— Я бы лично подарил. После работы с зомби.
— Я же была инкогнито. Орешко боялся, что я засвечусь, — на родном сленге объяснила моя собеседница. — Кстати, я записку тебе оставила. Тебе передали?
— Передали, — ответил я. — Такая смешная записка. Я чуть не умер от смеха.
— Смешная? — пожала плечами.
— Не обращай внимания, — сказал я. — И что же дальше?
А дальше: скандал с мужем-дипломатом, отъезд в Америку. С хворой мамой. И алмазом. Фальшивым.
— Фальшивым?
— Это я узнала на днях. Хотела заложить камень на некоторое время. Фирма у нас захромала…
— Извини, не думаешь, что Евсеич поменял алмаз на стекло? — удивился я.
— Нет, милый, это мог сделать только один человек.
— Муж-дипломат, который бывший, — догадался я.
— Кулешов, он. Больше некому.
— Хорошая компенсация, — хмыкнул я. — А он-то откуда про Феникс прознал?
— От мамы.
— О, старая квочка! — не сдержался я.
— Она умерла, Саша.
Я запнулся (о Господи, что делается на свете).
— Прости. — Почесал затылок. — Да, дела. Как в романе «Феникс исчезает в Париже». Всегда мечтал увидеть Париж…
— И что мешает тебе это сделать?
— Как это? — удивился я. — Ты мне предлагаешь тур во Францию?
— А почему бы и нет?
— Ну-ну? — насторожился я.
— Об алмазе знают только четверо: ты, я, Кулешов и Роби.
— И что?
— Предлагаю тебе работу. Верни Феникс, Кулешову можешь набить морду. За все — миллион.
— Рублей? — пошутил я.
— Одну четверть. Мало?
— Много, — ответил я находчиво. — Да я занят больно, вот беда.
— Я тебя не понимаю.
— Вот, — отмахнул рукой в сторону огородика. — Картошку надо сажать.
— Не дури, Алекс, — проговорила моя собеседница. — Или все шутишь?
— Отнюдь, — ответил я. — И потом я уезжаю. В противоположную сторону от Европы, — солгал. — В Сибирь. В деловую командировку.
— Значит, не хочешь помочь?
— Не получается, извини; сама видишь…
— Вижу, — усмехнулась, осмотрела двор, сараи, огород и отхожее место. — Да, это не Санта-Барбара.
— Что есть, — развел я руками. — Мне хватит.
Американская леди взглянула на меня кокетливым взглядом, а если быть точнее — шлюшечным, и спросила, не хочу ли я её. Хочу, признался я, но не могу. Почему? Отморозил все хозяйство в декабрьскую ночку.
— Шутишь, да?
— Шучу, — и поднялся. — Извини, и вправду надо сажать картофель. Наши маленькие национальные радости.
Бывшая смородинская девочка, а ныне дама Нового света тоже поднялась с досок крыльца, шумно вздохнула:
— Эх, Санек-Санек!.. А ты не торопись… Я тоже люблю картошку, но не до такой же степени!
— А куда нам торопиться, лапотникам?
— Не обижайся. Позвони, — подала мне квадратик визитки. — Я остановилась в «Национале».
— В «Национале»? — переспросил я. (Ох уж эта богадельня для сирых и убогих!)
— Да. Я ещё буду дня три.
Я взял бумажный кусочек, точно гремучую змею, страшась увидеть слово: хакер, ан нет, увидел: Анна Курье, программист. Скромная такая визитная карточка с номером телефона, написанным от руки. Пока я вспоминал минувшее, новая американка вытащила миниатюрный аппаратик, похожий на телефонный, и что-то буркнула в него. На экзотическом для меня языке. Я уж, грешным делом, решил, что сейчас из соседнего оврага полезут агрессивные ниндзя. Нет, из соседнего перелеска выполз белый лимузин «линкольн» с фирменным бумерангом на багажнике. Елки зеленые! Брызги шампанского! Мать моя родина, могла ли ты даже в дурном сне представить, что по твоим разбитым, расхлябанным, ранневесенним дорогам будут елозить автомобильные лайнеры производства Соединенных Штатов Америки.
— Бай, — сказала светская леди.
— Ага, — ответил я; смотрел, как бывшая смородинская девочка, превратившаяся в великосветскую мару, идет к калитке, как открывает её, как ныряет в западню лимузина… Бай-бай, крошка, боюсь, что мы уже никогда не встретимся. Я разорвал визитку. Так, на всякий случай. Чтобы не было соблазнов. И вместе с Тузиком отправился в погреб. За мешком рассадо-посадочного картофеля.
* * *
Через три дня случилось то, что должно было случиться. Что называется, накаркал полную пазуху огурцов. Что же произошло?
В гости к сельскому работнику наехали гости дорогие: Никитин с Резо и Ника с Полиной. Вроде как бы на шашлыки. В синем воздухе апреля!.. Хотя я понимал, мотать за сто километров, чтобы заглотить кус непрожаренного мяса, — удовольствие только для романтических натур, коими являлись девочки. Мальчики же просто так не приезжают в глухой угол Санта-Смородино.
Я оказался прав. Резо с девушками принялись готовить мясо, а мы с Никитиным ушли за дровами для костра. В перелесок, где ни одна живая душа не могла услышать нашего разговора о проблемах текущего дня.
Проблем было много. У банкира и неутомимого коммерсанта с птичьей фамилией. Он решил выступить посредником между правительством и некой скандинавской фирмой по переработке утильсырья. Фирма заинтересовалась новым стратегическим веществом, якобы изобретенным нашими секретными умельцами-химиками. Называется вещество «красная ртуть», или КР-2020.
— Что за чертовщина? — удивился я. — У меня в школе «пять» было по химии. Кажется, такого казуса в природе нет?
— Если родине надо, значит, будет, — хмыкнул Никитин.
С такой железобетонной логикой трудно было не согласиться, и тем не менее вопросы оставались:
— И где используют эту «красную ртуть»?
— А черт его знает, — пожал плечами Никитин. — Всякое болтают: вроде это новое сухое реактивное топливо с невероятной энергоемкостью, а некоторые сомневаются, мол, кирпичный прах…
— А если эта двадцать-двадцать и вправду туфта? — предположил я. — Как маскхалат для редкоземельных металлов? Или для плутония? Урана?
— Вот это все и надо выяснить, — сказал Никитин. — Сам понимаешь, проблемы банкировского гуся — наши проблемы.
— То есть?
— Оформляем тебе вместе с Резо командировочку…
— К-к-командировочку? — вдруг стал я заикаться. — К-к-куда?
— В Сибирь-матушку, брат, — радостно ударил меня по плечу мой друг. Это под Красноярском. Есть там секретный городок в отрогах Саяно-Шушенских гор.
Я не верил собственным ушам. И от удивления открыл рот, позабыв его закрыть. Пока не хлопнулся лбом о встречную березу. Никитин подивился моему состоянию, продолжив излагать план действий на ближайшую пятилетку. Я же, потирая шишку, дивился своему недавнему провидению. По-моему, Всевышний издевается надо мной, рабом его воли, как хочет. Или это просто невероятное стечение обстоятельств? (Как игра в рулетку. Боже, как это давно было. Где этот несчастный великолепный Гоша; наверное, уже спился от «Сиреневого тумана»?)
Между тем из повествования моего боевого товарища следовало, что нас с Резо никто не ждет в секретном городке у горных подножий. Там ждут трех гонцов от банкира Утинского, которые должны получить образцы КР-2020 и привезти их в столицу. Для популяризации нового вещества в народных массах.
— Никитушка, а у тебя в школе по арифметике не двойка ли была? остановился я среди берез. Так, на всякий случай.
— Твердая четверка.
— Тогда не понимаю счета. Твоего, — проговорил я. — Я и Резо-Хулио это полтора. А кто третий?
— Умеешь считать, товарищ, — усмехнулся Никитин. — Третий академик. Он как наш. В полном ауте. К этой жизни. А двоих мы нейтрализуем.
— Опять авантюра, — вздохнул я. — Орешко над схваткой, а мы — козлы отпущения?
— Алекс, ты профессионал или случайный?
Я не услышал вопроса. Не люблю отвечать на идиотские вопросы. И задал свой:
— А почему гражданин начальник уверен, что я в Сибирь?.. У меня предложение имеется. Выгодное. Париж.
— Саша, — с укоризной проговорил Никитин, — не смеши. Там тебе развернуться негде. Тебе нужен простор, ширь наша болотная. Чтобы как жа-а-ахнуть! И чтобы все родное.
— Да, я патриот, — сказал я. — В хорошем смысле этого слова.
— Тогда о чем музыка?
— Что жизнь прекрасна. Но может быть ещё лучше.
— Все в твоих руках, братец.
— Рука руку моет, — вздохнул я. — И все-таки Орешко того… говнюк!
— Почему?
— Потому что загребает жар чужими руками. Нашими.
— У него служба такая. Гребаная. Уж простим его.
— Простим. — Я вынужден был согласиться.
И мы медленно побрели вдоль дороги. Кажется, на этих самых кочках качался лимузин USA, хороший такой автомобильчик; надеюсь, после поездки в нашу экзотическую глубинку у него лопнут рессоры. Ничего не имею против США, да нечего пугать наших отечественных буренок, у которых от чужого вторжения падают удои. Я это к тому, что навстречу нам плелись несчастные коровы, вид коих мог вызвать только сердечное сострадание. За ними тащился пастушок, похожий на Евсеича. Был молод, босоног и беспечен. Шлепал по холодным апрельским лужам, как ангелок.
— Ты чей? — полюбопытствовал я. — Чай, внучок деда Евсея?
— Ну. А чего?
— Сам-то где?
— Хворает.
— Что такое?
— Да чего-то съел, — пожал плечами ангелок. — Голова болит, однако.
— Понятно, — сказал я. — Передай, что у Санька лекарство имеется.
— А Санек — это кто?
— Я.
— Ааа, Космонавт! — воскликнул пастушок и щелкнул хворостиной. — Куда, курва! Шас кишки на рога намотаю! — И кинулся за вредной буренкой, польстившейся на лапу придорожной ели, приняв её сослепу за пучок сена.
Мы с Никитиным переглянулись: оказывается, я у народных масс прохожу под кликухой «Космонавт». Из-за лыжного гидрокостюма? Или бесконечных тренировок? Во всяком случае, это лучше, чем, скажем, Санька Вырви Глаз. Что же касается занемогшего Евсеича, то, кажется, я знаю причину его болезни. По окончании строительных работ я от чувств-с выдал трудолюбивой бригаде премию, после получения которой деды деморализовались на несколько секунд, а потом провалились сквозь землю. В тартарары праздника. А, как известно, после праздников наступает горькое похмелье. Наш же праздник был впереди. И похмелье тоже.
Пришли мы вовремя. Резо пытался вырвать из пасти Тузика кусок мяса. Оба рычали, как на Олимпийских играх по перетягиванию каната. Девушки повизгивали, переживая скорее за животину, чем за человека разумного.
— Фу! — крикнул я.
Пес выполнил команду; он был послушен, как солдат первого года службы; он разжал пасть, кобельсдох. И Резо-Хулио сел. Сел он, правда, неудачно. Но с куском мяса в руках. Но сел в небольшое корытце, где томился в уксусе шашлык. Все рассмеялись. Даже Тузик. И принялись шутить по поводу филейной части неудачника. Словом, праздник начинался с веселой шутки.
Потом мы с Резо отправились в дом искать портки. Не трудно догадаться, для кого? Никитин на четвереньках, похожий в такой позе на Тузика, занялся костром. Девочки спасали мясо — нанизывали на шампуры.
Моему другу повезло: были найдены офицерские галифе времен первой оттепели имени Никиты Хрущева. Однако Резо принялся вредничать, мол, они широки ему в коленях, он чувствует себя как пингвин в Африке. Я предупредил, что другой формы одежды нет и выбор у него богат: или в галифе или без.
— Вах! И это мой друг, который вдруг!.. — вскричал Резо-демагог. Поистине, друзья познаются в беде.
— И в галифе, — ответил я и ушел, чтобы не усугублять проблему с портками. Иногда так и хочется натянуть их на некоторые привередливые головы. Потому что у многих верхняя часть тела, которой они едят, схожа с нижней частью, которой они думают.
…Дым костра тянулся над моим маленьким картофельным полем, окутывая его. Как говорится, дым Отечества — и сладок и приятен.
Пес затаился в тени сарая, со скорбью наблюдая за действиями людей. Те готовились испортить мясо на будущих рубиновых углях.
Я сел на крыльцо. Что может быть прекраснее чувства гармонии, возникающего от предвечерней сини небес, от деревьев, клубящихся, повторюсь, изумрудной дымкой, от обновленного сарая, от огорода, от скорбящего Тузика, от костра и людей, хлопочущих возле него. Что может быть прекраснее чувства вечной природы и вечного мира?
Я сентиментален, как русский турист на берегу Мертвого моря, это правда; что делать, у каждого из нас свои маленькие слабости.
Неожиданно, подобно инородному телу, в этот гармоничный мир ворвался Резо, воплем сообщая о своем лихом появлении. В галифе. Пингвин в Африке выглядел куда привлекательнее, чем наш друг. Тузик забрехал, мы дружно поприветствовали обновленного, как забор, Резо словами о его чересчур привлекательном виде. Для местных доярок и телятниц, единственных ещё работающих в республике эмбриональной демократии. И трудятся лишь по причине того, что жалко скотину. Однако не будем о грустном. Нет такой демократии, которая бы прижилась у нас. Пережуем и эту, декоративную, как корова пережевывает траву-мураву.
— Вах! Что понимаете в мужской красоте! — возмущался Резо, парусинил галифе. — Дэвушкам я нравлюсь! А?
Девочки смеялись и требовали поставить махолет на службу обществу. Резо отправился к костру гонять дым, а я — встречать дорогого и ожидаемого гостя.
Дед Евсей. Бедолага, вид у него был, как у кинутого в кювет рваного башмака. Или как у передавленного автогрузовиками пешехода. В чем дело?
— Так это… погуляли, — оправдывался старик, — на премию, чтоб ей!.. Грибочков, кажись, не тех куснули. Трюфлялями вроде прозываются.
— Ничего, Евсеич, выдюжим, — сказал я. — Подлечимся у костерочка.
— Эт'точно, сына, клин клином вышибают.
Вот что делает с простым русским человеком капиталистический образ жизни. Хворает он от него. И телом, и душой. Травится заморскими трюфелями и прочими кормовыми, продержанными с полста лет подачками.
— Резо! Плесни Евсеичу для бодрости духа, — попросил я. — Это дед Евсей, ударник частного строительства, — и показал рукой окрест. — Прошу любить и жаловать.
— А чего жалуете, батоно? — засуетился человек в галифе, прекратив ими отмахивать дым и раздувать пламя. — Нашей горькой? Или «Наполеону»?
— Нашу-нашу, братки, — уксусно сморщился старик. — От чужого того… несет, как куренка.
— Садитесь, дедушка, — предложила Ника.
— О, тута девицы-красавицы? Добре-добре…
Я понял, что процесс пошел. И мое присутствие пока не обязательно. Я переоделся в спортивный костюм и, когда появился перед праздным людом, то был встречен восторженными воплями.
— О Космонавт-Космонавт, — кричал Евсеич. — Счастливого полету! Кажется, он уже частично вылечился. Его поддержал Резо:
— Я — Земля! Я своих провожаю питомцев!
Петь ему в хоре имени Пятницкого. Его, моего друга, поддержал Никитин:
— Все бортовые системы функционируют нормально. Даю отсчет: девять, восемь, семь…
И почему мой друг не работает в ЦУПе? Его поддержали девочки:
— … шесть, пять… Саша, мы с тобой!.. Полиночка, пиши репортаж! Уррра!.. Три, два, один! Старт!
О, только не девицы-красавицы на орбите. Их поддержал Тузик:
— Гав-гав! Поехали!..
Я отмахнулся и покинул шумное, галдящее общество. Под овацию, ор и лай. Такому запуску позавидовал бы любой ныне здравствующий астронавт.
Я поступил совершенно правильно. Нет событий, способных мне помешать уйти на орбиту ушу. Разве что производственная командировка в знакомый край. Если выражаться высокопарно, дисциплина и трудолюбие — вот залог побед «тигра» в будущих схватках с прочим зверьем в человеческом обличье. И поэтому мой бег был привычен, ровен и спокоен. То первое, полуобморочное утро кажется кошмарным сном. Воистину произошло чудесное воскресение из пепла. (Тут мой бег чуть сбился. Я вспомнил о Фениксе. Проклятая алмазная птичка! Свернуть бы ей голову, да возможности нет. При первом удобном случае расплющу в крошку. Для нужд стекольной промышленности.) Эта положительная мысль успокоила меня, и я продолжил ровный полет по асфальтированной орбите тропинки. «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». Я чувствовал, как великолепно функционируют все мои бортовые системы. Теперь можно улетать к звездам, где ждут тернии.
Вспаханное поле, мелькающее за деревьями и кустарниками, было похоже на панцирь гигантской черепахи. Может, и вправду земля держится на трех трудолюбивых земноводных? Или все-таки наш шарик — шарик в рулетке Всеобщего Мироздания? Вертится он до поры до времени по чьей-то прихоти, и мы на нем вместе с ним, самоуверенно считая себя властелинами миропорядка. А на самом деле — мелочь пузатая, соринка космическая, эфирное недоразумение. Это я не про себя, это я про все человечество. М-да.
Тут я, оступившись, вернулся на грешную землю. Нет, философские витания не про твою светлую личность, Александр. Будь проще, боец, и народ встретит тебя здравицами, песнями и плясками на погосте Красной площади. Однако, закончив десятикилометровый полет, я не торопился к законопослушному, праздношатающемуся люду. Меня ждала любимая, ободранная мною же сосна. На вытоптанной полянке. Какое счастье, что встречаются ещё на планете укромные уголки, где можно напрямую пообщаться с природой, матерью, повторю, нашей.
Я обнял корабельный ствол, нагретый за день, как всегда ощущая телом живительные его токи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Я же была инкогнито. Орешко боялся, что я засвечусь, — на родном сленге объяснила моя собеседница. — Кстати, я записку тебе оставила. Тебе передали?
— Передали, — ответил я. — Такая смешная записка. Я чуть не умер от смеха.
— Смешная? — пожала плечами.
— Не обращай внимания, — сказал я. — И что же дальше?
А дальше: скандал с мужем-дипломатом, отъезд в Америку. С хворой мамой. И алмазом. Фальшивым.
— Фальшивым?
— Это я узнала на днях. Хотела заложить камень на некоторое время. Фирма у нас захромала…
— Извини, не думаешь, что Евсеич поменял алмаз на стекло? — удивился я.
— Нет, милый, это мог сделать только один человек.
— Муж-дипломат, который бывший, — догадался я.
— Кулешов, он. Больше некому.
— Хорошая компенсация, — хмыкнул я. — А он-то откуда про Феникс прознал?
— От мамы.
— О, старая квочка! — не сдержался я.
— Она умерла, Саша.
Я запнулся (о Господи, что делается на свете).
— Прости. — Почесал затылок. — Да, дела. Как в романе «Феникс исчезает в Париже». Всегда мечтал увидеть Париж…
— И что мешает тебе это сделать?
— Как это? — удивился я. — Ты мне предлагаешь тур во Францию?
— А почему бы и нет?
— Ну-ну? — насторожился я.
— Об алмазе знают только четверо: ты, я, Кулешов и Роби.
— И что?
— Предлагаю тебе работу. Верни Феникс, Кулешову можешь набить морду. За все — миллион.
— Рублей? — пошутил я.
— Одну четверть. Мало?
— Много, — ответил я находчиво. — Да я занят больно, вот беда.
— Я тебя не понимаю.
— Вот, — отмахнул рукой в сторону огородика. — Картошку надо сажать.
— Не дури, Алекс, — проговорила моя собеседница. — Или все шутишь?
— Отнюдь, — ответил я. — И потом я уезжаю. В противоположную сторону от Европы, — солгал. — В Сибирь. В деловую командировку.
— Значит, не хочешь помочь?
— Не получается, извини; сама видишь…
— Вижу, — усмехнулась, осмотрела двор, сараи, огород и отхожее место. — Да, это не Санта-Барбара.
— Что есть, — развел я руками. — Мне хватит.
Американская леди взглянула на меня кокетливым взглядом, а если быть точнее — шлюшечным, и спросила, не хочу ли я её. Хочу, признался я, но не могу. Почему? Отморозил все хозяйство в декабрьскую ночку.
— Шутишь, да?
— Шучу, — и поднялся. — Извини, и вправду надо сажать картофель. Наши маленькие национальные радости.
Бывшая смородинская девочка, а ныне дама Нового света тоже поднялась с досок крыльца, шумно вздохнула:
— Эх, Санек-Санек!.. А ты не торопись… Я тоже люблю картошку, но не до такой же степени!
— А куда нам торопиться, лапотникам?
— Не обижайся. Позвони, — подала мне квадратик визитки. — Я остановилась в «Национале».
— В «Национале»? — переспросил я. (Ох уж эта богадельня для сирых и убогих!)
— Да. Я ещё буду дня три.
Я взял бумажный кусочек, точно гремучую змею, страшась увидеть слово: хакер, ан нет, увидел: Анна Курье, программист. Скромная такая визитная карточка с номером телефона, написанным от руки. Пока я вспоминал минувшее, новая американка вытащила миниатюрный аппаратик, похожий на телефонный, и что-то буркнула в него. На экзотическом для меня языке. Я уж, грешным делом, решил, что сейчас из соседнего оврага полезут агрессивные ниндзя. Нет, из соседнего перелеска выполз белый лимузин «линкольн» с фирменным бумерангом на багажнике. Елки зеленые! Брызги шампанского! Мать моя родина, могла ли ты даже в дурном сне представить, что по твоим разбитым, расхлябанным, ранневесенним дорогам будут елозить автомобильные лайнеры производства Соединенных Штатов Америки.
— Бай, — сказала светская леди.
— Ага, — ответил я; смотрел, как бывшая смородинская девочка, превратившаяся в великосветскую мару, идет к калитке, как открывает её, как ныряет в западню лимузина… Бай-бай, крошка, боюсь, что мы уже никогда не встретимся. Я разорвал визитку. Так, на всякий случай. Чтобы не было соблазнов. И вместе с Тузиком отправился в погреб. За мешком рассадо-посадочного картофеля.
* * *
Через три дня случилось то, что должно было случиться. Что называется, накаркал полную пазуху огурцов. Что же произошло?
В гости к сельскому работнику наехали гости дорогие: Никитин с Резо и Ника с Полиной. Вроде как бы на шашлыки. В синем воздухе апреля!.. Хотя я понимал, мотать за сто километров, чтобы заглотить кус непрожаренного мяса, — удовольствие только для романтических натур, коими являлись девочки. Мальчики же просто так не приезжают в глухой угол Санта-Смородино.
Я оказался прав. Резо с девушками принялись готовить мясо, а мы с Никитиным ушли за дровами для костра. В перелесок, где ни одна живая душа не могла услышать нашего разговора о проблемах текущего дня.
Проблем было много. У банкира и неутомимого коммерсанта с птичьей фамилией. Он решил выступить посредником между правительством и некой скандинавской фирмой по переработке утильсырья. Фирма заинтересовалась новым стратегическим веществом, якобы изобретенным нашими секретными умельцами-химиками. Называется вещество «красная ртуть», или КР-2020.
— Что за чертовщина? — удивился я. — У меня в школе «пять» было по химии. Кажется, такого казуса в природе нет?
— Если родине надо, значит, будет, — хмыкнул Никитин.
С такой железобетонной логикой трудно было не согласиться, и тем не менее вопросы оставались:
— И где используют эту «красную ртуть»?
— А черт его знает, — пожал плечами Никитин. — Всякое болтают: вроде это новое сухое реактивное топливо с невероятной энергоемкостью, а некоторые сомневаются, мол, кирпичный прах…
— А если эта двадцать-двадцать и вправду туфта? — предположил я. — Как маскхалат для редкоземельных металлов? Или для плутония? Урана?
— Вот это все и надо выяснить, — сказал Никитин. — Сам понимаешь, проблемы банкировского гуся — наши проблемы.
— То есть?
— Оформляем тебе вместе с Резо командировочку…
— К-к-командировочку? — вдруг стал я заикаться. — К-к-куда?
— В Сибирь-матушку, брат, — радостно ударил меня по плечу мой друг. Это под Красноярском. Есть там секретный городок в отрогах Саяно-Шушенских гор.
Я не верил собственным ушам. И от удивления открыл рот, позабыв его закрыть. Пока не хлопнулся лбом о встречную березу. Никитин подивился моему состоянию, продолжив излагать план действий на ближайшую пятилетку. Я же, потирая шишку, дивился своему недавнему провидению. По-моему, Всевышний издевается надо мной, рабом его воли, как хочет. Или это просто невероятное стечение обстоятельств? (Как игра в рулетку. Боже, как это давно было. Где этот несчастный великолепный Гоша; наверное, уже спился от «Сиреневого тумана»?)
Между тем из повествования моего боевого товарища следовало, что нас с Резо никто не ждет в секретном городке у горных подножий. Там ждут трех гонцов от банкира Утинского, которые должны получить образцы КР-2020 и привезти их в столицу. Для популяризации нового вещества в народных массах.
— Никитушка, а у тебя в школе по арифметике не двойка ли была? остановился я среди берез. Так, на всякий случай.
— Твердая четверка.
— Тогда не понимаю счета. Твоего, — проговорил я. — Я и Резо-Хулио это полтора. А кто третий?
— Умеешь считать, товарищ, — усмехнулся Никитин. — Третий академик. Он как наш. В полном ауте. К этой жизни. А двоих мы нейтрализуем.
— Опять авантюра, — вздохнул я. — Орешко над схваткой, а мы — козлы отпущения?
— Алекс, ты профессионал или случайный?
Я не услышал вопроса. Не люблю отвечать на идиотские вопросы. И задал свой:
— А почему гражданин начальник уверен, что я в Сибирь?.. У меня предложение имеется. Выгодное. Париж.
— Саша, — с укоризной проговорил Никитин, — не смеши. Там тебе развернуться негде. Тебе нужен простор, ширь наша болотная. Чтобы как жа-а-ахнуть! И чтобы все родное.
— Да, я патриот, — сказал я. — В хорошем смысле этого слова.
— Тогда о чем музыка?
— Что жизнь прекрасна. Но может быть ещё лучше.
— Все в твоих руках, братец.
— Рука руку моет, — вздохнул я. — И все-таки Орешко того… говнюк!
— Почему?
— Потому что загребает жар чужими руками. Нашими.
— У него служба такая. Гребаная. Уж простим его.
— Простим. — Я вынужден был согласиться.
И мы медленно побрели вдоль дороги. Кажется, на этих самых кочках качался лимузин USA, хороший такой автомобильчик; надеюсь, после поездки в нашу экзотическую глубинку у него лопнут рессоры. Ничего не имею против США, да нечего пугать наших отечественных буренок, у которых от чужого вторжения падают удои. Я это к тому, что навстречу нам плелись несчастные коровы, вид коих мог вызвать только сердечное сострадание. За ними тащился пастушок, похожий на Евсеича. Был молод, босоног и беспечен. Шлепал по холодным апрельским лужам, как ангелок.
— Ты чей? — полюбопытствовал я. — Чай, внучок деда Евсея?
— Ну. А чего?
— Сам-то где?
— Хворает.
— Что такое?
— Да чего-то съел, — пожал плечами ангелок. — Голова болит, однако.
— Понятно, — сказал я. — Передай, что у Санька лекарство имеется.
— А Санек — это кто?
— Я.
— Ааа, Космонавт! — воскликнул пастушок и щелкнул хворостиной. — Куда, курва! Шас кишки на рога намотаю! — И кинулся за вредной буренкой, польстившейся на лапу придорожной ели, приняв её сослепу за пучок сена.
Мы с Никитиным переглянулись: оказывается, я у народных масс прохожу под кликухой «Космонавт». Из-за лыжного гидрокостюма? Или бесконечных тренировок? Во всяком случае, это лучше, чем, скажем, Санька Вырви Глаз. Что же касается занемогшего Евсеича, то, кажется, я знаю причину его болезни. По окончании строительных работ я от чувств-с выдал трудолюбивой бригаде премию, после получения которой деды деморализовались на несколько секунд, а потом провалились сквозь землю. В тартарары праздника. А, как известно, после праздников наступает горькое похмелье. Наш же праздник был впереди. И похмелье тоже.
Пришли мы вовремя. Резо пытался вырвать из пасти Тузика кусок мяса. Оба рычали, как на Олимпийских играх по перетягиванию каната. Девушки повизгивали, переживая скорее за животину, чем за человека разумного.
— Фу! — крикнул я.
Пес выполнил команду; он был послушен, как солдат первого года службы; он разжал пасть, кобельсдох. И Резо-Хулио сел. Сел он, правда, неудачно. Но с куском мяса в руках. Но сел в небольшое корытце, где томился в уксусе шашлык. Все рассмеялись. Даже Тузик. И принялись шутить по поводу филейной части неудачника. Словом, праздник начинался с веселой шутки.
Потом мы с Резо отправились в дом искать портки. Не трудно догадаться, для кого? Никитин на четвереньках, похожий в такой позе на Тузика, занялся костром. Девочки спасали мясо — нанизывали на шампуры.
Моему другу повезло: были найдены офицерские галифе времен первой оттепели имени Никиты Хрущева. Однако Резо принялся вредничать, мол, они широки ему в коленях, он чувствует себя как пингвин в Африке. Я предупредил, что другой формы одежды нет и выбор у него богат: или в галифе или без.
— Вах! И это мой друг, который вдруг!.. — вскричал Резо-демагог. Поистине, друзья познаются в беде.
— И в галифе, — ответил я и ушел, чтобы не усугублять проблему с портками. Иногда так и хочется натянуть их на некоторые привередливые головы. Потому что у многих верхняя часть тела, которой они едят, схожа с нижней частью, которой они думают.
…Дым костра тянулся над моим маленьким картофельным полем, окутывая его. Как говорится, дым Отечества — и сладок и приятен.
Пес затаился в тени сарая, со скорбью наблюдая за действиями людей. Те готовились испортить мясо на будущих рубиновых углях.
Я сел на крыльцо. Что может быть прекраснее чувства гармонии, возникающего от предвечерней сини небес, от деревьев, клубящихся, повторюсь, изумрудной дымкой, от обновленного сарая, от огорода, от скорбящего Тузика, от костра и людей, хлопочущих возле него. Что может быть прекраснее чувства вечной природы и вечного мира?
Я сентиментален, как русский турист на берегу Мертвого моря, это правда; что делать, у каждого из нас свои маленькие слабости.
Неожиданно, подобно инородному телу, в этот гармоничный мир ворвался Резо, воплем сообщая о своем лихом появлении. В галифе. Пингвин в Африке выглядел куда привлекательнее, чем наш друг. Тузик забрехал, мы дружно поприветствовали обновленного, как забор, Резо словами о его чересчур привлекательном виде. Для местных доярок и телятниц, единственных ещё работающих в республике эмбриональной демократии. И трудятся лишь по причине того, что жалко скотину. Однако не будем о грустном. Нет такой демократии, которая бы прижилась у нас. Пережуем и эту, декоративную, как корова пережевывает траву-мураву.
— Вах! Что понимаете в мужской красоте! — возмущался Резо, парусинил галифе. — Дэвушкам я нравлюсь! А?
Девочки смеялись и требовали поставить махолет на службу обществу. Резо отправился к костру гонять дым, а я — встречать дорогого и ожидаемого гостя.
Дед Евсей. Бедолага, вид у него был, как у кинутого в кювет рваного башмака. Или как у передавленного автогрузовиками пешехода. В чем дело?
— Так это… погуляли, — оправдывался старик, — на премию, чтоб ей!.. Грибочков, кажись, не тех куснули. Трюфлялями вроде прозываются.
— Ничего, Евсеич, выдюжим, — сказал я. — Подлечимся у костерочка.
— Эт'точно, сына, клин клином вышибают.
Вот что делает с простым русским человеком капиталистический образ жизни. Хворает он от него. И телом, и душой. Травится заморскими трюфелями и прочими кормовыми, продержанными с полста лет подачками.
— Резо! Плесни Евсеичу для бодрости духа, — попросил я. — Это дед Евсей, ударник частного строительства, — и показал рукой окрест. — Прошу любить и жаловать.
— А чего жалуете, батоно? — засуетился человек в галифе, прекратив ими отмахивать дым и раздувать пламя. — Нашей горькой? Или «Наполеону»?
— Нашу-нашу, братки, — уксусно сморщился старик. — От чужого того… несет, как куренка.
— Садитесь, дедушка, — предложила Ника.
— О, тута девицы-красавицы? Добре-добре…
Я понял, что процесс пошел. И мое присутствие пока не обязательно. Я переоделся в спортивный костюм и, когда появился перед праздным людом, то был встречен восторженными воплями.
— О Космонавт-Космонавт, — кричал Евсеич. — Счастливого полету! Кажется, он уже частично вылечился. Его поддержал Резо:
— Я — Земля! Я своих провожаю питомцев!
Петь ему в хоре имени Пятницкого. Его, моего друга, поддержал Никитин:
— Все бортовые системы функционируют нормально. Даю отсчет: девять, восемь, семь…
И почему мой друг не работает в ЦУПе? Его поддержали девочки:
— … шесть, пять… Саша, мы с тобой!.. Полиночка, пиши репортаж! Уррра!.. Три, два, один! Старт!
О, только не девицы-красавицы на орбите. Их поддержал Тузик:
— Гав-гав! Поехали!..
Я отмахнулся и покинул шумное, галдящее общество. Под овацию, ор и лай. Такому запуску позавидовал бы любой ныне здравствующий астронавт.
Я поступил совершенно правильно. Нет событий, способных мне помешать уйти на орбиту ушу. Разве что производственная командировка в знакомый край. Если выражаться высокопарно, дисциплина и трудолюбие — вот залог побед «тигра» в будущих схватках с прочим зверьем в человеческом обличье. И поэтому мой бег был привычен, ровен и спокоен. То первое, полуобморочное утро кажется кошмарным сном. Воистину произошло чудесное воскресение из пепла. (Тут мой бег чуть сбился. Я вспомнил о Фениксе. Проклятая алмазная птичка! Свернуть бы ей голову, да возможности нет. При первом удобном случае расплющу в крошку. Для нужд стекольной промышленности.) Эта положительная мысль успокоила меня, и я продолжил ровный полет по асфальтированной орбите тропинки. «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». Я чувствовал, как великолепно функционируют все мои бортовые системы. Теперь можно улетать к звездам, где ждут тернии.
Вспаханное поле, мелькающее за деревьями и кустарниками, было похоже на панцирь гигантской черепахи. Может, и вправду земля держится на трех трудолюбивых земноводных? Или все-таки наш шарик — шарик в рулетке Всеобщего Мироздания? Вертится он до поры до времени по чьей-то прихоти, и мы на нем вместе с ним, самоуверенно считая себя властелинами миропорядка. А на самом деле — мелочь пузатая, соринка космическая, эфирное недоразумение. Это я не про себя, это я про все человечество. М-да.
Тут я, оступившись, вернулся на грешную землю. Нет, философские витания не про твою светлую личность, Александр. Будь проще, боец, и народ встретит тебя здравицами, песнями и плясками на погосте Красной площади. Однако, закончив десятикилометровый полет, я не торопился к законопослушному, праздношатающемуся люду. Меня ждала любимая, ободранная мною же сосна. На вытоптанной полянке. Какое счастье, что встречаются ещё на планете укромные уголки, где можно напрямую пообщаться с природой, матерью, повторю, нашей.
Я обнял корабельный ствол, нагретый за день, как всегда ощущая телом живительные его токи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65