Или нет? А если нет, тогда что все это значит?
Поужинав, он заказал чашку чаю, Стефан предпочел кофе. Отпив глоток, он честно рассказал о посещении Эльзы Берггрен, о том, как он забрался к ней в дом в ее отсутствие, и о своей находке в сарае у Герберта Молина. Он отодвинул чашку и положил перед Джузеппе письма, фотографии и дневник.
— Это уж слишком, — раздраженно сказал Джузеппе. — Мне казалось, мы договорились, что ты сам не будешь ничего предпринимать.
— Я очень сожалею.
— А что, если бы Эльза Берггрен тебя застукала?
На этот вопрос Стефану ответить было нечего.
— Больше этого не должно быть, — сказал, помедлив, Джузеппе. — Но лучше, если мы не будем рассказывать Рундстрёму о твоем ночном визите к этой даме. Он этого не поймет. Он привык действовать по правилам. К тому же, как ты наверняка и сам заметил, его не очень радует вмешательство посторонних в его следствие. Я говорю «его следствие», поскольку у него есть привычка любое более или менее тяжкое преступление рассматривать как свое личное дело.
— А Эрик Юханссон ему не расскажет? Несмотря на то, что обещал помалкивать?
Джузеппе покачал головой:
— Эрик не особенно жалует Рундстрёма. Нельзя отрицать, что между соседними округами, как и между всякими соседями, всегда существуют какие-то трения. В Херьедалене людям не очень нравится играть роль младшего братишки большого Емтланда. И полицейские — не исключение.
Джузеппе подлил себе чаю и стал рассматривать фотографии.
— Странную историю ты рассказал, — произнес он задумчиво. — Герберт Молин был убежденный нацист и завербовался в вермахт. «Унтершарфюрер». Что это за птица? Что-то из гестапо? Концлагеря? Что там было написано на воротах в Аушвиц? Arbeit macht frei? Труд освобождает? Мороз по коже.
— Я не так много знаю о нацизме, — сказал Стефан. — Но бывшие поклонники Гитлера не кричат об этом на каждом углу. Молин поменял фамилию, и мы теперь знаем почему. Заметал следы.
Джузеппе попросил счет и расплатился. Вынул ручку и на обратной стороне счета написал — Герберт Молин .
— Мне легче думается, когда я пишу, — сказал он. — Август Маттсон-Герцен превращается в Герберта Молина. Ты говоришь, он чего-то боялся. Скажем, боялся, что прошлое когда-нибудь его все-таки настигнет. Ты ведь говорил с его дочерью?
— Вероника Молин ни словом не обмолвилась о том, что ее отец — нацист. Да я и не спрашивал — с чего бы мне пришел в голову такой вопрос?
— Думаю, что тут как в семьях преступников — эту тему стараются обойти.
— Я тоже так подумал. Можно только предполагать — что, если и у Авраама Андерссона тоже было некое прошлое?
— Посмотрим, что обнаружится в его доме, — сказал Джузеппе и написал — Авраам Андерссон. — Техникам надо отдохнуть пару часиков. Они будут работать всю ночь.
Джузеппе нарисовал стрелку между двумя именами и заострил ее с обоих концов. Потом рядом с фамилией Андерссон нарисовал свастику и поставил жирный вопросительный знак.
— Мы, конечно, можем завтра с утра как следует поговорить с Эльзой Берггрен, — задумчиво сказал он и старательно вывел на бумажке ее фамилию, соединив стрелками с двумя другими.
Потом смял счет и бросил его в пепельницу.
— «Мы»? — спросил Стефан.
— Мы можем сказать, что ты — мой личный, в высшей степени личный и только личный, ассистент. Без следственных полномочий.
Джузеппе весело засмеялся, но тут же посерьезнел.
— У нас на шее два жутковатых убийства, — сказал он. — Плевать на Рундстрёма. И на формальности тоже. Я хочу, чтобы ты присутствовал. Двое услышат больше, чем один.
Они вышли из ресторана. Давешний посетитель все еще сидел за столиком. Они договорились встретиться в полвосьмого и расстались.
Стефан сразу провалился в сон. Ему приснился отец. Они искали друг друга в каком-то нескончаемом лесу и не могли найти. Когда отец наконец нашелся, Стефану стало легко и радостно.
Джузеппе же почти не спал. В четыре он был уже на ногах, и перед тем, как они встретились в вестибюле, он успел съездить на место преступления.
По- прежнему никаких результатов. Ничего. Никаких следов убийца Авраама Андерссона, а возможно, и Герберта Молина не оставил.
Уходя, Джузеппе хлопнул себя по лбу, подошел к девушке за стойкой и спросил, не прибрала ли она накануне вечером квитанцию за ужин — ему надо было подколоть ее к отчету о командировке. Он вспомнил о ней уже в постели. Но она квитанцию не видела.
— Разве я не оставил ее на столе?
— Ты смял ее и бросил в пепельницу, — сказал Стефан.
Джузеппе смущенно улыбнулся и пожал плечами. Они решили пройтись пешком до дома Эльзы Берггрен. Утро было совершенно безветренным, в еще ночном небе сияли звезды. Они подошли к мосту. Джузеппе показал на белое здание суда:
— Тут слушалось громкое дело несколько лет назад. С расистским душком. Нападение на улице. Два парня заявили, что они неонацисты. Не помню точно название их организации — по-моему, «Швеция для шведов». Наверное, ее уже нет в природе.
— Они теперь называю себя БАД, — неуверенно сказал Стефан.
— И что это значит?
— «Белое арийское движение».
Джузеппе покачал головой:
— Жуткие дела, — опять сказал он. — Думали, что нацизм похоронен раз и навсегда. А он, как видишь, жив. Даже если это всего-навсего бритоголовые сопляки.
Они перешли мост.
— Когда я был мальчишкой, здесь ходили поезда, — сказал Джузеппе. — Внутренняя линия. Из Эстерсунда через Свег в Орсу. Там надо было делать пересадку. Или это было в Муре? Я ездил с теткой — еще совсем малышом. Теперь поезда ходят только летом. Тот итальянский певец, который произвел на мою мать такое неизгладимое впечатление, тоже приехал поездом. Тогда здесь не было ни аэродрома, ни лимузинов. Она встречала его на вокзале среди других поклонников. У нее даже есть фото. Очень нерезкое — фотоаппарат был какой-то доисторический. Но она хранит снимок, как драгоценность. Должно быть, она была без ума от него.
Они подошли к дому Эльзы.
— Ты предупредил? — спросил Стефан.
— Нет. Решил, что лучше застать ее врасплох.
Они прошли через сад. Она открыла тут же, как будто ждала их.
— Джузеппе Ларссон. Следователь из Эстерсунда. А со Стефаном вы уже знакомы. У нас есть несколько вопросов по ходу следствия об убийстве Герберта Молина. Вы ведь были с ним знакомы?
«У нас есть вопросы», — подумал Стефан. Что касается меня, я не собираюсь ставить никаких вопросов.
Они вошли в прихожую, и Стефан посмотрел на Джузеппе. Тот подмигнул.
— Наверное, что-то очень важное, если вы явились спозаранку?
— Совершенно верно, — сказал Джузеппе. — Давайте присядем. Разговор может затянуться.
Джузеппе говорил неожиданно сухо и лаконично. Стефан попытался представить, как бы он сам себя вел на его месте, если бы задавал вопросы.
Они прошли в гостиную. Кофе Эльза Берггрен им не предложила.
Джузеппе взял быка за рога.
— В одном из шкафов у вас висит нацистский мундир, — сказал он.
Эльза Берггрен замерла. Потом холодно посмотрела на Стефана. Он понял, что она подозревает именно его, хотя и не может понять, каким образом он проник в ее спальню.
— Не знаю, запрещено ли хранить эсэсовскую форму, — сказал Джузеппе. — Может быть, запрет касается только публичных выступлений в таком мундире. Вы не могли бы его принести?
— Откуда вам известно про мундир?
— Я пока воздержусь от ответа на этот вопрос. Но ставлю вас в известность, что это имеет непосредственное отношение к расследованию двух убийств.
Она поглядела на него с удивлением. Стефану показалось, что удивление было искренним. Она ничего не знала про убийство близ Глёте. Это было странно. Прошло двое суток, а она ничего не знает. Не смотрит телевизор, подумал он. Не слушает радио. Такие тоже есть, хотя и немного.
— Кто еще убит, кроме Герберта?
— Авраам Андерссон. Имя что-нибудь говорит?
Она кивнула:
— Он жил недалеко от Герберта. А что произошло?
— Пока скажу только, что он убит.
Она поднялась и вышла.
— Иногда лучше начинать с главного, — тихо сказал Джузеппе. — Стало быть, про Андерссона она ничего не знала.
— В новостях ведь объявили, и давно?
— Вряд ли она лжет.
Она вернулась с мундиром и фуражкой и положила их на диван. Джузеппе наклонился, чтобы рассмотреть как следует:
— Кому все это принадлежит?
— Мне.
— Но не вы же его носили?
— Не думаю, что я обязана отвечать на этот вопрос — настолько он идиотский.
— Сейчас не обязаны. Но мы можем вызвать вас в Эстерсунд на настоящий допрос. Решайте сами.
Она подумала, прежде чем ответить:
— Это мундир моего отца. Его звали Карл-Эрик Берггрен. Он умер много лет назад.
— Он воевал во Второй мировой войне на стороне Гитлера?
— Он воевал в шведском добровольческом корпусе. Получил две медали за храбрость. Если хотите, могу показать.
Джузеппе покачал головой:
— В этом нет необходимости. Я исхожу из того, что вам известно, что Герберт Молин в юности тоже был нацистом и пошел на войну добровольцем в составе войск СС?
Она выпрямилась на стуле, но не спросила, откуда им это известно.
— Почему в юности? Герберт до самой смерти оставался таким же убежденным нацистом. Он сражался рядом с моим отцом. Хотя отец был намного старше, они дружили всю жизнь.
— А вы?
— И на этот вопрос я имею право не отвечать. Политические взгляды — личное дело каждого.
— Если политические взгляды не предполагают принадлежность к какому-либо сообществу, занимающемуся преступной деятельностью, а именно — разжиганием национальной розни. А если это так, вопрос правомерен.
— Я не принадлежу ни к какому сообществу, — раздраженно ответила она. — Какое сообщество? Бритоголовая шпана, которая носится по улицам и позорит гитлеровское приветствие?
— Хорошо, поставим вопрос по-другому. Придерживаетесь ли вы таких же политических взглядов, что и Герберт Молин?
Она ответила без тени сомнения:
— Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме.
Я кричала «Хайль Гитлер», когда мне было десять лет. Родители прекрасно видели, что происходит в стране. Импорт евреев, застой, моральное разложение. И угроза коммунизма. И сейчас ничего не изменилось. Страну изнутри разъедает неконтролируемая эмиграция. Меня тошнит от одной мысли, что на шведской земле строятся мечети. Швеция — загнивающее общество, и никому нет до этого дела.
Ее затрясло. Стефан, оторопев, смотрел на нее и не понимал, откуда взялась такая ненависть.
— Не слишком симпатичная точка зрения, — сказал Джузеппе.
— Я не отрекусь ни от одного своего слова. Швеция, как держава, сегодня уже вряд ли существует. Что, кроме ненависти, можно испытывать к тем, кто в этом виноват?
— То есть Герберт Молин переехал сюда не случайно?
— Конечно нет. В эти мерзкие времена мы, люди, верные юношеским идеалам, должны поддерживать друг друга.
— Вы хотите сказать, какая-то организация существует и сегодня?
— Нет. Но мы знаем, кто наши настоящие друзья.
— И держите это в секрете?
Она презрительно хмыкнула:
— В наше время патриотизм чуть ли не наказуем. Если мы хотим, чтобы нас оставили в покое, мы вынуждены скрывать наши взгляды.
Джузеппе повернулся на стуле и задал следующий вопрос:
— Но ведь кто-то нашел Молина и убил его?
— Но при чем тут его патриотические взгляды?
— Вы же сами сказали. Вы вынуждены таить ваши безумные идеи.
— Наверняка его убили не за это. Наверняка есть другие причины.
— Какие, например?
— Настолько хорошо я его не знала.
— Но сами-то думали, наверное?
— Разумеется. Ничего не могу ни понять, ни предположить.
— А в последнее время? Что-то случалось? Не вел ли он себя как-то необычно?
— Он вел себя как всегда. Раз в неделю я его навещала.
— Он не говорил, что чем-то обеспокоен?
— Ни слова.
Джузеппе замолчал. Стефан решил, что Эльза говорит правду — она действительно не заметила никаких перемен в поведении Молина.
— А что случилось с Авраамом Андерссоном? — спросила она.
— Его застрелили. Такое впечатление, что даже не застрелили, а расстреляли. Он тоже принадлежал к вашей группе, которая группой не является?
— Нет. Герберт иногда беседовал с ним, но они никогда не говорили о политике. Герберт был очень осторожен. У него было мало настоящих друзей.
— А кто мог убить Авраама Андерссона?
— Я не была с ним знакома.
— Кто был Молину ближе всех?
— Думаю, я. И дети. По крайней мере дочь. С сыном отношения порваны.
— Кто их порвал?
— Не знаю.
— А еще кто-то был? Вы никогда не слышали о некоем Веттерстеде из Кальмара?
Она ответила не сразу. Джузеппе и Стефан быстро переглянулись. Она была совершенно очевидно удивлена, откуда им известно это имя.
— Он упоминал иногда это имя. Герберт родился и вырос в Кальмаре. Веттерстед — родственник бывшего министра юстиции, того самого, которого тоже убили несколько лет назад. Мне кажется, он художник-портретист. Но я не уверена.
Джузеппе записал в блокнот ее показания.
— И ничего больше?
— Нет. Герберт был не из тех, кто любит поговорить. Люди ведь разные, не так ли?
Джузеппе поглядел на Стефана.
— У меня еще один вопрос. Когда вы бывали у Молина, чем вы развлекались?
— Не поняла вопроса.
— Вопрос заключается в следующем — вы с ним танцевали?
В третий раз за время разговора на ее лице ясно читалось удивление.
— Да, — сказала она. — Танцевали.
— Танго?
— Не только танго. Но часто именно танго. Старые танцы тоже почти исчезли. Те, которые нужно уметь танцевать, где требуется элегантность и мастерство. Как танцуют сейчас? Как обезьяны!
— Вам наверняка известно, что у Герберта Молина была специальная кукла для танцев?
— Он был страстный танцор. Танцевал замечательно и старался не терять формы, а для этого надо практиковаться. Для чего и нужна была кукла. В молодости, мне кажется, он мечтал быть танцором. Но когда позвала труба, он пошел выполнять свой долг.
Стефан подумал, что даже язык у нее высокопарен и старомоден. Словно она заклинала время вернуться вспять — в тридцатые — сороковые годы.
— Могу предположить, что не многие знали об этой его страсти.
— У него почти не было друзей. Сколько раз надо это повторить?
Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.
— А когда он увлекся танцами?
— Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом — он же был тогда очень молод.
— Почему вы так думаете?
— Он как-то рассказывал.
— И что он рассказал?
— Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.
— Он часто говорил о войне?
— Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин — и танцевал.
Джузеппе долго молчал.
— Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?
— Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит — в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.
— Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.
— Меня в чем-нибудь подозревают?
— Нет.
— Тогда я хочу узнать, откуда вам стало известно про мундир.
— В другой раз, — сказал Джузеппе и поднялся.
Она проводила их до прихожей.
— Должен сказать, что ваши взгляды на грани… на грани экстремизма, — сказал Джузеппе, выйдя на крыльцо.
— Швецию уже не спасти, — ответила она. — В молодости я еще встречала полицейских с твердыми политическими убеждениями. Они разделяли наши идеалы. Теперь таких нет.
Она закрыла дверь. Джузеппе хотелось быстрей уйти.
— Жуткая тетка, — сказал он у калитки. — Мне все время хотелось залепить ей оплеуху.
— Боюсь, таких гораздо больше, чем мы думаем, — сказал Стефан.
Они шли в гостиницу молча.
Джузеппе вдруг остановился:
— Что она сказала? О Герберте Молине?
— Что он всегда был нацистом.
— А еще?
Стефан недоуменно покачал головой.
— Она сказала буквально следующее, — продолжил Джузеппе, — Герберт Молин до самой смерти придерживался этих диких взглядов. Я дневник его только проглядел, но ты его прочитал. Можно задать себе такой вопрос — чем именно он занимался в Германии? Или такой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Поужинав, он заказал чашку чаю, Стефан предпочел кофе. Отпив глоток, он честно рассказал о посещении Эльзы Берггрен, о том, как он забрался к ней в дом в ее отсутствие, и о своей находке в сарае у Герберта Молина. Он отодвинул чашку и положил перед Джузеппе письма, фотографии и дневник.
— Это уж слишком, — раздраженно сказал Джузеппе. — Мне казалось, мы договорились, что ты сам не будешь ничего предпринимать.
— Я очень сожалею.
— А что, если бы Эльза Берггрен тебя застукала?
На этот вопрос Стефану ответить было нечего.
— Больше этого не должно быть, — сказал, помедлив, Джузеппе. — Но лучше, если мы не будем рассказывать Рундстрёму о твоем ночном визите к этой даме. Он этого не поймет. Он привык действовать по правилам. К тому же, как ты наверняка и сам заметил, его не очень радует вмешательство посторонних в его следствие. Я говорю «его следствие», поскольку у него есть привычка любое более или менее тяжкое преступление рассматривать как свое личное дело.
— А Эрик Юханссон ему не расскажет? Несмотря на то, что обещал помалкивать?
Джузеппе покачал головой:
— Эрик не особенно жалует Рундстрёма. Нельзя отрицать, что между соседними округами, как и между всякими соседями, всегда существуют какие-то трения. В Херьедалене людям не очень нравится играть роль младшего братишки большого Емтланда. И полицейские — не исключение.
Джузеппе подлил себе чаю и стал рассматривать фотографии.
— Странную историю ты рассказал, — произнес он задумчиво. — Герберт Молин был убежденный нацист и завербовался в вермахт. «Унтершарфюрер». Что это за птица? Что-то из гестапо? Концлагеря? Что там было написано на воротах в Аушвиц? Arbeit macht frei? Труд освобождает? Мороз по коже.
— Я не так много знаю о нацизме, — сказал Стефан. — Но бывшие поклонники Гитлера не кричат об этом на каждом углу. Молин поменял фамилию, и мы теперь знаем почему. Заметал следы.
Джузеппе попросил счет и расплатился. Вынул ручку и на обратной стороне счета написал — Герберт Молин .
— Мне легче думается, когда я пишу, — сказал он. — Август Маттсон-Герцен превращается в Герберта Молина. Ты говоришь, он чего-то боялся. Скажем, боялся, что прошлое когда-нибудь его все-таки настигнет. Ты ведь говорил с его дочерью?
— Вероника Молин ни словом не обмолвилась о том, что ее отец — нацист. Да я и не спрашивал — с чего бы мне пришел в голову такой вопрос?
— Думаю, что тут как в семьях преступников — эту тему стараются обойти.
— Я тоже так подумал. Можно только предполагать — что, если и у Авраама Андерссона тоже было некое прошлое?
— Посмотрим, что обнаружится в его доме, — сказал Джузеппе и написал — Авраам Андерссон. — Техникам надо отдохнуть пару часиков. Они будут работать всю ночь.
Джузеппе нарисовал стрелку между двумя именами и заострил ее с обоих концов. Потом рядом с фамилией Андерссон нарисовал свастику и поставил жирный вопросительный знак.
— Мы, конечно, можем завтра с утра как следует поговорить с Эльзой Берггрен, — задумчиво сказал он и старательно вывел на бумажке ее фамилию, соединив стрелками с двумя другими.
Потом смял счет и бросил его в пепельницу.
— «Мы»? — спросил Стефан.
— Мы можем сказать, что ты — мой личный, в высшей степени личный и только личный, ассистент. Без следственных полномочий.
Джузеппе весело засмеялся, но тут же посерьезнел.
— У нас на шее два жутковатых убийства, — сказал он. — Плевать на Рундстрёма. И на формальности тоже. Я хочу, чтобы ты присутствовал. Двое услышат больше, чем один.
Они вышли из ресторана. Давешний посетитель все еще сидел за столиком. Они договорились встретиться в полвосьмого и расстались.
Стефан сразу провалился в сон. Ему приснился отец. Они искали друг друга в каком-то нескончаемом лесу и не могли найти. Когда отец наконец нашелся, Стефану стало легко и радостно.
Джузеппе же почти не спал. В четыре он был уже на ногах, и перед тем, как они встретились в вестибюле, он успел съездить на место преступления.
По- прежнему никаких результатов. Ничего. Никаких следов убийца Авраама Андерссона, а возможно, и Герберта Молина не оставил.
Уходя, Джузеппе хлопнул себя по лбу, подошел к девушке за стойкой и спросил, не прибрала ли она накануне вечером квитанцию за ужин — ему надо было подколоть ее к отчету о командировке. Он вспомнил о ней уже в постели. Но она квитанцию не видела.
— Разве я не оставил ее на столе?
— Ты смял ее и бросил в пепельницу, — сказал Стефан.
Джузеппе смущенно улыбнулся и пожал плечами. Они решили пройтись пешком до дома Эльзы Берггрен. Утро было совершенно безветренным, в еще ночном небе сияли звезды. Они подошли к мосту. Джузеппе показал на белое здание суда:
— Тут слушалось громкое дело несколько лет назад. С расистским душком. Нападение на улице. Два парня заявили, что они неонацисты. Не помню точно название их организации — по-моему, «Швеция для шведов». Наверное, ее уже нет в природе.
— Они теперь называю себя БАД, — неуверенно сказал Стефан.
— И что это значит?
— «Белое арийское движение».
Джузеппе покачал головой:
— Жуткие дела, — опять сказал он. — Думали, что нацизм похоронен раз и навсегда. А он, как видишь, жив. Даже если это всего-навсего бритоголовые сопляки.
Они перешли мост.
— Когда я был мальчишкой, здесь ходили поезда, — сказал Джузеппе. — Внутренняя линия. Из Эстерсунда через Свег в Орсу. Там надо было делать пересадку. Или это было в Муре? Я ездил с теткой — еще совсем малышом. Теперь поезда ходят только летом. Тот итальянский певец, который произвел на мою мать такое неизгладимое впечатление, тоже приехал поездом. Тогда здесь не было ни аэродрома, ни лимузинов. Она встречала его на вокзале среди других поклонников. У нее даже есть фото. Очень нерезкое — фотоаппарат был какой-то доисторический. Но она хранит снимок, как драгоценность. Должно быть, она была без ума от него.
Они подошли к дому Эльзы.
— Ты предупредил? — спросил Стефан.
— Нет. Решил, что лучше застать ее врасплох.
Они прошли через сад. Она открыла тут же, как будто ждала их.
— Джузеппе Ларссон. Следователь из Эстерсунда. А со Стефаном вы уже знакомы. У нас есть несколько вопросов по ходу следствия об убийстве Герберта Молина. Вы ведь были с ним знакомы?
«У нас есть вопросы», — подумал Стефан. Что касается меня, я не собираюсь ставить никаких вопросов.
Они вошли в прихожую, и Стефан посмотрел на Джузеппе. Тот подмигнул.
— Наверное, что-то очень важное, если вы явились спозаранку?
— Совершенно верно, — сказал Джузеппе. — Давайте присядем. Разговор может затянуться.
Джузеппе говорил неожиданно сухо и лаконично. Стефан попытался представить, как бы он сам себя вел на его месте, если бы задавал вопросы.
Они прошли в гостиную. Кофе Эльза Берггрен им не предложила.
Джузеппе взял быка за рога.
— В одном из шкафов у вас висит нацистский мундир, — сказал он.
Эльза Берггрен замерла. Потом холодно посмотрела на Стефана. Он понял, что она подозревает именно его, хотя и не может понять, каким образом он проник в ее спальню.
— Не знаю, запрещено ли хранить эсэсовскую форму, — сказал Джузеппе. — Может быть, запрет касается только публичных выступлений в таком мундире. Вы не могли бы его принести?
— Откуда вам известно про мундир?
— Я пока воздержусь от ответа на этот вопрос. Но ставлю вас в известность, что это имеет непосредственное отношение к расследованию двух убийств.
Она поглядела на него с удивлением. Стефану показалось, что удивление было искренним. Она ничего не знала про убийство близ Глёте. Это было странно. Прошло двое суток, а она ничего не знает. Не смотрит телевизор, подумал он. Не слушает радио. Такие тоже есть, хотя и немного.
— Кто еще убит, кроме Герберта?
— Авраам Андерссон. Имя что-нибудь говорит?
Она кивнула:
— Он жил недалеко от Герберта. А что произошло?
— Пока скажу только, что он убит.
Она поднялась и вышла.
— Иногда лучше начинать с главного, — тихо сказал Джузеппе. — Стало быть, про Андерссона она ничего не знала.
— В новостях ведь объявили, и давно?
— Вряд ли она лжет.
Она вернулась с мундиром и фуражкой и положила их на диван. Джузеппе наклонился, чтобы рассмотреть как следует:
— Кому все это принадлежит?
— Мне.
— Но не вы же его носили?
— Не думаю, что я обязана отвечать на этот вопрос — настолько он идиотский.
— Сейчас не обязаны. Но мы можем вызвать вас в Эстерсунд на настоящий допрос. Решайте сами.
Она подумала, прежде чем ответить:
— Это мундир моего отца. Его звали Карл-Эрик Берггрен. Он умер много лет назад.
— Он воевал во Второй мировой войне на стороне Гитлера?
— Он воевал в шведском добровольческом корпусе. Получил две медали за храбрость. Если хотите, могу показать.
Джузеппе покачал головой:
— В этом нет необходимости. Я исхожу из того, что вам известно, что Герберт Молин в юности тоже был нацистом и пошел на войну добровольцем в составе войск СС?
Она выпрямилась на стуле, но не спросила, откуда им это известно.
— Почему в юности? Герберт до самой смерти оставался таким же убежденным нацистом. Он сражался рядом с моим отцом. Хотя отец был намного старше, они дружили всю жизнь.
— А вы?
— И на этот вопрос я имею право не отвечать. Политические взгляды — личное дело каждого.
— Если политические взгляды не предполагают принадлежность к какому-либо сообществу, занимающемуся преступной деятельностью, а именно — разжиганием национальной розни. А если это так, вопрос правомерен.
— Я не принадлежу ни к какому сообществу, — раздраженно ответила она. — Какое сообщество? Бритоголовая шпана, которая носится по улицам и позорит гитлеровское приветствие?
— Хорошо, поставим вопрос по-другому. Придерживаетесь ли вы таких же политических взглядов, что и Герберт Молин?
Она ответила без тени сомнения:
— Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме.
Я кричала «Хайль Гитлер», когда мне было десять лет. Родители прекрасно видели, что происходит в стране. Импорт евреев, застой, моральное разложение. И угроза коммунизма. И сейчас ничего не изменилось. Страну изнутри разъедает неконтролируемая эмиграция. Меня тошнит от одной мысли, что на шведской земле строятся мечети. Швеция — загнивающее общество, и никому нет до этого дела.
Ее затрясло. Стефан, оторопев, смотрел на нее и не понимал, откуда взялась такая ненависть.
— Не слишком симпатичная точка зрения, — сказал Джузеппе.
— Я не отрекусь ни от одного своего слова. Швеция, как держава, сегодня уже вряд ли существует. Что, кроме ненависти, можно испытывать к тем, кто в этом виноват?
— То есть Герберт Молин переехал сюда не случайно?
— Конечно нет. В эти мерзкие времена мы, люди, верные юношеским идеалам, должны поддерживать друг друга.
— Вы хотите сказать, какая-то организация существует и сегодня?
— Нет. Но мы знаем, кто наши настоящие друзья.
— И держите это в секрете?
Она презрительно хмыкнула:
— В наше время патриотизм чуть ли не наказуем. Если мы хотим, чтобы нас оставили в покое, мы вынуждены скрывать наши взгляды.
Джузеппе повернулся на стуле и задал следующий вопрос:
— Но ведь кто-то нашел Молина и убил его?
— Но при чем тут его патриотические взгляды?
— Вы же сами сказали. Вы вынуждены таить ваши безумные идеи.
— Наверняка его убили не за это. Наверняка есть другие причины.
— Какие, например?
— Настолько хорошо я его не знала.
— Но сами-то думали, наверное?
— Разумеется. Ничего не могу ни понять, ни предположить.
— А в последнее время? Что-то случалось? Не вел ли он себя как-то необычно?
— Он вел себя как всегда. Раз в неделю я его навещала.
— Он не говорил, что чем-то обеспокоен?
— Ни слова.
Джузеппе замолчал. Стефан решил, что Эльза говорит правду — она действительно не заметила никаких перемен в поведении Молина.
— А что случилось с Авраамом Андерссоном? — спросила она.
— Его застрелили. Такое впечатление, что даже не застрелили, а расстреляли. Он тоже принадлежал к вашей группе, которая группой не является?
— Нет. Герберт иногда беседовал с ним, но они никогда не говорили о политике. Герберт был очень осторожен. У него было мало настоящих друзей.
— А кто мог убить Авраама Андерссона?
— Я не была с ним знакома.
— Кто был Молину ближе всех?
— Думаю, я. И дети. По крайней мере дочь. С сыном отношения порваны.
— Кто их порвал?
— Не знаю.
— А еще кто-то был? Вы никогда не слышали о некоем Веттерстеде из Кальмара?
Она ответила не сразу. Джузеппе и Стефан быстро переглянулись. Она была совершенно очевидно удивлена, откуда им известно это имя.
— Он упоминал иногда это имя. Герберт родился и вырос в Кальмаре. Веттерстед — родственник бывшего министра юстиции, того самого, которого тоже убили несколько лет назад. Мне кажется, он художник-портретист. Но я не уверена.
Джузеппе записал в блокнот ее показания.
— И ничего больше?
— Нет. Герберт был не из тех, кто любит поговорить. Люди ведь разные, не так ли?
Джузеппе поглядел на Стефана.
— У меня еще один вопрос. Когда вы бывали у Молина, чем вы развлекались?
— Не поняла вопроса.
— Вопрос заключается в следующем — вы с ним танцевали?
В третий раз за время разговора на ее лице ясно читалось удивление.
— Да, — сказала она. — Танцевали.
— Танго?
— Не только танго. Но часто именно танго. Старые танцы тоже почти исчезли. Те, которые нужно уметь танцевать, где требуется элегантность и мастерство. Как танцуют сейчас? Как обезьяны!
— Вам наверняка известно, что у Герберта Молина была специальная кукла для танцев?
— Он был страстный танцор. Танцевал замечательно и старался не терять формы, а для этого надо практиковаться. Для чего и нужна была кукла. В молодости, мне кажется, он мечтал быть танцором. Но когда позвала труба, он пошел выполнять свой долг.
Стефан подумал, что даже язык у нее высокопарен и старомоден. Словно она заклинала время вернуться вспять — в тридцатые — сороковые годы.
— Могу предположить, что не многие знали об этой его страсти.
— У него почти не было друзей. Сколько раз надо это повторить?
Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.
— А когда он увлекся танцами?
— Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом — он же был тогда очень молод.
— Почему вы так думаете?
— Он как-то рассказывал.
— И что он рассказал?
— Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.
— Он часто говорил о войне?
— Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин — и танцевал.
Джузеппе долго молчал.
— Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?
— Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит — в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.
— Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.
— Меня в чем-нибудь подозревают?
— Нет.
— Тогда я хочу узнать, откуда вам стало известно про мундир.
— В другой раз, — сказал Джузеппе и поднялся.
Она проводила их до прихожей.
— Должен сказать, что ваши взгляды на грани… на грани экстремизма, — сказал Джузеппе, выйдя на крыльцо.
— Швецию уже не спасти, — ответила она. — В молодости я еще встречала полицейских с твердыми политическими убеждениями. Они разделяли наши идеалы. Теперь таких нет.
Она закрыла дверь. Джузеппе хотелось быстрей уйти.
— Жуткая тетка, — сказал он у калитки. — Мне все время хотелось залепить ей оплеуху.
— Боюсь, таких гораздо больше, чем мы думаем, — сказал Стефан.
Они шли в гостиницу молча.
Джузеппе вдруг остановился:
— Что она сказала? О Герберте Молине?
— Что он всегда был нацистом.
— А еще?
Стефан недоуменно покачал головой.
— Она сказала буквально следующее, — продолжил Джузеппе, — Герберт Молин до самой смерти придерживался этих диких взглядов. Я дневник его только проглядел, но ты его прочитал. Можно задать себе такой вопрос — чем именно он занимался в Германии? Или такой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44