Киселев Владимир Леонтьевич
Воры в доме
Владимир Леонтьевич КИСЕЛЕВ
Воры в доме
Роман
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Глава первая, которая могла бы служить прологом к этой
занимательной книге
Глава вторая, в которой коня нашли за километр от
таинственного всадника
Глава третья, в которой герои сражаются в присутствии дам
своего сердца
Глава четвертая, в которой за окнами раздается леденящий
душу крик
Глава пятая, в которой хирург решает жениться в
компенсацию за причиненный ущерб
Глава шестая, о том, почему старший сержант Кинько
включил сигнал тревоги
Глава седьмая, из которой можно узнать, сколько ног у
насекомых
Глава восьмая, в которой пристально рассматриваются
судьбы истории
Глава девятая, в которой заходящее солнце бросает свои
прощальные лучи
Глава десятая, которая называется "Что они думали", как,
впрочем, следовало бы назвать всю эту книгу
Глава одиннадцатая, из которой следует, что человек в
афганском халате вовсе не утонул, а был убит
Глава двенадцатая, в которой Шарипову построили сапоги
Глава тринадцатая, о таракане, мученике науки
Глава четырнадцатая, из которой становится известно,
какие же слова были пропущены в письме
Глава пятнадцатая, содержащая биографические сведения
Глава шестнадцатая, которая называется "Ход конем"
Глава семнадцатая, в которой сообщается о том, почему
устояла Англия
Глава восемнадцатая, в которой убедительно доказывается,
что наполовину пустая бутылка ликера опаснее стартового
пистолета
Глава девятнадцатая, о том, как любовь ученого
зарождалась на кухне
Глава двадцатая, повествующая об ангелах в белых свитерах
и с членистыми крыльями
Глава двадцать первая, из которой становится известно,
как бы хотел умереть майор Ведин
Глава двадцать вторая, в которой рассказывается о том,
что говорилось в не дошедшей до нас книге "Ахбар ал-Багдад" на
основе сочинения "Мурудж аз-Захаб ва маадин ал-джавахир",
принадлежащей перу несравненного Абу-л-Хасана Али ибн
ал-Хусейна ал-Масуди
Глава двадцать третья, о том, как и за что был арестован
майор Шарипов
Глава двадцать четвертая, о главном принципе, который
необходимо знать каждому человеку, - главном принципе
устройства автоматического оружия
Глава двадцать пятая, о любви и науке и о науке любви
Глава двадцать шестая, о том, как скачет птичка весело по
тропинке бедствий, не предвидя от сего гибельных последствий
Глава двадцать седьмая, в которой генерал Коваль лежит на
диване, прикрыв стул журналом "Огонек"
Глава двадцать восьмая, из которой читатель узнает,
сколько листов было в деле старшего сержанта Кинько
Глава двадцать девятая, в которой Ольга отвергает
историческую науку
Глава тридцатая, в которой снова появляется загадочный
граф Глуховский
Глава тридцать первая, в которой Владимир Неслюдов тоже
конструирует и изготовляет оружие
Глава тридцать вторая, в которой генерал Коваль ведет
допрос без протокола
Глава тридцать третья, служащая вдохновенным гимном ослам
Глава тридцать четвертая, такая же, как и во всех
остальных шпионских романах
Глава тридцать пятая, которая заканчивается чтением
шестой главы корана
Глава тридцать шестая, которая называется "А в это
время..."
Глава тридцать седьмая, о монете, украшенной изображением
безбородого царя вправо
Глава тридцать восьмая, в которой Шарипов остается
бесстрастным
Глава тридцать девятая, в которой мулло Махмуд
встречается с лордом Расселом
Глава сороковая, в которой не происходит ничего такого,
что влияло бы на ход повествования
Глава сорок первая, в которой заведующая райздравотделом
Ашурова разоблачает мулло Махмуда
Глава сорок вторая, в которой говорится о перипатетиках и
траурном марше
Глава сорок третья, в которой Владимир Неслюдов спасает
свои зубы
Глава сорок четвертая, в которой не происходит ничего
такого, что меняло бы ход повествования
Глава сорок пятая, в которой друзья едят форель и
справляют поминки по Ведину
Глава сорок шестая, в которой автор разоблачает убийцу
человека в афганском халате
Глава сорок седьмая, о поисках места, где нет небес над
головой
Глава сорок восьмая, которая называется "Если увидишь
гадину..."
Глава сорок девятая, которая называется "И снится
страшный сон Татьяне..."
Глава пятидесятая, которая могла бы служить эпилогом к
этой книге
________________________________________________________________
Если увидишь гадину, не
раздумывай о том, что отец ее был
гадом, а мать - гадиной, что всю
жизнь обращались с нею гадко и что
вокруг себя она видела
преимущественно гадов, а просто
раздави ее. Если сможешь...
С. К. К о в а л ь,
г е н е р а л-м а й о р
Г л а в а п е р в а я, которая могла бы служить прологом
к этой занимательней книге
Они поклялись именем бога
самой страшной клятвой, что тот, кто
однажды умер, уже не воскреснет
более.
К о р а н, XVI сура, 40 ст.
За окном падал желтый снег.
"Как акрихин, которым доктор пичкает нас для профилактики", - подумал поручик Дембицкий и оглянулся на полкового врача.
На плохом французском языке доктор говорил графу Глуховскому:
- ...Литва... э... отчизна моя... Адама Мицкевича... Мицкевич там родился... Понимаете?
- Так, - отвечал спокойно граф.
- Ты, э... как здоровье. Только тот тебя... э... ценит, кто тебя потерял... Понимаете? Только тот, кто ее потерял, ее ценит.
Полковой врач окончательно запутался во французском языке, где в отличие от польского и родина и здоровье женского рода.
Поручик тихонько хмыкнул: ай да доктор - и внимательно посмотрел на Глуховского.
Граф невозмутимо разбирал никелированную бензиновую печку. Ею обогревали палатку. Части он протирал тряпкой и складывал на газету, расстеленную на койке поверх верблюжьего одеяла.
- Холодно, - сказал доктор. Он мечтательно вздохнул, подергал себя за усы и продолжал: - Литва, Литва. Я тоже родом из Литвы.
Снова вздохнул, на этот раз сочувственно, и спросил:
- Ваши предки владели там, кажется, большими имениями?
- Так, - равнодушно ответил граф.
При свете, проникавшем в палатку сквозь желтые целлулоидные окна, лицо его казалось болезненным, утомленным.
Дембицкий снова повернулся к окну. "Только тот тобою дорожит, кто тебя потерял", - хмыкнул он про себя. Ну и доктор! Графу нечего терять. По-польски он знает только "проше пана". Родился и вырос в Англии. Туда переехали его предки еще в 1749 году. Поссорились с королем Августом Третьим, продали имения и бежали. Граф служил в английской армии, дослужился до подполковника и вдруг перешел в Войско Польское. Патриот черт бы его взял. Знаем мы, что за патриот. Просто негласный наблюдатель. Недаром целыми днями сидит в штабе, ничего не делает - ногти чистит.
Палатка стояла недалеко от склада - за окном прошел часовой в короткой английской шинели, в английском плоском, как тарелка, стальном шлеме, с английской винтовкой. "Недаром перешел к нам из английской армии граф Глуховский", - поморщился поручик.
Офицеры старались познакомиться с графом поближе. Но это никому не удавалось - на все вопросы он обыкновенно отвечал: "да", "нет". Только с Дембицким изредка разговаривал - поручик хорошо изъяснялся по-французски. Однажды граф предложил ему прогуляться. Шли не спеша. Граф, на этот раз необыкновенно словоохотливый, рассказывал, что неподалеку от азиатского городка, где стоит сейчас их часть, родился великий завоеватель древности - Тамерлан. Здесь сохранились даже остатки Ак-Сарая - дворца Тамерлана.
- О Тамерлане, как его называют на Западе, - сказал граф Глуховский, - или Тимур Ленге, хромом Тимуре, сохранилась странная легенда. Рассказывают, что этот человек, совершивший столько завоеваний, кровопролитий и зверств, сидел однажды в своем шатре. И вдруг заметил на кошме муравья. Тимур взял в руки палочку и протянул ее муравью так, что тот взобрался на конец. Он дождался, пока муравей достигнет конца палочки, а затем перевернул ее. Муравей снова полез вверх. Снова и снова Тимур переворачивал свою палочку, и снова и снова карабкался по ней муравей. В легенде спрашивается: у кого же было больше терпения - у муравья или у Тимура?
Они направились к развалинам дворца Тамерлана. Голубые, как небо, невиданной красоты изразцы кое-где выпали из облицовки высокой башни. Глуховский извлек из грязного снега обломок изразца и стал обтирать его своим тонким дорогим платком, разглядывая узор.
- Что вы делаете, граф? - удивился Дембицкий.
- Я коллекционер, - ответил Глуховский сухо. И добавил: - Впрочем, сейчас это и в самом деле не нужно. - Он бросил в снег изразец, а за ним и грязный скомканный платок.
За целлулоидным окном проехал всадник на маленьком ослике. В такт шагу животного он размахивал остроносыми калошами, обутыми на босу ногу. За ним прошел старик в чалме, полосатом халате и удивительных, огромных деревянных калошах на трех каблуках - два спереди и один сзади.
- Скажите, граф, - повернулся Дембицкий к Глуховскому, - а во времена Тамерлана тут тоже носили деревянные калоши?
- Не знаю, - холодно ответил Глуховский. - Как вы, вероятно, могли догадаться, в те времена я тут не бывал.
Поручик стиснул зубы, превозмогая желание спросить: а ослы бывали и в те времена?
- Извините, граф, - сказал он. - Просто вы так занимательно рассказывали об Азии...
Он сел на койку, достал из-под подушки зачитанный томик французского романа. Граф собрал бензиновую печку, разжег ее и протянул руки к невидимому пламени.
За брезентовой двойной стеной шумел ветер. Он донес в палатку мерные, глухие удары барабана. Дембицкий переглянулся с доктором, положил раскрытую книгу на подушку. Далекий военный оркестр играл траурный марш.
- Снова кого-то хоронят, - с тоской сказал поручик. - Почему у нас так много смертей? Почему?
Это было в самом деле совершенно непонятно. Армия Андерса, сплошь состоявшая из здоровых, сытых людей, зимой с 1941 на 1942 год прибыла в Среднюю Азию, готовясь отправиться дальше, в Афганистан, в сторону, прямо противоположную той, откуда наступали немецкие полчища. Польские солдаты были отлично обмундированы, получали прекрасную пищу: рис, консервы, шоколад - все английское или американское, все на доллары или на фунты стерлингов. Зима выдалась холодная, и климат почти не отличался от того, к какому солдаты привыкли у себя на родине.
И все же каждую неделю похоронная процессия. Так было в Шахрисябзе и в соседних городках, где стояли части армии. На шахрисябзском кладбище выделили специальный участок для польских солдат. И количество крестов там все росло и росло. А рядом, там, где хоронило своих покойников местное население, могил почти не прибавлялось. Это была военная зима - люди жили впроголодь, много работали, а одежда - вот: ходят в калошах на босу ногу.
- В чем же дело, доктор?
Доктор молчал. Вчера умерли сразу два солдата. Сегодня утром он присутствовал при вскрытии. У одного - язва желудка. Второй - атлет двухметрового роста - не справился с пневмонией.
- Ностальгия, поручик, - сказал он наконец. - Слышали о такой болезни? Тоска по родине.
- Но ведь это, простите, несерьезно.
- Нет, поручик, очень серьезно, - сумрачно возразил доктор. - Люди оторваны от всего, что им дорого. И лишены возможности сражаться за это. При таком моральном состоянии достаточно гриппа...
И мрачно пошутил:
- Не болейте, поручик. Мне совсем не хочется вас вскрывать.
Поручик вдруг поежился, передернул плечами - бррр... И с удивительно приятной, располагающей улыбкой, сразу придавшей его красивому молодому лицу выражение мальчишки, готовящегося напроказить, спросил:
- Нет ли у вас и сегодня спирта, доктор?
- Спирта нет.
Доктор достал вместительную флягу и самодовольно потряс ею.
- Сегодня - ром. Первого класса! Не выпьете ли вы с нами? доброжелательно спросил он графа, уткнувшегося носом в подушку.
- Благодарю вас. Но я не пью спиртного, - сухо отказался Глуховский. Он даже не поднял головы.
Когда на следующий день поздно вечером Дембицкий вернулся в палатку, в ярком химическом свете карбидной лампы он увидел, что доктор сидит на своей койке, сложив по-турецки ноги в толстых шерстяных носках, на голове - вязаный колпак с кисточкой, перед ним фляга и закуска на газете, а койка Глуховского пуста.
- Прошу к столу, - обрадовался доктор. - Вернее, на койку. Не умею пить один.
Он уже был пьян, лицо раскраснелось, покрылось испариной, шея выпирала из воротника мундира.
- Спасибо, - искренне обрадовался поручик. - А где наш граф?
Полковой врач нахмурился, поднял палец.
- Граф болен. Он в лазарете.
- Что же с ним?
- Грипп.
... - Граф Глуховский умер, - сказал доктор просто.
Это было буквально на второй день. Дембицкий непослушными пальцами снял фуражку.
- Еще вчера... Еще позавчера он был здоров, как мы с вами... И умер...
- Все мы так, - мягко прервал его доктор. - Выпьем, мой друг. И не будем говорить об этом.
- Но скажите - почему? Чем он был болен?
- Ностальгия, поручик!
- Какая ностальгия? По какой родине он мог тосковать? Ведь он никогда не был в Польше. Даже родился в Англии.
- Значит, по Англии.
На похороны графа Глуховского приехал сам генерал Витгецкий длинный, тощий, злой, в очках с толстой золотой оправой, с неизменной сигарой в зубах, одетый в непомерно короткую шинель, из-под которой выглядывали штаны с широчайшими - в полштанины - генеральскими лампасами.
До начала похорон генерал сумел привести офицеров в соответствующее настроение: за час он нашел столько недостатков, что на исправление их потребовался бы по крайней мере десяток лет; объявил командирам рот, что их место в обозе, интендантским офицерам - что их давно пора судить, штабных офицеров обругал за отсутствие выправки, и все это скрипучим, отвратительным голосом. Наконец, он отправил под арест обоих часовых у штаба: один не вовремя отдал ему честь, второй был одет не по форме.
Как назло, к началу похорон снег сменился холодным мелким дождем, гроб вынесли закрытый, офицеры шли за ним мокрые, продрогшие и усталые.
Полковой ксендз, укрыв свои фиолетовые петлички с тремя звездочками кружевным белым облачением, шел впереди. В руках он держал раскрытый молитвенник в синем кожаном переплете и, не глядя в него, читал по-латыни молитву.
Эскорт вооруженных солдат старался идти в ногу, но по такой грязи это было трудно: солдаты скользили, сбивались, а один даже упал, сразу нарушив чинность процессии.
И все же, несмотря на отвратительную погоду, среди местного населения нашлось немало охотников посмотреть на похороны. Меся грязь ногами в остроносых калошах, шли какие-то древние старухи с черными сетками на лицах, мужчины в чалмах и ватных халатах, обутые в желтые сапоги на высоких каблуках. Какой-то седобородый старик ехал навстречу верхом на осле. Он остановился, чтобы пропустить похоронную процессию, перекинулся несколькими словами с кем-то из знакомых и тоже поехал следом.
Молодой человек в тюбетейке, небрежно обвязанной желтым грязным платком, надвинутым на самые брови, в черном поношенном халате, подпоясанном таким же, как на голове, желтым платком, в начищенных сапогах, шел сбоку, тщательно выбирая место, куда бы поставить ногу, чтобы не запачкать обуви.
На кладбище солдаты плотным каре выстроились вокруг места погребения. Зрители толпились за ними, выбирая места повыше.
- Прочь, прочь! - кричали на зрителей капралы, но люди не уходили. Они внимательно наблюдали за церемонией. Только когда гроб опустили в могилу, засыпали землей и, к восторгу мальчишек и ужасу старух, дали трехкратный залп, когда генерал Витгецкий четким движением поднял очки на лоб и поднес сперва к одному, а потом к другому глазу сложенный платок, зрители стали группками расходиться.
Молодой таджик в черном халате, все так же медленно переступая, оберегая сапоги от грязи, пошел прочь от кладбища. Но как только он поравнялся с высоким глинобитным забором, отделявшим большой персиковый сад от улицы, ведущей к окраине города, походка его изменилась. Он оглянулся по сторонам и бодро зашлепал по грязи, словно забыв о начищенных сапогах.
Путь его лежал по окраинной узенькой улочке, извилистой и неровной, уводящей местами в неожиданные проулки и тупички. Вся она состояла из глинобитного серого забора и серых слепых стен редких домов. Это были дома старой постройки - окнами внутрь дворов.
Серый, дождливый день мгновенно, без всякого перехода, как это бывает в местностях, окруженных горами, переступил в ночь.
Молодой человек оглянулся и открыл старую деревянную калитку в заборе. По вымощенной кирпичом дорожке он прошел к небольшому одноэтажному зданию, сложенному из красного кирпича.
За дверью в широком коридоре сидел у столика с телефоном дежурный пожилой, хмурый солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38