Не захотел пользоваться отцовскими деньгами. Она тоже не хотела, но Тим считал, что незамужняя женщина, к тому же художница, не имеющая твердого дохода, должна быть надежно обеспечена на случай непредвиденных обстоятельств, и он убедил Агнес взять деньги. Мег это очень обеспокоило, и я сам думаю, что Тим поступил глупо, но в то же время не могу не восхищаться его принципиальностью. Для него это были грязные деньги. Кроме того, он считает, что люди не должны ничего получать по наследству. Итак, ты видишь, – закончил он, – какие сложные у Мег дети.
Ильза встала и, подойдя к окну, вгляделась в темноту. Спустя минуту она сказала:
– Иметь детей само по себе большая сложность.
Ее слова отозвались в комнате тихим заунывным эхом. Пол знал, что она вспомнила собственного сына, чья смерть стала для нее самой большой «сложностью». Она тут же заставила себя отвлечься от грустных мыслей.
– Если бы я выстрелила из лука, стрела, пролетев через парк, попала бы как раз в мою квартиру. – Она обернулась и посмотрела на Пола. – Не верится, что я прожила в ней так долго. Четырнадцать лет!
– Тебе давно следовало переехать. Я все время повторяю, что твоя квартира слишком мала и тесна для тебя.
– Зато твой дом! Я и не представляла, что квартира может быть такой огромной. Она даже пугает.
– Ну, к этому можно привыкнуть, – ответил он и подумал: со временем и ты привыкнешь.
Подойдя к камину, Ильза стала рассматривать стоявших на нем двух птичек, сделанных из китайской эмали цвета голубиного крыла.
– Они очень хороши, Пол.
– Они очень старые. Династия Юань.
– Я и не знала. А эти вещицы? Они из жадеита, правда?
В маленькой подвесной витринке стояла коллекция жадеитовых фигурок – розовых, зеленовато-серых, кремовых.
– Они тебе нравятся?
– Да. Они чудесны. Мечта любого коллекционера. Он был приятно удивлен. Почему-то именно это очередное доказательство того, что Ильза – натура тонко чувствующая, доставило ему особое удовольствие. Наверное, потому что в этом отношении она непохожа на него – в ней совсем не было инстинкта коллекционера.
– Если бы я обставляла квартиру, Пол, я бы купила роскошную кровать с пуховыми перинами, стулья, письменный стол, обеденный стол, книжные полки и ничего больше. Ну, может, еще бумажные тарелки, – добавила она.
– И жила бы как в израильском кибуце.
– О, я знаю, многие говорят, что смогли бы жить в таких условиях, но на самом деле они бы долго не выдержали.
– Думаю, ты бы выдержала.
– А ты нет.
– Ты права. Я не хочу жить в кибуце – ни в Израиле, ни в другом месте. Но зато я знаю, как доставать для них деньги, – закончил он с некоторым вызовом.
– Дорогой, я не сомневаюсь в этом. И я знаю, что ты сделал гораздо больше, чем признаешь.
Это было правдой. О некоторых вещах Пол и сейчас не хотел ни с кем говорить. Он вспомнил тот тяжелый период в 1948 году, когда буквально через несколько часов после создания государства Израиль арабы напали на него со всех сторон. Положение было отчаянным, и израильтяне так остро нуждались в оружии, что средства, какими его можно было достать в тот момент, не имели значения, даже если для этого ему пришлось вступить в контакт с гангстерскими бандами Нью-Йорка. Ни до, ни после Пол не имел дела с подобными людьми и не прибегал к подобным средствам, однако… разве сам Рузвельт не оправдал гангстера и не направил его в Италию спасать жизни американцев в период вторжения?
Ильза поднесла к губам кофейную чашку и через край посмотрела на Пола.
– Да, сегодня был чудесный день. Скажи, почему ты не рассказал Мег о своей дочери? Ты же доверяешь ей.
– Не знаю. Думаю… мои родители были еще живы, когда это случилось. – Он поколебался. – Ну, и Мариан. Я спрятал это внутри себя. О такого рода вещах лучше вообще никому не рассказывать.
Высокие часы щелкнули и гулко пробили свое «бом». Минуту-другую оба молчали, потом Ильза спросила.
– Пол, что ты скрываешь от меня? Он озадаченно посмотрел на нее.
– Скрываю? Ничего.
– Нет, скрываешь. Ты сам не свой весь день.
– О чем ты? Для меня это был счастливый день.
– Внешне – да. Но внутренне ты все время находился в напряжении.
Он попытался отшутиться.
– Так вы видите, что у меня внутри, доктор? Без флюороскопа?
– В общем-то да, вижу. Я умею угадывать твои мысли. Тебя тревожит что-то, связанное с Айрис.
Ему показалось, что часы вдруг ускорили свой ход, словно стараясь попасть в ритм с участившимся биением его сердца.
– Расскажи мне. Меня-то тебе нечего стыдиться. Но это не стыд, это – нежелание высказать даже Ильзе свои самые давнишние, самые сокровенные, самые глубокие желания. И, может, еще страх надоесть ей. Да… Многие годы назад, когда все его друзья готовились стать, либо уже стали отцами, он часто воображал себя в окружении сыновей – двух или трех крепких мальчиков в блейзерах и школьных фуражках… Но его мечтам не суждено было осуществиться. У него одна-единственная дочь, к тому же непризнанная. Незнакомка. Он мог по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз за все это время ему удалось хотя бы взглянуть на нее. В памяти остался умный взгляд темных глаз и довольно приятный голос. И это все.
– Айрис так странно на меня смотрела, когда я разговаривал с ее матерью, – выпалил он. – Я подумал, не выдал ли себя чем-нибудь – выражением лица, поведением. Хотя я и уверен, что держался безукоризненно. Но она смотрела на меня с неприязнью. Я не мог ошибиться. Я видел это собственными глазами. Неприязнь.
Ильза не стала утешать или разубеждать его. Большинство на ее месте сказали бы: «Не может быть, ты ошибаешься, тебе это показалось, с какой стати ей испытывать к тебе неприязнь?» Она, как всегда, осталась реалисткой, и он был благодарен ей за то, что она ему поверила.
– Иной раз совершенно незнакомый человек вызывает у нас безотчетную неприязнь, разве не так? – сказала женщина.
Она была права. Как ни больно это признавать, но, скорее всего, так оно и было. Он потряс головой, как пловец, который, вынырнув на поверхность, стряхивает с себя капли воды.
– За обедом, – ровным голосом возобновил Пол свою исповедь, – у меня состоялся интересный разговор с ее мужем. Он из Вены. Тебе он бы понравился. У вас много общего.
– Вена слишком далеко от Мюнхена, для того чтобы между нами было много общего, если ты это имеешь в виду.
– Я имел в виду, что вы оба приехали из Европы, гитлеровской Европы. Мы немного поговорили об экономике. Видишь ли, меня представили банкиром, и Штерн сказал, что ему нужен совет, что-то о вложении капитала. Сказал, что ничего не смыслит в финансах. Большинство хороших врачей такие. У них просто не хватает времени, да ты сама это лучше знаешь.
На лице Ильзы появилось недовольное выражение, и Пол вынужден был спросить, в чем дело.
– Хорошо, я скажу тебе. Не следовало ходить на этот обед. Да, когда мы обсуждали это, я сказала, что понимаю твое волнение, твое желание взглянуть на дочь. Но я ошиблась. Ты слишком глубоко увязаешь во всем этом, и это не принесет пользы ни тебе, ни другим. Теперь ты хочешь поддерживать отношения с ее мужем. Я просто не верю своим ушам.
– Ради Бога, Ильза, это же сугубо деловой контакт.
– Это не просто деловой контакт, и ты это знаешь. С каких это пор человек с твоим положением предлагает свои услуги клиентам, как какой-нибудь агент по торговле ценными бумагами? Это смехотворно, Пол. – Она говорила тихо, но убедительно. – Не звони ему, Пол. Пусть думает, что ты забыл. Пол как-то вдруг отрезвел.
– Наверное, ты права, – вынужден был признать он.
– Я знаю, что права.
Он уставился куда-то в глубину комнаты. Среди притаившихся там теней промелькнули медно-рыжие волосы и молочно-белая кожа. Тряхнув головой, он встал.
– Кейти уехала к племяннику. Я отпустил ее на весь конец недели. Оставайся у меня. Ты никогда не оставалась.
– Ты правда не хочешь пойти ко мне?
– Нет. Не ты одна умеешь читать чужие мысли. Я тоже могу читать твои. В моем доме ты чувствуешь себя неуютно. А этого не должно быть, потому что в один прекрасный день ты будешь жить в нем. Поэтому тебе лучше начать привыкать прямо сейчас.
– Он слишком великолепен. Это пугает.
– Ничего он не великолепен. Это мой дом. Пойдем.
В конце холла находились две двери, расположенные одна напротив другой. Одна дверь была открыта, и свет из холла освещал бело-розовую комнату, в которой стояла сдвоенная кровать с грудой подушек в отделанных кружевом наволочках. Украшенный цветочным орнаментом туалетный столик с зеркалом в позолоченной раме в стиле рококо стоял между окнами, на которых колыхались легкие занавески с изящным рисунком.
От Пола не ускользнуло выражение, промелькнувшее на лице Ильзы.
– У Мариан долгие годы была своя комната. Ты же знаешь это. А вот эта комната – только моя.
Он открыл другую дверь. Комната была такой же большой, как и первая, но обставлена совершенно в ином стиле. Одну стену занимали книжные шкафы. На стенах висели картины американских художников-примитивистов. Большое кабинетное кресло, скамеечка для ног и простая кровать, покрытая темно-голубым покрывалом, довершали обстановку.
– Это полутораспальная кровать. Места, как видишь, хватит.
– Ой, как хорошо! – Ильза кинула быстрый взгляд на фотографии на книжном шкафу. – А кто все эти люди?
– Мои родители. Моя тетя Хенни. Она была для меня второй матерью. А это друзья из Йеля, мы сфотографировались в выпускной день. С некоторыми я до сих пор встречаюсь. А это мой кузен. Он погиб во Франции в первую мировую войну.
– Семья. Она значит для тебя больше, чем для многих, чуть не сказала «для большинства», людей.
– Да, – коротко ответил Пол.
Он понятия не имел, откуда у него эта черта, знал только, что чувство семьи всегда было у него развито, может, даже слишком сильно.
Еще подростком он часто задумывался над тем, кто он есть и почему оказался там, где он находился. Столетия назад наши предки принимали решения, в результате которых мы оказались именно в этом, а не в ином месте. Айрис появилась на свет потому, что я был очарован красотой ее матери, бедной польской иммигрантки. А дети Айрис появились на свет потому, что проводимая Гитлером политика вынудила их отца уехать из Вены.
Ну да ладно! Разве не все люди в наши дни пытаются найти свои корни?
– Как странно, – неожиданно сказал он. – Представь, у меня есть внук, который скоро станет бар-мицвой. Ты только представь себе.
Ильза положила ладонь ему на руку.
– Я понимаю, как тебе больно, но ты не должен этого делать, Пол. Послушай меня. Я боюсь за тебя. Ты играешь с огнем, или, можно сказать, ходишь по краю пропасти. Скажи, что ты перестанешь думать об этом. Обещай мне.
– Я не часто бываю в таком настроении, Ильза. Ты знаешь, я годами запрещал себе думать об Айрис. – Он выдавил из себя улыбку. – Обещаю тебе, я перестану.
– Ты сказал, Кейти оставила сэндвичи. Давай я принесу их, и представим что мы в гостинице. Помнишь нашу первую ночь в «Блэк Форест»?
Он подхватил ее игру.
– Еще бы не помнить! Пуховые перины и все такое. Жаль, что сегодня у нас этого нет.
– Но вино-то у нас есть.
– Да, я принесу, я знаю, где оно.
– Вино, как ты знаешь, действует на меня специфически. Ты не возражаешь, дорогой?
Возражал ли он? Вино и вправду быстро на ее действовало. Оно делало ее горячей, молодило, и он, обладая ее податливым здоровым телом, сам становился моложе. Как чудесно, что секс и любовь могут не умирать так долго.
Он любил Ильзу, любил ее юмор, ее честность, ее любовь к нему. Пол даже любил ее манеру говорить «дорогой» – слово, которое может звучать так притворно, но когда она произносила его со своим легким акцентом, будто мурлыкая, он хотел слышать его снова и снова.
– Я принесу сэндвичи, – быстро сказал он. – А ты пока разденься, чтобы потом не тратить на это времени. Я вернусь через минуту.
3
Легкий ветерок срывал желтые цветки с акаций и бросал их на террасу. Даже с закрытыми глазами, подумала Айрис, можно понять, что это весна, а не теплый осенний полдень. Это можно понять по запаху влажной земли и недавно политой герани, высаженной в горшки на кирпичной стене. На минуту она закрыла глаза, словно желая проверить, так ли это, затем снова открыла их и окинула взглядом алые полыхающие цветки герани, молодые березки, растущие то тут, то там на площадке между бассейном и теннисным кортом, и садовый зонт, похожий на раскрытый парашют под голубым шелком неба. Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух – испытывала редкое и восхитительное ощущение благополучия и была полна оптимизма. Подобные моменты были самыми прекрасными в жизни.
Через кухонное окно послышался голос Пирл.
– Метеоролог сказал, что завтра тоже будет хорошая погода.
– Слава Богу. Мы сможем подать закуски и напитки во дворе. Гостей набралось больше, чем я ожидала. Но, по-моему, все идет как надо, правда?
Пирл тряхнула черными кудряшками.
– Мне так точно нравится это торжество. Такая радость для всей семьи.
Элла Мэй тоже сейчас радовалась бы, но она насовсем уехала в Южную Каролину. Айрис недоставало Эллы Мэй с ее теплотой, внутренней силой и добрыми советами.
– Похоже на свадьбу, – сказала Пирл. Представители фирмы по обслуживанию банкетов заставили кухню своими громоздкими приспособлениями, чтобы завтра с утра сразу приступить к работе. Несколько столов они уже накрыли скатертями ярко-синего цвета. Тарелки были бледно-желтые, и завтра на столы поставят желтые тюльпаны и голубые ирисы. Перед передней дверью уже стояли две кадки с цветущими белыми азалиями.
Вот поэтому-то все так любят разные праздники, подумала Айрис; повседневные заботы и хлопоты временно отступают в сторону, и вокруг одно сплошное счастье, и все идет гладко, как по маслу. Тео тоже предвкушал предстоящее торжество. Он пригласил много коллег из нью-йоркской больницы и из местной клиники. Папа принес длинный список своих гостей. В конце концов, это был день бар-мицвы его первого внука, и у них так много родственников, которых нельзя не пригласить. Ему всегда удавалось откапывать каких-то троюродных или даже более дальних родичей, их никто и никогда не видел, кроме как на таких вот торжествах или на похоронах, усмехнулась она про себя. У папы так развито чувство семьи. Он готов с радостью раскрыть объятия любому идиоту, если тому удастся доказать, что по какой-то линии он в родстве с каким-нибудь дальним предком самого папы или матери.
Передняя дверь с шумом распахнулась и захлопнулась – верный признак, что вернулся Стив. Он остановился в дверях, озадаченно оглядывая холл, покрытые синими скатертями столы в гостиной и столовой и впечатляющую серебряную люстру. Люстра принадлежала родителям Айрис, и Анна убедила дочь взять ее на время ради такого торжественного случая.
– Папа дома?
– Еще нет.
– Скоро он придет?
– Да, а что случилось? Может, я могу помочь?
– Я должен поговорить с вами обоими.
В голосе мальчика звучало необычное волнение. Встревоженная мать – она всегда тревожилась за него и знала это – настойчиво спросила:
– А ты не можешь рассказать мне сейчас? – И увидев, что он колеблется, решила не отступать. – Это что-то важное?
Глаза Стива были опущены. Когда он поднял их, Айрис сразу заметила их влажный блеск.
– Да, это важно. Очень.
– Иди сюда, – сказала Айрис и закрыла за ними дверь библиотеки. – Если это что-то важное, то, хотя я и не представляю, что бы это могло быть, я позвоню отцу.
– Думаю, я скажу тебе.
Она почувствовала, что ее охватывает ужас. Что это? У него что-то болит? Он обнаружил на теле какую-то непонятную опухоль?
– Может, будет даже лучше, если я скажу тебе без папы.
Внезапно ощущение благополучия, розово-золотого счастья куда-то исчезло.
– Не томи меня, Стив. У меня дел по горло, до завтрашнего дня надо не забыть проверить тысячу всяких мелочей.
– Это-то мне и не нравится. Я думал весь день, – теперь слова полились потоком, – весь день. И я решил. Решил, что я этого не выдержу. Нет. Я не смогу.
Айрис вдруг стало холодно. Мурашки поползли по рукам, вниз по спине.
– Я не совсем понимаю тебя. Не выдержишь чего?
Он не смотрел на нее. Его глаза были устремлены куда-то вверх.
– Бар-мицвы. Мне неприятна вся эта суета. И все эти люди, которые будут смотреть на меня. Я даже не знаю большинства из них.
Спокойствие, спокойствие. Мальчик просто испуган. Такое случается. В последнюю минуту тебя вдруг охватывает паника. Бедный ребенок. У него уже начало проступать адамово яблоко, которое сейчас ходило ходуном над вырезом майки.
– О, – сказала она. – Я представляю, что ты чувствуешь. Но ты все-таки знаешь многих из этих людей, ну а те, которых не знаешь, захотели прийти, чтобы отпраздновать с тобой это торжественное событие.
– Вовсе нет. Я слышал, как ты и папа говорили, что идете на бар-мицву, потому что вас пригласили и вы не могли отказаться.
– Ну, несколько раз так оно и было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Ильза встала и, подойдя к окну, вгляделась в темноту. Спустя минуту она сказала:
– Иметь детей само по себе большая сложность.
Ее слова отозвались в комнате тихим заунывным эхом. Пол знал, что она вспомнила собственного сына, чья смерть стала для нее самой большой «сложностью». Она тут же заставила себя отвлечься от грустных мыслей.
– Если бы я выстрелила из лука, стрела, пролетев через парк, попала бы как раз в мою квартиру. – Она обернулась и посмотрела на Пола. – Не верится, что я прожила в ней так долго. Четырнадцать лет!
– Тебе давно следовало переехать. Я все время повторяю, что твоя квартира слишком мала и тесна для тебя.
– Зато твой дом! Я и не представляла, что квартира может быть такой огромной. Она даже пугает.
– Ну, к этому можно привыкнуть, – ответил он и подумал: со временем и ты привыкнешь.
Подойдя к камину, Ильза стала рассматривать стоявших на нем двух птичек, сделанных из китайской эмали цвета голубиного крыла.
– Они очень хороши, Пол.
– Они очень старые. Династия Юань.
– Я и не знала. А эти вещицы? Они из жадеита, правда?
В маленькой подвесной витринке стояла коллекция жадеитовых фигурок – розовых, зеленовато-серых, кремовых.
– Они тебе нравятся?
– Да. Они чудесны. Мечта любого коллекционера. Он был приятно удивлен. Почему-то именно это очередное доказательство того, что Ильза – натура тонко чувствующая, доставило ему особое удовольствие. Наверное, потому что в этом отношении она непохожа на него – в ней совсем не было инстинкта коллекционера.
– Если бы я обставляла квартиру, Пол, я бы купила роскошную кровать с пуховыми перинами, стулья, письменный стол, обеденный стол, книжные полки и ничего больше. Ну, может, еще бумажные тарелки, – добавила она.
– И жила бы как в израильском кибуце.
– О, я знаю, многие говорят, что смогли бы жить в таких условиях, но на самом деле они бы долго не выдержали.
– Думаю, ты бы выдержала.
– А ты нет.
– Ты права. Я не хочу жить в кибуце – ни в Израиле, ни в другом месте. Но зато я знаю, как доставать для них деньги, – закончил он с некоторым вызовом.
– Дорогой, я не сомневаюсь в этом. И я знаю, что ты сделал гораздо больше, чем признаешь.
Это было правдой. О некоторых вещах Пол и сейчас не хотел ни с кем говорить. Он вспомнил тот тяжелый период в 1948 году, когда буквально через несколько часов после создания государства Израиль арабы напали на него со всех сторон. Положение было отчаянным, и израильтяне так остро нуждались в оружии, что средства, какими его можно было достать в тот момент, не имели значения, даже если для этого ему пришлось вступить в контакт с гангстерскими бандами Нью-Йорка. Ни до, ни после Пол не имел дела с подобными людьми и не прибегал к подобным средствам, однако… разве сам Рузвельт не оправдал гангстера и не направил его в Италию спасать жизни американцев в период вторжения?
Ильза поднесла к губам кофейную чашку и через край посмотрела на Пола.
– Да, сегодня был чудесный день. Скажи, почему ты не рассказал Мег о своей дочери? Ты же доверяешь ей.
– Не знаю. Думаю… мои родители были еще живы, когда это случилось. – Он поколебался. – Ну, и Мариан. Я спрятал это внутри себя. О такого рода вещах лучше вообще никому не рассказывать.
Высокие часы щелкнули и гулко пробили свое «бом». Минуту-другую оба молчали, потом Ильза спросила.
– Пол, что ты скрываешь от меня? Он озадаченно посмотрел на нее.
– Скрываю? Ничего.
– Нет, скрываешь. Ты сам не свой весь день.
– О чем ты? Для меня это был счастливый день.
– Внешне – да. Но внутренне ты все время находился в напряжении.
Он попытался отшутиться.
– Так вы видите, что у меня внутри, доктор? Без флюороскопа?
– В общем-то да, вижу. Я умею угадывать твои мысли. Тебя тревожит что-то, связанное с Айрис.
Ему показалось, что часы вдруг ускорили свой ход, словно стараясь попасть в ритм с участившимся биением его сердца.
– Расскажи мне. Меня-то тебе нечего стыдиться. Но это не стыд, это – нежелание высказать даже Ильзе свои самые давнишние, самые сокровенные, самые глубокие желания. И, может, еще страх надоесть ей. Да… Многие годы назад, когда все его друзья готовились стать, либо уже стали отцами, он часто воображал себя в окружении сыновей – двух или трех крепких мальчиков в блейзерах и школьных фуражках… Но его мечтам не суждено было осуществиться. У него одна-единственная дочь, к тому же непризнанная. Незнакомка. Он мог по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз за все это время ему удалось хотя бы взглянуть на нее. В памяти остался умный взгляд темных глаз и довольно приятный голос. И это все.
– Айрис так странно на меня смотрела, когда я разговаривал с ее матерью, – выпалил он. – Я подумал, не выдал ли себя чем-нибудь – выражением лица, поведением. Хотя я и уверен, что держался безукоризненно. Но она смотрела на меня с неприязнью. Я не мог ошибиться. Я видел это собственными глазами. Неприязнь.
Ильза не стала утешать или разубеждать его. Большинство на ее месте сказали бы: «Не может быть, ты ошибаешься, тебе это показалось, с какой стати ей испытывать к тебе неприязнь?» Она, как всегда, осталась реалисткой, и он был благодарен ей за то, что она ему поверила.
– Иной раз совершенно незнакомый человек вызывает у нас безотчетную неприязнь, разве не так? – сказала женщина.
Она была права. Как ни больно это признавать, но, скорее всего, так оно и было. Он потряс головой, как пловец, который, вынырнув на поверхность, стряхивает с себя капли воды.
– За обедом, – ровным голосом возобновил Пол свою исповедь, – у меня состоялся интересный разговор с ее мужем. Он из Вены. Тебе он бы понравился. У вас много общего.
– Вена слишком далеко от Мюнхена, для того чтобы между нами было много общего, если ты это имеешь в виду.
– Я имел в виду, что вы оба приехали из Европы, гитлеровской Европы. Мы немного поговорили об экономике. Видишь ли, меня представили банкиром, и Штерн сказал, что ему нужен совет, что-то о вложении капитала. Сказал, что ничего не смыслит в финансах. Большинство хороших врачей такие. У них просто не хватает времени, да ты сама это лучше знаешь.
На лице Ильзы появилось недовольное выражение, и Пол вынужден был спросить, в чем дело.
– Хорошо, я скажу тебе. Не следовало ходить на этот обед. Да, когда мы обсуждали это, я сказала, что понимаю твое волнение, твое желание взглянуть на дочь. Но я ошиблась. Ты слишком глубоко увязаешь во всем этом, и это не принесет пользы ни тебе, ни другим. Теперь ты хочешь поддерживать отношения с ее мужем. Я просто не верю своим ушам.
– Ради Бога, Ильза, это же сугубо деловой контакт.
– Это не просто деловой контакт, и ты это знаешь. С каких это пор человек с твоим положением предлагает свои услуги клиентам, как какой-нибудь агент по торговле ценными бумагами? Это смехотворно, Пол. – Она говорила тихо, но убедительно. – Не звони ему, Пол. Пусть думает, что ты забыл. Пол как-то вдруг отрезвел.
– Наверное, ты права, – вынужден был признать он.
– Я знаю, что права.
Он уставился куда-то в глубину комнаты. Среди притаившихся там теней промелькнули медно-рыжие волосы и молочно-белая кожа. Тряхнув головой, он встал.
– Кейти уехала к племяннику. Я отпустил ее на весь конец недели. Оставайся у меня. Ты никогда не оставалась.
– Ты правда не хочешь пойти ко мне?
– Нет. Не ты одна умеешь читать чужие мысли. Я тоже могу читать твои. В моем доме ты чувствуешь себя неуютно. А этого не должно быть, потому что в один прекрасный день ты будешь жить в нем. Поэтому тебе лучше начать привыкать прямо сейчас.
– Он слишком великолепен. Это пугает.
– Ничего он не великолепен. Это мой дом. Пойдем.
В конце холла находились две двери, расположенные одна напротив другой. Одна дверь была открыта, и свет из холла освещал бело-розовую комнату, в которой стояла сдвоенная кровать с грудой подушек в отделанных кружевом наволочках. Украшенный цветочным орнаментом туалетный столик с зеркалом в позолоченной раме в стиле рококо стоял между окнами, на которых колыхались легкие занавески с изящным рисунком.
От Пола не ускользнуло выражение, промелькнувшее на лице Ильзы.
– У Мариан долгие годы была своя комната. Ты же знаешь это. А вот эта комната – только моя.
Он открыл другую дверь. Комната была такой же большой, как и первая, но обставлена совершенно в ином стиле. Одну стену занимали книжные шкафы. На стенах висели картины американских художников-примитивистов. Большое кабинетное кресло, скамеечка для ног и простая кровать, покрытая темно-голубым покрывалом, довершали обстановку.
– Это полутораспальная кровать. Места, как видишь, хватит.
– Ой, как хорошо! – Ильза кинула быстрый взгляд на фотографии на книжном шкафу. – А кто все эти люди?
– Мои родители. Моя тетя Хенни. Она была для меня второй матерью. А это друзья из Йеля, мы сфотографировались в выпускной день. С некоторыми я до сих пор встречаюсь. А это мой кузен. Он погиб во Франции в первую мировую войну.
– Семья. Она значит для тебя больше, чем для многих, чуть не сказала «для большинства», людей.
– Да, – коротко ответил Пол.
Он понятия не имел, откуда у него эта черта, знал только, что чувство семьи всегда было у него развито, может, даже слишком сильно.
Еще подростком он часто задумывался над тем, кто он есть и почему оказался там, где он находился. Столетия назад наши предки принимали решения, в результате которых мы оказались именно в этом, а не в ином месте. Айрис появилась на свет потому, что я был очарован красотой ее матери, бедной польской иммигрантки. А дети Айрис появились на свет потому, что проводимая Гитлером политика вынудила их отца уехать из Вены.
Ну да ладно! Разве не все люди в наши дни пытаются найти свои корни?
– Как странно, – неожиданно сказал он. – Представь, у меня есть внук, который скоро станет бар-мицвой. Ты только представь себе.
Ильза положила ладонь ему на руку.
– Я понимаю, как тебе больно, но ты не должен этого делать, Пол. Послушай меня. Я боюсь за тебя. Ты играешь с огнем, или, можно сказать, ходишь по краю пропасти. Скажи, что ты перестанешь думать об этом. Обещай мне.
– Я не часто бываю в таком настроении, Ильза. Ты знаешь, я годами запрещал себе думать об Айрис. – Он выдавил из себя улыбку. – Обещаю тебе, я перестану.
– Ты сказал, Кейти оставила сэндвичи. Давай я принесу их, и представим что мы в гостинице. Помнишь нашу первую ночь в «Блэк Форест»?
Он подхватил ее игру.
– Еще бы не помнить! Пуховые перины и все такое. Жаль, что сегодня у нас этого нет.
– Но вино-то у нас есть.
– Да, я принесу, я знаю, где оно.
– Вино, как ты знаешь, действует на меня специфически. Ты не возражаешь, дорогой?
Возражал ли он? Вино и вправду быстро на ее действовало. Оно делало ее горячей, молодило, и он, обладая ее податливым здоровым телом, сам становился моложе. Как чудесно, что секс и любовь могут не умирать так долго.
Он любил Ильзу, любил ее юмор, ее честность, ее любовь к нему. Пол даже любил ее манеру говорить «дорогой» – слово, которое может звучать так притворно, но когда она произносила его со своим легким акцентом, будто мурлыкая, он хотел слышать его снова и снова.
– Я принесу сэндвичи, – быстро сказал он. – А ты пока разденься, чтобы потом не тратить на это времени. Я вернусь через минуту.
3
Легкий ветерок срывал желтые цветки с акаций и бросал их на террасу. Даже с закрытыми глазами, подумала Айрис, можно понять, что это весна, а не теплый осенний полдень. Это можно понять по запаху влажной земли и недавно политой герани, высаженной в горшки на кирпичной стене. На минуту она закрыла глаза, словно желая проверить, так ли это, затем снова открыла их и окинула взглядом алые полыхающие цветки герани, молодые березки, растущие то тут, то там на площадке между бассейном и теннисным кортом, и садовый зонт, похожий на раскрытый парашют под голубым шелком неба. Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух – испытывала редкое и восхитительное ощущение благополучия и была полна оптимизма. Подобные моменты были самыми прекрасными в жизни.
Через кухонное окно послышался голос Пирл.
– Метеоролог сказал, что завтра тоже будет хорошая погода.
– Слава Богу. Мы сможем подать закуски и напитки во дворе. Гостей набралось больше, чем я ожидала. Но, по-моему, все идет как надо, правда?
Пирл тряхнула черными кудряшками.
– Мне так точно нравится это торжество. Такая радость для всей семьи.
Элла Мэй тоже сейчас радовалась бы, но она насовсем уехала в Южную Каролину. Айрис недоставало Эллы Мэй с ее теплотой, внутренней силой и добрыми советами.
– Похоже на свадьбу, – сказала Пирл. Представители фирмы по обслуживанию банкетов заставили кухню своими громоздкими приспособлениями, чтобы завтра с утра сразу приступить к работе. Несколько столов они уже накрыли скатертями ярко-синего цвета. Тарелки были бледно-желтые, и завтра на столы поставят желтые тюльпаны и голубые ирисы. Перед передней дверью уже стояли две кадки с цветущими белыми азалиями.
Вот поэтому-то все так любят разные праздники, подумала Айрис; повседневные заботы и хлопоты временно отступают в сторону, и вокруг одно сплошное счастье, и все идет гладко, как по маслу. Тео тоже предвкушал предстоящее торжество. Он пригласил много коллег из нью-йоркской больницы и из местной клиники. Папа принес длинный список своих гостей. В конце концов, это был день бар-мицвы его первого внука, и у них так много родственников, которых нельзя не пригласить. Ему всегда удавалось откапывать каких-то троюродных или даже более дальних родичей, их никто и никогда не видел, кроме как на таких вот торжествах или на похоронах, усмехнулась она про себя. У папы так развито чувство семьи. Он готов с радостью раскрыть объятия любому идиоту, если тому удастся доказать, что по какой-то линии он в родстве с каким-нибудь дальним предком самого папы или матери.
Передняя дверь с шумом распахнулась и захлопнулась – верный признак, что вернулся Стив. Он остановился в дверях, озадаченно оглядывая холл, покрытые синими скатертями столы в гостиной и столовой и впечатляющую серебряную люстру. Люстра принадлежала родителям Айрис, и Анна убедила дочь взять ее на время ради такого торжественного случая.
– Папа дома?
– Еще нет.
– Скоро он придет?
– Да, а что случилось? Может, я могу помочь?
– Я должен поговорить с вами обоими.
В голосе мальчика звучало необычное волнение. Встревоженная мать – она всегда тревожилась за него и знала это – настойчиво спросила:
– А ты не можешь рассказать мне сейчас? – И увидев, что он колеблется, решила не отступать. – Это что-то важное?
Глаза Стива были опущены. Когда он поднял их, Айрис сразу заметила их влажный блеск.
– Да, это важно. Очень.
– Иди сюда, – сказала Айрис и закрыла за ними дверь библиотеки. – Если это что-то важное, то, хотя я и не представляю, что бы это могло быть, я позвоню отцу.
– Думаю, я скажу тебе.
Она почувствовала, что ее охватывает ужас. Что это? У него что-то болит? Он обнаружил на теле какую-то непонятную опухоль?
– Может, будет даже лучше, если я скажу тебе без папы.
Внезапно ощущение благополучия, розово-золотого счастья куда-то исчезло.
– Не томи меня, Стив. У меня дел по горло, до завтрашнего дня надо не забыть проверить тысячу всяких мелочей.
– Это-то мне и не нравится. Я думал весь день, – теперь слова полились потоком, – весь день. И я решил. Решил, что я этого не выдержу. Нет. Я не смогу.
Айрис вдруг стало холодно. Мурашки поползли по рукам, вниз по спине.
– Я не совсем понимаю тебя. Не выдержишь чего?
Он не смотрел на нее. Его глаза были устремлены куда-то вверх.
– Бар-мицвы. Мне неприятна вся эта суета. И все эти люди, которые будут смотреть на меня. Я даже не знаю большинства из них.
Спокойствие, спокойствие. Мальчик просто испуган. Такое случается. В последнюю минуту тебя вдруг охватывает паника. Бедный ребенок. У него уже начало проступать адамово яблоко, которое сейчас ходило ходуном над вырезом майки.
– О, – сказала она. – Я представляю, что ты чувствуешь. Но ты все-таки знаешь многих из этих людей, ну а те, которых не знаешь, захотели прийти, чтобы отпраздновать с тобой это торжественное событие.
– Вовсе нет. Я слышал, как ты и папа говорили, что идете на бар-мицву, потому что вас пригласили и вы не могли отказаться.
– Ну, несколько раз так оно и было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46