Она вспомнила своего лейтенанта и их единственную ночь, намылила морскую губку миндальным мылом и стала тереть грудь. Зачем женщины калечат друг друга обрезанием? Мать сказала ей, что это повелось от первой женщины, Евы, – но она ведь была первая и единственная, кто же ей делал обрезание – Адам? Но мужчина не может делать обрезание женщине.
А почему мальчикам делают обрезание днем и отмечают этот день как праздник, а женщине – ночью, как что-то тайное и постыдное, о чем никому не рассказывают?
Нефисса беспокойно зашевелилась в ванне. Нет, она не влюбилась в Эдварда Вестфолла, но он напомнил ей того лейтенанта и единственную ночь любви в ее жизни. Она помнила все, как будто это было вчера, – родинку на его правом бедре, солоноватый запах его кожи, и его изумительные ласки, и печальные глаза нарисованных женщин, глядящие на них со стен… Пока соловей в саду пел всю ночь до утра свою песнь розе, Нефисса испытала экстаз, восторг страсти – то, о чем многие женщины только мечтают всю жизнь.
Когда они прощались на рассвете и ее прекрасный офицер целовал ее и клялся, что он напишет, что он приедет снова, она поняла, что они никогда больше не увидятся.
Он даже не сказал ей своего имени в эту фантастическую ночь, и она, наверное, промелькнула в его жизни словно видение, как одна из сладострастных наложниц настенной росписи гарема, где свершилась их ночь любви. Он ни разу не написал ей за эти годы, но она хранила платок с вышитыми незабудками – платок его матери.
Нефисса медленно вышла из ванны, растерлась широким полотенцем и стала втирать в кожу мазь из ланолина, пчелиного воска, ладана и душистых трав, собранных Амирой. Где же теперь ее лейтенант? Остался в Англии, наверное, и женился. Вспоминает ли он о ней?
Нефисса чувствовала, как ускользают ее годы, – ей было уже двадцать семь. Многие состоятельные египтяне сватались к ней, но она не хотела снова выходить замуж и рожать детей, она мечтала снова испытать миг блаженства. Поэтому она обратила внимание на Эдварда, в своем воображении она одевала его в военную форму и видела, как он стоит под фонарем на улице Райских Дев и зажигает сигарету. Она не полюбит Эдварда, никого не полюбит, как лейтенанта. Первое переживание неповторимо, но если самое лучшее недоступно, то сойдет и второй сорт.
Скользнув в прохладные, пахнущие лавандой простыни, Нефисса начала мечтать о поездке в Александрию с Эдвардом Вестфоллом. Он не зажег в ней страсть, но он тоже англичанин, блондин и белокожий, и в темноте спальни она сможет вообразить, что ее ласкает лейтенант…
Под золотой июльской луной по улицам Каира двигались колонны вооруженных людей – они выходили одна за другой из казарм Аббасея в сопровождении военных машин и танков. Они блокировали мосты через Нил, перекрыли все шоссе, ведущие к Каиру. Они окружили генштаб и взяли под стражу всех участников совещания, только что принявшего решение арестовать лидеров организации «Офицеры Свободы». Вооруженный отряд на Суэцкой дороге преграждал путь британской армии, которая могла бы выступить против мятежников. Египетские солдаты повсюду поддержали «Офицеров Свободы», и к двум часам ночи Каир полностью находился под их контролем. Предстоял бросок на Александрию, где находился король.
Эдвард Вестфолл стоял с револьвером в руке. Он применял оружие во время войны и готов был применить его снова.
Занималась заря, в открытое окно вливался свежий утренний воздух, с минаретов Каира доносились призывы муэдзинов к ранней молитве. Эдвард Вестфолл обращал к Богу свою молчаливую молитву:
– Спаси меня от соблазна. Помоги мне, Боже, я не в силах помочь себе сам. Я погрязаю в пороке, я гибну…
Эдвард уверял себя, что остался в Египте охранять сестру. Он написал отцу, что хотел вывезти Элис с ребенком в Англию, но по какому-то допотопному закону необходимо разрешение мужа, а Ибрахим не сознает, какой опасности его семья подвергается в Каире. Отец прислал ему одежду и охотничье снаряжение взамен того, что увез в Черную субботу расторопный таксист, а также, по просьбе Эдварда, армейский револьвер «смит-и-вессон».
Эдвард находился в Каире уже несколько месяцев, и атмосфера сладострастия затягивала его, как омут. Улицы столицы пестрели рекламой фильмов о любви, из репродукторов многочисленных уличных кафе лились томные любовные шлягеры, а за столиками непринужденно разговаривали на темы мужской потенции и женской плодоносности. Секс, любовь и страсть были вплетены в сложный узор гобелена повседневной жизни Каира, как кофе, солнце, грязь на улицах. И в то же время плотская любовь, и даже невинный флирт или нежное рукопожатие были разрешены только законным супругам за закрытыми дверями спален. Это было хуже, чем пуританизм викторианского стиля в Англии. Пуританизм, так же как ислам, восхвалял добродетель и чистоту, строго осуждал прелюбодеяние и супружескую неверность. Но британское общество не выставляло напоказ то, на что налагало запрет, – а египетское поступало именно так. В Англии не было женщин, скрывающих лицо, но жадно раздевающих глазами встреченного на улице мужчину; Англия не изобретала соблазнительный беледи – «танец живота». В Англии не демонстрировалась «кровь девственности» после свадебной ночи. От английских леди исходил чистый запах лаванды, а женщины Востока употребляли крепкие духи с сексуально-возбуждающими ароматами мускуса и сандала. Пища была пряной, музыка томной, смех звучал громче, чем в Англии, люди вели себя непринужденнее. И наверное, любовью занимались в Египте дико и страстно! – думал Эдвард. Его преследовали эротические сны – в его видениях призывно светились темные глаза, сладострастно улыбались сочные яркие губы, жадные пальцы ласкали его набухающий член. Он раскидывал простыни и просыпался на рассвете истомленный. И в этот день он проснулся рано. Из сада втекал запах жимолости и жасмина, а из кухни аромат яичницы, жареной фасоли, горячего сыра и кофе. Предстоял новый день, наполненный сексуальным соблазном.
Эдвард позвонил, и слуга принес горячую воду для бритья. Он накинул легкий халат и пошел в ванну. Сегодня он должен был поехать с Нефиссой в Александрию. Сердце его забилось, на лбу выступила испарина. Какое безумство! Ведь он приехал в Египет не только для того, чтобы повидаться с сестрой, но для того, чтобы отец не узнал о его пороках. Суровый пуританин выгнал бы его из дома и лишил наследства! И вот, сбежав от греха в Англии, он поддается искушению в Египте. Эдвард посмотрел на себя в зеркало – рана, слава Богу, не оставила отметины. Он выглядел здоровым – благодаря заботам Амиры и спортивным занятиям в клубе на острове Джизра на Ниле, в который ему удалось вступить. Эдвард каждый день играл там в теннис, плавал и приобрел хорошую спортивную форму. Лицо с правильными чертами было привлекательным. Эдвард вспомнил черные глаза, взгляд, не отрывавшийся от его фигуры, увлажненный сладострастием, и застонал. Зачем он согласился ехать с Нефиссой в Александрию? Там он поддастся соблазну, надо было остаться на улице Райских Дев – под неусыпным надзором Амиры Нефисса не могла дать себе волю.
Вошел слуга с чаем и бренди на подносе. Эдвард жестом отказался от чая и слегка дрожащей рукой взял рюмку коньяку, налил, выпил и налил еще. Заметив на стуле револьвер, он бросил его в раскрытый дорожный чемодан.
Женщины дома Рашидов окончили утреннюю молитву, служанки ушли на кухню, женщины спустились к завтраку, Захария и Омар были с ними. Амира сначала прошла в спальню, где учила девочек заправлять постели– свои собственные и братьев. Девчушки торопились управиться с работой, потому что были голодны.
– У нас же есть служанки, умма, – недовольно сказала Амире семилетняя Тахья. – Пусть они стелят постели.
– А может быть, у тебя не будет служанок, когда ты выйдешь замуж, – возразила ей Амира, заправляя постель Омара. – Если ты не научишься сейчас, не сможешь позаботиться о муже.
Камилия спросила:
– А почему тетя Элис и дядя Эдвард не молятся с нами?
– Потому что они христиане, – ответила Амира, – они тоже молятся по Священной книге, но по-своему. – Заговорив об Элис и Эдварде, Амира вспомнила свою уступку европейским обычаям: лакей каждое утро приносил Эдварду коньяк. Впервые алкогольный напиток подавался в доме Рашидов. Амира настояла, чтобы Элис, как и вся ее новая семья, не пила вина, но ради гостя она нарушила запрет.
В комнату приковыляла старенькая тетя Зу Зу с палочкой. Под глазами у нее были темные тени.
– Я проснулась ночью и не могла заснуть. Мне снился ужасный сон – кровавый месяц и джинны в саду. И все цветы погибли…
Амира не любила, когда тетушка Зу Зу рассказывала страшные сны – дети пугались. Но она знала причину ее тревоги и мягко сказала:
– Все в воле Бога. Он охраняет нас. Король и Ибрахим в руках Бога.
Но упрямая тетушка Зу Зу, которая во времена своей молодости, когда в Египте правили хедивы, была горячей и необузданной, как дикая лошадка, стояла на своем:
– Сказано также, что Аллах не изменит людей, пока они сами не изменятся. Это нехорошо, ум Ибрахим, что твоего сына нет в доме. Мужчина должен охранять свою семью.
Зу Зу умоляла Ибрахима не ехать в Александрию, но он уверял ее, что нет никаких оснований для беспокойства.
За полгода после Черной субботы король Фарук трижды поменял состав правительства. Напряженность в Каире не ослабевала.
– Я боюсь, Амира, – сказала Зу Зу. – И за твоего сына, и за детей. Он в Александрии, кто защитит нас здесь? – и уныло покачав головой, она заковыляла вслед за детьми.
В столовой на первом этаже было шумно – сидя за низкими столиками, все накладывали себе яичницу и жареную фасоль. Нефисса стояла у открытого окна, глядя на спортивный автомобиль Эдварда. Она была одета в элегантный дорожный костюм из легкой льняной ткани, на руке сумочка из крокодиловой кожи. К ней подошла Элис и, сказав: «У меня есть кое-что для тебя», приколола ей к корсажу букет пунцовых цветов, ярких, как губы Нефиссы. Темные глаза молодой женщины засияли над цветами.
Нефисса бросила взгляд на Амиру и шепнула Элис:
– Знала бы она! Заперла бы меня и ключ в Нил бросила!
План Нефиссы был смелым и неожиданным: она решила отправить с полдороги водителя домой и вести машину сама. Никто не знал, что она за последние месяцы научилась водить.
– Знала бы мама, что я вожу машину! Она была в шоке, когда я сняла покрывало и перестала носить траур… А Эдвард знает, что я вожу?
– Бедняга и не догадывается о твоем замысле! Ты сделаешь в пути остановку?
– А как же!
Элис надеялась, что план соблазнения осуществится, и готова была помогать Нефиссе – она очень хотела, чтобы ее брат задержался или совсем остался в Египте.
Вдруг все услышали тревожный звон колокольчика у калитки, и через минуту в комнату вслед за служанкой вошла Марьям Мисрахи.
– Включите радио! – закричала она. – Ночью, пока мы спали, была революция!
Все собрались около приемника.
По радио человек по имени Анвар Саадат заявил, что наконец египтяне свободны и сами управляют своей страной.
– Он не упоминает короля, – встревоженно сказал один из родственников, внимательно прослушавший речь Саадата. – Он не говорит, что они сделали с ним!
– Король убит, – отозвался другой, – а может быть, и Ибрахим.
Поднялся крик и плач, но Амира строго сказала:
– Позвоните всем родственникам, пусть соберутся в нашем доме. Будем ждать известий. Уведите детей и займите их играми.
Амира вызвала повара и распорядилась, чтобы все время был чай и побольше блюд для гостей. Затем повернулась к Нефиссе и сказала:
– Сегодня ты не поедешь в Александрию.
– Это абсурд! – Презрительным жестом Фарук отмахнулся от сообщения Саадата. – О какой революции они толкуют, когда было всего несколько выстрелов и капелька крови!
Но бескровная революция совершилась. «Офицеры Свободы» изумили мир, в три дня утвердившись в столице и установив контроль над всеми коммуникациями и правительственными учреждениями. Король Фарук был отрезан в Александрии, и британцы не могли оказать ему помощь, потому что революционная армия контролировала железные дороги, аэропорты, морские порты и шоссейные дороги. Американцы военной помощи не предлагали, хотя сделали запрос о событиях в Каире.
Фарук был беспомощен. Королевская гвардия обменялась несколькими выстрелами с солдатами революционной армии, оцепившими дворец, но Фарук распорядился прекратить перестрелку и заперся со своими приближенными во дворце.
Вскоре он был вынужден впустить Анвара Саадата, который предъявил Фаруку ультиматум: покинуть страну до шести часов вечера. В противном случае «Офицеры Свободы» за последствия не отвечают.
Король начал протестовать, но Саадат вежливо и деликатно объяснил ему, что после Черной субботы он стал для египтян самой одиозной фигурой. В столице было сожжено дотла четыреста зданий – клубов, кинотеатров, складов, ресторанов, отелей, – а если бы Фарук не был занят празднеством в честь рождения наследника и принял меры на два часа раньше, потери были бы значительно меньшими.
Король узнал также, что почти все «Офицеры Свободы» требовали его казни и только генерал Абдель Насер был против кровопролития. «Пусть его судит история», – сказал он.
Узнав все это, Фарук рассудил, что чем дольше он останется в Египте, тем короче будет его жизнь. Он дал согласие Саадату без промедления.
Как личный врач, Ибрахим превосходно знал Фарука. Воспитанный до пятнадцати лет в гареме матерью, женщиной с железной волей, он вырос инфантильным и слабохарактерным, был невежествен – не читал книг, не слушал музыки, только смотрел развлекательные кинофильмы. Политике предпочитал азартные карточные игры и рулетку. Когда его за несколько дней предупредили, что «Офицеры Свободы» готовятся к выступлению, он только плечами пожал, а потом пренебрег и сообщением о передвижениях войск ночью на улицах Каира. Ибрахим понимал, что не такой человек должен был управлять Египтом. Пришло время перемен.
«Конец королевского правления, конечно, будет и концом карьеры королевского врача», – думал Ибрахим. Он глядел на дверной проем, задрапированный черным бархатом, и будущее представлялось ему мрачным, как эта черная портьера. Документ об отречении был составлен, и Фарук прочитал его в торжественном мраморном зале – всего две фразы по-арабски: «Мы, Фарук Первый, всегда стремились к счастью и благосостоянию своего народа…»
Едва сдерживая слезы, Фарук взял золотое перо и дрожащей рукой поставил почти неразборчивую подпись; во второй подписи, на арабском, он сделал ошибку в своем имени, так как никогда не жаловал родной язык.
Потом Фарук принял ванну и переоделся в белый адмиральский костюм. Последний раз он сел на трон, украшенный драгоценными камнями, во дворце Рас эль-Тин и попрощался со своими друзьями и приближенными. Ибрахиму он сказал по-французски: «Мне будет недоставать вас, мон ами. Вы хорошо служили мне».
Он спустился с мраморной лестницы во двор, залитый солнцем, королевский оркестр начал играть национальный гимн, и Фарук получил прощальный дар – зеленый, как Нил, египетский флаг с полумесяцем.
Когда Фарук ступил на палубу королевской яхты «Махрусса», у Ибрахима потемнело в глазах. На палубе Фарук стоял в окружении трех принцесс, своих сестер, и семидесятилетней матери, и прощальный жест его собравшимся на берегу друзьям был полон достоинства. Яхта отплыла при звуках пушечного салюта с военного фрегата, стоящего на якоре близ берега, – был дан двадцать один залп.
Глядя на исчезающую в морской дали «Махруссу», Ибрахим вспоминал хорошие минуты своей многолетней близости с королем: как он привел во дворец Камилию, Ясмину, Тахью и Захарию – познакомиться с королем – и король пел им свою любимую песенку и угощал леденцами. Он вспомнил день свадьбы Фарука, когда тысячи людей хлынули в Каир на празднество, и карманники столицы в честь короля объявили однодневный мораторий, и ни один паломник в многотысячных толпах не был обворован в этот день. И праздник коронации Фарука, когда яхту молодого экзотического красавца сопровождала флотилия из тысяч лодок и фелук с зажженными факелами…
Ибрахим понял, что для него «Махрусса» увезла не только низложенного короля, но и его воспоминания, его прошлое, наверное – смысл его жизни. Ибрахиму вспомнилась черная бархатная портьера.
ГЛАВА 3
Элис не верила своим глазам. Она вышла утром в сад с рабочей корзинкой, в широкополой соломенной шляпе и вдруг увидела, что из бутонов выглянули малиновые лепестки, а три цветка уже раскрылись. Сколько лет она ухаживала за английскими растениями, перевезенными ею в жаркий средиземноморский климат, и наконец добилась своего – малиновый цикламен расцвел! Словно дома в Англии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
А почему мальчикам делают обрезание днем и отмечают этот день как праздник, а женщине – ночью, как что-то тайное и постыдное, о чем никому не рассказывают?
Нефисса беспокойно зашевелилась в ванне. Нет, она не влюбилась в Эдварда Вестфолла, но он напомнил ей того лейтенанта и единственную ночь любви в ее жизни. Она помнила все, как будто это было вчера, – родинку на его правом бедре, солоноватый запах его кожи, и его изумительные ласки, и печальные глаза нарисованных женщин, глядящие на них со стен… Пока соловей в саду пел всю ночь до утра свою песнь розе, Нефисса испытала экстаз, восторг страсти – то, о чем многие женщины только мечтают всю жизнь.
Когда они прощались на рассвете и ее прекрасный офицер целовал ее и клялся, что он напишет, что он приедет снова, она поняла, что они никогда больше не увидятся.
Он даже не сказал ей своего имени в эту фантастическую ночь, и она, наверное, промелькнула в его жизни словно видение, как одна из сладострастных наложниц настенной росписи гарема, где свершилась их ночь любви. Он ни разу не написал ей за эти годы, но она хранила платок с вышитыми незабудками – платок его матери.
Нефисса медленно вышла из ванны, растерлась широким полотенцем и стала втирать в кожу мазь из ланолина, пчелиного воска, ладана и душистых трав, собранных Амирой. Где же теперь ее лейтенант? Остался в Англии, наверное, и женился. Вспоминает ли он о ней?
Нефисса чувствовала, как ускользают ее годы, – ей было уже двадцать семь. Многие состоятельные египтяне сватались к ней, но она не хотела снова выходить замуж и рожать детей, она мечтала снова испытать миг блаженства. Поэтому она обратила внимание на Эдварда, в своем воображении она одевала его в военную форму и видела, как он стоит под фонарем на улице Райских Дев и зажигает сигарету. Она не полюбит Эдварда, никого не полюбит, как лейтенанта. Первое переживание неповторимо, но если самое лучшее недоступно, то сойдет и второй сорт.
Скользнув в прохладные, пахнущие лавандой простыни, Нефисса начала мечтать о поездке в Александрию с Эдвардом Вестфоллом. Он не зажег в ней страсть, но он тоже англичанин, блондин и белокожий, и в темноте спальни она сможет вообразить, что ее ласкает лейтенант…
Под золотой июльской луной по улицам Каира двигались колонны вооруженных людей – они выходили одна за другой из казарм Аббасея в сопровождении военных машин и танков. Они блокировали мосты через Нил, перекрыли все шоссе, ведущие к Каиру. Они окружили генштаб и взяли под стражу всех участников совещания, только что принявшего решение арестовать лидеров организации «Офицеры Свободы». Вооруженный отряд на Суэцкой дороге преграждал путь британской армии, которая могла бы выступить против мятежников. Египетские солдаты повсюду поддержали «Офицеров Свободы», и к двум часам ночи Каир полностью находился под их контролем. Предстоял бросок на Александрию, где находился король.
Эдвард Вестфолл стоял с револьвером в руке. Он применял оружие во время войны и готов был применить его снова.
Занималась заря, в открытое окно вливался свежий утренний воздух, с минаретов Каира доносились призывы муэдзинов к ранней молитве. Эдвард Вестфолл обращал к Богу свою молчаливую молитву:
– Спаси меня от соблазна. Помоги мне, Боже, я не в силах помочь себе сам. Я погрязаю в пороке, я гибну…
Эдвард уверял себя, что остался в Египте охранять сестру. Он написал отцу, что хотел вывезти Элис с ребенком в Англию, но по какому-то допотопному закону необходимо разрешение мужа, а Ибрахим не сознает, какой опасности его семья подвергается в Каире. Отец прислал ему одежду и охотничье снаряжение взамен того, что увез в Черную субботу расторопный таксист, а также, по просьбе Эдварда, армейский револьвер «смит-и-вессон».
Эдвард находился в Каире уже несколько месяцев, и атмосфера сладострастия затягивала его, как омут. Улицы столицы пестрели рекламой фильмов о любви, из репродукторов многочисленных уличных кафе лились томные любовные шлягеры, а за столиками непринужденно разговаривали на темы мужской потенции и женской плодоносности. Секс, любовь и страсть были вплетены в сложный узор гобелена повседневной жизни Каира, как кофе, солнце, грязь на улицах. И в то же время плотская любовь, и даже невинный флирт или нежное рукопожатие были разрешены только законным супругам за закрытыми дверями спален. Это было хуже, чем пуританизм викторианского стиля в Англии. Пуританизм, так же как ислам, восхвалял добродетель и чистоту, строго осуждал прелюбодеяние и супружескую неверность. Но британское общество не выставляло напоказ то, на что налагало запрет, – а египетское поступало именно так. В Англии не было женщин, скрывающих лицо, но жадно раздевающих глазами встреченного на улице мужчину; Англия не изобретала соблазнительный беледи – «танец живота». В Англии не демонстрировалась «кровь девственности» после свадебной ночи. От английских леди исходил чистый запах лаванды, а женщины Востока употребляли крепкие духи с сексуально-возбуждающими ароматами мускуса и сандала. Пища была пряной, музыка томной, смех звучал громче, чем в Англии, люди вели себя непринужденнее. И наверное, любовью занимались в Египте дико и страстно! – думал Эдвард. Его преследовали эротические сны – в его видениях призывно светились темные глаза, сладострастно улыбались сочные яркие губы, жадные пальцы ласкали его набухающий член. Он раскидывал простыни и просыпался на рассвете истомленный. И в этот день он проснулся рано. Из сада втекал запах жимолости и жасмина, а из кухни аромат яичницы, жареной фасоли, горячего сыра и кофе. Предстоял новый день, наполненный сексуальным соблазном.
Эдвард позвонил, и слуга принес горячую воду для бритья. Он накинул легкий халат и пошел в ванну. Сегодня он должен был поехать с Нефиссой в Александрию. Сердце его забилось, на лбу выступила испарина. Какое безумство! Ведь он приехал в Египет не только для того, чтобы повидаться с сестрой, но для того, чтобы отец не узнал о его пороках. Суровый пуританин выгнал бы его из дома и лишил наследства! И вот, сбежав от греха в Англии, он поддается искушению в Египте. Эдвард посмотрел на себя в зеркало – рана, слава Богу, не оставила отметины. Он выглядел здоровым – благодаря заботам Амиры и спортивным занятиям в клубе на острове Джизра на Ниле, в который ему удалось вступить. Эдвард каждый день играл там в теннис, плавал и приобрел хорошую спортивную форму. Лицо с правильными чертами было привлекательным. Эдвард вспомнил черные глаза, взгляд, не отрывавшийся от его фигуры, увлажненный сладострастием, и застонал. Зачем он согласился ехать с Нефиссой в Александрию? Там он поддастся соблазну, надо было остаться на улице Райских Дев – под неусыпным надзором Амиры Нефисса не могла дать себе волю.
Вошел слуга с чаем и бренди на подносе. Эдвард жестом отказался от чая и слегка дрожащей рукой взял рюмку коньяку, налил, выпил и налил еще. Заметив на стуле револьвер, он бросил его в раскрытый дорожный чемодан.
Женщины дома Рашидов окончили утреннюю молитву, служанки ушли на кухню, женщины спустились к завтраку, Захария и Омар были с ними. Амира сначала прошла в спальню, где учила девочек заправлять постели– свои собственные и братьев. Девчушки торопились управиться с работой, потому что были голодны.
– У нас же есть служанки, умма, – недовольно сказала Амире семилетняя Тахья. – Пусть они стелят постели.
– А может быть, у тебя не будет служанок, когда ты выйдешь замуж, – возразила ей Амира, заправляя постель Омара. – Если ты не научишься сейчас, не сможешь позаботиться о муже.
Камилия спросила:
– А почему тетя Элис и дядя Эдвард не молятся с нами?
– Потому что они христиане, – ответила Амира, – они тоже молятся по Священной книге, но по-своему. – Заговорив об Элис и Эдварде, Амира вспомнила свою уступку европейским обычаям: лакей каждое утро приносил Эдварду коньяк. Впервые алкогольный напиток подавался в доме Рашидов. Амира настояла, чтобы Элис, как и вся ее новая семья, не пила вина, но ради гостя она нарушила запрет.
В комнату приковыляла старенькая тетя Зу Зу с палочкой. Под глазами у нее были темные тени.
– Я проснулась ночью и не могла заснуть. Мне снился ужасный сон – кровавый месяц и джинны в саду. И все цветы погибли…
Амира не любила, когда тетушка Зу Зу рассказывала страшные сны – дети пугались. Но она знала причину ее тревоги и мягко сказала:
– Все в воле Бога. Он охраняет нас. Король и Ибрахим в руках Бога.
Но упрямая тетушка Зу Зу, которая во времена своей молодости, когда в Египте правили хедивы, была горячей и необузданной, как дикая лошадка, стояла на своем:
– Сказано также, что Аллах не изменит людей, пока они сами не изменятся. Это нехорошо, ум Ибрахим, что твоего сына нет в доме. Мужчина должен охранять свою семью.
Зу Зу умоляла Ибрахима не ехать в Александрию, но он уверял ее, что нет никаких оснований для беспокойства.
За полгода после Черной субботы король Фарук трижды поменял состав правительства. Напряженность в Каире не ослабевала.
– Я боюсь, Амира, – сказала Зу Зу. – И за твоего сына, и за детей. Он в Александрии, кто защитит нас здесь? – и уныло покачав головой, она заковыляла вслед за детьми.
В столовой на первом этаже было шумно – сидя за низкими столиками, все накладывали себе яичницу и жареную фасоль. Нефисса стояла у открытого окна, глядя на спортивный автомобиль Эдварда. Она была одета в элегантный дорожный костюм из легкой льняной ткани, на руке сумочка из крокодиловой кожи. К ней подошла Элис и, сказав: «У меня есть кое-что для тебя», приколола ей к корсажу букет пунцовых цветов, ярких, как губы Нефиссы. Темные глаза молодой женщины засияли над цветами.
Нефисса бросила взгляд на Амиру и шепнула Элис:
– Знала бы она! Заперла бы меня и ключ в Нил бросила!
План Нефиссы был смелым и неожиданным: она решила отправить с полдороги водителя домой и вести машину сама. Никто не знал, что она за последние месяцы научилась водить.
– Знала бы мама, что я вожу машину! Она была в шоке, когда я сняла покрывало и перестала носить траур… А Эдвард знает, что я вожу?
– Бедняга и не догадывается о твоем замысле! Ты сделаешь в пути остановку?
– А как же!
Элис надеялась, что план соблазнения осуществится, и готова была помогать Нефиссе – она очень хотела, чтобы ее брат задержался или совсем остался в Египте.
Вдруг все услышали тревожный звон колокольчика у калитки, и через минуту в комнату вслед за служанкой вошла Марьям Мисрахи.
– Включите радио! – закричала она. – Ночью, пока мы спали, была революция!
Все собрались около приемника.
По радио человек по имени Анвар Саадат заявил, что наконец египтяне свободны и сами управляют своей страной.
– Он не упоминает короля, – встревоженно сказал один из родственников, внимательно прослушавший речь Саадата. – Он не говорит, что они сделали с ним!
– Король убит, – отозвался другой, – а может быть, и Ибрахим.
Поднялся крик и плач, но Амира строго сказала:
– Позвоните всем родственникам, пусть соберутся в нашем доме. Будем ждать известий. Уведите детей и займите их играми.
Амира вызвала повара и распорядилась, чтобы все время был чай и побольше блюд для гостей. Затем повернулась к Нефиссе и сказала:
– Сегодня ты не поедешь в Александрию.
– Это абсурд! – Презрительным жестом Фарук отмахнулся от сообщения Саадата. – О какой революции они толкуют, когда было всего несколько выстрелов и капелька крови!
Но бескровная революция совершилась. «Офицеры Свободы» изумили мир, в три дня утвердившись в столице и установив контроль над всеми коммуникациями и правительственными учреждениями. Король Фарук был отрезан в Александрии, и британцы не могли оказать ему помощь, потому что революционная армия контролировала железные дороги, аэропорты, морские порты и шоссейные дороги. Американцы военной помощи не предлагали, хотя сделали запрос о событиях в Каире.
Фарук был беспомощен. Королевская гвардия обменялась несколькими выстрелами с солдатами революционной армии, оцепившими дворец, но Фарук распорядился прекратить перестрелку и заперся со своими приближенными во дворце.
Вскоре он был вынужден впустить Анвара Саадата, который предъявил Фаруку ультиматум: покинуть страну до шести часов вечера. В противном случае «Офицеры Свободы» за последствия не отвечают.
Король начал протестовать, но Саадат вежливо и деликатно объяснил ему, что после Черной субботы он стал для египтян самой одиозной фигурой. В столице было сожжено дотла четыреста зданий – клубов, кинотеатров, складов, ресторанов, отелей, – а если бы Фарук не был занят празднеством в честь рождения наследника и принял меры на два часа раньше, потери были бы значительно меньшими.
Король узнал также, что почти все «Офицеры Свободы» требовали его казни и только генерал Абдель Насер был против кровопролития. «Пусть его судит история», – сказал он.
Узнав все это, Фарук рассудил, что чем дольше он останется в Египте, тем короче будет его жизнь. Он дал согласие Саадату без промедления.
Как личный врач, Ибрахим превосходно знал Фарука. Воспитанный до пятнадцати лет в гареме матерью, женщиной с железной волей, он вырос инфантильным и слабохарактерным, был невежествен – не читал книг, не слушал музыки, только смотрел развлекательные кинофильмы. Политике предпочитал азартные карточные игры и рулетку. Когда его за несколько дней предупредили, что «Офицеры Свободы» готовятся к выступлению, он только плечами пожал, а потом пренебрег и сообщением о передвижениях войск ночью на улицах Каира. Ибрахим понимал, что не такой человек должен был управлять Египтом. Пришло время перемен.
«Конец королевского правления, конечно, будет и концом карьеры королевского врача», – думал Ибрахим. Он глядел на дверной проем, задрапированный черным бархатом, и будущее представлялось ему мрачным, как эта черная портьера. Документ об отречении был составлен, и Фарук прочитал его в торжественном мраморном зале – всего две фразы по-арабски: «Мы, Фарук Первый, всегда стремились к счастью и благосостоянию своего народа…»
Едва сдерживая слезы, Фарук взял золотое перо и дрожащей рукой поставил почти неразборчивую подпись; во второй подписи, на арабском, он сделал ошибку в своем имени, так как никогда не жаловал родной язык.
Потом Фарук принял ванну и переоделся в белый адмиральский костюм. Последний раз он сел на трон, украшенный драгоценными камнями, во дворце Рас эль-Тин и попрощался со своими друзьями и приближенными. Ибрахиму он сказал по-французски: «Мне будет недоставать вас, мон ами. Вы хорошо служили мне».
Он спустился с мраморной лестницы во двор, залитый солнцем, королевский оркестр начал играть национальный гимн, и Фарук получил прощальный дар – зеленый, как Нил, египетский флаг с полумесяцем.
Когда Фарук ступил на палубу королевской яхты «Махрусса», у Ибрахима потемнело в глазах. На палубе Фарук стоял в окружении трех принцесс, своих сестер, и семидесятилетней матери, и прощальный жест его собравшимся на берегу друзьям был полон достоинства. Яхта отплыла при звуках пушечного салюта с военного фрегата, стоящего на якоре близ берега, – был дан двадцать один залп.
Глядя на исчезающую в морской дали «Махруссу», Ибрахим вспоминал хорошие минуты своей многолетней близости с королем: как он привел во дворец Камилию, Ясмину, Тахью и Захарию – познакомиться с королем – и король пел им свою любимую песенку и угощал леденцами. Он вспомнил день свадьбы Фарука, когда тысячи людей хлынули в Каир на празднество, и карманники столицы в честь короля объявили однодневный мораторий, и ни один паломник в многотысячных толпах не был обворован в этот день. И праздник коронации Фарука, когда яхту молодого экзотического красавца сопровождала флотилия из тысяч лодок и фелук с зажженными факелами…
Ибрахим понял, что для него «Махрусса» увезла не только низложенного короля, но и его воспоминания, его прошлое, наверное – смысл его жизни. Ибрахиму вспомнилась черная бархатная портьера.
ГЛАВА 3
Элис не верила своим глазам. Она вышла утром в сад с рабочей корзинкой, в широкополой соломенной шляпе и вдруг увидела, что из бутонов выглянули малиновые лепестки, а три цветка уже раскрылись. Сколько лет она ухаживала за английскими растениями, перевезенными ею в жаркий средиземноморский климат, и наконец добилась своего – малиновый цикламен расцвел! Словно дома в Англии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49