Умеют делать!
- Да, Чурка в тачках понимает... У него, понял, ни кола, ни двора, а машина всегда путевая... - ответил качок-водитель-бейсболист. - Сказал: вернусь из Зимлага - новую куплю, а эту себе заберешь...
Он сел за руль. Багажник медленно закрылся. Сел и второй.
- Ну че, поперли? - сказал он.
- Прут огурцы у тети Фроси, а мы помчимся с ветерком, - ответил водитель. - А Шрам?
- Шрама отвезут. Нам петлять нельзя, раз-два - и в Горки! А то получится опять, как ночью сегодня, с банкиром этим гребаным.... Вот он когти-то рвал, козлина!
Заурчал мотор, и "Лексус" медленно, словно огромный крадущийся кот, выехал в арку и исчез, унося в неизвестном направлении ещё живого полковника запаса Комитета Государственной безопасности СССР Геннадия Павловича Зубкова.
Сосо, наконец, выполз из-за мусорного бака, стал шарить рукой по снегу, увидел портмоне. Документы были на месте, но ни денег, ни "кукол" не было.
- Сюки, я их маму... Козли, своличь! - шептал Беридзе, а ему казалось, что он кричит.
Кое-как он встал и вдоль стенки пошел к арке. Он не надеялся ни на что, но выйдя на улицу увидел свою "девяносто девятую". Она стояла на другой стороне улице, на том же месте. Слезы единственной за сегодняшний день радости потекли у него из глаз.
ЗИМЛАГ
ДЫХАНЬЕ СМЕРТИ
Стояние солдат и зеков могло бы продлиться вечно, если бы не амбиции лейтенанта Рогожина и неизбывная дурь Кондратюка. Противоборствующие не молчали: из толпы зеков сыпались в адрес солдат всевозможные оскорбления, перемешанные с уговорами: мол, дома вас мамки ждут, а дождутся - гробов. Бросайте дубье, волки позорные! - и по койкам!
Забьем как мамонтов, отвечали солдаты.
Вперед пытался снова выдвинуться Лаборант, он уже заготовил несколько мощных политических призывов, но его оттеснили Корма и Рыжик, вооруженные заточенными штырями.
- Краснопер-р-рые! - заорал Рыжик, словно потерпевший. - Это вам не кошкам хвосты крутить, додики! Малолетки!
- Эй ты, бройлер в котелке! - показал Корма штырем на Кондратюка, стоявшего во втором ряду. - Ссышь, когда страшно?
- Зеки! Расходитесь по баракам! - уверенно командовал Рогожин, хотя знал точно, что уже никто никуда не уйдет. - Сейчас приедет прокурор, будем разбираться!
В толпе зеков засмеялись: всем было известно, что прокурор - это такой прикол, что вместо прокурора даже по заявлению приходит какой-нибудь пожарник или переодетый опер: внимательно и участливо выслушивает жалобы и исчезает, оставляя чересчур доверчивым право надеяться сколь можно долго.
Рогожин ждал выстрелов. Петров должен был с вышки обезвредить по очереди Корму и Рыжика. Если зеки останутся без лидеров, то бить их будет намного проще.
Заблуждался Рогожин. На самом деле отчаянной толпе были уже не нужны никакие лидеры; Корма и Рыжик стали рядовыми участниками и могли разве что притормозить откровенный беспредел.
Выстрел все же прозвучал - но пуля прошла мимо, дав ещё минуту жизни одному из блатных. Это выстрелил Петров: чуть дернулся ствол карабина, когда мимо вышки со свистом пролетел серый, в полоску, котяра.
Группа зеков, человек пятнадцать, рванулась к вышке с незадачливым кумом-снайпером. Остальные продолжили стояние, которое, казалось, могло бы продлиться сколь угодно долго.
Но все испортил Кондратюк, возжелавший отличиться к приезду батьки "з Воронежу". Может, наградят чем...
- Отделение! За мной! - завопил оголтелый хохол и, вырвавшись из-за щитов, побежал прямо на зековскую толпу. Он держал щит на вытянутой левой руке, а правая рука раскручивала дубинку на каких-то немыслимых оборотах. Сама дубинка у Кондратюка была с секретом: высверлена во всю длину и залита свинцом.
Ни зеки, ни солдаты не ожидали такой прыти. Отделение не последовало за командиром; Рыжик, купившийся на внезапность, не успел среагировать подобающим образом и упал с раздробленным черепом под ноги Кормы.
- Ах, сука... - прошептал Корма и, размахнувшись от плеча, рубанул штырем зарвавшегося солдата. Но Кондратюк, как учили, четко прикрылся щитом и пригвоздил в отмашку по корпусу следующую жертву, потом добавил сверху, словно двуручным мечом, по голове. Это досталось Гурычу, у которого после первого же удара произошел разрыв селезенки. В голове что-то треснуло, но все же кости черепа выдержали удар. Старый зек упал чуть поодаль Рыжика. Лицо его перекосилось, он ещё дышал, но ничего не мог сказать, хотя и думал навязчиво о недоделанной сетке для вольнонаемного.
Все продолжали находиться в оцепенении, лишь Корма, после неудачного удара, рвался, расталкивая мужиков, тянулся к Кондратюку, пытался достать его штырем. Но хохол, ловко, как киношный Джеки Чан, лавируя в толпе зеков, наносил точные удары. Вокруг него один за другим падали мужики, и двоих, Рыжика и Гурыча, уж точно нельзя было откачать.
Гурыч, он же - Виктор Леонтьевич Синичкин, был ещё жив, и, едва дыша, удивлялся собственной нелепой судьбе. Он пережил два бунта в разных зонах (правда, со второго раскрутился на пятерик), был уверен, что переживет и третий, пусть и с раскруткой. Он хотел жить. Ему недавно исполнилось пятьдесят семь, сидеть оставалось два годика с месяцем. Гурыч уже списался с сестрой одного зека, она обещала устроить его в рыбсовхозе, поближе к воде и рыбе, к сетям и лодкам. И вот: какой-то демон в каске смел все своей паскудной дубиной.
А Рыжик, в миру и по паспорту Андрюша Лавров, умер сразу. Он и подумать ничего не успел о своей жизни, которая началась в подмосковном городке Д., а закончилась в Зимлаге. Рыжик ни на что, конечно, не надеялся: был уверен, что бунт для него окончится в лучшем случае в "крытке", где он и помрет - от голода или от ножа. На воле его никто не ждал, ну, может быть, встретили бы старые кенты, да и то с одной целью: втянуть в какое-нибудь криминальное мероприятие. А переступить с уголовной тропинки на какую-нибудь иную он не мог - давно уже потерял способность различать множество путей, делил человечество поровну на лохов и "людей". Теперь он был мертв, и его незрячие при жизни глаза прояснились - будто именно сейчас хотел он что-то рассмотреть получше. Но опоздал.
Кондратюк покалечил с дюжину мужиков и хотел прорываться обратно к шлюзу, откуда так никто и не двинулся для поддержки. Лишь Рогожин вопил не своим голосом: "Вернитесь, бойцы!" - как будто Кондратюк был множественным числом.
Свирепый хохол уже смел на своем пути какого-то хлипкого, но храброго зека, оставалось перескочить через ящики с заготовками для литейки пять-шесть шагов. Но вдруг как будто клещами сдавило ключицу: Кондратюка развернуло на месте, и те же самые клещи, разжавшись на ключице, впились ему в горло. Сразу же время замедлило свой ход. Как на экране телика перед Кондратюком явилось лицо: он сразу узнал зека Помыткина, а по-блатному Монгола.
Монголу не хотелось убивать этого молодого идиота, но пальцы не слушались рассудка и продолжали сдавливать податливое горло. Ломались хрящи солдатского кадыка: этому приемчику Монгол был обучен в далекой юности, но никогда не доводил его до конца, использовал лишь для устрашения встречавшихся на его пути "отморозков" и "беспредельщиков".
Так они и исчезли за ящиками, повалившись в утоптанный сотнями ног снег. До самого конца Кондратюк думал, что вот-вот получится провести контрприем, вывернуться и размозжить череп этому вовсе не такому уж сильному зеку. Вот сейчас, ещё секундочку, глотнуть кислороду - и...
Монгол же, необученный никаким приемам восточных и иных единоборств, но закаленный в уличных и тюремных боях, нисколько не ослабил хватки, додавил до конца, да ещё напоследок рванул голову врага левой рукой, словно открывая неподатливую крышку: жизнь Кондратюка оборвалась, об этом известил негромкий, но резкий щелчок свернутого шейного позвонка.
Боец Кондратюк, прощаясь с уходящей жизнью (не дождался батьку, смертью храбрых пал), успел ещё механически восхититься: ему свернули шею как в кино про того ниндзю.
КИНО
Штырько уже ранним утром, засыпая и проваливаясь в пустоту после бессонной и нервной ночи, вдруг подскочил на шконке, будто ему вонзили булавку в пятку или в ягодицу.
Он догадался, почему его не стали "мочить" или "опускать" вечером прошедшего дня. Им было не до него, а раз им было не до него, значит, было до чего-то другого, во много раз более важного. Этим "другим" мог быть только бунт. В зоне хотя и не говорили на столь опасные темы, но где-то внутри, в атмосфере, в барачном гуле, храпе и топоте витало это слово, как будто начертанные огненной рукой письмена. Бунт!
Штырько, обожженный догадкой, заволновался так, будто это против него лично готовилось страшное действо. Надо было спасаться, но, увы, спастись можно было лишь в том самом месте, откуда начался его путь к погибели. Но выхода не было, поэтому Штырько встал со шконки и стал осторожно распихивать по карманам четыре дневных паечки - нарезанные тонкими ломтями. Положил и луковицу.
Штырько на цыпочках прошел в умывальную и там набрал в двойной полиэтиленовый кулек воды из-под крана. Затарившись - вышел из барака. До подъема оставалось еще, может быть, более часа.
По пути к клубу ему встретился молодой контролер Черепков, бывший стажер из завербованных дембелей, ещё нисколько не понимавший лагерной жизни - ни изнутри, ни снаружи. Он явно хотел, исполняя долг службы, обыскать Штырько, но увидев на рукаве "косяк" с аббревиатурой "КВЧ" (культурно-воспитательная часть), махнул рукой.
В клубе Штырько отодвинул заветные доски и нырнул в бездну своего спасения. Два литра воды и хлеб - что ещё нужно человеку для недолгой безопасности? Он расстелил бушлат, лег на него, подложив под голову кулак, и успокоился.
Проснулся Штырько от страшного грохота - как будто само небо с планетами и астероидами рухнуло на Зимлаг. Треск, лязг и гулкий шум продлился с минуту, а потом стало так тихо, что, казалось, исчезло все, что до этого существовало: зона с гудящими и урчащими цехами, поселок Льдистый с периодическим ревом трейлеров и все остальное, имевшее признаки человеческой жизни.
Штырько на четвереньках прополз к невидимому выходу, нащупал доски и толкнул их спиной, но они не поддались - будто медведь сел на них. "Забили, замуровали!" - мелькнула мысль. Кричать не было смысла, те, кто забивал, могли быть где-нибудь рядом, не ушли далеко. Нужно было выждать время, потерпеть, но Штырько почему-то хотелось рвать зубами сухие доски, ногтями выцарапывать из земляного пола путь к неограничееному пространству, к небу.
ЧАСТЬ 2. ЗЛОЯМОВО
Небо, черное и изглоданное облаками, как будто наваливалось на тайгу, душило её со всеми многочисленными обитателями. Если бы кто-нибудь мог взглянуть на тайгу сверху, расположившись над сопкой Шуховской, то увидел бы на востоке редкие огоньки райцентра Злоямово, за ним - ничего, тьма; на западе - тьма; на юге - тьма... Может быть, и находились там какие-нибудь безлюдные деревни, заимки без электричества, но лишь севернее можно было бы с величайшим напряжением различить фосфорическое мерцание: спали, играли в карты и нарды, убивали друг друга самодельными "заточками", чифирили, беседовали о Боге и судьбе, мучились в воспоминаниях заключенные полутора десятков лесных зон Зимлага, разных режимов, всего более 35 тысяч человек. Мерцали - сотни ярких и тусклых лампочек над запретками, рассекали ночь прожектора над вышками, теплились окна бараков и административных зданий.
А у самого подножия Шуховской высокое око могло бы разглядеть костер и машущие руками фигуры. Можно было бы даже услышать человеческую речь, густо сдобренную препохабными присловьями.
Борька Сосна, низложенный уральский "беспредел", держал речь перед такими же лихими людьми.
Он со товарищи бежал из колонии строгого режима 3 года назад. Не имея реальной возможности выбраться из тайги поближе к большим городам, они осели в Злоямовском районе и промышляли обыкновенным разбоем и грабежом: отнимали у грибников грибы, у ягодников - ягоды, совершали два-три раза в месяц налеты на сельские магазины, опустошали по очереди три коммерческих ларька в райцентре Злоямово. Местные жители успели за это время привыкнуть к существованию в черных дырах тайги небольшого (8 особей) количества татей. Банда (шайка) Борьки стала для злоямовцев таким же закономерным явлением как, например, хитрая и злобная росомаха, голодные зимние волки или ракука, обитавшая в неприступном заболоченном Безрыбье. С ними смирились, но и спуску не давали. Когда бандит Чубчик попытался силой сойтись с дочерью лесника Шумилова, то лесник, недолго думая, в три дня выследил и изловил незадачливого Ромео и кастрировал его с помощью подручных ветеринарных инструментов. Чубчик долго не мог оправиться, но через несколько месяцев привык к своему новому положению, оказавшемуся вскоре ещё более двусмысленным.
- Ну, што? - Борька повел по сидящим у костра лиходеям тяжелым взглядом голубых глаз. - Надо дергать поближе к Красноямску, здесь ловить больше не хрена. Подохнем с голодухи как мамонты.
- Твоя правда, Борис, - поддержал его Шикарный, хотя и знал, что эта "поддержка" Сосне до звезды: решил, значит, так оно и будет.
- А раз так - встанем и пойдем. Ну-ка...
Но договорить Сосна не успел.
Страшный грохочущий рев вырос откуда-то над поляной. И без того черное небо на миг стало ещё черней. Что-то огромное, крылатое пронеслось, ломая верхушки сосен, и скрылось в северном направлении.
ФОРТУНА
По воле стихий, закинувших в турбину заплутавшую в облаках птицу, и летчицкой нерасторопности, сегодня, 12 декабря, в 18.05, в тайгу, в восьми километрах от Злоямово, рухнул авиалайнер ТУ-154, следовавший рейсом "Москва-Владивосток" с посадками в Красноямске и Хабаровске, с 78 пассажирами на борту. Причем, рухнул не в погибельном пике, а, можно сказать, спланировал на верхушки сосен, скосил чуть ли не гектар хвойных крон, а затем, повинуясь штурвалу, удачно проехал на хвосте более километра по ещё тонкому льду Чум-озера и выехал на припорошенный снежком песчаный берег, ударившись о стену корабельных сосен и вызвав своим падением короткий пожар и не ко времени пробуждение большого бурого медведя. Корпус серебристой птицы разломился пополам. Именно в эти мгновения погибло большинство. Левая рука одного из пассажиров, оторвавшись от туловища, упала прямо в берлогу. Топтыгин открыл свиные глазки, взревел в бессильной злобе, но, учуяв кровь и мясо, успокоился, заурчал благостно и сожрал руку целиком, с "Ролексом" на запястье и с золотым перстнем на безымянном пальце. Это не долетел до места назначения председатель Совета Директоров компании "Златорусь" Нияз Шалманович Иванов, отец двоих детей и любящий муж диктора Свободного ТИВИ Анны Пяткиной, красавицы и любимицы народа.
Немногие остались живы и, палимые изнутри инстинктом самосохранения, а снаружи - физическим огнем, выползали наружу из-под дымящихся обломков. Детей в самолете не было, жалеть было некого, поэтому никто никого не жалел.
Три московских бандита, Вася Чурка, Теря и Юрик Дрючок, оставили товарища помирать с куском дюраля в животе. Беднягу ожидала мучительная смерть, а бывшие друзья, забыв о недавних брудершафтах и клятвах типа "век свободы не видать", двигались на четвереньках в безопасное место - подальше от авиаруин.
Пенсионер-безумец крушил локтями все, что вставало у него на пути: как будто не в час катастрофы, а в час пик в переходе "с кольцевой на радиальную". Он разбрасывал в стороны части обшивки, сплющенные кресла и причудливо изогнутые багажные полки. Лысина старика была перепачкана чем-то ярко-красным - может быть, чужой кровью, а может быть, и своей.
Поджарый юноша, обтянутый джинсой, корчился от боли под четырьмя спрессованными креслами и мертвыми людьми в них. У молодого человека были сломаны обе ноги. Никто и не пытался вытащить его, все остальные боролись за свою личную жизнь.
Впрочем, некий пожилой супруг в клочковатой кожаной куртке остервенело выдергивал из-под металлических хитросплетений свою "половину". Женщина визжала, заглушая крики остальных и гул пламени. Наконец, мужчине удалось освободить несчастную, и они, поддерживая друг друга, торопливо удалились к соснам, не замечая, что из-под шаркающих ступней разлетаются в стороны зеленоватые долларовые купюры.
Постепенно пятнадцать человек собрались в одном месте - в ста метрах от дымящегося самолета. Кто-то, неопределимый в сумерках, развел костер. Сидели молча, говорить было не о чем. Не было лишь троих московских бандитов.
Товарищ бандитский дотягивал последние времена, как и джинсовый юноша, потерявший от боли сознание и видевший в беспамятстве перед смертью, как положено, всю свою короткую жизнь с подробностями: дискотеки, бары, заряженные папироски, концерт "Эйс оф Бейс"... Спасать этих двоих было некому: живые, кто не был ранен, находились в состоянии некоего ступора, вызванного катастрофой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
- Да, Чурка в тачках понимает... У него, понял, ни кола, ни двора, а машина всегда путевая... - ответил качок-водитель-бейсболист. - Сказал: вернусь из Зимлага - новую куплю, а эту себе заберешь...
Он сел за руль. Багажник медленно закрылся. Сел и второй.
- Ну че, поперли? - сказал он.
- Прут огурцы у тети Фроси, а мы помчимся с ветерком, - ответил водитель. - А Шрам?
- Шрама отвезут. Нам петлять нельзя, раз-два - и в Горки! А то получится опять, как ночью сегодня, с банкиром этим гребаным.... Вот он когти-то рвал, козлина!
Заурчал мотор, и "Лексус" медленно, словно огромный крадущийся кот, выехал в арку и исчез, унося в неизвестном направлении ещё живого полковника запаса Комитета Государственной безопасности СССР Геннадия Павловича Зубкова.
Сосо, наконец, выполз из-за мусорного бака, стал шарить рукой по снегу, увидел портмоне. Документы были на месте, но ни денег, ни "кукол" не было.
- Сюки, я их маму... Козли, своличь! - шептал Беридзе, а ему казалось, что он кричит.
Кое-как он встал и вдоль стенки пошел к арке. Он не надеялся ни на что, но выйдя на улицу увидел свою "девяносто девятую". Она стояла на другой стороне улице, на том же месте. Слезы единственной за сегодняшний день радости потекли у него из глаз.
ЗИМЛАГ
ДЫХАНЬЕ СМЕРТИ
Стояние солдат и зеков могло бы продлиться вечно, если бы не амбиции лейтенанта Рогожина и неизбывная дурь Кондратюка. Противоборствующие не молчали: из толпы зеков сыпались в адрес солдат всевозможные оскорбления, перемешанные с уговорами: мол, дома вас мамки ждут, а дождутся - гробов. Бросайте дубье, волки позорные! - и по койкам!
Забьем как мамонтов, отвечали солдаты.
Вперед пытался снова выдвинуться Лаборант, он уже заготовил несколько мощных политических призывов, но его оттеснили Корма и Рыжик, вооруженные заточенными штырями.
- Краснопер-р-рые! - заорал Рыжик, словно потерпевший. - Это вам не кошкам хвосты крутить, додики! Малолетки!
- Эй ты, бройлер в котелке! - показал Корма штырем на Кондратюка, стоявшего во втором ряду. - Ссышь, когда страшно?
- Зеки! Расходитесь по баракам! - уверенно командовал Рогожин, хотя знал точно, что уже никто никуда не уйдет. - Сейчас приедет прокурор, будем разбираться!
В толпе зеков засмеялись: всем было известно, что прокурор - это такой прикол, что вместо прокурора даже по заявлению приходит какой-нибудь пожарник или переодетый опер: внимательно и участливо выслушивает жалобы и исчезает, оставляя чересчур доверчивым право надеяться сколь можно долго.
Рогожин ждал выстрелов. Петров должен был с вышки обезвредить по очереди Корму и Рыжика. Если зеки останутся без лидеров, то бить их будет намного проще.
Заблуждался Рогожин. На самом деле отчаянной толпе были уже не нужны никакие лидеры; Корма и Рыжик стали рядовыми участниками и могли разве что притормозить откровенный беспредел.
Выстрел все же прозвучал - но пуля прошла мимо, дав ещё минуту жизни одному из блатных. Это выстрелил Петров: чуть дернулся ствол карабина, когда мимо вышки со свистом пролетел серый, в полоску, котяра.
Группа зеков, человек пятнадцать, рванулась к вышке с незадачливым кумом-снайпером. Остальные продолжили стояние, которое, казалось, могло бы продлиться сколь угодно долго.
Но все испортил Кондратюк, возжелавший отличиться к приезду батьки "з Воронежу". Может, наградят чем...
- Отделение! За мной! - завопил оголтелый хохол и, вырвавшись из-за щитов, побежал прямо на зековскую толпу. Он держал щит на вытянутой левой руке, а правая рука раскручивала дубинку на каких-то немыслимых оборотах. Сама дубинка у Кондратюка была с секретом: высверлена во всю длину и залита свинцом.
Ни зеки, ни солдаты не ожидали такой прыти. Отделение не последовало за командиром; Рыжик, купившийся на внезапность, не успел среагировать подобающим образом и упал с раздробленным черепом под ноги Кормы.
- Ах, сука... - прошептал Корма и, размахнувшись от плеча, рубанул штырем зарвавшегося солдата. Но Кондратюк, как учили, четко прикрылся щитом и пригвоздил в отмашку по корпусу следующую жертву, потом добавил сверху, словно двуручным мечом, по голове. Это досталось Гурычу, у которого после первого же удара произошел разрыв селезенки. В голове что-то треснуло, но все же кости черепа выдержали удар. Старый зек упал чуть поодаль Рыжика. Лицо его перекосилось, он ещё дышал, но ничего не мог сказать, хотя и думал навязчиво о недоделанной сетке для вольнонаемного.
Все продолжали находиться в оцепенении, лишь Корма, после неудачного удара, рвался, расталкивая мужиков, тянулся к Кондратюку, пытался достать его штырем. Но хохол, ловко, как киношный Джеки Чан, лавируя в толпе зеков, наносил точные удары. Вокруг него один за другим падали мужики, и двоих, Рыжика и Гурыча, уж точно нельзя было откачать.
Гурыч, он же - Виктор Леонтьевич Синичкин, был ещё жив, и, едва дыша, удивлялся собственной нелепой судьбе. Он пережил два бунта в разных зонах (правда, со второго раскрутился на пятерик), был уверен, что переживет и третий, пусть и с раскруткой. Он хотел жить. Ему недавно исполнилось пятьдесят семь, сидеть оставалось два годика с месяцем. Гурыч уже списался с сестрой одного зека, она обещала устроить его в рыбсовхозе, поближе к воде и рыбе, к сетям и лодкам. И вот: какой-то демон в каске смел все своей паскудной дубиной.
А Рыжик, в миру и по паспорту Андрюша Лавров, умер сразу. Он и подумать ничего не успел о своей жизни, которая началась в подмосковном городке Д., а закончилась в Зимлаге. Рыжик ни на что, конечно, не надеялся: был уверен, что бунт для него окончится в лучшем случае в "крытке", где он и помрет - от голода или от ножа. На воле его никто не ждал, ну, может быть, встретили бы старые кенты, да и то с одной целью: втянуть в какое-нибудь криминальное мероприятие. А переступить с уголовной тропинки на какую-нибудь иную он не мог - давно уже потерял способность различать множество путей, делил человечество поровну на лохов и "людей". Теперь он был мертв, и его незрячие при жизни глаза прояснились - будто именно сейчас хотел он что-то рассмотреть получше. Но опоздал.
Кондратюк покалечил с дюжину мужиков и хотел прорываться обратно к шлюзу, откуда так никто и не двинулся для поддержки. Лишь Рогожин вопил не своим голосом: "Вернитесь, бойцы!" - как будто Кондратюк был множественным числом.
Свирепый хохол уже смел на своем пути какого-то хлипкого, но храброго зека, оставалось перескочить через ящики с заготовками для литейки пять-шесть шагов. Но вдруг как будто клещами сдавило ключицу: Кондратюка развернуло на месте, и те же самые клещи, разжавшись на ключице, впились ему в горло. Сразу же время замедлило свой ход. Как на экране телика перед Кондратюком явилось лицо: он сразу узнал зека Помыткина, а по-блатному Монгола.
Монголу не хотелось убивать этого молодого идиота, но пальцы не слушались рассудка и продолжали сдавливать податливое горло. Ломались хрящи солдатского кадыка: этому приемчику Монгол был обучен в далекой юности, но никогда не доводил его до конца, использовал лишь для устрашения встречавшихся на его пути "отморозков" и "беспредельщиков".
Так они и исчезли за ящиками, повалившись в утоптанный сотнями ног снег. До самого конца Кондратюк думал, что вот-вот получится провести контрприем, вывернуться и размозжить череп этому вовсе не такому уж сильному зеку. Вот сейчас, ещё секундочку, глотнуть кислороду - и...
Монгол же, необученный никаким приемам восточных и иных единоборств, но закаленный в уличных и тюремных боях, нисколько не ослабил хватки, додавил до конца, да ещё напоследок рванул голову врага левой рукой, словно открывая неподатливую крышку: жизнь Кондратюка оборвалась, об этом известил негромкий, но резкий щелчок свернутого шейного позвонка.
Боец Кондратюк, прощаясь с уходящей жизнью (не дождался батьку, смертью храбрых пал), успел ещё механически восхититься: ему свернули шею как в кино про того ниндзю.
КИНО
Штырько уже ранним утром, засыпая и проваливаясь в пустоту после бессонной и нервной ночи, вдруг подскочил на шконке, будто ему вонзили булавку в пятку или в ягодицу.
Он догадался, почему его не стали "мочить" или "опускать" вечером прошедшего дня. Им было не до него, а раз им было не до него, значит, было до чего-то другого, во много раз более важного. Этим "другим" мог быть только бунт. В зоне хотя и не говорили на столь опасные темы, но где-то внутри, в атмосфере, в барачном гуле, храпе и топоте витало это слово, как будто начертанные огненной рукой письмена. Бунт!
Штырько, обожженный догадкой, заволновался так, будто это против него лично готовилось страшное действо. Надо было спасаться, но, увы, спастись можно было лишь в том самом месте, откуда начался его путь к погибели. Но выхода не было, поэтому Штырько встал со шконки и стал осторожно распихивать по карманам четыре дневных паечки - нарезанные тонкими ломтями. Положил и луковицу.
Штырько на цыпочках прошел в умывальную и там набрал в двойной полиэтиленовый кулек воды из-под крана. Затарившись - вышел из барака. До подъема оставалось еще, может быть, более часа.
По пути к клубу ему встретился молодой контролер Черепков, бывший стажер из завербованных дембелей, ещё нисколько не понимавший лагерной жизни - ни изнутри, ни снаружи. Он явно хотел, исполняя долг службы, обыскать Штырько, но увидев на рукаве "косяк" с аббревиатурой "КВЧ" (культурно-воспитательная часть), махнул рукой.
В клубе Штырько отодвинул заветные доски и нырнул в бездну своего спасения. Два литра воды и хлеб - что ещё нужно человеку для недолгой безопасности? Он расстелил бушлат, лег на него, подложив под голову кулак, и успокоился.
Проснулся Штырько от страшного грохота - как будто само небо с планетами и астероидами рухнуло на Зимлаг. Треск, лязг и гулкий шум продлился с минуту, а потом стало так тихо, что, казалось, исчезло все, что до этого существовало: зона с гудящими и урчащими цехами, поселок Льдистый с периодическим ревом трейлеров и все остальное, имевшее признаки человеческой жизни.
Штырько на четвереньках прополз к невидимому выходу, нащупал доски и толкнул их спиной, но они не поддались - будто медведь сел на них. "Забили, замуровали!" - мелькнула мысль. Кричать не было смысла, те, кто забивал, могли быть где-нибудь рядом, не ушли далеко. Нужно было выждать время, потерпеть, но Штырько почему-то хотелось рвать зубами сухие доски, ногтями выцарапывать из земляного пола путь к неограничееному пространству, к небу.
ЧАСТЬ 2. ЗЛОЯМОВО
Небо, черное и изглоданное облаками, как будто наваливалось на тайгу, душило её со всеми многочисленными обитателями. Если бы кто-нибудь мог взглянуть на тайгу сверху, расположившись над сопкой Шуховской, то увидел бы на востоке редкие огоньки райцентра Злоямово, за ним - ничего, тьма; на западе - тьма; на юге - тьма... Может быть, и находились там какие-нибудь безлюдные деревни, заимки без электричества, но лишь севернее можно было бы с величайшим напряжением различить фосфорическое мерцание: спали, играли в карты и нарды, убивали друг друга самодельными "заточками", чифирили, беседовали о Боге и судьбе, мучились в воспоминаниях заключенные полутора десятков лесных зон Зимлага, разных режимов, всего более 35 тысяч человек. Мерцали - сотни ярких и тусклых лампочек над запретками, рассекали ночь прожектора над вышками, теплились окна бараков и административных зданий.
А у самого подножия Шуховской высокое око могло бы разглядеть костер и машущие руками фигуры. Можно было бы даже услышать человеческую речь, густо сдобренную препохабными присловьями.
Борька Сосна, низложенный уральский "беспредел", держал речь перед такими же лихими людьми.
Он со товарищи бежал из колонии строгого режима 3 года назад. Не имея реальной возможности выбраться из тайги поближе к большим городам, они осели в Злоямовском районе и промышляли обыкновенным разбоем и грабежом: отнимали у грибников грибы, у ягодников - ягоды, совершали два-три раза в месяц налеты на сельские магазины, опустошали по очереди три коммерческих ларька в райцентре Злоямово. Местные жители успели за это время привыкнуть к существованию в черных дырах тайги небольшого (8 особей) количества татей. Банда (шайка) Борьки стала для злоямовцев таким же закономерным явлением как, например, хитрая и злобная росомаха, голодные зимние волки или ракука, обитавшая в неприступном заболоченном Безрыбье. С ними смирились, но и спуску не давали. Когда бандит Чубчик попытался силой сойтись с дочерью лесника Шумилова, то лесник, недолго думая, в три дня выследил и изловил незадачливого Ромео и кастрировал его с помощью подручных ветеринарных инструментов. Чубчик долго не мог оправиться, но через несколько месяцев привык к своему новому положению, оказавшемуся вскоре ещё более двусмысленным.
- Ну, што? - Борька повел по сидящим у костра лиходеям тяжелым взглядом голубых глаз. - Надо дергать поближе к Красноямску, здесь ловить больше не хрена. Подохнем с голодухи как мамонты.
- Твоя правда, Борис, - поддержал его Шикарный, хотя и знал, что эта "поддержка" Сосне до звезды: решил, значит, так оно и будет.
- А раз так - встанем и пойдем. Ну-ка...
Но договорить Сосна не успел.
Страшный грохочущий рев вырос откуда-то над поляной. И без того черное небо на миг стало ещё черней. Что-то огромное, крылатое пронеслось, ломая верхушки сосен, и скрылось в северном направлении.
ФОРТУНА
По воле стихий, закинувших в турбину заплутавшую в облаках птицу, и летчицкой нерасторопности, сегодня, 12 декабря, в 18.05, в тайгу, в восьми километрах от Злоямово, рухнул авиалайнер ТУ-154, следовавший рейсом "Москва-Владивосток" с посадками в Красноямске и Хабаровске, с 78 пассажирами на борту. Причем, рухнул не в погибельном пике, а, можно сказать, спланировал на верхушки сосен, скосил чуть ли не гектар хвойных крон, а затем, повинуясь штурвалу, удачно проехал на хвосте более километра по ещё тонкому льду Чум-озера и выехал на припорошенный снежком песчаный берег, ударившись о стену корабельных сосен и вызвав своим падением короткий пожар и не ко времени пробуждение большого бурого медведя. Корпус серебристой птицы разломился пополам. Именно в эти мгновения погибло большинство. Левая рука одного из пассажиров, оторвавшись от туловища, упала прямо в берлогу. Топтыгин открыл свиные глазки, взревел в бессильной злобе, но, учуяв кровь и мясо, успокоился, заурчал благостно и сожрал руку целиком, с "Ролексом" на запястье и с золотым перстнем на безымянном пальце. Это не долетел до места назначения председатель Совета Директоров компании "Златорусь" Нияз Шалманович Иванов, отец двоих детей и любящий муж диктора Свободного ТИВИ Анны Пяткиной, красавицы и любимицы народа.
Немногие остались живы и, палимые изнутри инстинктом самосохранения, а снаружи - физическим огнем, выползали наружу из-под дымящихся обломков. Детей в самолете не было, жалеть было некого, поэтому никто никого не жалел.
Три московских бандита, Вася Чурка, Теря и Юрик Дрючок, оставили товарища помирать с куском дюраля в животе. Беднягу ожидала мучительная смерть, а бывшие друзья, забыв о недавних брудершафтах и клятвах типа "век свободы не видать", двигались на четвереньках в безопасное место - подальше от авиаруин.
Пенсионер-безумец крушил локтями все, что вставало у него на пути: как будто не в час катастрофы, а в час пик в переходе "с кольцевой на радиальную". Он разбрасывал в стороны части обшивки, сплющенные кресла и причудливо изогнутые багажные полки. Лысина старика была перепачкана чем-то ярко-красным - может быть, чужой кровью, а может быть, и своей.
Поджарый юноша, обтянутый джинсой, корчился от боли под четырьмя спрессованными креслами и мертвыми людьми в них. У молодого человека были сломаны обе ноги. Никто и не пытался вытащить его, все остальные боролись за свою личную жизнь.
Впрочем, некий пожилой супруг в клочковатой кожаной куртке остервенело выдергивал из-под металлических хитросплетений свою "половину". Женщина визжала, заглушая крики остальных и гул пламени. Наконец, мужчине удалось освободить несчастную, и они, поддерживая друг друга, торопливо удалились к соснам, не замечая, что из-под шаркающих ступней разлетаются в стороны зеленоватые долларовые купюры.
Постепенно пятнадцать человек собрались в одном месте - в ста метрах от дымящегося самолета. Кто-то, неопределимый в сумерках, развел костер. Сидели молча, говорить было не о чем. Не было лишь троих московских бандитов.
Товарищ бандитский дотягивал последние времена, как и джинсовый юноша, потерявший от боли сознание и видевший в беспамятстве перед смертью, как положено, всю свою короткую жизнь с подробностями: дискотеки, бары, заряженные папироски, концерт "Эйс оф Бейс"... Спасать этих двоих было некому: живые, кто не был ранен, находились в состоянии некоего ступора, вызванного катастрофой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39