- Мент, сукой буду! - обрадовался Шантую Кабан. - Мочи гада!
- А ну, тормозни! Это ж Витек-чукча, путевый боец! - остановил его Корма и обратился к чукче. - Слышь, воин: тут баба, надо её отвести на КПП, пусть домой дёргает! Понял? И сам живым выйдешь, хорошо?
- Хорошо, однако, - согласился Витя. - Пойдем, баба, домой.
Он потянул Наташу с кровати за руку, но вдруг заметил кровь.
- Нехорошо, зёма, - показал он глазами.
Корма, чтоб не объясняться с солдатом-ментом, молча кивнул на Серого, утиравшего окровавленный нос лиловой, видавшей виды, "марочкой"...
- Игорька откачать - и в зону! - приказал Корма. - Здесь делать нечего... Ну, хавку, курево, чай берите.
Он накинул Наташе на плечи пальто, сунул в руки сумочку.
- Пошли! Я вас с бойцом до решки доведу, а то нарветесь на гоп со смыком...
Наташа остановилась уже у самой двери, оглянулась: Игорек лежал на полу, а над ним энергично и напоказ махал казенным вафельным полотенцем Акула, несколько минут назад сам же и вырубивший своего нынешнего "пациента". Серый выползал из-под кровати, поливая пол кровью из носа. Кабан, можно сказать, мило улыбался вслед.
- Да ни хрена, отдышится! Рви когти, дама! Другого раза не будет! подтолкнул её Корма. - У него "звонок" скоро, наобнимаетесь еще...
Он глянул на Наташину сумочку.
- Слушай, а бабки-то у тебя есть? Ты уж подкинь на общак, а? За Игорька. Себе оставь на билет, на цацки...
Игорек уже открыл глаза.
- Эй, Корма! - махнул он рукой.
- Все ништяк, Рэцэдэ, - ответил Корма. - Щас в зону пойдем. А она домой...
Наташа уже вытащила из сумочки мятые купюры. Корма быстро выхватил несколько, покрупней.
- Без обиды?
Рядовой Шантуй осуждающе покачал головой, но, поскольку сам находился на волосок от смерти, не стал предъявлять претензий как положено по уставу.
Молодая женщина, солдат-чукча и блатной фрайер Корма прошли к решетке КПП зоны мимо зеков, уже ворвавшихся в эту часть корпуса и сновавших по коридору кучными группами. Слышно было, как в одной из комнат бьют "козла" Акимыча и пропускают через скорый "хор" его не такую уж и старую старуху: бабий визг смешивался с басом парикмахера и разноголосьем мужиков.
- Вы чё здесь нарисовались? - спросил громко Корма. - Тут ничё не ловится. Давай на улицу!
- Давай на улицу! - повторил командирским голосом, выделившись из толпы, Евгений Кирсанов по кличке Лаборант. Этот зек стоил отдельного разговора: глаза у него горели, он и внутри весь пылал, охваченный, как пламенем, значительностью происходящего. Лаборанту хотелось выделиться в бунте, взять в свои руки хоть часть руководства.
Толпа пошла, толкаясь, обратно к узким дверям. Кирсанов уже что-то громко говорил - тоном, не принимающим никаких возражений.
У решетки КПП Корма пробыл недолго, но все же больше, чем нужно: дежурный прапор Сиклеев не хотел впускать Шантуя с Наташей Кожемякиной.
- Как я её пущу, слышь, - говорил он скороговоркой. - Кто шмонать её будет, она ж со свиданки идет, слышь, вдруг выносит что-нибудь, чего нельзя, а шмонщики все у Хозяина, и открывать вообще не велено... Ты, слышь, отойди отсюда вообще, не положено стоять даже тут...
- Ты, аллигатор! - прервал его Корма. - Я щас братков свистну замочим бойца, а бабу вы.... А тебе срок. За халатность. Понял? Открывай, ухожу...
- Ладно, понял, слышь, только уходи быстрей, не положено. А ты, Витя, почему тут? - бормотал Сиклеев, пытаясь разглядеть, далеко ли по коридору ушел Корма.
- Открывай, значит, зёма, - сказал Витя. - Нехорошо ждём. Я у Шибая был, чифир пили, птичек-собачек кормили. Потом в зону ходи, гляди. Теперь опять к Шибаю надо, однако.
Щелкнули замки, дверь открылась, и Витя втолкнул Наташу внутрь. И сам вслед за ней быстро протиснулся в узкую щель, потому что Сиклеев сразу стал закрывать.
Решетчатая дверь захлопнулась, снова разделив два мира, в одном из которых можно было по Электрической дороге-просеке доехать до поселка Злоямово, оттуда до краевого центра К., до Москвы и даже до Лондона и Парижа, а в другом нельзя было пройти по прямой более трехсот семидесяти метров.
МОЗГОВАЯ АТАКА
Хозяин собрал всех, кого только можно было собрать, в своем кабинете. Конечно, для этой цели больше подошел просторный кабинет Петрова, но там было опасно: два окна выходили в промзону, и стекла в них были уже расколочены камнями и обрезками чугуна.
Набилось в 12 квадратных метров 14 человек: сам Хозяин, режимник Минкевич, опер Петров, командир конвойной роты капитан Щукин - и остальные, рангом поменьше, прапорщики, офицеры-производственники и два начальника отрядов, 5-го и 7-го.
- Ну что, командиры? Песец подкрался незаметно? - объявил Перемышлев безо всякой подготовки. - Что будем делать? У кого есть предложения по существу, а?
- Я в управу уже сообщил. Спецназ "Ураган" к нам собирается, прохрипел Щукин. Горло у него было обмотано белым шарфом по случаю острого тонзиллита: много курил капитан, да и сейчас дымил, прикуривая одну за одной...
- Спецназ? - сверкнул глазами Хозяин. - А твои молодцы что? Их к параду 7 ноября готовили, да? У тебя вон, Кондратюк, первое место по рукопашке занял на межзональных...
- Да кроме этого охламона у меня больше и нет никого! Я, если честно, как автомат в руках бойца увижу, так сразу думаю: щас он пальнет не в ту сторону и - по тайге, домой, в дезертиры! - зашептал Щукин, стараясь делать это как можно громче. - Осталась шелупонь одна, ей Богу, москвичи да чурки!
- А чурки-то откуда у нас? - удивился Перемышлев. - Вроде отделились? Откуда призыв?
- Из Москвы, - пояснил, вступая в прения, Петров. - Вы что, Николай Фомич, в столице давно были? Вроде недавно. Там же этих...
- Ты, это, капитан, в рот компот, - перебил его Хозяин. - Ты неверный тон берешь, осади! Лучше думай, почему твоя оперативная часть оказалась в неведении относительно планов лагерной блатоты...
- Да я...
- Головка от буя, - завершил прение Перемышлев, махнув на Петрова рукой. И посмотрел на Минкевича
Режимник надеялся, что очередь до него дойдет в конце "симпозиума". И в голове было пусто. До начала беспорядков мысли Минкевича устремлялись в основном к предстоящему юбилею и к концу рабочего дня, когда можно было бы распить с кем-нибудь из сослуживцев литр водки или ещё чего-нибудь крепкого. Но все переменилось разом, и в это, в бунт, подполковник никак не мог поверить до конца. Хотелось вернуться в начало утра, к опохмелке.
Хозяин, поняв, что Минкевичу сказать пока нечего, обратил взгляд на начальников отрядов. Один из них, майор Твёрдый, соответствовал фамилии по всем статьям. Зеки 5 отряда называли его "Корчагиным", иногда даже в заявлениях на выдачу валенок писали "начальнику отряда майору Корчагину", за что получали взыскания в виде лишения тех же самых валенок.
- Я уверен в одном, - утробным баритоном объявил майор Твердый. - Надо принимать решительные, неотложные меры. Надо действовать энергично и твердо, пока процесс не принял формы необратимости... Ещё хотелось бы...
- Ты под Горбача не коси, - прервал Перемышлев. - Выключи микрофон на хрен. Сказать нечего - усохни и не воняй...
- Я офицер, между прочим, - начал обижаться Твёрдый. - Я...
- Здесь я офицер, - объявил Хозяин, расправив плечи, словно орлиные крылья. - А ты говно.
- Можно я скажу? - обратился к Перемышлеву лейтенант Рогожин, молодой и энергичный, мечтавший о карьере в органах.
- Валяй, накладывай...
- Думаю, что нужно немедленно выявить эпицентры бузы. В этих точках наверняка баламутят лидеры, а они оперчасти известны в лицо и поименно. С вышек можно нейтрализовать их. Поодиночке...
- Как это - нейтрализовать? Ты что, Рогожин, инструкции не знаешь? В зону с вышек стрелять нельзя, - заволновался Перемышлев. - Да нас за это дело в..... и высушат, рыбья твоя голова!
- Ну, Николай Фомич, сейчас время другое, надо вопросы решать неформальными методами! Вон, в Москве...
- Москва далеко, они там, может, с жиру бесятся, палят друг в друга! А тут Зимлаг!... Да и стрелять из чего? Из автоматов? Заключенные тогда из нас форшмак сделают! И стрелков у нас нет.
- Как - нет? - вступил в беседу Петров. - Я мастер спорта по стендовой. И карабин у меня есть, с оптическим прицелом. Добровольно соглашаюсь, Рогожин прав...
Хозяин медленно обвёл взором присутствующих. Лица у всех были разные: от "ящика" Минкевича до буратинистого Рогожина. Но ни в одном лице не было ответа на главный вопрос: что делать? И даже уверенность Рогожина в своей правоте была лишь способом выделиться, набрать очки для перехода в другую лигу. И Петров, видимо, мыслил лишь сегодняшним и завтрашним днем, не заглядывая в чуть отдаленное будущее.
- Нет, стрелять не будем... - тихо, но твердо произнес Перемышлев. - Я себе не враг...
И неожиданно, словно ответ на слова Хозяина, где-то вдалеке, приглушенная стенами, раздалась короткая автоматная очередь.
Все оцепенели, как чиновники в финале "Ревизора".
- Что там за пидорас шмаляет? - разрядил обстановку Хозяин. - Петров, пойди выясни... Да нет, чего время терять? Все идем к тебе в кабинет, поглядим на зону...
- Да там они все стекла раздолбали, там колотун... И опасно, возразил Петров.
- Ты что, не офицер, что ли? Ну-ка, все встали, в рот компот - и пошли за мной! - злобно скомандовал рассерженный Перемышлев.
Он вышел первым, чуть не открыв дверь в другую сторону - настолько был зол; остальные двинулись за ним, по старшинству.
В петровском кабинете и вправду было холодно, как на дворе. На столе лежала чугунная болванка величиной с порядочную грушу. Другая болванка угодила прямо в портрет Дзержинского: на месте рта зияла рваная дыра с изгибом идиотической улыбки.
Хозяин посмотрел в окно - осторожно выглянув из-за оконного проема.
Примерно три сотни зеков стояли возле здания. Они чуть расступились: в центре круга на снегу лежало тело, под которым расплывалось темно-красное пятно. Двое мужиков подкатили бочку из-под краски. На неё резво запрыгнул "какой-то нервный" (так определил его Перемышлев) с горящими от возбуждения глазами, в шапке набекрень.
Это был Евгений Кирсанов, он же Лаборант.
- Братва! Зеки! - завопил, испугав близстоящих, Лаборант. - Косая сука смерть вырвала из наших плотных рядов дорогого кента, сидельца со стажем, босяка и бродягу по всей прошлой жизни, путёвого мужика по масти Гриню Козырька! Краснопогонная петушня подло замочила его, наплевав на высокие идеалы! Змеи не знают жалости, позорные волки плюют на права человеков! Мы, познавшие весь бутор существования за высоким забором, оголодавшие в БУРах и "шизняках", заявим этой мышиной своре своё гордое - "На ...!"
- На ...! - разноголосым хором подтвердила толпа.
"Во чешет! - подумал Хозяин. - Не хуже замполита."
- Отрежем когти кровавого беспредела, пронизавшего все поры и дыры! продолжал бушевать Лаборант. - Наш хипиш - краеугольный камень, который красной нитью пройдет по Зимлагу, сшибая с вышек озверевших мусоров с волынами!...
"Кто же это стрелял?" - Хозяин был просто потрясен случившимся. Никогда в зонах под его началом не стреляли в зеков, да ещё с вышки супротив всякого устава и закона.
- Николай Фомич! Я догадываюсь, откуда это стреляли, - объявил вдруг комроты Щукин. - Наверное, с той вышки - там бойца не видно, видать, сбежал, сучий потрох, в казарму... интересно, автомат с собой взял, или зекам оставил?
- Ты звони, уточняй, а не гадай тут! Цыганщину развел! - заорал Перемышлев. - Догадываюсь! Видать! Наверно! Интересно! А если с этой вышки сейчас в другую сторону начнут поливать?
Щукин уже лихорадочно крутил диск телефонного аппарата.
- Эй, Хрупаков! - зашептал он в трубку. - Комроты на проводе. Что там у вас?...
Щукин долго слушал объяснения лейтенанта Хрупакова, кивал головой, хмыкал и даже улыбался, на что Хозяин среагировал матерным бормотанием.
А за окном гремел новоявленный лидер большинства.
- Смрадные тучи беспредела начали сгущаться не вчера. Изверги-замполиты в одной упряжке с хитрожопыми "кумовьями" и идиотами-отрядниками всегда давили зековский контингент лишениями "свиданок", "дачек" и "ларьков", щемили вместе с проклятыми "козлами" бессловесных мужиков...
- Этот петух Корчагин свиданки меня лишил! - выкрикнул низенький изможденный мужичок в рваном ватнике. - Ко мне баба приехала, за три тыщи кэмэ, а он, идиёт, лишил! Петух!
- Петух! - подтвердили из толпы.
Майор Твёрдый ринулся к окну.
- Это кто, я петух? Я идиот? Это я - "Корчагин"? Да я тебя, сволочь серая, в шизняке сгною!
Наступила общая тишина, продлившая не более полминуты.
- Вот они, псы кудлатые, спрятавшись за решкой, насмехаются над горемыками-каторжанами! - заорал во все децибелы Лаборант-Кирсанов. - Бей их, братцы!...
Зеки после призыва Лаборанта сразу забыли про убиенного Козырька. В ажиотаже кто-то даже наступил на мертвое тело.
В окно полетели новые болванки, болты, камни и даже снежки, наскоро слепленные голыми руками. И если тяжелые предметы пролетели мимо или попали в прутья решетки (один болт угодил в портрет Дзержинского, вырвав из холста часть щеки), то пара снежков досталась Твердому, залепив жгучим мороженым правый глаз.
- И вправду идиот... - констатировал Хозяин. - Все, идем обратно! Щукин! Какими сведениями располагаешь?
- Докладываю: с вышки стрелял чурбан... то бишь, москвич Мурад Алимжанов. Автомат у него отобран, сам боец нейтрализован сослуживцами. Сейчас на его место направлен ефрейтор Шантуй. В зоне убито двое: контролер Каратыгин и ДПНК Мыриков.
- А его-то за что? - удивился Хозяин. - Молодой ведь совсем, не настырный был, не вредный...
- Товарищ полковник! - официальным тоном перебил его Петров. - У меня есть предложение: использовать имеющихся собак для устрашения и разгона беснующейся толпы!
- Собак? - переспросил Перемышлев, восприняв заявление Петрова всего лишь как как часть шумового фона.
- А что? - влез Минкевич. - Сколько там у этого зоотехника боевых единиц, а? Пусть хоть раз поработают, проглоты!
- У Шибаева в собачнике девятнадцать особей, - доложил Щукин. - Три ротвейлера, остальные овчарки. Также голуби...
- Щукин! - покрутил пальцем у виска Хозяин. - Птички-то здесь при чем? И воще: какие собаки?
- Товарищ полковник! Да спустим полканов - эта малина разбежится кто куда! - горячо поддержал идею молодой Рогожин. - Не съедят же они их?
- Кто кого? - спросил Перемышлев. - Собаки зеков или зеки собак?
В этот момент "обстрел" кабинета усилился. В окно влетел тяжелый предмет, обмотанный клубящейся вонючим дымом тряпкой. Он исчез под одной из "тумб" наркомовского стола, распространяя оттуда синеватое удушье. Майор Твердый полез вытаскивать "газовый снаряд", но никак не мог просунуть толстую руку в узкое пространство между полом и "мебелью".
- Ладно, - махнул рукой Хозяин. - Давай, Щукин, распоряжайся. А мы все идем обратно. Пора приступать к решительным действиям - если, конечно, не поздно уже...
- Майор! Да переверни ты его на хрен, стол этот! - заорал на Твердого Минкевич.
Щукина как ветром выдуло из кабинета, воздух в котором сгустился до туманной консистенции.
Твердый перевернул стол вместе со всем, что стояло на его поверхности, и, схватив дымящийся предмет, тут же швырнул его обратно в окно. На улице заорали зеки, беснуясь в кураже радостной злобы.
- Всё, идем! - скомандовал Перемышлев и шагнул к двери. И тут же он вспомнил: среди участников "совещания" не было Окоемова. А ведь именно смекалистый прапор мог посоветовать что-нибудь дельное. Впрочем, о переговорах речи, конечно, быть не могло: в зоне ментов убивают, с вышки чурбан застрелил заключенного. А что ещё будет?
ИГО МОНГОЛА
Алексей Помыткин, он же Монгол, покинул застекленную кабину симулянта-локальщика, из которой следил за происходящими в зоне событиями. За те полчаса, что он там находился, разные мысли сложились и разложились в мозгу. В частности, Монгол успел поразмышлять о смысле жизни: эти размышления охватывали его всякий раз, когда приходилось переступать некий невидимый порог, разделяющий одно личное бытие на два других бытия, совсем непохожих. Но если раньше он предполагал, что мир в целом безобразен и глуп, а пути, ведущие человеков от колыбели до могилы, отличаются лишь расстоянием, то теперь засомневался. Конечно, думал Монгол, жизнь идиотская: начинается неизвестно как и кончается неизвестно чем - то есть, умиранием и уходом в беспамятную пустоту. Вот он я, рожденный и умирающий, вот она, жизнь, в которой хоть день - да мой, и вот он, день, в котором и час в радость. И никакой, казалось, тайны: одни мелочные секреты. Но лет восемь назад, в забытый день и час вдруг явилась иная мысль, никак не желавшая уходить - вопреки всем попыткам Монгола изгнать её. Он, если бы кто-нибудь попросил изложить суть этой мысли, наверное, затруднился бы, ибо не обладал красноречием, хотя язык был "подвешен" - в основном для словесного отпора разным посягателям: на свободу, время, деньги... Мысль была тревожной. В пересыльной камере Выборгской тюрьмы Монгол попытался объяснить свои ощущения умному человеку, диссиденту Бардину, писателю и теоретику антибольшевистского террора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39