– А что ты хочешь вспомнить?
– Что-то связанное с лебедями. Что же такое я хочу о них вспомнить?
– Ума не приложу, что бы это могло быть. Но потом это всплывет. Так всегда бывает.
– Да, возможно, посреди ночи.
– Только, пожалуйста, не буди меня, когда это случится.
– Обещаю. Да и в любом случае это скорее всего какой-то пустяк.
Спустя несколько дней Пол под влиянием неизвестно откуда взявшегося импульса предложил Ильзе:
– Ты не хотела бы поехать на озеро Гарда посмотреть на виллу Мартильини?
Ильза восприняла предложение без энтузиазма.
– Да тебя к ней и близко не подпустят, пока не закончено расследование.
– Мы просто проедем мимо. Мне хочется взглянуть на нее.
– Что за глупое любопытство.
– Пусть будет глупое любопытство. Но проехаться по красивым дорогам не так уж плохо.
– Ну ладно, поедем. Но я все равно думаю, что это глупо.
Вскоре «феррари» уже несся в восточном направлении. В Бреши они сделали остановку, так как подошло время ланча. Ильза, ненавидевшая ходить по магазинам, решила, что пора все-таки купить подарки друзьям в Израиле. Пол обошел вместе с ней несколько фешенебельных магазинов, где иностранные туристы и итальянцы на отдыхе покупали шелковые и кожаные вещи и дорогие безделушки. Точно зная, что ей нужно, Ильза быстро и решительно выбрала шарфы и перчатки, а Пол, чувствуя себя несчастным, стоял рядом, не смея задать вертевшийся на языке вопрос: «Когда ты уезжаешь?» – потому что не хотел услышать ответ.
Затем они продолжили свой путь и вскоре съехали с основного шоссе и углубились в район, застроенный виллами.
Прошло полчаса, а они все ехали мимо каменных стен и запертых железных ворот.
– Ты хоть представляешь, куда ехать? – спросила Ильза.
Он понимал, что ей стала надоедать поездка, которую она считала его капризом. Возможно, это действительно был глупый каприз, а возможно, и нет. Ему по-прежнему не давало покоя какое-то воспоминание, какой-то вопрос, оставшийся без ответа. С нарочитой уверенностью он сказал:
– Я очень хорошо знаю, куда ехать. Название деревни упоминалось в одной из газет.
И они снова поехали по еще более узким, более извилистым, тихим затененным дорогам, где воздух был напоен ароматом апельсиновых и лимонных деревьев, и опять мимо потянулись каменные стены с железными воротами, за которыми в глубине садов мелькали дома.
– Должно быть, это здесь, – сказал наконец Пол.
Четыре или пять машин стояли вдоль дороги. У ворот, на которых висел огромный замок, собралась группа людей, пытавшихся высмотреть хоть что-то на подъездной аллее.
– Любители достопримечательностей, – заметил Пол, вылезая из машины.
– Как и мы, – фыркнула Ильза.
Какой-то мужчина спорил на ломаном итальянском с другим мужчиной, судя по всему, привратником, кричавшим с порога небольшого каменного дома, расположенного за оградой.
– Нет, нет, я повторяю, вход воспрещен. Можете спорить хоть целый день, все равно я вас не впущу.
– Нужно проехать дальше, – сказал Пол. Проехав еще несколько ярдов, он снова остановил машину и вышел.
– Пол, это же бессмысленно, – уверяла Ильза.
Он не ответил; ее слова не дошли до него. От пришедшей ему в голову мысли в мозгу словно вспыхнуло белое пламя, заставив забыть обо всем остальном. Он вспомнил то, что хотел вспомнить.
Он подошел к ограде, сделанной из тонких изящных черных железных столбиков, между которыми с трудом можно было просунуть руку; в высоту они достигали восьми футов и заканчивались наверху позолоченными остриями. За оградой росли густые кусты, алые розы-гибискусы, старые рододендроны, мохнатые сосны, через которые с дороги ничего нельзя было разглядеть.
Он медленно шел вдоль ограды, выискивая какой-нибудь просвет в этой зеленой изгороди. Ильза шла за ним. Они прошли так ярдов сто. Участок был огромным. Внезапно Пол повернул назад.
– Подожди минутку. Пойду принесу из машины зонтик.
– Зонтик! – На небе ослепительно сияло солнце. – Ради Бога, Пол, для чего тебе зонтик?
Он знал, для чего. Бегом вернулся назад, неся зонтик, и все еще поглощенный мыслью, осенившей его несколькими минутами ранее, вскарабкался на камень, оказавшийся у ограды, и, приподнявшись на цыпочки, просунул зонтик между столбиками. Ему удалось немного раздвинуть кусты, достаточно для того, чтобы кое-что разглядеть на территории виллы.
– Лужайки, – бурчал он себе под нос, – дома даже не видно. Одни лужайки.
– Естественно. А ты что ожидал увидеть, птичник?
Он не знал, чего ожидал, он знал, на что он надеялся. Он прошел вдоль ограды еще несколько ярдов и повторил свою попытку с зонтиком. На четвертой попытке он замер и со свистом втянул воздух. В этом месте кусты перемежались с молодыми гибкими ивами, которые легче было раздвинуть, и на сей раз Пол увидел несколько больше. Он стоял, бормоча про себя:
– Да, да, так оно и есть, – потом позвал Ильзу. – Иди, посмотри. Смотри сюда, где я держу зонтик.
– О, это чудесно. Ради этого и правда стоило сюда приехать, – признала Ильза. – Какие изумительные птицы. Этот гордый изгиб шеи. А пруд кажется стеклянным. Сделанным из голубого стекла. Как его лучше назвать – маленькое озеро или большой пруд? Так ты это искал?
– Лебеди. Это было у Мег. Она сказала, что Тим гостил у Джордана на его вилле на озере Гарда и что там было много лебедей.
– Ну и что это доказывает? Не думаешь же ты, что это единственная в округе вилла, где есть пруд с лебедями?
– Она сказала, что лебеди были его увлечением, у него их целые стаи, – упорно стоял на своем Пол. – Здесь, наверное, пятьдесят лебедей; не многие будут держать столько птиц. Три-четыре пары, не больше.
– Ну, хорошо, теперь ты их увидел, и что дальше? – с сомнением спросила Ильза.
– Ничего. Дай-ка я взгляну на них еще разок.
Он раздвинул деревья, и в этот момент на пороге появился мальчик лет десяти.
– Сеньор, – закричал он, – вы не должны этого делать. Это запрещено.
– Я смотрел на лебедей. Разве нельзя?
– Смотреть не положено. Папа говорит, посторонним нельзя подходить близко.
– Вот как? А кто твой папа?
– Привратник. Я живу в домике у ворот.
– Так ты, должно быть, знаешь всех, кто приезжает на виллу? Друзей мистера Мартильини.
– Конечно. Они все важные люди. Со всего мира. Говорят на разных языках. Мы всех их знаем.
– Правда? А ты знаешь, – Пол назвал первую пришедшую ему в голову фамилию, – мистера Эпплгейта из Англии?
Мальчик покачал головой. Затем, видно, что-то вспомнив, нахмурился.
– Мне нельзя разговаривать с незнакомыми.
Но Пол не собирался сдаваться. Сердце его учащенно билось. Лебеди. Лицо на фотографии в газете. Смуглое лицо с сардоническим выражением. Он достал из кармана монетку.
– Возьми, купишь себе конфет. А теперь скажи мне, ты знаешь мистера Пауэрса? Тима? Тимоти?
– О да, это хороший друг мистера Мартильини, такой с желтыми волосами. Он подолгу здесь гостит, один раз пробыл две недели на Рождество. В прошлом году он подарил мне собаку, настоящую охотничью собаку. – Мальчик замолчал, прижав к губам ладонь. Глаза его расширились от испуга. – О, я назвал фамилию!
Пол положил руку ему на плечо.
– Считай, что я не слышал. Я уже забыл ее. Беги домой и не думай об этом. Никто ничего не узнает.
Они медленно пошли назад к машине. От белого огня, вспыхнувшего у него в мозгу, когда он вспомнил то, что хотел вспомнить, остался серый пепел. Сердце успокоилось и лежало в груди холодным камнем.
– Ну что, Ильза, – угрюмо проговорил он, – что ты теперь скажешь?
– Я вспоминаю тот ужин в Иерусалиме. Твой молодой кузен далеко продвинулся с тех пор.
Казалось, сведения, которые они только что получили, давят на них как тяжелый груз, который едва можно выдержать. Они проехали в молчании несколько миль, прежде чем Пол заговорил снова.
– Я могу понять все это наше движение протеста против войны во Вьетнаме. Я даже могу понять, когда люди, подобные Тиму, присоединяются к этому движению и прибегают к насильственным методам борьбы. Но такой ужас выше моего понимания.
– Все просто, – ответила Ильза: – Это революция. Ты разрушаешь то, что возможно. В любом месте, где возникают беспорядки, а сейчас они возникли в Соединенных Штатах, ты подливаешь масла в огонь. Цель этих людей в том и состоит, чтобы дестабилизировать правительства, расшатать их до такой степени, что они падут. Мы в Израиле давно это знаем. Остальному миру еще предстоит это уяснить. Не хотелось бы мне пророчить несчастье, но попомни мои слова: в семидесятые годы террористы преподнесут нам всем парочку сюрпризов.
– Ну ладно, картина мне ясна. Что меня занимает – почему сын Мег? Почему Тим?
Ильза пожала плечами.
– Кто знает? А почему этот богатый баловень судьбы, этот Мартильини?
– Известный также как Джордан и Бог знает под какими еще именами. Ну, а молодежь, чьи бунты потрясли всю Европу, а теперь набрали силу и в Америке, что ты о ней скажешь?
– Некоторые из этих бунтарей – такие же жестокие и беспощадные люди, как и Мартильини. А остальные… среди них есть чистые души, идеалисты, которым заморочили голову, а многие – просто запутавшиеся, во всем разуверившиеся ребята, пытающиеся найти цель, ради которой стоило бы жить.
– Мрачная картина, – пробормотал Пол. Айрис в отчаянии. Мы ничего не знаем о Стиве.
– Не такая уж и мрачная. Им не удастся разрушить основы ни европейской, ни американской системы. Я даю им десять, от силы двадцать лет. К девяностым годам идея мировой революции изживет себя. Во всяком случае, я на это надеюсь.
– Но ты думаешь, что прежде, чем наступят перемены к лучшему, станет еще хуже.
– Обычно так и бывает. Проследи всю историю человечества, и ты в этом убедишься. – Помолчав, Ильза та лежавшую на руле руку Пола. – Пол, мне пора уезжать.
Он смотрел прямо перед собой.
– Да, я знаю.
– Жаль, но я должна.
Он сделал глотательное движение, подумав, насколько справедливо избитое выражение о комке в горле.
– Я тоже возвращаюсь домой. Пора.
Взглянув на нее, он обнаружил, что Ильза уставились в окно, будучи не в силах посмотреть ему в лицо.
– Когда? – спросил он.
– На следующей неделе. – Это прозвучало почти как вопрос.
– Что ж, раз так нужно.
Про себя он подумал: лучше бы ты вовсе не приезжала.
– Может, поймаешь по радио какую-нибудь музыку, – попросила Ильза.
Он послушно покрутил ручку настройки, и из приемника, как по заказу, полились светлые радостные звуки. Швейцарский оркестр исполнял увертюру к «Вильгельму Теллю». Затем последовала увертюра к «Веселой вдове» и еще какие-то легкие мелодии, словно музыкантам было известно, что веселая музыка поможет им с Ильзой скрыть свою печаль.
Они должны были улетать из миланского аэропорта в один и тот же день. Вещей у них было немного, единственное, что представляло сложность – это специальная упаковка картин, которые Пол приобрел, пока жил в Италии. Слуги начали паковать картины, кто-то уронил одну, разбив раму, и Пол, ценивший картины больше драгоценностей из королевской казны, решил закончить упаковку сам. Поднимая большое полотно морской пейзаж маслом, а точнее, вид озера с рыбачьей лодкой в утреннем тумане, – он вдруг почувствовал острую боль в груди. Молодой слуга подхватил картину, а Пол, прижимая руку к груди, опустился на пол.
Ильза, наблюдавшая за его трудами, подбежала к нему, крича, чтобы кто-нибудь принес бренди. Она заставила Пола выпить рюмку, потом уложила его на диван и пощупала пульс. Спустя несколько минут боль прошла, и Пол сел, испытывая огромное облегчение и некоторое смущение. Он «устроил сцену». Он «привлек к себе внимание».
– Что бы это, черт возьми, могло быть? – спросил он. – Наверное, съел что-то не то.
– Не похоже, – ответила Ильза. Лицо ее было серьезным. – Я хочу, чтобы ты показался врачу.
– Я и так показываюсь врачу. Он стоит прямо передо мной.
– Очень смешно. Сегодня же съездим в Милан.
– Послушай, со мной все в порядке, и ты сама это видишь. Все прошло, и я прекрасно себя чувствую.
– И двадцать минут назад ты тоже прекрасно себя чувствовал?
– Нет, признаю, что боль была нестерпимой, но все прошло, и надо упаковывать оставшиеся картины и…
– Джорджио этим займется, – перебила его Ильза. – Он постарается сделать это аккуратно и ни одной не уронить. А мы поедем в Милан. Вставай и не спорь со мной.
Несмотря на смущение, Полу было приятно, что кто-то, кому он небезразличен, решает за него, что нужно делать. Когда слишком долго живешь один, забываешь о самых простых естественных вещах: что значит, например, когда тебя окружают заботой.
Итак, они поехали в Милан и побывали на приеме у врача. Ни тогда, ни позже Пол так и не спросил, каким образом Ильзе удалось добиться этого приема.
Пола осмотрели, сделали ему рентген и кардиограмму.
После осмотра они с Ильзой беседовали в приемной с врачом, который говорил как-то туманно и не сказал ничего определенного.
– Все мы стареем… Сердце изнашивается… Вы ввели меня в заблуждение… Выглядите гораздо моложе своих лет… Но все же…
– Я перенапрягся, поднимая картины, – объяснил Пол.
– А, нельзя забывать о возрасте. Вы больше не должны подвергать себя тяжелым нагрузкам. Ни в коем случае. Я пропишу вам лекарство, а по приезде домой обязательно сходите к своему лечащему врачу. И вообще регулярно проверяйте состояние здоровья. Ну да вы и сами это знаете.
– Да, конечно, – ответил Пол, чувствуя, что все это – ненужная тягомотина.
– У меня в роду было много долгожителей, – сказал он Ильзе на обратном пути. – Моя бабушка, пережившая Гражданскую войну и все в этой войне потерявшая, дожила, тем не менее, почти до девяноста лет.
– Уверена, что она не поднимала картины. Представив, как элегантная Анжелика, чьи пальцы всегда были унизаны рубиновыми кольцами, поднимает хоть что-то Пол улыбнулся.
– Я буду хорошо себя вести, – пообещал он. – Дома сразу же пойду к врачу и потом напишу тебе обо всем.
– Тебе не нужно писать, – сказала Ильза.
– Что? Что ты имеешь в виду?
– Я еду с тобой.
– Едешь со мной? Ради Бога, Ильза, мне не нужна сиделка в самолете. Я не болен.
– Позволь мне внести ясность в этот вопрос. Мое решение никак не связано с тем, что произошло сегодня утром. Я передумала, только и всего. Я хочу остаться с тобой. Советую тебе купить ошейник и поводок для Лу, я буду гулять с ним в Центральном парке.
20
Хорошо было вновь оказаться дома. Если бы когда-нибудь Полу сказали, что он, с его любовью к безбрежным пространствам и бескрайнему морю зелени, будет действительно рад очутиться в Нью-Йорке летом, он бы этому не поверил. Он смотрел на раскинувшийся перед ним город с таким чувством, будто никогда его до этого не видел. В центре выросли новые административные здания, между которыми были разбиты крошечные скверы – приятное нововведение – где люди могли посидеть на скамейке, съесть в полдень сэндвичи или прочесть газеты под только что высаженным в грунт деревом гинго. Привилась, похоже, и европейская традиция обедать прямо на тротуаре, за столиками под тентом, словно нью-йоркцы наконец решили наслаждаться жизнью в своем родном городе даже в июльскую жару.
Кейти, предупрежденная заранее, сняла с мебели чехлы, закупила продукты и, отмыв до блеска старую квартиру, украсила ее цветами. В кабинете на работе ничего не изменилось за время его отсутствия, словно он никуда и не уезжал. Фикус в углу, правда, прибавил в росте несколько дюймов, но суровые глаза деда на портрете все также следовали за ним по всей комнате, как они делали это еще в то время, когда зеленым юнцом, только что окончившим колледж, он пришел в фирму, дабы продолжить семейное дело.
В кабинет толпой вошли поздороваться младшие партнеры.
– Мы знали, что вы вернетесь. Вы не могли нас оставить, – раздалось со всех сторон.
И Пол, довольный теплой встречей, ответил:
– Полагаю, вы от меня никогда не избавитесь, если только не пристрелите.
Однако он не собирался возвращаться к старому распорядку. Время для этого прошло, и он это понимал. Кроме того, ему захотелось как можно больше бывать в обществе Ильзы, которая все еще никак не могла решить, оставить ли ей, наконец, работу или попытаться возобновить какое-то подобие практики в Нью-Йорке. Так что провести в конторе утро два-три раза в неделю – для него вполне достаточно.
Чувствовал он себя прекрасно. Естественно, он посетил своего врача, что сделал бы в любом случае, даже если бы Ильза не настаивала на этом. В конце концов, сказал он ей, он же не был полным идиотом. Нельзя же совершенно проигнорировать приступ, случившийся у него в Италии. После того как ему сделали повторную кардиограмму, выяснилось, что Пол действительно перенес инфаркт, правда, в легкой форме, как сказал ему врач. Затем, желая, очевидно, его приободрить, добавил, что известны случаи, когда люди прожили еще тридцать лет после такого инфаркта.
Пол ответил, что тридцать лет он вряд ли проживет, но может ли он рассчитывать, по крайней мере, на десять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46