– Нела задержали, когда он ехал из этого чертова притона для голубых.
– Ты сошлешься на эту информацию в воскресном «Бастионе»?
Бен громко расхохотался.
– Что, волнуешься за братца-политикана? На этот раз не стоит. Обвинения не предъявлены, дело нельзя передать в суд, а значит, нельзя использовать против Эндрю. И честно говоря, Дейзи, я вовсе не собираюсь делать Эндрю Харвуду рекламу, часто упоминая его в своей колонке.
Дейзи молчала, стараясь ничем не выдать, как раздражаю ее наглая ухмылка и тон Бена.
– Но ты можешь кое-что передать ему, Дейзи, когда увидишь в следующий раз. Он носит с собой бомбу замедленного действия. Этот его братец, прежде чем сдохнет где-нибудь в борделе для голубых, выкинет что-нибудь такое, что навсегда перечеркнет карьеру Эндрю. Запомни мои слова.
23
В начале августа мистер и миссис Брюстер приехали в Лондон навестить дочь. Они тоже решили остановиться в отеле «Браун» – видимо, в его интерьерах было что-то импонирующее американцам. Дейзи благодарила Бога за то, что им, по крайней мере, не достался номер двести сорок два.
Девушка ждала встречи с родителями на том же обитом парчой диване, что и шесть недель назад. Она вспомнила, как просила родителей приехать в августе, рассчитывая провести вторую половину июля с Карлом. Дейзи написала Карлу, что ему не стоит возвращаться в июле, хотя постаралась выбрать такие слова, чтобы это не походило на окончательный разрыв. Карл написал в ответ, что по-прежнему надеется, что через полгода Дейзи вернется в Америку и они начнут с того же, на чем остановились год назад. Но Дейзи знала, что этого не произойдет.
– Добрый вечер, дорогая, – раздался над головой Дейзи голос миссис Брюстер.
– Здравствуй, доченька, – сказал отец Дейзи.
Родители Дейзи были элегантной парой. Они всегда держались так, что можно было безошибочно определить – эти двое прекрасно себя чувствуют в обществе друг друга. Дейзи всегда гордилась своими родителями и любила появляться с ними на людях.
Однако сегодня Дейзи волновалась. Дело в том, что этот вечер был особенным – девушка собиралась познакомить родителей с Эндрю Харвудом. Она даже не знала, чего боится больше – того, что Эндрю не понравится мистеру и миссис Брюстер, или того, что родители могут не понравиться Эндрю. В любом случае, после Карла Майера, им не в чем было упрекнуть ее нового избранника.
Таксист высадил их у ворот Святой Софии. Мистер и миссис Брюстер были в палате общин всего один раз – в свой последний приезд они ужинали здесь с министром финансов.
– И где же мы должны встретиться с твоим молодым человеком? – спросила миссис Брюстер.
Мать Дейзи использовала слова «молодой человек», когда речь шла о каком-нибудь особенном поклоннике Дейзи. Всех остальных она называла «юноши». (Кроме Карла, которого миссис Брюстер ухитрялась не называть никак.) И уж ничто на свете не могло заставить ее даже произнести слово «приятель».
Хотя дочь ничего ей не сказала, миссис Брюстер прекрасно видела, что человек, с которым хочет познакомить их Дейзи, очень много для нее значит. Мистер и миссис Брюстер думали об одном и том же: слава Богу, если благодаря этому Эндрю им больше не грозит возможность получить в зятья Карла Майера. Однако обидно, что человек, занявший его место, живет по ту сторону Атлантики.
Они вошли в центральный холл. Дейзи не пришлось звонить Эндрю, чтобы он спустился: молодой человек уже ждал их, беседуя с другим депутатом у подножия огромной статуи Гладстона.
Дейзи представила Эндрю родителям. Все вместе они направились к лестнице, ведущей на террасу. Рассматривая фрески, миссис Брюстер не без удовольствия думала о том, что на одной из них изображены предки ее матери. Они вышли на террасу, сели за столик и заказали выпивку. Миссис и мистер Брюстер внимательно рассматривали Эндрю, который, в свою очередь, пытался понять, что представляют собой родители Дейзи. А Дейзи была чем-то вроде посредника – старалась навести разговор на темы, одинаково интересные ее родителям и Эндрю Харвуду.
Когда пришло время перебираться в парламентскую столовую, все четверо уже нисколько не сомневались, что вечер удался.
Через день после того как родители Дейзи Брюстер улетели в Филадельфию, вполне довольные выбором дочери, но немного волнуясь по поводу того, как сложатся дальше ее отношения с Эндрю, парламент наконец распустили на летние каникулы.
А еще через два дня Рейчел Фишер под чужим именем отправилась в небольшую частную клинику в Суррее. Гинеколог Рейчел не посчитал возможным делать вакуумный аборт на таком большом сроке.
Рейчел выписали карточку на имя миссис Сары Грин. Медсестры были с ней довольно вежливы, но держались отчужденно.
На следующее утро, после того как Рейчел очнулась от наркоза, в палату заглянул врач, проводивший операцию.
– Все прошло хорошо, миссис Грин, – сказал он. – Завтра утром вас выпишут. Постарайтесь дней пять-шесть не волноваться, не принимать ничего близко к сердцу. Сейчас вы, возможно, этого не чувствуете, но такие операции – всегда шок для нервной системы. Вы еще сможете родить ребенка, когда посчитаете свои обстоятельства более благоприятными, чем сейчас.
– Ультразвук показывал, что это была девочка. Это точно? – спросила Рейчел.
– Я не понимаю вас.
– Это действительно была девочка?
– А… Да, да.
Хирург чувствовал себя неловко. Он не любил делать аборты, даже если к этому были медицинские показания. Но зародыш, который доктор удалил вчера, был в полном порядке. Просто мать не захотела иметь ребенка. Врач никогда не определял пол удаленного зародыша.
В общем, он был человеком терпимым и вполне искренне считал, что женщина имеет полное право решать, рожать или не рожать ребенка. И все равно, когда женщина отказывалась от материнства просто из соображений собственного удобства, он всегда испытывал к ней неприязнь. А спрашивать, какого пола было то неродившееся существо, которое ты по собственному желанию выкинула в мусорную корзину, – это уж слишком!
На карточке женщины было написано «Миссис Сара Грин», но хирург прекрасно знал, что это ненастоящее ее имя. Он потребовал у гинеколога, направившего к нему Рейчел, сообщить ее настоящее имя. Так случилось, что, пролистывая «Дейли телеграф», он наткнулся на депутата парламента с таким же именем – «Рейчел Фишер, не замужем». Там была небольшая фотография, на которой врач легко узнал женщину, лежащую в клинике.
Сейчас он внимательно глядел на только что очнувшуюся Рейчел. Мокрые волосы женщины разметались по подушке. После наркоза волосы всегда выглядят ужасно.
– Сообщите, если что-нибудь будет вас беспокоить. Но не думаю. Все прошло абсолютно нормально.
Он вышел из палаты, громко хлопнув дверью.
Рейчел лежала с закрытыми глазами, положив руку на низ живота. Из-под опущенных век катились слезы. Она почему-то была уверена, что чувство потери было бы не таким ужасным, если бы это был мальчик, а девочка – она такая маленькая, беззащитная… Задолго до ультразвука – с самого начала – Рейчел чувствовала, что это была девочка.
Когда через час в палату зашла медсестра, чтобы измерить давление пациентки, Рейчел даже не открыла глаза. Слава Богу, тут не было ни посетителей, ни телефонных звонков. Весь вечер Рейчел молчала, она ни разу не обратилась к медсестрам, входившим в палату.
Рейчел Фишер никогда и ни с кем больше не говорила о маленькой девочке, от которой ей пришлось отказаться. Только однажды, через много лет, она вскользь упомянула о своей потере – как ни странно, в письме Эндрю Харвуду.
Часть вторая
Спустя пятнадцать лет
24
– Черт побери! – У Бена Фронвелла буквально начинали дрожать руки всякий раз, когда в воздухе пахло сенсацией. Сейчас он смотрел, не отрываясь, на сообщение агентства «Пресс ассошиэйшн», способное всколыхнуть общественное мнение Великобритании: «Вечером, в горах Северного Уэльса пастух Элвин Мартин нашел изуродованное тело пилота Джеймсона, привязанное к стропам изодранного парашюта. Мистер Мартин связался с полицией. На место происшествия немедленно был выслан наряд. Сейчас тело Джеймсона находится в морге. Летчик проводил заключительные испытания бомбардировщика «Рейдер», который компания «Стоктон эйр спейс» должна была передать на следующей неделе в собственность министерства обороны. Никаких следов самого самолета не обнаружено».
Бен стоял рядом с деревянным столиком, на котором лежала стопка еще теплых распечаток первой страницы очередного номера «Бастиона».
Огромное помещение в подвале здания, куда спустился главный редактор, чтобы посмотреть, как печатается номер, все называли талерной (the stone), хотя газету давно печатали на электронных типографских машинах и в комнате не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего талеры, которыми пользовались когда-то линотиписты. В талерной было душно – ни одного окна и к тому же едкий запах типографской краски. Спускаясь в подвал, Бен всегда оставлял жилет и галстук наверху, в своем кабинете, расстегивал верхнюю пуговицу рубашки и закатывал рукава.
Бену Фронвеллу недавно исполнилось сорок восемь. Он не особенно тяжело переживал этот факт. За прошедшие пятнадцать лет редактор «Бастиона» практически не изменился, разве что немного поредели его темно-каштановые волосы.
Бен только что дал младшему редактору указания по поводу последних изменений, прежде чем окончательный вариант первой страницы пойдет в печать. Но в этот момент в талерную зашла заместитель редактора отдела новостей Джойс Барлоу и протянула Фронвеллу листок с факсом, в котором сообщалось об ужасной кончине пилота, испытывавшего «Рейдер».
Бен повернулся к младшему редактору.
– Придержите первую страницу.
Затем он быстро подошел к редактору отдела новостей Томми Лоуэллу, который стоял тут же, рядом, у распечатки второй страницы. Бен молча протянул Томми листок с факсом и в сопровождении Джойс Барлоу направился к выходу. Прочитав сообщение, Томми немедленно последовал за шефом.
Когда все трое сели в лифт, Бен произнес:
– Напишешь заметку, Джойс. Должна лежать у меня на столе в десять двадцать пять. Отредактировать к половине одиннадцатого и в талерную к десяти сорока пяти. Потом включим эту же информацию в следующий номер и уж тогда доделаем как следует.
Джойс взглянула на часы, висевшие на стенке лифта: пять минут одиннадцатого.
Бен продолжал, на сей раз обращаясь к Томми:
– Ты позвонишь Эндрю Харвуду. У нас есть все телефонные номера, по которым можно найти этого выскочку. Если не удастся связаться прямо с ним, доберись до кого-нибудь из помощников.
Выйдя из лифта, все трое оказались в огромной комнате для журналистов. Здание, где располагался теперь «Бастион», когда-то было складом судовых верфей, и архитектор постарался использовать при перепланировке все преимущества старого здания, не разделенного никакими перегородками.
В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году некто Руперт Мердок положил начало самому настоящему исходу с Флит-стрит. Он первым перенес редакцию в другое место и таким образом избавился от мертвой хватки профсоюза печатников. Через некоторое время редакторы многих крупных изданий последовали примеру Мердока. При этом лишь немногие решались говорить открыто, как благодарны они Руперту Мердоку, практически покончившему с тиранией профсоюзов. Переезд давал газетам возможность сократить производственные расходы примерно вчетверо и оснастить свои издания самым современным оборудованием. Таким образом, линотиписты уже не имели возможности, пользуясь поддержкой профсоюза, устраивать акты самого настоящего саботажа, как это бывало раньше, когда в десять часов вечера рабочие типографии могли вдруг объявить, что владелец газеты должен расплатиться с ними немедленно и наличными, если он хочет, чтобы утренний номер вышел вовремя. Постепенно все владельцы газет и журналов были вынуждены перенести свои издательства с Флит-стрит, иначе они просто не могли бы конкурировать с Мердоком. Флит-стрит превратилась в улицу призраков.
Журналисты тоже радовались произошедшим переменам, хотя не все говорили об этом вслух. Было гораздо приятнее работать, не завися от капризов печатников, которые могли очередным актом неподчинения администрации перечеркнуть результат работы автора в течение недели. Хотя, конечно, всем им жалко было расставаться с родной Флит-стрит и переселяться в пустые доки и склады, тянущиеся к востоку от Тауэр-бридж. Теперь дорога в Сити занимала полчаса туда и полчаса обратно. Это было очень неудобно, когда требовалось успеть в Уэст-энд на ланч с очередным министром кабинета или другим важным источником информации, а от коротких деловых встреч в середине дня пришлось практически отказаться.
«Бастион» разместился после переезда в огромном четырехэтажном здании, где раньше находился склад. Кирпичные стены были построены в тысяча восемьсот двадцатом году. В восемьдесят восьмом году, перед переездом газеты, здание было заново отделано изнутри. Теперь в интерьере преобладал белый цвет, кругом было люминесцентное освещение. Напротив здания, по ту сторону Темзы, стояли точно такие же склады постройки времен королевы Виктории, которые тоже были перепланированы, и теперь там находились элегантные, отделанные по последнему слову офисы преуспевающих чиновников из Сити. Из окон, выходящих на запад, виднелся за поворотом Темзы Тауэр-бридж и башенки самого Тауэра на фоне низкого неба.
Комната для журналистов занимала практически весь верхний этаж здания. Здесь стояли около ста столов. На каждом красовались теперь мониторы и клавиатуры компьютера, обеспечивавшие немедленный доступ к общему банку данных. В конце зала находилась дверь, за которой сидели в небольшой приемной два личных секретаря главного редактора и дальше, в личном кабинете, сам Бен Фронвелл.
Кабинет Бена был почти точной копией прежнего, на Флит-стрит – белые стены, черный ковер, черная мебель и массивный письменный стол красного дерева. Огромный диван пришлось недавно перетянуть. Кожа двух кресел от Имса тоже успела пообтрепаться за пятнадцать лет пользования. За спиной Бена красовалась все та же огромная карта Великобритании.
Сегодня была суббота, и в этот вечерний час лишь немногие сотрудники еженедельника все еще сидели за своими столами. Почти все они – кроме младших редакторов – разговаривали по телефону. Секретари отделов уже ушли, а большинство журналистов, ответственных за номер, были внизу, в талерной.
Бен, Джойс и Томми вышли из лифта. Девушка сразу направилась к своему столу, а Томми Лоуэлл последовал за главным редактором в его кабинет.
В приемной никого не было: одна из личных секретарей Бена всегда уходила по субботам в семь, вторая – в девять. Дверь, ведущая из приемной в кабинет, была открыта настежь.
– Звони прямо отсюда, – распорядился Бен. – Если не достанешь Харвуда или кого-нибудь из его свиты, доберись до кого угодно из министерства обороны и заставь сказать хоть что-нибудь. Я сажусь писать новую редакционную статью.
Смертоносную игрушку Бена Фронвелла – колонку, подписанную его именем, – обычно помещали в центре первой страницы. Кроме этого, в верхней четверти обычно печатали еще одну редакционную статью без подписи. Иногда ее писал под наблюдением Бена кто-нибудь из его заместителей, но чаще всего он делал это сам.
Бен зашел в кабинет, оставив дверь в приемную по-прежнему открытой.
* * *
Дейзи лежала в постели, укрывшись простыней, заменявшей в жаркое время года одеяло, и ждала Эндрю. На ней ничего не было, кроме плоской золотой цепочки, напоминавшей змейку. Через стену ей были слышны шаги мужа в соседней комнате, служившей ему кабинетом. Эндрю, шутливо поддразнивая самого себя, пообещал «присоединиться» к жене минут через десять. Дейзи очень любила такие вечера, когда им удавалось лечь в постель пораньше, до того, как оба устанут настолько, что хватит сил только обняться и заснуть. Эндрю любил пошутить и на эту тему. Он говорил о таких вечерах, что они «просто ложатся спать пораньше». В последнее время они все реже и реже могли позволить себе такую роскошь.
Дейзи была замужем за Эндрю уже пятнадцать лет, но ее по-прежнему волновало и даже как бы немного интриговало все, что касалось мужа. Она гордилась тем, что Эндрю стал одним из ведущих министров кабинета. Хотя иногда буквально ненавидела красные портфели с документами, которые Эндрю приносил из министерства, чтобы поработать дома.
Чуть раньше Дейзи приняла ванну и, втирая в тело специальный крем, позволила себе роскошь помечтать о том, что произойдет после того, как хлопнет дверь кабинета и через несколько секунд на пороге спальни появится Эндрю. Она почувствовала при этом легкую дрожь и тут же переключила мысли на другую тему – совсем немного, и уж тогда она сможет дать волю охватившему ее желанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Ты сошлешься на эту информацию в воскресном «Бастионе»?
Бен громко расхохотался.
– Что, волнуешься за братца-политикана? На этот раз не стоит. Обвинения не предъявлены, дело нельзя передать в суд, а значит, нельзя использовать против Эндрю. И честно говоря, Дейзи, я вовсе не собираюсь делать Эндрю Харвуду рекламу, часто упоминая его в своей колонке.
Дейзи молчала, стараясь ничем не выдать, как раздражаю ее наглая ухмылка и тон Бена.
– Но ты можешь кое-что передать ему, Дейзи, когда увидишь в следующий раз. Он носит с собой бомбу замедленного действия. Этот его братец, прежде чем сдохнет где-нибудь в борделе для голубых, выкинет что-нибудь такое, что навсегда перечеркнет карьеру Эндрю. Запомни мои слова.
23
В начале августа мистер и миссис Брюстер приехали в Лондон навестить дочь. Они тоже решили остановиться в отеле «Браун» – видимо, в его интерьерах было что-то импонирующее американцам. Дейзи благодарила Бога за то, что им, по крайней мере, не достался номер двести сорок два.
Девушка ждала встречи с родителями на том же обитом парчой диване, что и шесть недель назад. Она вспомнила, как просила родителей приехать в августе, рассчитывая провести вторую половину июля с Карлом. Дейзи написала Карлу, что ему не стоит возвращаться в июле, хотя постаралась выбрать такие слова, чтобы это не походило на окончательный разрыв. Карл написал в ответ, что по-прежнему надеется, что через полгода Дейзи вернется в Америку и они начнут с того же, на чем остановились год назад. Но Дейзи знала, что этого не произойдет.
– Добрый вечер, дорогая, – раздался над головой Дейзи голос миссис Брюстер.
– Здравствуй, доченька, – сказал отец Дейзи.
Родители Дейзи были элегантной парой. Они всегда держались так, что можно было безошибочно определить – эти двое прекрасно себя чувствуют в обществе друг друга. Дейзи всегда гордилась своими родителями и любила появляться с ними на людях.
Однако сегодня Дейзи волновалась. Дело в том, что этот вечер был особенным – девушка собиралась познакомить родителей с Эндрю Харвудом. Она даже не знала, чего боится больше – того, что Эндрю не понравится мистеру и миссис Брюстер, или того, что родители могут не понравиться Эндрю. В любом случае, после Карла Майера, им не в чем было упрекнуть ее нового избранника.
Таксист высадил их у ворот Святой Софии. Мистер и миссис Брюстер были в палате общин всего один раз – в свой последний приезд они ужинали здесь с министром финансов.
– И где же мы должны встретиться с твоим молодым человеком? – спросила миссис Брюстер.
Мать Дейзи использовала слова «молодой человек», когда речь шла о каком-нибудь особенном поклоннике Дейзи. Всех остальных она называла «юноши». (Кроме Карла, которого миссис Брюстер ухитрялась не называть никак.) И уж ничто на свете не могло заставить ее даже произнести слово «приятель».
Хотя дочь ничего ей не сказала, миссис Брюстер прекрасно видела, что человек, с которым хочет познакомить их Дейзи, очень много для нее значит. Мистер и миссис Брюстер думали об одном и том же: слава Богу, если благодаря этому Эндрю им больше не грозит возможность получить в зятья Карла Майера. Однако обидно, что человек, занявший его место, живет по ту сторону Атлантики.
Они вошли в центральный холл. Дейзи не пришлось звонить Эндрю, чтобы он спустился: молодой человек уже ждал их, беседуя с другим депутатом у подножия огромной статуи Гладстона.
Дейзи представила Эндрю родителям. Все вместе они направились к лестнице, ведущей на террасу. Рассматривая фрески, миссис Брюстер не без удовольствия думала о том, что на одной из них изображены предки ее матери. Они вышли на террасу, сели за столик и заказали выпивку. Миссис и мистер Брюстер внимательно рассматривали Эндрю, который, в свою очередь, пытался понять, что представляют собой родители Дейзи. А Дейзи была чем-то вроде посредника – старалась навести разговор на темы, одинаково интересные ее родителям и Эндрю Харвуду.
Когда пришло время перебираться в парламентскую столовую, все четверо уже нисколько не сомневались, что вечер удался.
Через день после того как родители Дейзи Брюстер улетели в Филадельфию, вполне довольные выбором дочери, но немного волнуясь по поводу того, как сложатся дальше ее отношения с Эндрю, парламент наконец распустили на летние каникулы.
А еще через два дня Рейчел Фишер под чужим именем отправилась в небольшую частную клинику в Суррее. Гинеколог Рейчел не посчитал возможным делать вакуумный аборт на таком большом сроке.
Рейчел выписали карточку на имя миссис Сары Грин. Медсестры были с ней довольно вежливы, но держались отчужденно.
На следующее утро, после того как Рейчел очнулась от наркоза, в палату заглянул врач, проводивший операцию.
– Все прошло хорошо, миссис Грин, – сказал он. – Завтра утром вас выпишут. Постарайтесь дней пять-шесть не волноваться, не принимать ничего близко к сердцу. Сейчас вы, возможно, этого не чувствуете, но такие операции – всегда шок для нервной системы. Вы еще сможете родить ребенка, когда посчитаете свои обстоятельства более благоприятными, чем сейчас.
– Ультразвук показывал, что это была девочка. Это точно? – спросила Рейчел.
– Я не понимаю вас.
– Это действительно была девочка?
– А… Да, да.
Хирург чувствовал себя неловко. Он не любил делать аборты, даже если к этому были медицинские показания. Но зародыш, который доктор удалил вчера, был в полном порядке. Просто мать не захотела иметь ребенка. Врач никогда не определял пол удаленного зародыша.
В общем, он был человеком терпимым и вполне искренне считал, что женщина имеет полное право решать, рожать или не рожать ребенка. И все равно, когда женщина отказывалась от материнства просто из соображений собственного удобства, он всегда испытывал к ней неприязнь. А спрашивать, какого пола было то неродившееся существо, которое ты по собственному желанию выкинула в мусорную корзину, – это уж слишком!
На карточке женщины было написано «Миссис Сара Грин», но хирург прекрасно знал, что это ненастоящее ее имя. Он потребовал у гинеколога, направившего к нему Рейчел, сообщить ее настоящее имя. Так случилось, что, пролистывая «Дейли телеграф», он наткнулся на депутата парламента с таким же именем – «Рейчел Фишер, не замужем». Там была небольшая фотография, на которой врач легко узнал женщину, лежащую в клинике.
Сейчас он внимательно глядел на только что очнувшуюся Рейчел. Мокрые волосы женщины разметались по подушке. После наркоза волосы всегда выглядят ужасно.
– Сообщите, если что-нибудь будет вас беспокоить. Но не думаю. Все прошло абсолютно нормально.
Он вышел из палаты, громко хлопнув дверью.
Рейчел лежала с закрытыми глазами, положив руку на низ живота. Из-под опущенных век катились слезы. Она почему-то была уверена, что чувство потери было бы не таким ужасным, если бы это был мальчик, а девочка – она такая маленькая, беззащитная… Задолго до ультразвука – с самого начала – Рейчел чувствовала, что это была девочка.
Когда через час в палату зашла медсестра, чтобы измерить давление пациентки, Рейчел даже не открыла глаза. Слава Богу, тут не было ни посетителей, ни телефонных звонков. Весь вечер Рейчел молчала, она ни разу не обратилась к медсестрам, входившим в палату.
Рейчел Фишер никогда и ни с кем больше не говорила о маленькой девочке, от которой ей пришлось отказаться. Только однажды, через много лет, она вскользь упомянула о своей потере – как ни странно, в письме Эндрю Харвуду.
Часть вторая
Спустя пятнадцать лет
24
– Черт побери! – У Бена Фронвелла буквально начинали дрожать руки всякий раз, когда в воздухе пахло сенсацией. Сейчас он смотрел, не отрываясь, на сообщение агентства «Пресс ассошиэйшн», способное всколыхнуть общественное мнение Великобритании: «Вечером, в горах Северного Уэльса пастух Элвин Мартин нашел изуродованное тело пилота Джеймсона, привязанное к стропам изодранного парашюта. Мистер Мартин связался с полицией. На место происшествия немедленно был выслан наряд. Сейчас тело Джеймсона находится в морге. Летчик проводил заключительные испытания бомбардировщика «Рейдер», который компания «Стоктон эйр спейс» должна была передать на следующей неделе в собственность министерства обороны. Никаких следов самого самолета не обнаружено».
Бен стоял рядом с деревянным столиком, на котором лежала стопка еще теплых распечаток первой страницы очередного номера «Бастиона».
Огромное помещение в подвале здания, куда спустился главный редактор, чтобы посмотреть, как печатается номер, все называли талерной (the stone), хотя газету давно печатали на электронных типографских машинах и в комнате не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего талеры, которыми пользовались когда-то линотиписты. В талерной было душно – ни одного окна и к тому же едкий запах типографской краски. Спускаясь в подвал, Бен всегда оставлял жилет и галстук наверху, в своем кабинете, расстегивал верхнюю пуговицу рубашки и закатывал рукава.
Бену Фронвеллу недавно исполнилось сорок восемь. Он не особенно тяжело переживал этот факт. За прошедшие пятнадцать лет редактор «Бастиона» практически не изменился, разве что немного поредели его темно-каштановые волосы.
Бен только что дал младшему редактору указания по поводу последних изменений, прежде чем окончательный вариант первой страницы пойдет в печать. Но в этот момент в талерную зашла заместитель редактора отдела новостей Джойс Барлоу и протянула Фронвеллу листок с факсом, в котором сообщалось об ужасной кончине пилота, испытывавшего «Рейдер».
Бен повернулся к младшему редактору.
– Придержите первую страницу.
Затем он быстро подошел к редактору отдела новостей Томми Лоуэллу, который стоял тут же, рядом, у распечатки второй страницы. Бен молча протянул Томми листок с факсом и в сопровождении Джойс Барлоу направился к выходу. Прочитав сообщение, Томми немедленно последовал за шефом.
Когда все трое сели в лифт, Бен произнес:
– Напишешь заметку, Джойс. Должна лежать у меня на столе в десять двадцать пять. Отредактировать к половине одиннадцатого и в талерную к десяти сорока пяти. Потом включим эту же информацию в следующий номер и уж тогда доделаем как следует.
Джойс взглянула на часы, висевшие на стенке лифта: пять минут одиннадцатого.
Бен продолжал, на сей раз обращаясь к Томми:
– Ты позвонишь Эндрю Харвуду. У нас есть все телефонные номера, по которым можно найти этого выскочку. Если не удастся связаться прямо с ним, доберись до кого-нибудь из помощников.
Выйдя из лифта, все трое оказались в огромной комнате для журналистов. Здание, где располагался теперь «Бастион», когда-то было складом судовых верфей, и архитектор постарался использовать при перепланировке все преимущества старого здания, не разделенного никакими перегородками.
В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году некто Руперт Мердок положил начало самому настоящему исходу с Флит-стрит. Он первым перенес редакцию в другое место и таким образом избавился от мертвой хватки профсоюза печатников. Через некоторое время редакторы многих крупных изданий последовали примеру Мердока. При этом лишь немногие решались говорить открыто, как благодарны они Руперту Мердоку, практически покончившему с тиранией профсоюзов. Переезд давал газетам возможность сократить производственные расходы примерно вчетверо и оснастить свои издания самым современным оборудованием. Таким образом, линотиписты уже не имели возможности, пользуясь поддержкой профсоюза, устраивать акты самого настоящего саботажа, как это бывало раньше, когда в десять часов вечера рабочие типографии могли вдруг объявить, что владелец газеты должен расплатиться с ними немедленно и наличными, если он хочет, чтобы утренний номер вышел вовремя. Постепенно все владельцы газет и журналов были вынуждены перенести свои издательства с Флит-стрит, иначе они просто не могли бы конкурировать с Мердоком. Флит-стрит превратилась в улицу призраков.
Журналисты тоже радовались произошедшим переменам, хотя не все говорили об этом вслух. Было гораздо приятнее работать, не завися от капризов печатников, которые могли очередным актом неподчинения администрации перечеркнуть результат работы автора в течение недели. Хотя, конечно, всем им жалко было расставаться с родной Флит-стрит и переселяться в пустые доки и склады, тянущиеся к востоку от Тауэр-бридж. Теперь дорога в Сити занимала полчаса туда и полчаса обратно. Это было очень неудобно, когда требовалось успеть в Уэст-энд на ланч с очередным министром кабинета или другим важным источником информации, а от коротких деловых встреч в середине дня пришлось практически отказаться.
«Бастион» разместился после переезда в огромном четырехэтажном здании, где раньше находился склад. Кирпичные стены были построены в тысяча восемьсот двадцатом году. В восемьдесят восьмом году, перед переездом газеты, здание было заново отделано изнутри. Теперь в интерьере преобладал белый цвет, кругом было люминесцентное освещение. Напротив здания, по ту сторону Темзы, стояли точно такие же склады постройки времен королевы Виктории, которые тоже были перепланированы, и теперь там находились элегантные, отделанные по последнему слову офисы преуспевающих чиновников из Сити. Из окон, выходящих на запад, виднелся за поворотом Темзы Тауэр-бридж и башенки самого Тауэра на фоне низкого неба.
Комната для журналистов занимала практически весь верхний этаж здания. Здесь стояли около ста столов. На каждом красовались теперь мониторы и клавиатуры компьютера, обеспечивавшие немедленный доступ к общему банку данных. В конце зала находилась дверь, за которой сидели в небольшой приемной два личных секретаря главного редактора и дальше, в личном кабинете, сам Бен Фронвелл.
Кабинет Бена был почти точной копией прежнего, на Флит-стрит – белые стены, черный ковер, черная мебель и массивный письменный стол красного дерева. Огромный диван пришлось недавно перетянуть. Кожа двух кресел от Имса тоже успела пообтрепаться за пятнадцать лет пользования. За спиной Бена красовалась все та же огромная карта Великобритании.
Сегодня была суббота, и в этот вечерний час лишь немногие сотрудники еженедельника все еще сидели за своими столами. Почти все они – кроме младших редакторов – разговаривали по телефону. Секретари отделов уже ушли, а большинство журналистов, ответственных за номер, были внизу, в талерной.
Бен, Джойс и Томми вышли из лифта. Девушка сразу направилась к своему столу, а Томми Лоуэлл последовал за главным редактором в его кабинет.
В приемной никого не было: одна из личных секретарей Бена всегда уходила по субботам в семь, вторая – в девять. Дверь, ведущая из приемной в кабинет, была открыта настежь.
– Звони прямо отсюда, – распорядился Бен. – Если не достанешь Харвуда или кого-нибудь из его свиты, доберись до кого угодно из министерства обороны и заставь сказать хоть что-нибудь. Я сажусь писать новую редакционную статью.
Смертоносную игрушку Бена Фронвелла – колонку, подписанную его именем, – обычно помещали в центре первой страницы. Кроме этого, в верхней четверти обычно печатали еще одну редакционную статью без подписи. Иногда ее писал под наблюдением Бена кто-нибудь из его заместителей, но чаще всего он делал это сам.
Бен зашел в кабинет, оставив дверь в приемную по-прежнему открытой.
* * *
Дейзи лежала в постели, укрывшись простыней, заменявшей в жаркое время года одеяло, и ждала Эндрю. На ней ничего не было, кроме плоской золотой цепочки, напоминавшей змейку. Через стену ей были слышны шаги мужа в соседней комнате, служившей ему кабинетом. Эндрю, шутливо поддразнивая самого себя, пообещал «присоединиться» к жене минут через десять. Дейзи очень любила такие вечера, когда им удавалось лечь в постель пораньше, до того, как оба устанут настолько, что хватит сил только обняться и заснуть. Эндрю любил пошутить и на эту тему. Он говорил о таких вечерах, что они «просто ложатся спать пораньше». В последнее время они все реже и реже могли позволить себе такую роскошь.
Дейзи была замужем за Эндрю уже пятнадцать лет, но ее по-прежнему волновало и даже как бы немного интриговало все, что касалось мужа. Она гордилась тем, что Эндрю стал одним из ведущих министров кабинета. Хотя иногда буквально ненавидела красные портфели с документами, которые Эндрю приносил из министерства, чтобы поработать дома.
Чуть раньше Дейзи приняла ванну и, втирая в тело специальный крем, позволила себе роскошь помечтать о том, что произойдет после того, как хлопнет дверь кабинета и через несколько секунд на пороге спальни появится Эндрю. Она почувствовала при этом легкую дрожь и тут же переключила мысли на другую тему – совсем немного, и уж тогда она сможет дать волю охватившему ее желанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43