– У вас трахома, хадж Тайеб, – сказал Деклин старому паломнику, важно восседающему в расшатанном кресле у глиняной стены с каллиграфически выведенным именем Аллаха и рекламным плакатом пепси-колы. – Это надо лечить, я дам капли.
– Не отмалчивайтесь, доктор, – весело заметил Абу Хосни, владелец кофейни. – Хадж Тайеб прав, вам надо жениться.
– У меня на жену времени не хватит, – возразил Коннор, открывая сумку с лекарствами. – Я работаю, и доктор Ван Керк тоже.
– Простите за вопрос, уважаемый доктор, – спросил своим скрипучим старческим голосом хадж Тайеб, – а сколько у вас детей?
Коннор набрал в пипетку раствор тетрациклина, накапал его в оба глаза хаджа Тайеба, дал ему бутылочку и объяснил, что нужно закапывать три недели, и наконец ответил:
– Один сын. Учится в колледже.
– Только один?! Ай, саид! У мужчины должно быть много сыновей.
Деклин уже подозвал другого больного, молодого парня, который, задрав галабею, обнажил загноившуюся рану. Промывая ее, Деклин услышал вопрос Абу Хосни, который высунулся из дверей своей кофейни, поправляя грязный фартук, повязанный поверх галабеи:
– Объясните мне, саид, что это за контроль рождаемости? Не понимаю я этого…
– Мир перенаселен, поэтому мы должны ограничивать численность наших семей. – Деклин встретил недоумевающий взгляд Абу Хосни и начал разъяснять: – Ну вот, у вас пятеро детей, верно?
– Пятеро, хвала Аллаху.
– И внуков пятеро?
– Да, Бог благословил нас.
– Значит, семья из двенадцати человек. Вы и ваша жена – двое – произвели десятерых. Если так будет у каждой супружеской пары, в мире станет слишком тесно.
Абу Хосни с тем же недоуменным выражением махнул рукой в сторону пустыни:
– На земле места много, саид!
– Ваша страна сейчас не может прокормить свое население, а если оно возрастет… Что будет с вашими внуками?
– Ма'алеш, саид. – Не беда. Господь Бог все устроит.
Хадж Тайеб, посасывающий кальян, вдруг заворчал:
– Медицинская сестра ходит и обучает чему-то наших девочек. Женщин учить негоже.
– Будете учить мужчину – обучите одного человека. Дайте образование женщине – в результате обучите всю семью, – возразил Деклин.
Шесть недель Деклин и Джесмайн с помощниками-арабами Насром и Халидом ездили из деревни в деревню, делали противотуберкулезные и другие прививки детям и лечили взрослых, располагаясь на деревенской площади: с одной стороны Деклин принимал мужчин, с другой Джесмайн – женщин. Были всевозможные трудности: например, матерей приходилось убеждать, что прививки так же необходимы девочкам, как и мальчикам; мужья не разрешали жене пойти к доктору. В этой деревне они работу почти закончили, и помощники уже укладывали вещи в две «тойоты».
– Рана серьезная, – сказал Деклин юноше, – ты должен пойти в больницу. А не то можешь умереть.
– Смерть настигает всех, – отозвался хадж Тайеб. – Сказано: «Смерть настигнет тебя и в неприступном замке. И не даст тебе прожить и минуты сверх предначертанного. Судьба человеческая определена Аллахом. Все в Божьей воле».
– Это верно, хадж Тайеб, – отозвался Деклин. – Но один человек спрашивал Пророка насчет судьбы: привязать ли ему верблюда, когда он пойдет молиться в мечеть, или оставить непривязанным, положившись на Бога. Великий Пророк ответил: «Привяжи и положись на Бога».
Все засмеялись, а Деклин серьезно повторил юноше:
– Иди же в больницу, Мохсейн. Сегодня же.
Молодой феллах возразил, что деревенский лекарь-шейх прилепил ему к ране бумажку с заклинанием и сказал, что она заживет.
– Я десять пиастров заплатил!
– Она не заживет, тебя обманули. В двадцатом веке так не лечат. Иди в больницу непременно!
Деклин засыпал рану антибиотиком и бинтовал ее, глядя на Джесмайн на другой стороне площади. Женщины окружили ее и учили со смехом и шутками завязывать косынку на голове, как тюрбан. Но эта сцена показалась ему символической, а Джесмайн в кругу крестьянок – жрицей или провозвестницей будущего. Познакомившись с жизнью сельского Египта, Деклин решил, что его будущее принадлежит женщинам, растящим детей и ведущим хозяйство, в то время как мужчины часами просиживают в кофейнях, рассказывая анекдоты и повторяя три любимых изречения египтян: «Урожай плохой? Ничего, не беда – ма'алаш. У человека всегда есть завтра – бокра. Все в Божьей воле – иншалла».
Джесмайн в светлом халате шепталась с женщинами в ярких традиционных нарядах, поверяющими ей свои тайны, – тайны жизни и смерти, зачатия и рождения, плодоносности и бесплодия, извечные тайны женщин всех времен. Делясь этими тайнами или испрашивая совета, эти крестьянки – женщины прежних времен – с робостью и любопытством соприкасались с женщиной двадцатого века.
Деклин не сводил глаз с Джесмайн, которая в кругу звонко или визгливо смеющихся советчиц медленно и тщательно повязывала косынку: прикрыв волосы треугольным кусочком светло-оранжевого шелка, аккуратно расправила его и обвила голову концами косынки, завязав их на затылке, – изящная круглая головка стала похожа сверху на половинку абрикоса. Когда Джесмайн подняла руки, под халатом обозначились твердые груди и стройные бедра, и Деклин почувствовал, как его пронзило желание. Ему вспомнились вечера, которые они проводили вместе в его кабинете, работая над переводом.
Джесмайн была тогда так молода и невинна, а он еще не изжил иллюзий и верил, что призван спасать мир.
Он вспомнил, как он увидел ее впервые – она пришла к нему просить работу в дождливый мартовский день. Он почувствовал в ней что-то экзотическое еще до того, как она сказала ему, что она из Египта. Она казалась робкой, но в ней сразу можно было почувствовать и уверенность в себе. Потом Коннор понял, что робость и скромность– результаты воспитания арабской женщины, а твердость Джесмайн обрела в нелегких жизненных испытаниях. И в последующие месяцы совместной работы над переводом, когда часы серьезной работы перемежались веселыми минутами, он нередко ощущал, что душа Джесмайн как бы расколота. Или – что в ней живут две души: одна – полная любви к Египту, другая – отрекающаяся от прошлого, связанного с этой страной. Любовь ее к Египту вылилась в их книге в написанную ею главу об уважении традиций арабской культуры, но связи Джесмайн с родиной были совершенно оборваны, о семье своей она никогда не рассказывала. Она как будто сама не знала, какому миру она принадлежит. В то время студенты увлекались книгой под названием – «Чужой в чужой стране», и Деклин думал: это – о ней.
Когда они закончили работу и рукопись была отослана в Лондон, он понял, что ничего не знает о женщине, в которую неожиданно для себя влюбился. В последующие годы они поддерживали переписку, но Джесмайн писала только об учебе, потом – о работе, и до встречи в Аль-Тафле она оставалась для него загадкой.
За последние несколько недель все изменилось. Группа двигалась от деревни к деревне между Луксором и Асваном, и в каждой деревне крестьянки-феллахи, по обычаю, спрашивали Джесмайн, откуда она, задавали вопросы о муже и сыновьях.
Сначала неохотно, а потом привычно Джесмайн доставала фотографию сына, рассказывала о первом муже, который ее бил, и о втором, который бросил Джесмайн после ее неудачных родов. Она рассказывала о большом доме в Каире, где она выросла, о школах, в которых училась, о знатных людях, с которыми общался ее отец.
Вначале рассказы были сдержанными и даже сухими, но недели через две Деклин заметил, что воспоминания Джесмайн оживают, как будто в запертом доме открываются окна в одной комнате, потом в другой, третьей – и весь дом заливает солнечный свет. Теперь она свободно упоминала имена – бабушки Амиры, тети Нефиссы, двоюродной сестры Дореи. Смех ее стал звонче, взгляд веселее, манеры свободнее. Она даже немного кокетничала с Халидом, умела рассмешить суровых пожилых крестьянок, приласкать детей.
«Она становится египтянкой, – подумал Деклин, готовя шприц для укола последнему пациенту, – она – женщина, которая вернулась на родину».
И все же, осознал он, глядя на Джесмайн через площадь, – она не обрела вновь семьи. Ни разу она не позвонила домой, и, может быть, никто из родных не знал, что она в Египте. Пятнадцать лет назад она замирала от ужаса при мысли вернуться в Египет – сейчас она вернулась к соотечественникам, бедным феллахам, по-прежнему отвернувшись душой от родной семьи.
Когда Джесмайн завязывала на голову косынку, она увидела, что Коннор, сидящий около кофейни, посмотрел на нее, их взгляды встретились, и она отвернулась. Она знала, что он переменился. В нем выгорел социальный энтузиазм, который восхищал ее при первой их встрече пятнадцать лет назад. Но она не знала, почему произошла эта перемена, каждый симптом которой вызывал в ней желание обратиться к нему: «Почему вы говорите, что наши усилия в Египте бесплодны? О чем вы думаете вечерами, молча и в отдалении от всех выкуривая сигарету за сигаретой? Почему вы не подойдете ко мне – ведь через пять недель мы расстанемся?»
Она тянулась к нему не только из-за того чувства, которое родилось в ее душе в день, когда она впервые его увидела. Джесмайн хотела ему помочь в какой-то его беде еще из признательности за то, что Деклин была причиной возвращения ее на родину. Вернувшись в Египет, Джесмайн освободилась от депрессии, от гнева и тоски, которые жили в ее сердце после того дня, когда отец проклял ее. Она чувствовала себя счастливой и оживленной, смеялась и шутила со своими пациентками. Вот сейчас пожилая крестьянка обратилась к ней с вопросом:
– Скажите, саида-докторша, а эта ваша новая медицина помогает?
Прослушивая через стетоскоп дыхание больной, жаловавшейся на лихорадку и слабость, она ответила:
– Зависит от пациента, ум Тевфик. Вот я дала бутылку микстуры Ахмеду, который сильно кашлял, и велела пить неделю по большой ложке. Он пришел в назначенный срок, кашель стал еще хуже. «Ты пил лекарство?» – «Нет, саида, ложка не пролезла в горлышко».
Все засмеялись, согласившись, что мужчины бывают бестолковы и беспомощны. Джесмайн слышала собственный беззаботный смех и понимала, что с ней случилось чудо. Ведь депрессия при ее наследственности угрожала рассудку. Когда она двадцать лет назад приехала в Англию, то узнала от тети Пенелопы, что ее бабушка леди Франсис покончила с собой во время глубокой депрессии. «Дядя Эдди, – подумала тогда она, – возможно, застрелился, хотя утверждали, что он погиб от нечаянного выстрела при чистке револьвера. А мать, которая погибла в автомобильной катастрофе, – может быть, это тоже было самоубийство в результате депрессии?» У Джесмайн возникла мысль, что депрессия могла стать пагубной и для нее самой. Но в Египте депрессия прошла бесследно и Джесмайн воскресла душой. Это было прекрасное чудо, возрождение к жизни. Она была счастлива, слыша кругом арабский язык, вернувшись к привычной еде своего детства. А какой радостью было узнать снова в своих соотечественниках эту неподражаемую ироничную манеру, умение египтян посмеяться над самими собой, не принимать жизнь чересчур серьезно. А счастье сидеть на берегу Нила, наблюдая, как меняется его течение от восхода до заката солнца, чувствовать под ногами благодатную родную почву, а на плечах – горячую ласку солнца… Да, Джесмайн пробудилась и воскресла физически и духовно. И она чувствовала, что в Деклине Конноре что-то умерло, и горячо желала его воскресить.
– У вас бывает кровь в моче, умма? – почтительно спросила она старую женщину, одетую в черное. – И боли в животе?
Та дважды утвердительно кивнула, и Джесмайн, выписывая ей направление к районному врачу, сказала:
– У вас болезнь крови. В районной больнице вам дадут лекарство, и вы поправитесь.
Случай был ясным – инфекция гнездилась в грязных водоемах деревни, и если бы лекарство у Джесмайн не кончилось, она немедленно сделала бы инъекцию. Старая крестьянка кивнула и взяла бумажку, но Джесмайн знала, что она может, вернувшись домой, сварить ее с чайными листьями и выпить для целительного эффекта.
– Саида! – сказала ум Тевфик, отняв от груди ребенка. – Дайте мне лекарство для моей сестры. Она три месяца замужем и не беременеет. Он может взять вторую жену.
Женщины кругом сочувственно закивали – лучше всего забеременеть в первый же месяц после свадьбы, тогда брак складывается удачно.
– Пусть сестра покажется врачу, – сказала Джесмайн, – он найдет причину.
– Причину она сама знает – в нее вошел злой дух. Дайте лекарство, чтобы изгнать его. Вскоре после свадьбы, – рассказывала ум Тевфик, – сестра шла через поле, перед ней пролетели два ворона. Они сели на акацию и глядели на сестру, когда она проходила мимо них. Вот тогда в нее и вошел джинни, поэтому она и не беременеет.
Глядя в упрямое лицо женщины с жестко очерченным ртом, Джесмайн кивнула и сказала:
– Да, ум Тевфик, твоя сестра права. Скажи ей – пусть носит под одеждой на животе два черных птичьих перышка. Через неделю пусть вынет их и прочитает первую суру Корана, потом пусть носит еще семь дней. Через несколько недель джинн выйдет из нее.
Уже не в первый раз Джесмайн применяла магию как средство излечения. С каждым днем, с каждым золотым восходом и алым закатом солнца она чувствовала, что ею все сильней овладевают чары Египта, его древней мистической культуры, которую Джесмайн впитала от Амиры. Теперь в завываниях ветра ей слышались голоса джиннов; принимая роды, Джесмайн произносила над новорожденным древнее заклинание против дурного глаза. Она поняла силу древних тайн, видела, что древние поверья помогают иногда там, где бессильны антибиотики.
– Э-э, посмотрите-ка, как на вас поглядывает саид! – воскликнула вдруг ум Джамал, и все женщины украдкой посмотрели на Деклина, сидящего на другой стороне площади. – Да ведь он в вас влюбился, – пусть со мной муж разведется, если это не так!
Женский смех разнесся над площадью, как всплеск крыльев вспорхнувший птичьей стаи. Молодые женщины радостно наслаждались возможностью пообщаться, зная, что скоро вернутся к строгому домашнему затворничеству.
– Сегодня праздник Пророка, – сказала ум Джамал. – Хотите, я приворожу к вам доктора, саида?
– Да нет, – возразила Джесмайн, – доктор Коннор скоро уедет.
– А вы сделайте так, чтобы он остался, саида. Непременно сделайте! Мужчины думают, что они поступают по своей воле, а на деле, сами того не зная, они поступают так, как хотим мы.
Молодые женщины, еще только начинающие осознавать свою скрытую власть, радостно хихикнули.
– Докторше надо выйти замуж за саида и родить ему детей, – решительно сказала ум Тевфик, и старые женщины в черном одобрительно закивали.
– Я уже стара рожать детей, – сказала Ясмина, укладывая стетоскоп в свою медицинскую сумку. – Мне скоро сорок два года.
Ум Джамал, женщина с внушительной фигурой, бабушка двадцати двух внуков, бросив на Джесмайн игривый взгляд, запротестовала:
– Будут еще у вас детишки, саида. Когда я родила последнего, мне под пятьдесят было. Я подарила мужу девятнадцать детей, все они живы и здоровы, – сказала она с удовлетворенным вздохом. – Вот он за всю жизнь и не взглянул на другую женщину!
Джесмайн улыбнулась, но в глубине ее души проснулась боль, которую она испытывала всякий раз, когда брала на руки чужого ребенка или видела мать с дочкой. Она тосковала о девочке, погибшей при родах, – Джесмайн забыла бы, что это дочь Хассана аль-Сабира, и любила бы дитя так же нежно, как матери-феллахи в деревнях любили своих дочерей. Тосковала она и о своем сыне Мухаммеде, думая, помнит ли он ее, как он выглядит теперь, на кого похож. Неужели на грубого эгоиста Омара? Нет – он должен быть похож на Элис, нежную и мягкую, и на нее – в нем должна быть доброта.
Ум Джамал сказала вдруг с неожиданной серьезностью:
– Вы должны выйти замуж за доктора, саида, еще и потому, что вы все время бываете вместе.
– Не беспокойтесь об этом, – сухо сказала Джесмайн. В действительности она и Деклин бывали вместе только в машине, на пути из одной деревни в другую, и тогда действительно сидели рядом, соприкасаясь при толчках по ухабистым дорогам среди полей хлопка и сахарного тростника. В деревне они останавливались в разных домах, часто на противоположных концах деревни, и больных принимали раздельно.
Джесмайн приняла последнюю больную, поздравила женщин с праздником святого Пророка, и молодые женщины начали расходиться с площади. Они исчезали в узких улочках с грудным ребенком на руках или в узелке за спиной, с малышами, вцепившимися в юбки их красочных традиционных нарядов. Старые женщины в черных платьях и покрывалах темными пятнами рассеялись по площади в ожидании праздничных зрелищ. Джесмайн осталась одна; посмотрев через площадь, она встретила взгляд Коннора.
Он быстро отвернулся и, собрав свою сумку, попрощался с посетителями кофейни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49