Она знала, что англичане покидают Египет и предстоит возвращение на старые пути.
«Старые пути, – думала она, – женщины под черными покрывалами, обрезание девочек, вторые жены». И вот ее страхи сбылись.
– Все в порядке, дорогой, – сказала она Ибрахиму, – я понимаю. Тебе нужен сын, а я не могу его дать. Ты спускайся вниз, и я сейчас приду.
Ибрахим исчез во тьме, через минуту Элис последовала за ним. Когда они оба ушли, из темноты выступил Захария, который тоже смотрел на крыше фейерверки.
Тахья в смятении глядела на Захарию. Они сидели на той самой мраморной скамье, где Захария признался в любви Тахье в ночь, когда ее сосватали за другого.
– Куда ты пойдешь? Почему ты хочешь уйти из дома?
– Тахья, я узнал сегодня, что я – не родной сын, а приемыш, совершенно чужой семье Рашидов. Оказалось, что вся моя жизнь построена на лжи.
– Не может быть!
Захария рассказал то, что он только что услышал, и продолжал со странным спокойствием:
– Теперь я многое понимаю. Мне всегда казалось, что отец не любит меня. Иногда даже я замечал в его взгляде непонятную мне досаду и даже злобу. И теперь я понимаю, что Захра рассказывала мне о деревне, пытаясь поведать о моей настоящей семье. Тахья, я люблю тебя, но сейчас я должен тебя покинуть и разузнать правду о моей семье. Я найду свою мать, свою деревню, может быть – братьев и сестер.
– Да как же ты найдешь, Закки? По берегам Нила сотни деревень. Захра никогда не говорила, откуда она, – испуганно протестовала Тахья. Она вспомнила, что недавно во время строгого поста Захария потерял сознание, что случалось с ним и раньше, – а если это случится в пути, на безлюдной дороге?
– Прошу тебя, не иди один, Тевфик и Ахмед могут пойти с тобой! Я попрошу их! Или останься, умоляю тебя!
– Нет, я должен быть один. – Он сжал ее руку ладонями и сказал: – Не бойся за меня, я в Божьей воле. Мое видение в пустыне предвещало, что я должен буду отправиться в путь. И я должен отправиться один, моя Тахья, и покинуть тебя, хоть ты мне дороже жизни. Я должен обнять Захру как свою мать. Я должен воздать почести своему отцу.
Она, плача, гладила нежной рукой его щеку:
– Но ты вернешься ко мне, дорогой мой Закки?
– Я вернусь, моя драгоценная. Перед Богом, его святыми и ангелами, перед святым Пророком клянусь тебе в этом!
Элис приняла ванну и сидела за своим туалетным столиком, окутанная ароматами розового и миндального масла. Она тщательно расчесала свои золотистые волосы, которые красиво падали на изящное белое платье, сшитое во времена ее молодости, когда Ибрахим и она в свите короля Фарука проводили вечера в клубе «Золотая клетка». На губах Элис играла безмятежная улыбка. Вдруг каким-то чудом исчезла ее депрессия, на душе стало светло и безоблачно. Элис вышла из своей комнаты и, пройдя через холл, поднялась на мужскую половину дома и открыла дверь в спальню, которую двадцать лет назад занимал Эдди. В эту комнату она заходила дважды – первый раз, увидев его в мерзкой позе вместе с Хассаном аль-Сабиром, второй раз – лежащим в кресле с круглой дырочкой во лбу. Она ничуть не удивилась, увидев в комнате Эдварда, который шел ей навстречу в белом фланелевом костюме с крикетной битой в руке, по-прежнему сияющего и молодого, с приветливой улыбкой. Ну, конечно. Она увидела привидение.
– Теплая погода для ноября, правда? – сказал он ей. – Надо прогуляться.
– Конечно, Эдди, – ответила Элис. – Я пойду погуляю.
Она спустилась с лестницы и, остановившись внизу, ощутила, что прибой меланхолии снова грозно шумит в ее ушах. Она проходила по улицам, где прохожие, столпившись вокруг репродукторов и телевизионных установок, слушали президента Саадата, смеялись и пели, не обращая внимания на женщину в белом вечернем платье, спускавшуюся к реке, где рыбаки распевали песни над своими жаровнями. Она спустилась к реке в пустынном месте, в стороне от скопления фелук и плавучих домиков напротив отеля «Хилтон». Сбросив туфли, она потрогала ногой воду и удивилась, что она холодная. Элис думала, что вода Нила теплая, – разве не называла эту реку Амира «Доброй Матерью всех рек». Она вступила в воду, волны подняли платье до колен, потом до бедер, и оно распласталось на воде как гигантская белая медуза. Когда она вошла в воду по грудь, намокшее платье опустилось в воду и обвилось вокруг ее ног; еще шаг – и вода дошла до подбородка, а светлые волосы прядями разметались по течению. В ее ушах раздался голос Ибрахима: «Элис, ты не возненавидела меня за то, что я изгнал нашу дочь?» – и она ответила успокоительно: «Нет, нет, дорогой, ты освободил ее из тюрьмы, где я осталась пленницей. Благодарю тебя за это, Ибрахим…»
Элис открыла рот, и в него хлынула чуть солоноватая вода. Она расставила в стороны руки, подняла ноги и лежала в течении, как в люльке, плавно покачиваясь; но вода продолжала заливать ее рот, и в голове вдруг раздался гулкий взрыв. Она почувствовала острую боль, и перед глазами ее вспыхнул сноп ослепительных звезд – словно сноп фейерверков Праздника победы Египта.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
1980
ГЛАВА 1
Народ был потрясен кощунством, сотворенным женщиной. На улицах и в кофейнях рассказывали, что она убила своего брата, надев фальшивую бороду, стала правителем, великим фараоном Египта. Это воплощенное бесстыдство приводило в содрогание каждого. Как позволено жить на свете такой твари?
– Безумица! – ворчал над чашей пива сборщик налогов. – Отрицая свой пол, она издевается над природой, создавшей ее женщиной!
– Что ж это такое! – вопил содержатель кофейни. – Вообразила себя мужчиной, претендует на права, не предназначенные для женщин! Что будет с нашим миром, если все женщины станут так поступать?
Экспортер хлопка, сжав руки в кулаки, вскричал возмущенно:
– Чего доброго, они захотят, чтобы детей рожали мужчины!
Дахиба, до сих пор с удовольствием слушавшая комментарии зрителей съемок фильма из истории Древнего Египта, не могла удержаться и прыснула. Хаким посмотрел на нее удрученно, она извинилась:
– Прости, дорогой. Но это так смешно – мужчины, рожающие детей…
В перерыве между съемками актеры, одетые, как на фресках Древнего Египта, в длинные набедренники и широкие воротники, покуривали сигареты, стоя перед павильоном-кофейней, выстроенным около здания египетского музея. Кругом, как всегда на киносъемках, толпились любопытные.
– Ну, прости же, – настаивала Дахиба, нежно гладя лысую голову мужа. Пересними эту сцену, я буду паинькой.
Дахиба не хотела огорчать мужа, зная, что он увлечен замыслом оригинального и смелого фильма. Смелость замысла Хаким скрывал от цензоров уверениями, что фильм о славном прошлом Египта не может представлять никакой политической опасности. «Что может быть политически неверного или неуместного в фильме из эпохи фараонов?» – вопрошал он. А танцевальные сцены обещал сделать самыми скромными и неэротичными.
Но цензоры не были информированы о двухслойности фильма: сцены из эпохи фараонов происходили во сне современной египтянки. Ей снилось, что она – Хатшепсут, единственная женщина-фараон Древнего Египта. В реальности героиня была женой мужа-садиста, а во сне роли изменились: жена наказала мужа, подвергнув его кастрации. Роли мужа-деспота, безнаказанно истязающего жену, и раба-кастрата в Древнем Египте играл один и тот же актер.
В это раннее ноябрьское утро снималась сцена сна героини. Пространство, предназначенное для съемок, было обтянуто канатами, но неожиданно собралась большая толпа любопытных, и Хаким счел нужным вызвать охранников с дубинками. Египетские режиссеры вынуждены были принимать такие меры предосторожности при съемках, потому что фундаменталисты настраивали мусульман против нового кино, объявляя его «аморальным и противоречащим учению ислама».
Бурный прилив фундаментализма нахлынул после победы Египта в «войне Рамадана» 1973 года. Всюду ратовали за «возвращение к устоям», возрождение чистоты ислама, и приверженцы фундаментализма выступали против борьбы за эмансипацию женщины, призывая к восстановлению «естественного» традиционного положения мусульманок.
По мнению кинокритиков-фундаменталистов, фильмы Хакима Рауфа могли оказать дурное влияние на молодых девушек. Осуждалась, например, «нетипичная для мусульманского мира» героиня с сильным характером, отказывающаяся от замужества, чтобы избежать рабского подчинения мужчине. Не только мусульмане выступали против Хакима и его соратников: копты Египта, исповедующие христианство, возмущались фильмом Хакима о любви мусульманина и коптской девушки-христианки. Мусульманам этот фильм тоже пришелся не по нраву.
– Всем не угодишь, – спокойно говорил Хаким, – я отвечаю только перед Богом и перед своей совестью. Моя совесть художника не позволяет мне ставить пустые мелодрамы и кинокомедии. Я должен высказать людям то, что я думаю.
Дахиба любила в Хакиме его смелость, но сегодня ею овладели дурные предчувствия. В районе, где жили копты, случилось скверное происшествие: извращенец-христианин изнасиловал пятилетнюю мусульманскую девочку. Мусульмане устроили погромы коптских домов, вмешалась полиция. Несколько человек было убито, в районе беспорядков действовали более ста полицейских.
– Хаким, – сказала Дахиба, поеживаясь от нервного озноба под теплыми лучами ноябрьского солнца, – надо бы остановить съемки. Ведь мы получили предупреждение с коптским крестом. Смотри, сколько в толпе мрачных, озлобленных лиц.
Копты и мусульмане возмущались книгой Дахибы «Приговор: ты – Женщина», вышедшей в Ливане. В пятьдесят лет она перестала танцевать и задумала выпустить еще одну книгу – сборник своих феминистских статей, но ее не приняли к изданию ни в Египте, ни в какой-либо другой мусульманской стране. Слухи об этой неизданной книге тоже вызывали недоброжелательные толки и резкие письма. Дахиба жила в состоянии тревоги и взвинченности.
– Да что мы – кроты, что ли? – возразил жене Хаким. – Бог дарует ум и талант для того, чтобы их использовали. Если мы уступим и замолчим, онемеет весь Египет.
Дахиба вынуждена была согласиться, но ей было страшно.
Внутри трейлера, припаркованного к отелю «Хилтон», Камилия заканчивала гримироваться. По роли Хатшепсут, правительницы Древнего Египта, Камилия приклеила бороду фараона и возложила на голову двойную корону. Отодвинув шторку, она выглянула в окно и увидела перед отелем толпу; в первых рядах юноши что-то выкрикивали, размахивая воззваниями с коптским крестом. Камилия озабоченно посмотрела на свою четырнадцатилетнюю дочь, которая делала уроки за маленьким столиком.
Когда Камилия видела металлическую скобу на щиколотке, выглядывавшую из-под подола школьного платья Зейнаб, сердце ее всегда затопляла нежность. Нежность переполняла ее сердце с тех пор, как четырнадцать лет назад ей положили на руки эту крошку, брошенную матерью. Бог был так милосерден, что даровал ей дочь! Она осуждала Ясмину, которая бросила ребенка, – Элис сказала Камилии, что Ясмина не хочет видеть дочь, потому что она напоминает ей Хассана. Да разве можно наказывать ребенка за грехи отца? Гнев на сестру смешивался со страхом: что, если она вернется и потребует дочь? Так просто она своего не добьется – Камилия была готова к борьбе. Но Ясмина не появлялась все эти годы.
– Зейнаб, дорогая, – сказала она девочке, увидев, что с подъехавшего грузовика спрыгнули молодые люди и присоединились к толпе, – позови, пожалуйста, Радвана.
Явился Радван, рослый сириец, один из личных телохранителей Камилии, служивший у нее вот уже семь лет.
– Радван, вы можете отвезти Зейнаб к моей матери, на улицу Райских Дев?
– Хорошо, госпожа!
– Но, мама, – запротестовала девочка, – значит, я не увижу, как тебя снимают!
Камилия погладила пышные кудри дочери. Хорошенькая невысокая Зейнаб была в детстве темноволосой, но с возрастом волосы светлели, и теперь у них был цвет античной меди.
– Сегодня будут долгие и утомительные съемки, дорогая, а у тебя домашние задания. Лучше посмотришь в следующий раз.
Камилия повернулась к Радвану:
– Не медлите. Он кивнул.
Накинув пальто на одежды фараона, Камилия вышла из трейлера и увидела, как толпа напирает на канаты. В воздухе сгущалась тревога.
– Во имя Бога… – прошептала Камилия, пробираясь через толпу. – Почему набирают силы фундаменталисты?
При содействии жены Саадата прошли законы, расширяющие права женщин, и вдруг этот взрыв религиозной нетерпимости! Создалась такая атмосфера, что женщины добровольно прячут лица под покрывалами.
Камилия взглянула влево и увидела Радвана, усаживающего Зейнаб в белый лимузин. Машина быстро исчезла из вида. «На Радвана можно положиться, – подумала Камилия. – Он предан ей, хотя последнее время перестал объясняться в любви». Все объяснения своих поклонников Камилия мягко отклоняла. Ей не нужны были любовники, и сама она не хотела бы влюбиться.
Когда Камилия, переступив через кабель, вышла к камере, на нее устремились сотни взглядов. Она привыкла к восторженным взглядам и возгласам: «Ты слаще меда! Ярче бриллиантов!» Камилия словно читала мысли своих поклонников, наделенных свойственной египтянам склонностью к восторженно-романтическому обожанию своих кумиров: «Вот Камилия Рашид, наша возлюбленная богиня, прекраснейшая женщина в мире, она обольстительнее царицы Клеопатры, нежнее ангелов!» Как-то во время ее выступления в отеле «Хилтон» капелька пота скатилась с ее щеки, поползла по шее и сползла между грудей, и какой-то неистовый юноша из Саудовской Аравии вскочил на столик и закричал: «О, благословенный дождь с Неба!»
Но Камилия, которую каирские газеты называли «богиней любви», никогда не была влюблена. И весь Каир знал, что Камилия ведет чистую и целомудренную жизнь, но никто не знал, что Зейнаб – не ее родная дочь, что Камилия не была замужем и муж, погибший в Шестидневной войне, отец Зейнаб – миф. Никто не знал и того ошеломительного факта, что в тридцать шесть лет Камилия – девственница.
– Дядя Хаким, – сказала она спокойно, подойдя к нему и Дахибе, – мне не нравится эта толпа. И еще какие-то рассерженные молодые люди прибывают на грузовиках.
– Мы должны уехать, – отозвалась Дахиба.
– Ну что ж, мои ангелы, – согласился Хаким, – не будем безрассудны. Говорят, чем смелее птичка, тем толще кот. Я отпущу статистов. Может быть, снимем эту сцену в павильоне.
Когда он уже распорядился убирать камеры, толпа вдруг нажала и прорвалась за канаты с криками: «Смерть отродьям сатаны!»
Разъяренные юноши кулаками и дубинками расшвыряли охранников, разломали камеры и декорации. Хаким кинулся к молодому парню, колотившему палкой по камере, но один из нападавших зацепил его веревочной петлей за шею, толчком свалил с ног и потащил по земле. К нему подбежали другие, тоже схватились за конец веревки и стали тянуть вверх. Лицо Хакима налилось кровью, глаза вылезли из орбит.
– Остановитесь! – пронзительно закричала Камилия, подбегая к нему. – Боже мой, дядя Хаким!
Лихорадочно возбужденный Мухаммед смотрел па юношей в белых галабеях, рядами распростершихся в молитве на центральной площадке университетского кампуса.
– Каждый день такое представление, – сказал какой-то студент рядом с Мухаммедом. – Загородили проход в аудитории, а на лекции-то все-таки надо попасть…
Семнадцатилетнему Мухаммеду, первокурснику Каирского университета, тоже надо было пройти в аудиторию, но молящиеся не вызывали у него досады, напротив, он хотел бы набраться смелости и присоединиться к ним, хотел бы носить такую же одежду, как все они – белую галабею и маленькую, тесно прилегающую шапочку. Отпустить бороду, как все молодые члены этого религиозного братства. Обходить студенческий городок, колотя в двери аудиторий и возглашая час молитвы, приводя профессоров в бешенство, а студентов – в смятение. Многие студенты задумывались: «Может быть, эти фанатики правы?» И Мухаммед чувствовал, что юноши в белых галабеях ратуют за благородное, святое дело. Их души пылают, – а разве его душу не сжигает огонь?
Молитва окончилась, молодые фундаменталисты разошлись, и Мухаммед направился на лекцию. Он проходил мимо лотков, с которых юноши в белых галабеях и девушки в длинных платьях и покрывалах продавали по символическим ценам религиозные брошюры, вручая их каждому, кто останавливался у лотка. Приобщая покупателей к делу Бога и ислама, молодые фанатики пылко объясняли своим сверстникам пагубность западных влияний и необходимость восстановления старых устоев. Но не всегда они мирно проповедовали: нередко юноши в белых галабеях останавливали на улице молодые парочки, требуя представить супружескую лицензию, избивали палками девушек, подол платья которых не достигал щиколотки, заставляли лавочников прекращать торговлю в часы молитвы, закрывая двери перед покупателями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
«Старые пути, – думала она, – женщины под черными покрывалами, обрезание девочек, вторые жены». И вот ее страхи сбылись.
– Все в порядке, дорогой, – сказала она Ибрахиму, – я понимаю. Тебе нужен сын, а я не могу его дать. Ты спускайся вниз, и я сейчас приду.
Ибрахим исчез во тьме, через минуту Элис последовала за ним. Когда они оба ушли, из темноты выступил Захария, который тоже смотрел на крыше фейерверки.
Тахья в смятении глядела на Захарию. Они сидели на той самой мраморной скамье, где Захария признался в любви Тахье в ночь, когда ее сосватали за другого.
– Куда ты пойдешь? Почему ты хочешь уйти из дома?
– Тахья, я узнал сегодня, что я – не родной сын, а приемыш, совершенно чужой семье Рашидов. Оказалось, что вся моя жизнь построена на лжи.
– Не может быть!
Захария рассказал то, что он только что услышал, и продолжал со странным спокойствием:
– Теперь я многое понимаю. Мне всегда казалось, что отец не любит меня. Иногда даже я замечал в его взгляде непонятную мне досаду и даже злобу. И теперь я понимаю, что Захра рассказывала мне о деревне, пытаясь поведать о моей настоящей семье. Тахья, я люблю тебя, но сейчас я должен тебя покинуть и разузнать правду о моей семье. Я найду свою мать, свою деревню, может быть – братьев и сестер.
– Да как же ты найдешь, Закки? По берегам Нила сотни деревень. Захра никогда не говорила, откуда она, – испуганно протестовала Тахья. Она вспомнила, что недавно во время строгого поста Захария потерял сознание, что случалось с ним и раньше, – а если это случится в пути, на безлюдной дороге?
– Прошу тебя, не иди один, Тевфик и Ахмед могут пойти с тобой! Я попрошу их! Или останься, умоляю тебя!
– Нет, я должен быть один. – Он сжал ее руку ладонями и сказал: – Не бойся за меня, я в Божьей воле. Мое видение в пустыне предвещало, что я должен буду отправиться в путь. И я должен отправиться один, моя Тахья, и покинуть тебя, хоть ты мне дороже жизни. Я должен обнять Захру как свою мать. Я должен воздать почести своему отцу.
Она, плача, гладила нежной рукой его щеку:
– Но ты вернешься ко мне, дорогой мой Закки?
– Я вернусь, моя драгоценная. Перед Богом, его святыми и ангелами, перед святым Пророком клянусь тебе в этом!
Элис приняла ванну и сидела за своим туалетным столиком, окутанная ароматами розового и миндального масла. Она тщательно расчесала свои золотистые волосы, которые красиво падали на изящное белое платье, сшитое во времена ее молодости, когда Ибрахим и она в свите короля Фарука проводили вечера в клубе «Золотая клетка». На губах Элис играла безмятежная улыбка. Вдруг каким-то чудом исчезла ее депрессия, на душе стало светло и безоблачно. Элис вышла из своей комнаты и, пройдя через холл, поднялась на мужскую половину дома и открыла дверь в спальню, которую двадцать лет назад занимал Эдди. В эту комнату она заходила дважды – первый раз, увидев его в мерзкой позе вместе с Хассаном аль-Сабиром, второй раз – лежащим в кресле с круглой дырочкой во лбу. Она ничуть не удивилась, увидев в комнате Эдварда, который шел ей навстречу в белом фланелевом костюме с крикетной битой в руке, по-прежнему сияющего и молодого, с приветливой улыбкой. Ну, конечно. Она увидела привидение.
– Теплая погода для ноября, правда? – сказал он ей. – Надо прогуляться.
– Конечно, Эдди, – ответила Элис. – Я пойду погуляю.
Она спустилась с лестницы и, остановившись внизу, ощутила, что прибой меланхолии снова грозно шумит в ее ушах. Она проходила по улицам, где прохожие, столпившись вокруг репродукторов и телевизионных установок, слушали президента Саадата, смеялись и пели, не обращая внимания на женщину в белом вечернем платье, спускавшуюся к реке, где рыбаки распевали песни над своими жаровнями. Она спустилась к реке в пустынном месте, в стороне от скопления фелук и плавучих домиков напротив отеля «Хилтон». Сбросив туфли, она потрогала ногой воду и удивилась, что она холодная. Элис думала, что вода Нила теплая, – разве не называла эту реку Амира «Доброй Матерью всех рек». Она вступила в воду, волны подняли платье до колен, потом до бедер, и оно распласталось на воде как гигантская белая медуза. Когда она вошла в воду по грудь, намокшее платье опустилось в воду и обвилось вокруг ее ног; еще шаг – и вода дошла до подбородка, а светлые волосы прядями разметались по течению. В ее ушах раздался голос Ибрахима: «Элис, ты не возненавидела меня за то, что я изгнал нашу дочь?» – и она ответила успокоительно: «Нет, нет, дорогой, ты освободил ее из тюрьмы, где я осталась пленницей. Благодарю тебя за это, Ибрахим…»
Элис открыла рот, и в него хлынула чуть солоноватая вода. Она расставила в стороны руки, подняла ноги и лежала в течении, как в люльке, плавно покачиваясь; но вода продолжала заливать ее рот, и в голове вдруг раздался гулкий взрыв. Она почувствовала острую боль, и перед глазами ее вспыхнул сноп ослепительных звезд – словно сноп фейерверков Праздника победы Египта.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
1980
ГЛАВА 1
Народ был потрясен кощунством, сотворенным женщиной. На улицах и в кофейнях рассказывали, что она убила своего брата, надев фальшивую бороду, стала правителем, великим фараоном Египта. Это воплощенное бесстыдство приводило в содрогание каждого. Как позволено жить на свете такой твари?
– Безумица! – ворчал над чашей пива сборщик налогов. – Отрицая свой пол, она издевается над природой, создавшей ее женщиной!
– Что ж это такое! – вопил содержатель кофейни. – Вообразила себя мужчиной, претендует на права, не предназначенные для женщин! Что будет с нашим миром, если все женщины станут так поступать?
Экспортер хлопка, сжав руки в кулаки, вскричал возмущенно:
– Чего доброго, они захотят, чтобы детей рожали мужчины!
Дахиба, до сих пор с удовольствием слушавшая комментарии зрителей съемок фильма из истории Древнего Египта, не могла удержаться и прыснула. Хаким посмотрел на нее удрученно, она извинилась:
– Прости, дорогой. Но это так смешно – мужчины, рожающие детей…
В перерыве между съемками актеры, одетые, как на фресках Древнего Египта, в длинные набедренники и широкие воротники, покуривали сигареты, стоя перед павильоном-кофейней, выстроенным около здания египетского музея. Кругом, как всегда на киносъемках, толпились любопытные.
– Ну, прости же, – настаивала Дахиба, нежно гладя лысую голову мужа. Пересними эту сцену, я буду паинькой.
Дахиба не хотела огорчать мужа, зная, что он увлечен замыслом оригинального и смелого фильма. Смелость замысла Хаким скрывал от цензоров уверениями, что фильм о славном прошлом Египта не может представлять никакой политической опасности. «Что может быть политически неверного или неуместного в фильме из эпохи фараонов?» – вопрошал он. А танцевальные сцены обещал сделать самыми скромными и неэротичными.
Но цензоры не были информированы о двухслойности фильма: сцены из эпохи фараонов происходили во сне современной египтянки. Ей снилось, что она – Хатшепсут, единственная женщина-фараон Древнего Египта. В реальности героиня была женой мужа-садиста, а во сне роли изменились: жена наказала мужа, подвергнув его кастрации. Роли мужа-деспота, безнаказанно истязающего жену, и раба-кастрата в Древнем Египте играл один и тот же актер.
В это раннее ноябрьское утро снималась сцена сна героини. Пространство, предназначенное для съемок, было обтянуто канатами, но неожиданно собралась большая толпа любопытных, и Хаким счел нужным вызвать охранников с дубинками. Египетские режиссеры вынуждены были принимать такие меры предосторожности при съемках, потому что фундаменталисты настраивали мусульман против нового кино, объявляя его «аморальным и противоречащим учению ислама».
Бурный прилив фундаментализма нахлынул после победы Египта в «войне Рамадана» 1973 года. Всюду ратовали за «возвращение к устоям», возрождение чистоты ислама, и приверженцы фундаментализма выступали против борьбы за эмансипацию женщины, призывая к восстановлению «естественного» традиционного положения мусульманок.
По мнению кинокритиков-фундаменталистов, фильмы Хакима Рауфа могли оказать дурное влияние на молодых девушек. Осуждалась, например, «нетипичная для мусульманского мира» героиня с сильным характером, отказывающаяся от замужества, чтобы избежать рабского подчинения мужчине. Не только мусульмане выступали против Хакима и его соратников: копты Египта, исповедующие христианство, возмущались фильмом Хакима о любви мусульманина и коптской девушки-христианки. Мусульманам этот фильм тоже пришелся не по нраву.
– Всем не угодишь, – спокойно говорил Хаким, – я отвечаю только перед Богом и перед своей совестью. Моя совесть художника не позволяет мне ставить пустые мелодрамы и кинокомедии. Я должен высказать людям то, что я думаю.
Дахиба любила в Хакиме его смелость, но сегодня ею овладели дурные предчувствия. В районе, где жили копты, случилось скверное происшествие: извращенец-христианин изнасиловал пятилетнюю мусульманскую девочку. Мусульмане устроили погромы коптских домов, вмешалась полиция. Несколько человек было убито, в районе беспорядков действовали более ста полицейских.
– Хаким, – сказала Дахиба, поеживаясь от нервного озноба под теплыми лучами ноябрьского солнца, – надо бы остановить съемки. Ведь мы получили предупреждение с коптским крестом. Смотри, сколько в толпе мрачных, озлобленных лиц.
Копты и мусульмане возмущались книгой Дахибы «Приговор: ты – Женщина», вышедшей в Ливане. В пятьдесят лет она перестала танцевать и задумала выпустить еще одну книгу – сборник своих феминистских статей, но ее не приняли к изданию ни в Египте, ни в какой-либо другой мусульманской стране. Слухи об этой неизданной книге тоже вызывали недоброжелательные толки и резкие письма. Дахиба жила в состоянии тревоги и взвинченности.
– Да что мы – кроты, что ли? – возразил жене Хаким. – Бог дарует ум и талант для того, чтобы их использовали. Если мы уступим и замолчим, онемеет весь Египет.
Дахиба вынуждена была согласиться, но ей было страшно.
Внутри трейлера, припаркованного к отелю «Хилтон», Камилия заканчивала гримироваться. По роли Хатшепсут, правительницы Древнего Египта, Камилия приклеила бороду фараона и возложила на голову двойную корону. Отодвинув шторку, она выглянула в окно и увидела перед отелем толпу; в первых рядах юноши что-то выкрикивали, размахивая воззваниями с коптским крестом. Камилия озабоченно посмотрела на свою четырнадцатилетнюю дочь, которая делала уроки за маленьким столиком.
Когда Камилия видела металлическую скобу на щиколотке, выглядывавшую из-под подола школьного платья Зейнаб, сердце ее всегда затопляла нежность. Нежность переполняла ее сердце с тех пор, как четырнадцать лет назад ей положили на руки эту крошку, брошенную матерью. Бог был так милосерден, что даровал ей дочь! Она осуждала Ясмину, которая бросила ребенка, – Элис сказала Камилии, что Ясмина не хочет видеть дочь, потому что она напоминает ей Хассана. Да разве можно наказывать ребенка за грехи отца? Гнев на сестру смешивался со страхом: что, если она вернется и потребует дочь? Так просто она своего не добьется – Камилия была готова к борьбе. Но Ясмина не появлялась все эти годы.
– Зейнаб, дорогая, – сказала она девочке, увидев, что с подъехавшего грузовика спрыгнули молодые люди и присоединились к толпе, – позови, пожалуйста, Радвана.
Явился Радван, рослый сириец, один из личных телохранителей Камилии, служивший у нее вот уже семь лет.
– Радван, вы можете отвезти Зейнаб к моей матери, на улицу Райских Дев?
– Хорошо, госпожа!
– Но, мама, – запротестовала девочка, – значит, я не увижу, как тебя снимают!
Камилия погладила пышные кудри дочери. Хорошенькая невысокая Зейнаб была в детстве темноволосой, но с возрастом волосы светлели, и теперь у них был цвет античной меди.
– Сегодня будут долгие и утомительные съемки, дорогая, а у тебя домашние задания. Лучше посмотришь в следующий раз.
Камилия повернулась к Радвану:
– Не медлите. Он кивнул.
Накинув пальто на одежды фараона, Камилия вышла из трейлера и увидела, как толпа напирает на канаты. В воздухе сгущалась тревога.
– Во имя Бога… – прошептала Камилия, пробираясь через толпу. – Почему набирают силы фундаменталисты?
При содействии жены Саадата прошли законы, расширяющие права женщин, и вдруг этот взрыв религиозной нетерпимости! Создалась такая атмосфера, что женщины добровольно прячут лица под покрывалами.
Камилия взглянула влево и увидела Радвана, усаживающего Зейнаб в белый лимузин. Машина быстро исчезла из вида. «На Радвана можно положиться, – подумала Камилия. – Он предан ей, хотя последнее время перестал объясняться в любви». Все объяснения своих поклонников Камилия мягко отклоняла. Ей не нужны были любовники, и сама она не хотела бы влюбиться.
Когда Камилия, переступив через кабель, вышла к камере, на нее устремились сотни взглядов. Она привыкла к восторженным взглядам и возгласам: «Ты слаще меда! Ярче бриллиантов!» Камилия словно читала мысли своих поклонников, наделенных свойственной египтянам склонностью к восторженно-романтическому обожанию своих кумиров: «Вот Камилия Рашид, наша возлюбленная богиня, прекраснейшая женщина в мире, она обольстительнее царицы Клеопатры, нежнее ангелов!» Как-то во время ее выступления в отеле «Хилтон» капелька пота скатилась с ее щеки, поползла по шее и сползла между грудей, и какой-то неистовый юноша из Саудовской Аравии вскочил на столик и закричал: «О, благословенный дождь с Неба!»
Но Камилия, которую каирские газеты называли «богиней любви», никогда не была влюблена. И весь Каир знал, что Камилия ведет чистую и целомудренную жизнь, но никто не знал, что Зейнаб – не ее родная дочь, что Камилия не была замужем и муж, погибший в Шестидневной войне, отец Зейнаб – миф. Никто не знал и того ошеломительного факта, что в тридцать шесть лет Камилия – девственница.
– Дядя Хаким, – сказала она спокойно, подойдя к нему и Дахибе, – мне не нравится эта толпа. И еще какие-то рассерженные молодые люди прибывают на грузовиках.
– Мы должны уехать, – отозвалась Дахиба.
– Ну что ж, мои ангелы, – согласился Хаким, – не будем безрассудны. Говорят, чем смелее птичка, тем толще кот. Я отпущу статистов. Может быть, снимем эту сцену в павильоне.
Когда он уже распорядился убирать камеры, толпа вдруг нажала и прорвалась за канаты с криками: «Смерть отродьям сатаны!»
Разъяренные юноши кулаками и дубинками расшвыряли охранников, разломали камеры и декорации. Хаким кинулся к молодому парню, колотившему палкой по камере, но один из нападавших зацепил его веревочной петлей за шею, толчком свалил с ног и потащил по земле. К нему подбежали другие, тоже схватились за конец веревки и стали тянуть вверх. Лицо Хакима налилось кровью, глаза вылезли из орбит.
– Остановитесь! – пронзительно закричала Камилия, подбегая к нему. – Боже мой, дядя Хаким!
Лихорадочно возбужденный Мухаммед смотрел па юношей в белых галабеях, рядами распростершихся в молитве на центральной площадке университетского кампуса.
– Каждый день такое представление, – сказал какой-то студент рядом с Мухаммедом. – Загородили проход в аудитории, а на лекции-то все-таки надо попасть…
Семнадцатилетнему Мухаммеду, первокурснику Каирского университета, тоже надо было пройти в аудиторию, но молящиеся не вызывали у него досады, напротив, он хотел бы набраться смелости и присоединиться к ним, хотел бы носить такую же одежду, как все они – белую галабею и маленькую, тесно прилегающую шапочку. Отпустить бороду, как все молодые члены этого религиозного братства. Обходить студенческий городок, колотя в двери аудиторий и возглашая час молитвы, приводя профессоров в бешенство, а студентов – в смятение. Многие студенты задумывались: «Может быть, эти фанатики правы?» И Мухаммед чувствовал, что юноши в белых галабеях ратуют за благородное, святое дело. Их души пылают, – а разве его душу не сжигает огонь?
Молитва окончилась, молодые фундаменталисты разошлись, и Мухаммед направился на лекцию. Он проходил мимо лотков, с которых юноши в белых галабеях и девушки в длинных платьях и покрывалах продавали по символическим ценам религиозные брошюры, вручая их каждому, кто останавливался у лотка. Приобщая покупателей к делу Бога и ислама, молодые фанатики пылко объясняли своим сверстникам пагубность западных влияний и необходимость восстановления старых устоев. Но не всегда они мирно проповедовали: нередко юноши в белых галабеях останавливали на улице молодые парочки, требуя представить супружескую лицензию, избивали палками девушек, подол платья которых не достигал щиколотки, заставляли лавочников прекращать торговлю в часы молитвы, закрывая двери перед покупателями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49