыка смолкла, и… слез не видно».
* * *
Княжичу казалось, что уснуть нипочем не удастся, настолько все в нем бурлило и горело. Но вот — сел за свиток, прочитал самую малость — да голова сама в кулаки и уткнулась. Проснулся на лавке — Иггельд, что ли, переложил, али сам во сне? Умылся…
— Ну и как, что в городе слыхать, больше никого не зарезали? — Иггельд только что возвратился, глаза усталые, даже плечи приспущены.
— Много чего слыхать, наставник, но ты сам наперед расскажи, чего такой битый да мученый? — Младояр взрослел на глазах, еще год назад ему и в голову не пришло бы спросить, где так измотался за ночь его друг и учитель. Княжич знал — что не в постели с вдовушкой — Иггельд в этих делах излишеств не допускал, исполнит мужское дело — и храпака! — Заболел кто?
— Нет, бабы-повитухи не справились, позвали. Да и то — раньше надо было б. А так — пришлось целую ночь просидеть, двойня шла, а дорога узка оказалась, да еще и ножкой пошел… Потом кровила долго, боялся — умрет, но ничего — обошлось. Мне бы то умение, что за эти годы приобрел, да в те далекие времена, когда ты на свет божий вылезти никак не мог…
— Тогда бы и мать жива осталась?
— Да, думаю — управился бы… Но Судьба дает тогда, когда уже не нужно!
— Другим нужно! — юноша поразился — язык сам изрекает такое…
Лекарь как-то странно взглянул на Младояра, помолчал и вернулся к старой теме.
— Ладно, рассказывай, как там наша кольчуга поживает, есть новости?
— Штук пять продано, цены падают, пирожник Речаня трижды бит, да видать — калита его потяжелела немало!
— Откуда пять штук?
— Да вот, Игг, представь, торгуют нашей кольчугой на всех углах базара, скрытно предлагают, также тайно покупают. Уже и к отцу жалобиться ходили на обман, да чего — он им дедовский закон под нос: «Покупатель да смотрит сам!». Одному купцу древлянскому аж пять штук впарили. Он дивился — мол, чего это они такие тяжелые, ведь сказывали — заветные кольчуги легки? А ему — мол, это металл чудный, легкий, зато кольца толстые — сам пощупай, оттого и тяжелы!
— И задорого ли древлянин те волшебные брони покупал?
— Не особо, — хихикнул княжич, — по тройной цене от обычной…
— Ну, веселится же народ, — на лице Иггельда заиграла улыбка, — плохо только, уж низко совсем нашу реликвию оценивают… Кстати, а за что пирожника-то побили?
— Речаня свой способ разбогатеть придумал, — уж неизвестно, откуда княжич все прознал, но рассказывал так, будто сверстник-пирожник ему на ушко во всем попризнался, — сначала он просто похвастал, мол, я княжичу Младу пирожок, а он мне — кольчугу заветную померить дал…
— А ты давал? — насторожился Иггельд.
— Нет, конечно!
— А, по-моему, давал!
— Да нет же, не давал… — княжич отвел взгляд, решив оставить сей вопрос во мраке тайны, — Так вот, начал Речаня хвастать — мол, я подлинную кольчугу Млада в руках держал, щупал да нюхал, на себя мерил! А ему — мол, мы тебе покажем, а ты приговоришь — настоящий ли товар предлагают? Ну, дурень-то и обрадовался поначалу, серебра затребовал за просмотр-то. А после первой выволочки — призадумался. Сообразил — как ни скажу, одного непременно обидишь — либо продавцу сделку сорвешь, либо покупатель обманутым окажется. И кто-то, тот ли, другой — побьет, да еще как!
— Тогда спасай парня, — подмигнул ведун, — пойди всем скажи, мол — дурачок-пирожник моей кольчужки даже издали не видывал!
— Я уж сообразил!
— Ну и как?
— Отмутузили Речаню всем миром, да отстали…
— А еще чего народ говорит?
— Что увез хитрый нессиль кольчугу, в город богатый, в Александрию какую-нибудь, там и продаст самому-самому богатенькому… Только я так думаю, слух-то князь распустил, хитер отец, да вот одна нелада — нессиль-то брони предлагал, так где те брони?
— Все у тебя хитрые! — вздохнул старик, — И князь хитрый, и купец, даже пирожник — и тот хитрец…
— Дык всяк народ себя за самого хитрющего и признает. Сколько сказов я читал. И хнаи — хитры, на корабликах по морям ходят, за стеклянные бусы самородки золотые меняют, и хуася — самые-пресамые, а уж элласы — и говорить нечего, все глупую историю с конем деревянным поминают… Одиссеос хитроумный, пятнадцать лет до дому доплыть не мог. Читал я, решил один купец теми морями проплыть, как у слепого элласа сказано. Меньше одной луны и потребовалось! А все одно — хитрые мы, мол, нет народа на выдумки гораздее…
— Слышал я сказку одну, когда князь Черной Земли…
— Параон, — подсказал Младояр.
— Да, так их называют… — кивнул старик, — Он даже наградил обманувшего его…
— Не слышал, не читал — расскажи! — привычная фраза, столь много раз уже повторявшаяся юношей, скороговоркой вылетела из-под язычка.
— Жил в давние времена, лет так тысячу назад, в граде стольном… — Иггельд почесал в голове, пытаясь вспомнить название.
— В Александрии, в Фивах, в Мемфисе? — попытался подсказать княжич.
— В Фивах. Не перебивай, Млад, сам же глупость выказал — Александрии всего сотня лет, а я же сказал — тысячу лет тому сказу! Жил в Фивах… — лекарь попытался продолжить.
— …стовратных… — вновь влез юноша.
— Кто рассказывает — ты или я? — Иггельд эдак глаза выпучил, челюсть вперед — во, как осерчал!
— Ладно, ладно, молчу! — засмеялся Младояр, — Прости дурь молодецкую, о мудрейший, мои уши готовы внимать твоим речам, а рот с языком презренным — отныне на замке, и во веки веков…
— Во веки веков не надо, — на лице ведуна промелькнула довольная улыбка, — но немножко помолчать тебе не вредно. Итак, жил в городе Фивах, ну, пусть стовратных, один князь, по имени Рампсинит, третий из носивших его. Богат он был несказанно, Луту много продавали хлеба в иные страны, оттого и злато текло к параону рекой. Да и сейчас продают немало, хороша у них земля! Уж и не знал Рампсинит, куда его еще прятать, не посреди ж двора деньги держать. Но и хоронить вдали от палат не желал — боялся, как бы не обокрали. Да и деньги все время под рукой держать хотел — купить чего, ссуду дать, опять же — вернул с приростом — положил обратно!
И повелел князь сложить каменное хранилище, прямо у спаленки Рампсинита. Случилось так, что Локи попутал зодчего, один камень оставил строитель незакрепленным, хоть снаружи и не видать. Перенес князь в ту сокровищницу все золото. А зодчий долго маялся, все мечтал хоть малую толику злата похитить, да боялся. Потому и помер раньше положенного. А перед смертью признался двум своим сыновьям , носивших имена Агамес и Трофонес, в содеянном. Мол, я не попользовался — так хоть вы поживите в богатстве!
В первую безлунную ночь направились молодые люди к сокровищнице. Покойный отец описал заветное место в стене, нашли его сыновья, вытащили камень, в образовавшуюся дыру узкую пролезли по очереди — один сторожил наружи, пока другой средь горшков с монетами хозяйничал. Набрали братья золота, сколько смогли, да решили, как у воров в первый раз водится — мол, больше никогда!
Деньги улетели быстро, тратить — не зарабатывать, тут особого ума не надо. Прогулялись братья к сокровищнице еще разок, потом — повторили и в третий. Так и подворовывали, пока князь не стал замечать — хоть злата и добавлял — а больше не становилось, даже кое-где поуменьшилось. Начал Рампсинит в своей спаленке сторожить — сам, потому как никому не доверял. На беду братья в ту ночь еще сокровищницу почистили. Утром смотрит параон — золота в некоторых кувшинах явно меньше. А единственный ход в казне — через спальню. Будто духи бесплотные золото таскают. Другой бы так и решил, на колдунов все списал, но не таков был Рампсинит. У них, на Черных Землях, издревле параон богом числится, да не только народ его таковым почитает, но и сам владыка в то верит. А коли я бог, подумал Рампсинит, то меня злые духи убояться должны. Стало быть — не существа бесплотные, а люди зло вершат. Да, и к слову сказать, зачем духам злато?
Быстро наделали ковали ловушечек медных, капканов, как на крупного зверя, расставил князь охотничьи хитрости между сосудов с деньгами, да начал ждать. Прошел месяц, вновь не взошла на черном небе Ночная Хозяйка. Пришли воры, за деньгами полез Агамес, а Трофонес — сторожить остался. Попал воришка ногой в один капкан, рукой — в другой, да так — что не выбраться. Понял Агамес — все одно пропадать, да попросил брата — отруби, мол, мне голову, что б двоим не пропадать! Может, и не просил того Агамес, но Трофонес именно так потом рассказывал…
Подивился Рампсинит предусмотрительности вора, голову подельщика с собой унесшего. Что тут сделаешь? Задумался владыка, и вот чего придумал. Повесили обезглавленное тело на видном месте, а вокруг стражу поставили, приказал им Рампсинит — коли кто оплакивать будет — хватайте!
Узнала о том мать Агамеса, поплакала дома, да стала требовать от Трофонеса вернуть тело брата. А не то, мол, пойду, да все расскажу! Недолго думал вор, быстро изготовил все необходимое.
А страже, в коей наемники из других народов служили, скучно… Жара, зной. Делать нечего. Только что зевать, да мух давить. А тут — едет прямо на них осел, мехами нагруженный. Хозяин неловкий, что-то поправить в поклаже попытался — тут узел и развязался, из мехов, сразу трех — льет алое винцо прямо на землю, аромат вокруг пьянящий…
Окружили стражники осла, кувшины подставляют — все одно добро пропадают. Хозяин на них — чуть не с кулаками, ругается. Помогли наемники управиться с бедой, все крепко-накрепко перевязали, да начали дармовщину пробовать, даже самого хозяина угостили. Посидели, поговорили… Ну, за выпивкой друзьями становятся быстро, выпили за здоровье хозяина, да за то, чтобы вино из мехов больше не проливалось. Тот, в ответ — еще один мех притащил, не пожалел. Напились стражники допьяна, жарища — не нашей чета, быстро сон сморил добрых молодцев. Ну, а хозяин — им был, как ты уже догадался, Трофонес — обезглавленное тело снял, да домой отвез. Да еще и стражников наполовину обрил — на память!
Обидно стало Рампсиниту — ведь по второму разу его обставили! Долго думал параон, и так прикидывал, и эдак… Позвал дочь свою, да велел идти ей в Храм Любви. Обычай был у народа луту — жрицы могли за любовь что-то необычное требовать. Кто — монету, кто камень, кому что по вкусу. Княжна же объявила, что платой ей будут необычные истории, всяк, кто к ней за лаской придет — таковую расскажет.
Понял Трофонес, что это ему вызов, да не смог удержаться — поверил в свои силы. Оделся вор в плащ, а под материю спрятал руку покойного брата, по плечо отрубленную. Возлег Трофонес с княжной, да честно рассказал, как голову брату рубил, да как стражу опоил. Засмеялась дочь параона, а хитрец ей руку мертвую в ладошку подсунул. Схватилась княжна за пальцы неживые, да стражу звать — мол, держу вора! А Трофонес, тем временем — наутек.
Ничего не сказал владыка, только за голову схватился. В третий раз его надули, да как! Если в первый раз — по необходимости, во второй — по долгу, то ведь в третий — просто в честном единоборстве, вызов принявши. Продолжать поединок — только позора хлебнуть. А Рампсинит умен был, недаром при нем Черные Земли богатели, как никогда прежде. И принял параон вот такое решение. Велел объявить по всем Фивам, что дарует прощение вору-хитрецу, если тот добровольно к нему явится.
Подумал Трофонес, все взвесил. И то припомнил хитрец, что параон слова не нарушал! Отправился Трофонес к владыке, во всем признался. Рампсинит даровал ему прощение, потом, собрав ближних своих, да послов иноземных, объявил — мы, мол, луту, самый мудрый среди народов, а этот человек, Трофонес — самый хитрый из нас. А как поступит в таком случае владыка мудрейшего из народа? Конечно же, наградит и приблизит к себе такого человека. И отдал Рампсинит воришке свою дочь в жены. И славили в народе мудрого повелителя, кто знает, не окупилось ли злато похищенное сторицей тому параону?
— Ага, хорошая сказка! — кивнул Младояр, хитро улыбаясь.
— Почему сказка? Это быль!
— Кто же спорит? — княжич не сдержался, — Коли я ту же историю в свитке эллинском читывал, переписано у Геродотоса, что уж две сотни лет назад, как помер, известный выдумщик…
— Вот как… — огорчился Иггельд, — А мне так рассказали, да еще добавили, что историю эту нельзя пересказывать женщинам, детям, да подневольным людям!
— А зачем совету не последовал? Пересказал мне, а я — так еще не муж, вот и посмеялся!
— А и верно… — расхохотался старик, — Ну, Геродотос, ну — шутник. Ведь это он написал, что у луту мужчины мочатся сидя, а бабенки — стоя?
Младояр вытаращился на Иггельда, силясь понять — а в этот раз кто пошутил?!
* * *
Дидомысл давно заметил мявшегося в дальнем углу палат сына, но вида не подавал. Понятное дело, спросить чего-то хочет, да так, чтобы наедине. А тут — полны палаты народу, шум, галдешь — хоть ухи затыкай, у всех дела неотложные. Яснополку — денег на дружину подавай, купцы — через одного — с жалобами, а тут целая дружина заявилась мореходов крутенских… Маяк, им, понимаешь ли, строй возле устья! Оно конечно, торговля на море Гинтарном растет со дня на день, ладьи так и шныряют туда-сюда. Впрочем, можно и с Младом парой слов перемолвиться, может — чего важное? Князь поманил Младояра, шепнул — мол, ну, что там у тебя?
— Я так понял, купцы друг дружку перерезали, кто-то с чем-то сбежал…
— И что? — не понял князь.
— А кольчуга-то где? — напрямую спросил Младояр.
— Где бы ни была, я своему сыну на плечах цену целого города носить не позволю! — жестко ответил отец, потом добавил помягче, — Мне сын дороже…
Ветер носил по земле палые листья, переворачивал и так, и сяк. Красиво было бы, да солнышко ушло, да и ветерок не приветлив боле. Сверху посыпало мелким белым, будто крупой. Первый снег… Конец бабьему лету!
Младояр возвращался в Старые Палаты, окончательно уверившийся, что кольчужку так никому и не продали. Лежит, небось, где-нибудь в подвалах, за тремя дверьми, в простеньком сундучке. Или, вовсе — закопана… Ну и ладно. Что кольчуга расчудесная, все одно — мала. Вот Сойка…
Нас не могут забыть!
Вот и пещеры позади, возня с кольчужкой миновала, да и лето осенью сменилось. Младояр высоко задрал нос — теперь и он тоже лекарь да ведун. Уже без шуток — отроки, да юноши, да чего там — отроковицы подкарауливают младшего княжича где придется. Молва пошла — умеет бородавки сводить, Слово знает! По первому разу, еще себе не доверяя, Младояр и шептал на ушко, как учили, и густым соком травы чистотела мазал. А потом вошел в раж — шепнет мальчишке на ушко, через пару деньков — нет бородавки на том самом месте, что так стыдило. Заходили и взрослые мужи, и девчата…
«Вот, обзывала меня девчонка ведуном, так пусть и будет! Бородавки — только начало…» — подумывал княжич. А Игг еще и подливал маслица в огонь: «Ты с них за лечение чего-нибудь бери. Ну, что с девок брать — твое дело… А парни — пусть хоть пирога принесут, хоть — гуся. Ты не захочешь — я слопаю!».
Еще через пару дней настроение сменилось, Младояр неделю ходил сам не свой, думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Иггельд недоуменно оглянулся, неожиданный уход Младояра лишь чуть-чуть удивил его. Надо было заниматься делом, а не рассуждать о странностях поведения воспитанника.
* * *
Терем Хугинсон казался пустым. Младояр постучал в двери. Тишина. Постучал еще, погромче, решительнее. Двери оставались заперты. Юноша развернулся, ударил пяткой — раз, другой…
— Чего дубасишь? — послышался старческий голос откуда-то слева.
— Ей, старик, не знаешь, куда хозяева подевались?
— Нечто тебе, недоросль, отчет давать? — прошамкал служка, подходя поближе. Сто лет, что ли ему? Небось, выбирал Хугинсон сторожа подешевле…
— А хоть и мне! — молвил княжич столь грозно, что и сам подивился.
— Ишь, молоко на губах не обсохло, а уже на стариков орать…
— Где Сойка? — не выдержал Младояр.
— Где да как. Расскажи да покажи, — старик уже все понял, сам был молод… — увезли твою зазнобу, уж две ночи терем пуст.
— Куда увезли, кто?
— Отец ее, Хугинсон, увез — сказывал, за море, неспокойно тут стало, — объяснил сторож.
— Жива… Сойка?
— А что ей станется, еще не вошла в возраст, когда в невесты крадут!
— А что Хугинсон говорил, когда вернется?
— Сам-то хозяин вернется, не бойсь, и пары лун не пройдет, а вот свою зазнобу — не жди. Останется за морем, будет по законам тамошнем жить, в строгости…
Где-то на соседней улице, близ торгов, слышалась веселая мелодия, сопровождаемая в такт ударами бубна. Кому-то весело…
«Вот так, вот так!» — стучало в голове юноши, — «Но почему так, почему так? Отчего Судьба всегда против меня? Прав, что ли, старик, украл я чужую судьбу, а теперь не будет ладу?». Как-то некстати ливануло с небес крупными каплями, редко так, но — метко, прямо по носу наперед! «А почему некстати?» — подумал Младояр, — «Очень даже кстати, вот и музыка смолкла, и… слез не видно».
* * *
Княжичу казалось, что уснуть нипочем не удастся, настолько все в нем бурлило и горело. Но вот — сел за свиток, прочитал самую малость — да голова сама в кулаки и уткнулась. Проснулся на лавке — Иггельд, что ли, переложил, али сам во сне? Умылся…
— Ну и как, что в городе слыхать, больше никого не зарезали? — Иггельд только что возвратился, глаза усталые, даже плечи приспущены.
— Много чего слыхать, наставник, но ты сам наперед расскажи, чего такой битый да мученый? — Младояр взрослел на глазах, еще год назад ему и в голову не пришло бы спросить, где так измотался за ночь его друг и учитель. Княжич знал — что не в постели с вдовушкой — Иггельд в этих делах излишеств не допускал, исполнит мужское дело — и храпака! — Заболел кто?
— Нет, бабы-повитухи не справились, позвали. Да и то — раньше надо было б. А так — пришлось целую ночь просидеть, двойня шла, а дорога узка оказалась, да еще и ножкой пошел… Потом кровила долго, боялся — умрет, но ничего — обошлось. Мне бы то умение, что за эти годы приобрел, да в те далекие времена, когда ты на свет божий вылезти никак не мог…
— Тогда бы и мать жива осталась?
— Да, думаю — управился бы… Но Судьба дает тогда, когда уже не нужно!
— Другим нужно! — юноша поразился — язык сам изрекает такое…
Лекарь как-то странно взглянул на Младояра, помолчал и вернулся к старой теме.
— Ладно, рассказывай, как там наша кольчуга поживает, есть новости?
— Штук пять продано, цены падают, пирожник Речаня трижды бит, да видать — калита его потяжелела немало!
— Откуда пять штук?
— Да вот, Игг, представь, торгуют нашей кольчугой на всех углах базара, скрытно предлагают, также тайно покупают. Уже и к отцу жалобиться ходили на обман, да чего — он им дедовский закон под нос: «Покупатель да смотрит сам!». Одному купцу древлянскому аж пять штук впарили. Он дивился — мол, чего это они такие тяжелые, ведь сказывали — заветные кольчуги легки? А ему — мол, это металл чудный, легкий, зато кольца толстые — сам пощупай, оттого и тяжелы!
— И задорого ли древлянин те волшебные брони покупал?
— Не особо, — хихикнул княжич, — по тройной цене от обычной…
— Ну, веселится же народ, — на лице Иггельда заиграла улыбка, — плохо только, уж низко совсем нашу реликвию оценивают… Кстати, а за что пирожника-то побили?
— Речаня свой способ разбогатеть придумал, — уж неизвестно, откуда княжич все прознал, но рассказывал так, будто сверстник-пирожник ему на ушко во всем попризнался, — сначала он просто похвастал, мол, я княжичу Младу пирожок, а он мне — кольчугу заветную померить дал…
— А ты давал? — насторожился Иггельд.
— Нет, конечно!
— А, по-моему, давал!
— Да нет же, не давал… — княжич отвел взгляд, решив оставить сей вопрос во мраке тайны, — Так вот, начал Речаня хвастать — мол, я подлинную кольчугу Млада в руках держал, щупал да нюхал, на себя мерил! А ему — мол, мы тебе покажем, а ты приговоришь — настоящий ли товар предлагают? Ну, дурень-то и обрадовался поначалу, серебра затребовал за просмотр-то. А после первой выволочки — призадумался. Сообразил — как ни скажу, одного непременно обидишь — либо продавцу сделку сорвешь, либо покупатель обманутым окажется. И кто-то, тот ли, другой — побьет, да еще как!
— Тогда спасай парня, — подмигнул ведун, — пойди всем скажи, мол — дурачок-пирожник моей кольчужки даже издали не видывал!
— Я уж сообразил!
— Ну и как?
— Отмутузили Речаню всем миром, да отстали…
— А еще чего народ говорит?
— Что увез хитрый нессиль кольчугу, в город богатый, в Александрию какую-нибудь, там и продаст самому-самому богатенькому… Только я так думаю, слух-то князь распустил, хитер отец, да вот одна нелада — нессиль-то брони предлагал, так где те брони?
— Все у тебя хитрые! — вздохнул старик, — И князь хитрый, и купец, даже пирожник — и тот хитрец…
— Дык всяк народ себя за самого хитрющего и признает. Сколько сказов я читал. И хнаи — хитры, на корабликах по морям ходят, за стеклянные бусы самородки золотые меняют, и хуася — самые-пресамые, а уж элласы — и говорить нечего, все глупую историю с конем деревянным поминают… Одиссеос хитроумный, пятнадцать лет до дому доплыть не мог. Читал я, решил один купец теми морями проплыть, как у слепого элласа сказано. Меньше одной луны и потребовалось! А все одно — хитрые мы, мол, нет народа на выдумки гораздее…
— Слышал я сказку одну, когда князь Черной Земли…
— Параон, — подсказал Младояр.
— Да, так их называют… — кивнул старик, — Он даже наградил обманувшего его…
— Не слышал, не читал — расскажи! — привычная фраза, столь много раз уже повторявшаяся юношей, скороговоркой вылетела из-под язычка.
— Жил в давние времена, лет так тысячу назад, в граде стольном… — Иггельд почесал в голове, пытаясь вспомнить название.
— В Александрии, в Фивах, в Мемфисе? — попытался подсказать княжич.
— В Фивах. Не перебивай, Млад, сам же глупость выказал — Александрии всего сотня лет, а я же сказал — тысячу лет тому сказу! Жил в Фивах… — лекарь попытался продолжить.
— …стовратных… — вновь влез юноша.
— Кто рассказывает — ты или я? — Иггельд эдак глаза выпучил, челюсть вперед — во, как осерчал!
— Ладно, ладно, молчу! — засмеялся Младояр, — Прости дурь молодецкую, о мудрейший, мои уши готовы внимать твоим речам, а рот с языком презренным — отныне на замке, и во веки веков…
— Во веки веков не надо, — на лице ведуна промелькнула довольная улыбка, — но немножко помолчать тебе не вредно. Итак, жил в городе Фивах, ну, пусть стовратных, один князь, по имени Рампсинит, третий из носивших его. Богат он был несказанно, Луту много продавали хлеба в иные страны, оттого и злато текло к параону рекой. Да и сейчас продают немало, хороша у них земля! Уж и не знал Рампсинит, куда его еще прятать, не посреди ж двора деньги держать. Но и хоронить вдали от палат не желал — боялся, как бы не обокрали. Да и деньги все время под рукой держать хотел — купить чего, ссуду дать, опять же — вернул с приростом — положил обратно!
И повелел князь сложить каменное хранилище, прямо у спаленки Рампсинита. Случилось так, что Локи попутал зодчего, один камень оставил строитель незакрепленным, хоть снаружи и не видать. Перенес князь в ту сокровищницу все золото. А зодчий долго маялся, все мечтал хоть малую толику злата похитить, да боялся. Потому и помер раньше положенного. А перед смертью признался двум своим сыновьям , носивших имена Агамес и Трофонес, в содеянном. Мол, я не попользовался — так хоть вы поживите в богатстве!
В первую безлунную ночь направились молодые люди к сокровищнице. Покойный отец описал заветное место в стене, нашли его сыновья, вытащили камень, в образовавшуюся дыру узкую пролезли по очереди — один сторожил наружи, пока другой средь горшков с монетами хозяйничал. Набрали братья золота, сколько смогли, да решили, как у воров в первый раз водится — мол, больше никогда!
Деньги улетели быстро, тратить — не зарабатывать, тут особого ума не надо. Прогулялись братья к сокровищнице еще разок, потом — повторили и в третий. Так и подворовывали, пока князь не стал замечать — хоть злата и добавлял — а больше не становилось, даже кое-где поуменьшилось. Начал Рампсинит в своей спаленке сторожить — сам, потому как никому не доверял. На беду братья в ту ночь еще сокровищницу почистили. Утром смотрит параон — золота в некоторых кувшинах явно меньше. А единственный ход в казне — через спальню. Будто духи бесплотные золото таскают. Другой бы так и решил, на колдунов все списал, но не таков был Рампсинит. У них, на Черных Землях, издревле параон богом числится, да не только народ его таковым почитает, но и сам владыка в то верит. А коли я бог, подумал Рампсинит, то меня злые духи убояться должны. Стало быть — не существа бесплотные, а люди зло вершат. Да, и к слову сказать, зачем духам злато?
Быстро наделали ковали ловушечек медных, капканов, как на крупного зверя, расставил князь охотничьи хитрости между сосудов с деньгами, да начал ждать. Прошел месяц, вновь не взошла на черном небе Ночная Хозяйка. Пришли воры, за деньгами полез Агамес, а Трофонес — сторожить остался. Попал воришка ногой в один капкан, рукой — в другой, да так — что не выбраться. Понял Агамес — все одно пропадать, да попросил брата — отруби, мол, мне голову, что б двоим не пропадать! Может, и не просил того Агамес, но Трофонес именно так потом рассказывал…
Подивился Рампсинит предусмотрительности вора, голову подельщика с собой унесшего. Что тут сделаешь? Задумался владыка, и вот чего придумал. Повесили обезглавленное тело на видном месте, а вокруг стражу поставили, приказал им Рампсинит — коли кто оплакивать будет — хватайте!
Узнала о том мать Агамеса, поплакала дома, да стала требовать от Трофонеса вернуть тело брата. А не то, мол, пойду, да все расскажу! Недолго думал вор, быстро изготовил все необходимое.
А страже, в коей наемники из других народов служили, скучно… Жара, зной. Делать нечего. Только что зевать, да мух давить. А тут — едет прямо на них осел, мехами нагруженный. Хозяин неловкий, что-то поправить в поклаже попытался — тут узел и развязался, из мехов, сразу трех — льет алое винцо прямо на землю, аромат вокруг пьянящий…
Окружили стражники осла, кувшины подставляют — все одно добро пропадают. Хозяин на них — чуть не с кулаками, ругается. Помогли наемники управиться с бедой, все крепко-накрепко перевязали, да начали дармовщину пробовать, даже самого хозяина угостили. Посидели, поговорили… Ну, за выпивкой друзьями становятся быстро, выпили за здоровье хозяина, да за то, чтобы вино из мехов больше не проливалось. Тот, в ответ — еще один мех притащил, не пожалел. Напились стражники допьяна, жарища — не нашей чета, быстро сон сморил добрых молодцев. Ну, а хозяин — им был, как ты уже догадался, Трофонес — обезглавленное тело снял, да домой отвез. Да еще и стражников наполовину обрил — на память!
Обидно стало Рампсиниту — ведь по второму разу его обставили! Долго думал параон, и так прикидывал, и эдак… Позвал дочь свою, да велел идти ей в Храм Любви. Обычай был у народа луту — жрицы могли за любовь что-то необычное требовать. Кто — монету, кто камень, кому что по вкусу. Княжна же объявила, что платой ей будут необычные истории, всяк, кто к ней за лаской придет — таковую расскажет.
Понял Трофонес, что это ему вызов, да не смог удержаться — поверил в свои силы. Оделся вор в плащ, а под материю спрятал руку покойного брата, по плечо отрубленную. Возлег Трофонес с княжной, да честно рассказал, как голову брату рубил, да как стражу опоил. Засмеялась дочь параона, а хитрец ей руку мертвую в ладошку подсунул. Схватилась княжна за пальцы неживые, да стражу звать — мол, держу вора! А Трофонес, тем временем — наутек.
Ничего не сказал владыка, только за голову схватился. В третий раз его надули, да как! Если в первый раз — по необходимости, во второй — по долгу, то ведь в третий — просто в честном единоборстве, вызов принявши. Продолжать поединок — только позора хлебнуть. А Рампсинит умен был, недаром при нем Черные Земли богатели, как никогда прежде. И принял параон вот такое решение. Велел объявить по всем Фивам, что дарует прощение вору-хитрецу, если тот добровольно к нему явится.
Подумал Трофонес, все взвесил. И то припомнил хитрец, что параон слова не нарушал! Отправился Трофонес к владыке, во всем признался. Рампсинит даровал ему прощение, потом, собрав ближних своих, да послов иноземных, объявил — мы, мол, луту, самый мудрый среди народов, а этот человек, Трофонес — самый хитрый из нас. А как поступит в таком случае владыка мудрейшего из народа? Конечно же, наградит и приблизит к себе такого человека. И отдал Рампсинит воришке свою дочь в жены. И славили в народе мудрого повелителя, кто знает, не окупилось ли злато похищенное сторицей тому параону?
— Ага, хорошая сказка! — кивнул Младояр, хитро улыбаясь.
— Почему сказка? Это быль!
— Кто же спорит? — княжич не сдержался, — Коли я ту же историю в свитке эллинском читывал, переписано у Геродотоса, что уж две сотни лет назад, как помер, известный выдумщик…
— Вот как… — огорчился Иггельд, — А мне так рассказали, да еще добавили, что историю эту нельзя пересказывать женщинам, детям, да подневольным людям!
— А зачем совету не последовал? Пересказал мне, а я — так еще не муж, вот и посмеялся!
— А и верно… — расхохотался старик, — Ну, Геродотос, ну — шутник. Ведь это он написал, что у луту мужчины мочатся сидя, а бабенки — стоя?
Младояр вытаращился на Иггельда, силясь понять — а в этот раз кто пошутил?!
* * *
Дидомысл давно заметил мявшегося в дальнем углу палат сына, но вида не подавал. Понятное дело, спросить чего-то хочет, да так, чтобы наедине. А тут — полны палаты народу, шум, галдешь — хоть ухи затыкай, у всех дела неотложные. Яснополку — денег на дружину подавай, купцы — через одного — с жалобами, а тут целая дружина заявилась мореходов крутенских… Маяк, им, понимаешь ли, строй возле устья! Оно конечно, торговля на море Гинтарном растет со дня на день, ладьи так и шныряют туда-сюда. Впрочем, можно и с Младом парой слов перемолвиться, может — чего важное? Князь поманил Младояра, шепнул — мол, ну, что там у тебя?
— Я так понял, купцы друг дружку перерезали, кто-то с чем-то сбежал…
— И что? — не понял князь.
— А кольчуга-то где? — напрямую спросил Младояр.
— Где бы ни была, я своему сыну на плечах цену целого города носить не позволю! — жестко ответил отец, потом добавил помягче, — Мне сын дороже…
Ветер носил по земле палые листья, переворачивал и так, и сяк. Красиво было бы, да солнышко ушло, да и ветерок не приветлив боле. Сверху посыпало мелким белым, будто крупой. Первый снег… Конец бабьему лету!
Младояр возвращался в Старые Палаты, окончательно уверившийся, что кольчужку так никому и не продали. Лежит, небось, где-нибудь в подвалах, за тремя дверьми, в простеньком сундучке. Или, вовсе — закопана… Ну и ладно. Что кольчуга расчудесная, все одно — мала. Вот Сойка…
Нас не могут забыть!
Вот и пещеры позади, возня с кольчужкой миновала, да и лето осенью сменилось. Младояр высоко задрал нос — теперь и он тоже лекарь да ведун. Уже без шуток — отроки, да юноши, да чего там — отроковицы подкарауливают младшего княжича где придется. Молва пошла — умеет бородавки сводить, Слово знает! По первому разу, еще себе не доверяя, Младояр и шептал на ушко, как учили, и густым соком травы чистотела мазал. А потом вошел в раж — шепнет мальчишке на ушко, через пару деньков — нет бородавки на том самом месте, что так стыдило. Заходили и взрослые мужи, и девчата…
«Вот, обзывала меня девчонка ведуном, так пусть и будет! Бородавки — только начало…» — подумывал княжич. А Игг еще и подливал маслица в огонь: «Ты с них за лечение чего-нибудь бери. Ну, что с девок брать — твое дело… А парни — пусть хоть пирога принесут, хоть — гуся. Ты не захочешь — я слопаю!».
Еще через пару дней настроение сменилось, Младояр неделю ходил сам не свой, думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42