В протяжных песнях северян под гусли самогудные слышались укоренившиеся здесь, на Севере, отголоски песен-былин Древнего Новгорода, занесенные сюда ушкуйниками и вольными поселенцами, бежавшими от гнева царского в места недосягаемые:
…Гой еси, Василий Буслаевич,
Садись ты с нами за единый стол.
Втапоры Василий не ослушался.
Наливали ему чару в полтора ведра,
Выпивал он чару за единый дух,
Уходил и садился на червлен-корабль.
Как под славным под Новым городом,
По тому ли да по озеру Ильменьскому,
Не серый селезень плавает
И не ярый гоголь поныривает,
А плавает корабь Василь Буслаева,
Да с дружиною его хороброю,
Костя Никитич корму держит,
Маленький Потаня на носу стоит…
Архиепископ Афанасий, будучи слаб здоровьем, не мог быть среди гостей петровской свиты. Но его архиерейские повара, пекари, пивовары и виноделы заблаговременно были посланы на Вавчугу готовить питье и ядение в таком количестве и разнообразии, дабы вся эта почтенная знать, с Петром во главе, надолго запомнила, как умеют принимать и угощать гостей братья Баженины. Заранее к торжественному обеду было составлено меню из тридцати трех разных блюд, в коих недосчитывалось разве только птичьего молока, жареных муравьиных языков и варенья из подлинно райских фруктов…
Пили за здоровье Петра, за преодоление врагов-супостатов, за процветание русского флота, за гостеприимных хозяев.
В самый разгар пития Петр поднял серебряный бокал, наполненный любимой анисовкой, и сказал давно продуманное и терзавшее его неугомонную голову:
– Други и товарищи, хозяева и гости! Мы не на прогулку приехали, не токмо на белые ночи глядеть, удивляясь величию божьему. Идет война со шведами, с хитрым и сильным врагом. Союзник наш – король Польский Август – сюда мне прислал цидулю, упрекает, шельмец, меня, не ведая о моих делах. Якобы я в бездействии обретаюсь, тихо дома посиживаю, а его, Августа, Карл беспокоит, ворвавшись в Польшу. И мало того, пишет Август мне – «не заставьте меня сделать, против воли, что-либо противное союзу…». Плохо, когда союзник пошатывается. Ничего, пусть потерпит. Мы с каждым днем становимся не те, что были под Нарвой. Да, тогда шведы над нашим войском викторию получили, что есть бесспорно. Но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили! Ибо только один старый полк Лефортовский был, два полка гвардии только были на двух атаках у Азова, а полевых боев, а наипаче с регулярными вражьими войсками никогда не видали… И единым словом сказать, все то дело яко младенческое играние было… Из оного поражения надобно нам извлечь пользу: пусть Карла почитает нас слабыми, а мы будем учиться, вооружаться, держать втайне военные помыслы, дабы совершать оные успешно… Я пью за выносливых, храбрых и верных долгу своему, за наших русских солдат и их начальников!..
А потом продолжалось веселье.
Пили гости вповалку и наедались всякой снеди «до выпуча глаз». Только наследник Петров, царевич Алексей, тощий, бледный и узколицый, весьма разборчивый в еде, откусывал по малости из того, что подавалось ему на немецких фарфоровых тарелках и, если не нравилось, выплевывал на пол. Наконец попросил подать ему каленых кедровых орехов.
– Не привередничай! – прикрикнул на него Петр, вскинув брови. – Где тут тебе взять орехов?..
– Есть и орехи, ваше величество, сию минуту подадут, – отозвался Осип Баженин.
– Ужели на Севере есть кедры?
– Здесь, под Архангельском, нет, а в Зырянском крае, за Яренском, кедры отличные. Вы разве не заметили, ваше величество, что на «Курьере» и «Святом духе» каюты на второй палубе кедром отделаны. Дорогонько обошлось: сосновому бревну цена шесть-семь копеек, а кедровое, пожалуй, и за рубль не купишь.
Царевичу подали блюдо каленых орехов. Он с жадностью принялся их щелкать. Попробовал и Петр.
– Добрые орехи! И урожай на них бывает? А нельзя ли собирать да в торг пустить?..
– Избави бог, – ответил старший Баженин. – Урожай орехов – сие погибель для кедров.
– Не понимаю!
– Дело такое, ваше величество. Народ там лесной, диковатый, считают, что кедра в верховьях Печоры много. И когда орехи собирают, так не по деревьям лазают, а срубают под корень урожайное дерево, валят и с лежачего берут орехи. Снимут орехи, а дерево, что подороже орехов будет, остается на месте гнить, ибо вывезти этакую тяжесть из непроходимой трущобы сил недостает, да и что за прок, если промышляют не дерево, а одни орехи.
– За такой способ прикажу вешать! Лиственница, кедр, дуб, корабельная сосна есть достояние государства. Надо растолковать это зырянам, пермякам, сибирякам – повсюду. Как же так можно? Ох и достанется тому на орехи, кто губит такую породу. Алешка, орехи щелкай, да шелуху-то на гостей не выплевывай, а не то я тебе определю место. Учись блюсти приличие.
– Прости, батюшка, я не нарочно…
– И черт знает, что у нас бывает! – сердито и резко заговорил Петр, обращаясь к Бажениным, и все гости притихли. – В бытность за границей, слыхивал – про нас, русских, говорят: русский как вяленая вобла, поколотить его, так он оттого лучше становится. За нелепое погубление кедров придется кое-кого поколотить, и не токмо тех, кто губит кедры, а наипаче тех, которые по слепоте и нерадению дозволяют столь дикое самовольство…
Помолчал Петр, взял из вазы лимон, проткнул его вилкой и стал выжимать сок в бокал, наполненный шампанским. Кое-кто из застольников последовал примеру Петра.
– Такое соединение французского вина с лимоном зело полезно для здоровья! – сказал Петр и, оставив бокал, снова обратился к Бажениным и всему застолью:
– Вот Меншиков и еще некоторые знают, какую несуразицу пришлось нам претерпеть и изживать в Воронеже, когда противу турков флот строили. Велели мы в разных воеводствах для судов одинакового размера заготовлять и в пиленом виде доставлять к Воронежу шпангоуты, кипселя, свайки да брусья. Получаем, и что же видим? Из разных мест разные размеры. Стали к делу те части пригонять – на стыках не сходятся. В чем дело? Кто напакостил? Ищите виновных! Стали искать, хвать-похвать, и оказалось: у воронежского аршина своя длина, у липецкого чуть подлинней, а у казанского аршина проклятые торгаши-татары целый вершок убавили. Кого винить? Может, такое беспутство и с гирями происходит? Многое, куда ни кинь глаз, приходится то ломать, то переделывать, то заново устанавливать. И отчего бы это в народе сие неразумение, вольность такая?.. Учиться нам, ох учиться у европейцев. Годы смуты, княжеского удельства да татарских нашествий вынудили нас, россиян, топтаться на месте, а сие значило быть в отсталости. Конец этому! Конец! – Петр поднялся, бокал в руках. – Выпьем, други-товарищи, за то, чтоб побольше было у меня Бажениных, а Россия в семиверстных сказочных сапогах шла, достигала и обгоняла Европу!
Разом крикнули «ура» – Меншиков, Ромодановский, Зотов и оба брата Баженины и все прочие, коих было не меньше ста.
Снова заговорил Петр:
– Скажи, Осип, вот эти два корабля, что ныне мы окрестили и на воду спустили, сколько времени и сколько человек строили?..
– Долгонько, ваше величество, по два года с месяцем, а то и чуть поболе! А людей на верфи да в кузницах, в столярке, на пильной мельнице и всюду всегда душ за шестьсот…
– И тут нам учиться надобно у аглицких мастеров и строителей. Там покрупнее корабли военные о семидесяти пушках строятся в один год, а мастеровых людей при сем полтораста. Вот так надо успевать! И все-таки Осипа Баженина мы будем почитать в высоком чине корабельного мастера. Он того достоин и впредь такое звание оправдает.
Петр обнял и поцеловал сначала Осипа, потом Федора.
Наугощавшись, сделали передышку, пошатываясь и громко, весело болтая между собой, вышли в баженинский сад прохладиться.
Петр шел в обнимку с Осипом Бажениным, и вдруг слышит подвыпивший государь: за решетчатым крашеным забором сада столпившиеся мужики ропотно, сначала тихо и робко, а потом громче и громче, чтобы до царевых ушей дошло, запереговаривались:
– Баженин мужика убил…
– Да, да, мужика убил Баженин.
– Все знают, мужика-то зазря Баженин убил.
– Было дело, Баженин мужика убил.
– Мужика убил!..
Петр слушал, слушал и говорит мужикам:
– Слышу, мужички, слышу… Было бы куда хуже, когда бы мужик убил Баженина. Мужиков много, а Баженин один. Понимать это надо. Спору нет, и мужик бережения достоин, душа человеческая…
Мужики притихли. А царь с Бажениным пошел на пруд подивиться, как там резвятся в живорыбных клетках сиги и нельмы, стерлядь аршинная и полупудовая семга.
– А что, Осип, был случай у тебя с мужиком? Опростоволосился, пришиб, или как? – спросил погодя Петр Баженина и погрозил ему тростью.
– Повинен, ваше величество, мужики правду ропчут. Случилось мне однажды куда-то торопно ехать, а конюх замешкался, не успел вовремя коня в коляску заложить. Ну, я сгоряча-то, не рассчитав, сильно его в висок ударил. Грешен, убил, ваше величество…
– Негоже так. Грех на душу брать, добро бы за вину тяжкую, а ведь ни за что, за пустяк. Неладно у тебя вышло.
Из глубины сада, со стороны запруженной речки Вавчуги, до ушей Петра донесся голос царевича:
– Батюшка, сюда иди, сюда. Здесь потеха…
Вокруг царевича у запруды стояли люди из свиты Петра и хохотали над тем, как голый карлик Ермошка кувыркался в воде, хватая за бока увертливых и скользких тюленей.
– Батюшка, они не кусаются. Нам бы таких в Преображенское…
– Не довезти. Подохнут. Баловство одно. – И пошел опять Петр с Бажениным вдвоем, разговаривая о делах – насчет новых заложенных кораблей.
В небольшой еловой рощице стояла своя, домовая, баженинская бревенчатая церковь, пятиглавая, с шатровой колоколенкой. На главах, крытых лемеховой дранкой, сияли при солнечном закате обитые жестью деревянные восьмиконечные кресты. Время подходило к вечерне, но подвыпивший поп не спешил к службе, да и у гостей баженинских не было молитвенного настроения. К тому же братья Баженины предупредили гостей, что после прогулки на свежем воздухе будет чем поужинать и опохмелиться перед отъездом.
– Давай, Осип, слазаем на колокольню, страсть люблю позвонить, благо сегодня духов день.
Опираясь на длинную трость, украшенную набалдашником из дорогого полупрозрачного камня, Петр крупными шагами пошел к колокольне. Царь, а за ним Баженин поднялись по узкой, зигзагообразной лестнице. Отдышались. Подошли к перилам.
– Экой простор! Так и кажется, напрасно человеку крыльев бог не дал. Полететь бы отсюда… – восхищаясь, говорил Петр, увидев с колокольни распахнувшийся перед его глазами бесконечный – ни конца, ни краю – лесной простор, пересеченный голубым плесом могучей и в этот час спокойной Двины. Отвинтил с трости набалдашник, с другого конца крышечку снял, приставил трость к глазу и повел головой вокруг.
– Далече видно. А все лес, лес и лес. Хвойное море!.. Россия! Где тебе есть подобные страны? У кого такое богатство? Не втуне ныне к Архангельску сто сорок девять кораблей пришло. Стало быть, есть за чем. – Подал трость Осипу Баженину. – На-ко полюбуйся, в каких добрых местах живешь и подвизаешься. Поистине, крыльев человеку недостает… А хочешь, Баженин, весь край сей, сколь глазом отсель окинешь, все, с лесами, полями, лугами и деревнями, что увидишь, – все тебе подарю за добрую службу? Владей и служи мне делом и правдой, все это твое будет…
Умный Баженин понимал, что государева щедрость отчасти от хмельного зелия, отчасти от доброго расположения исходит и оттого, что два новеньких корабля около устья Вавчуги радуют его царскую душу. Тогда Баженин, как повествует предание народное, сказал:
– Куда мне столько, ваше величество, особливо деревни. Не хочу владеть душами человеческими, кои подобием мне равны. Непригоже на вольном севере, где живут такие же потомки новгородцев, как и мы с братом, непригоже нам барствовать. Да и люди здешние, как зачуют над собою такую власть, так и разбегутся на все стороны, А бежать, государь, есть куда, – места здесь недосягаемые. От Карельского Выга, от порожистой Кеми до Урала и во всю Сибирь – сплошные леса. А нашего русского мужика, государь, сердить негоже. Дай ему топор да лошадь, он, где хочет, там и угнездится и заживет… Мне бы, ваше величество, лесу, сколько надобно на корабли, безотказно, и тем я буду предоволен…
– Любы мне твои слова, Осип, любы. Быть по-твоему: дарю лесу вдосталь, безотказно. Трудись без помех. Бывать ли мне еще на Вавчуге, не знаю. Прочих дел и разъездов великое множество. Но хочу, чтобы в Архангельске и без моего навещания все ладилось ладно к обогащению державы. – Петр подошел к среднему колоколу, висевшему на толстой перекладине, ухватился за конец железного языка, раскачал его и огласил окрестность гулким звоном.
На колокольне, стоявшей на взгорье, свежий ветер с Двины чувствовался сильней. Развевались черные Петровы кудри.
– Пойдем-ка, ваше величество, как бы тут не продуло…
– Я непродувной, – ответил царь, – одначе давай спустимся. Там люди празднуют, веселятся, а мы ушли от них, пожалуй, сие неудобственно…
На полянке, в окружении стройного березняка, по-праздничному нарядные, в длинных платьях с вышивкой на рукавах и подолах, хороводились вавчугские и ровгородские девахи. Около хоровода толпились парни, стеснительно и робко озираясь на баженинских знатных гостей. Подошли Петр с Бажениным. Их обступили Меншиков с Ромодановским и другие особы.
– Глянь, Петр Алексеич, какие на двинских берегах девицы водятся! Принцессы, да и только. Строгие! Не то что дочки у московских купчих да боярынь, – проговорил Меншиков. – Подошел я к одной да этак легонько за подбородочек ущипнул. А она мне сразу, да распевно, и отвечает:
А ты, барин, не щипайся,
Где не надо не хватайся, –
да так глянула, ровно плеткой огрела.
– Которая? Покажи, – полюбопытствовал Петр.
– Вон та, грудастая, а лицом ангельская такая, хоть икону с нее пиши!..
– И взаправду хороша!
Девки кончили хоровод, сцепились за руки, стали плотной стенкой, хихикают, платками от комаров отмахиваются, на баженинских гостей с опаской поглядывают. Вот уже и солнце скрылось, но осталась светлынь северная ясная, все видно вокруг, как днем, никуда не скроешься.
На виду у всех Меншиков опять подошел к той, облюбованной им девке, вздумал пошутить.
– А что, красотка, пошла бы за меня? Пряниками медовыми закормлю, в золото одену!..
– Не дури-ко, барин, мы люди бедовые, ни на что нам пряники медовые. И ты нам не вдостой, подальше стой, рукам да глазам воли не давай…
– Ого! Какая крапивистая! – похвалил Петр. – Все такие или одна на всех?
– Все, царь-батюшка! И немазаные и косо повязанные, все такие! – похохатывая, отозвалась девушка. – Мы в лесах живем, да не пню молимся. Иноземцы нас перстеньками одаривают, лентами да позументами, а мы им – кукиш, нас задешево не купишь. Мы зубастые…
– Так оно и должно, – одобрил Петр и спросил: – Долго гуляете, родители не забранятся ли?
– Нет, не заругают. Вчера была троица, сегодня духов день, вот мы разгулялись, да еще в царский приезд, кто нас может бранить?
– Скоро на лодочки и к домам, кто куда. Нам тут близехонько, недалече, – ответила, осмелившись, другая.
– А еще на прощание песнями нас не уважите?
– Могим, царь-батюшка, за песнями нам не в Москву ехать. У каждой по лукошку наберется. Споем, девушки, что ли?!
– Затягивай…
– Чего затягивать? Песни-то, царь-государь, идут на ум невеселые. Столько солдатиков на ладьях прошло мимо нас к городу. Уж не быть ли войне в наших краях?..
– На то божья воля. Вам воевать не придется. Вам не за неприятелем бежать, а замуж выходить да детей рожать…
– И на том спасибо, царь-государь, это мы сумеем, Давайте споем, девки…
И затянули, и тоскливая песня, похожая на причитание, хлынула из девичьих сердец:
Не роса пала на травушку,
Покатилися горючи слезы,
Горючи слезы солдатские.
Все солдаты во слезах идут,
Во слезах идут возрыдаючи,
Попрощалися солдатушки
Со отцами и со матерьми,
С женами, детками, родом-племенем.
Во неволю идут, в службу царскую,
Во всегдашнюю да заботушку.
А которые не женаты есть –
Молодушек-подружек покинули,
Горемычных невест да оставили.
Не кручиньтесь вы, добры молодцы;
Коль случится войну воевать,
Не давайте пощады люту ворогу,
Бейте, рушьте его, не жалеючи,
Да вернитесь домой с доброй славою…
Когда кончилась песня, Петр похвалил девушек, а Баженину сказал:
– И голосом приятны твои землячки, и словами разумны. За границей таких бы в феатры представлять отбирали. Там от талантов и потеху и доход имеют.
– Подумываем и мы об этом, ваше величество, – ответил Осип Баженин. – С одним иноземцем-выкрестом договорились к будущему лету феатр устроить. Комедии в Архангельске показывать станем. А для того нам и певуны, и плясуньи, и разные языкастые люди понадобятся. Будем на те комедии чиновных людей да купечество за деньги пускать, а маломощных, по усмотрению, задарма…
– Разумно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29