– Я не твой отец, – повторил я тише ужасные слова. – Но я был его близким другом и не позволю обращаться со мной в такой манере!
– Ах, какая щепетильная натура! – засмеялся Борис. – Прямо-таки кисейная барышня…
– Не надо тебе этого говорить, – начал я убеждать его и положил руку ему на плечо.
– Не надо мне лапшу на уши вешать! – резко скинул он мою руку со своего плеча. – Мне еще в ту нашу встречу твоя физиономия показалась очень знакомой. А дома я пересмотрел все наши семейные фотоальбомы и понял, что ты – мой бывший отец…
От того, как подчеркнуто Борис произнес слово «бывший», меня едва не передернуло.
– Но окончательно мне помогло в этом убедиться другое, – продолжал сын. – Хочешь знать, что именно?
– Я хочу только, чтобы ты поскорее заткнулся…
– Вот этот портрет! – не слушая меня, закричал сын и показал пальцем на портрет Владимира Высоцкого, висевшего напротив кровати.
«Да, с портретом я, пожалуй, оплошал», – мысленно упрекнул я себя.
– Помнишь, на прощание я сказал тебе, что ты очень напоминаешь Владимира Высоцкого?..
– Ни черта я не помню. И вообще, этот портрет висел в гостиничном номере до моего приезда, – на ходу сочинил я.
– Мама рассказывала, что ты всегда был страстным поклонником Высоцкого, – продолжал Борис, совершенно не слушая моих оправданий. – И даже старался походить на него! Ты, дерьмо собачье, старался походить на этого великого человека! Ты, подонок, гадина, мразь, сволочь, тварь паршивая… бросил нас с матерью, когда нам было так тяжело! За эти пять лет ты нам даже открытки не прислал, не соизволил нас навестить! Как я хочу, чтобы ты сдох, ублюдок!
– А вот оскорблять меня тебе не стоило, парень, – спокойно сказал я и ударил сына по лицу.
Он рухнул плашмя на кровать, а потом медленно поднялся.
– Ну вот, а говоришь, что ты не мой родной отец, – снова ухмыльнулся он, и в следующую секунду заехал мне кулаком в челюсть.
Я успел привычно увернуться от удара и перехватил его руку, занесенную для нового удара, за запястье.
– Ты почему так напился? – спросил я его безо всякой связи с предыдущим разговором.
– Только не говори мне, что пить водку вредно, – чуть ли не прорычал Борис.
– Пить водку вредно, – стараясь казаться невозмутимым, сказал я. – Сорокоградусная мешает трезво оценивать ситуацию и принимать правильные решения. Кроме того, она нарушает координацию движений и замедляет реакцию. Из-за нее ты не сумеешь выложиться во всю мощь своих физических данных, когда это понадобится…
– А мне и не нужны сейчас никакие данные, – вырвал Борис руку и потер запястье. – Я хотел только увидеть твои паучьи глаза и плюнуть в твою поганую рожу. Тьфу!
От сыновьего плевка я молниеносно увернулся.
– Ну и реакция у тебя, – не удержался он от восхищения.
– Видишь ли, я одно время служил военным советником в Анголе, – опустился я на кровать и положил руки на колени. – Мне приходилось много перемещаться по тамошним джунглям. А должен сказать, что ядовитых змей в этих лесах была тьма-тьмущая. Я не боялся их укусов – на этот счет всегда имел при себе противоядие. Но страшны были те змеи, которые плевались ядом – своим плевком они попадали с расстояния в двадцать шагов прямо в глаз человека. Яд этих змей действовал мгновенно. Соответственно, мгновенно приходилось и реагировать. К счастью, одновременно с плевком эти змеи издавали особый протяжный звук. Так что, услыхав его, я успевал в нужный момент пригнуть голову. Только мгновенная реакция помогла мне дожить до сегодняшнего дня…
– Я тебе не верю, – сказал сын.
– Клянусь, говорю чистую правду. У меня после этой Анголы загар с кожи не сходил почти два года. Я здорово смахивал после на типичного пуэрториканца. Поэтому мое начальство не придумало ничего умнее, как отправить меня на некоторое время в Соединенные Штаты Америки…
Я сам не мог понять, что это вдруг на меня нашло, почему я начал чистосердечно исповедоваться перед сыном? Я рассказывал ему то, о чем не мог знать больше никто другой, кроме меня самого, и все не мог остановиться. Видимо, меня, что называется, «прорвало» после долгих лет вынужденного молчания, и теперь я изливал душу родному человеку, которого так любил и за которого готов был жизнь отдать! Как я мог объяснить ему, что не подавал весточки о себе эти долгие пять лет только потому, что боялся за их жизнь! Ведь если бы у бандитов зародилось хотя бы малейшее подозрение, что сотрудник знаменитого Четырнадцатого Отдела Владимир Печегин еще жив, они, рано или поздно, разыскали бы мою семью. И тогда Борис не сидел бы здесь, живой и здоровый, и не проклинал бы меня с максимализмом, свойственным его восхитительным семнадцати годам!
– Злостные неплательщики алиментов – мастера сочинять и не такие истории, – презрительно выпятил нижнюю губу Борис.
Это была моя привычка – так выпячивать нижнюю губу, когда кого-то сильно презираешь! Я словно видел свою молодую копию. Но упоминание о неплательщике алиментов здорово меня задело. Так вот за кого они меня принимали все эти годы! И неужели Надежда способна была поверить, что я мог разлюбить ее и бросить? Хотя, как иначе она могла объяснить мое внезапное исчезновение?..
– Боря, ты крупно ошибаешься, – старался я говорить как можно мягче, хотя внутри у меня все кипело. – Прежде всего, давай условимся, что я все-таки не твой отец…
– Черта с два!
– …И потом, ты уже сказал маме о своих подозрениях?
– Никогда! – взорвался Борис. – Никогда не скажу. Я для того и пожаловал к тебе, чтобы предупредить – не смей показываться на глаза моей матери! Она считает, что ты погиб в перестрелке с бандитами. Ходит на твою могилу и носит туда свежие цветы. Не пойму, как ты, будучи живым, умудрился организовать собственные похороны?
– Мне кажется, что именно могила Владимира Печегина и должна убедить тебя в том, что твой отец мертв, – осторожно заметил я.
– Мой бывший отец передо мной! – крикнул Борис. – И он сволочь, негодяй и подлец! Думаешь, отчего я такой смелый? Оттого, что прежде, чем отправиться к тебе, принял сто граммов для храбрости…
– Понятное дело, – прервал я Бориса. – Там, где сто граммов, неизбежно последуют и двести для большей храбрости, а затем – еще триста, чтобы почувствовать себя полным героем. Алкоголик ты несовершеннолетний…
– Не смей меня укорять! – топнул ногой Борис.
– А ты говорил еще кому-нибудь о своих подозрениях, герой?
– Никому, – твердо ответил сын. – Это должно остаться нашим личным делом.
Борис даже не мог представить, как у меня полегчало на сердце после его слов!
– Мой тебе совет – сматывайся отсюда да поживее, – угрожающе продолжал сын. – Городок наш очень мафиозный. И такому петуху, как ты, здесь быстро ощиплют перышки. И еще запомни – если посмеешь показаться моей матери на глаза, я тебе башку сверну…
«Ах, как мне страшно!» – едва не рассмеялся я. Если б сын мог знать, что свернуть мне голову пытались профессионалы высшего класса, он, пожалуй, не держал бы себя так самоуверенно!
– А ты по-прежнему носишь фамилию Печегин? – спросил я у Бориса.
– К сожалению, – дернул тот плечами. – Мама отказалась сменить ее на девичью. Она тебя, подлеца, любит непонятно за что. Я тоже, пока думал, что ты мертв, гордился тобой. Но после нашей встречи и после того, как я понял, кто ты есть на самом деле, я тебя ненавижу и презираю.
– Не хотел бы я, чтобы ты узнал, кто я есть на самом деле, – непроизвольно вырвалось у меня.
– И запомни, мама ничего не должна знать, – тупо повторил Борис, – не обратив внимания на эти мои слова. – Если бы не она, то я…
Сын не успел договорить фразу до конца. Неожиданно он сильно побледнел и осунулся. Его молодой не окрепший организм еще не был готов к такой дозе сильного алкоголя, которую он недавно принял.
Я сразу это понял. Схватив Бориса под мышки, я быстро поволок его обмякшее тело в ванную комнату. Включив холодную воду, раздел сына и осторожно положил его в ванну. Это должно было помочь ему. Когда ванна до половины наполнилась, я выключил кран и начал интенсивно массировать грудь Бориса. Сквозь пьяное забытье он простонал.
Мне так стало жаль его, что я поцеловал сына в лоб!
«Будь ты проклят, гад! – обратился я мысленно к тому предателю, из-за которого оказался разлученным с семьей на пять лет. – Если ты только попадешься мне в руки, то пожалеешь, что тебя не удавили еще в колыбели!..»
Борис вновь застонал. Его закрытые ресницы задергались. Я совершенно не представлял, что мне делать дальше, и, главное, что сказать, когда он очнется.
В эту минуту в дверь гостиничного номера требовательно забарабанили. Я стремительно вышел из ванной, прикрыв дверь, достал из кармана пистолет и сунул его под ковер. Я сразу узнал эту манеру стучать – так ломятся в дверь следователи, когда имеют в кармане ордер на обыск или арест.
– Войдите, – сказал я.
Дверь распахнулась и вошли три человека – два милиционера и один в штатском.
– Владимир Пегин? – обратился ко мне тот, который был в штатском.
– А вы рассчитывали застать тут кого-то другого? – пожал я плечами.
– Нет, именно вас. Следователь прокуратуры Кодаков, – представился штатский. – Вы должны проехать с нами.
– Могу я ознакомиться с ордером на мой арест? – начал я «качать права».
– Только с предписанием на задержание, – извлек из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу Кодаков. – У нас нет доказательств относительно вашей принадлежности к организованной преступности. Есть лишь подозрения. Надеюсь, вы поможете нам их развеять.
– А что вы можете мне инкриминировать? – напряженно прищурившись, спросил я.
– Обо всем узнаете в прокуратуре.
Тяжело вздохнув, я достал из гардероба и натянул нейлоновую куртку. Мне понравилось лицо этого следователя Кодакова – он производил впечатление честного человека. Видимо, подозрения относительно моей персоны носили косвенный характер.
«Одно из двух – либо этот Кодаков лишь игрушка в чьих-то умелых руках, либо действует на свой страх и риск», – анализировал я новый поворот ситуации. Если верно второе, то я сумею использовать это обстоятельство в своих интересах, если же – первое, то мне придется очень туго!
Выходя из гостиничного номера, я выключил свет. Шедший за мной милиционер закрыл ключом дверь комнаты. Я порадовался, что они не заметили Бориса. Именно его в эту историю не следует впутывать! Иначе мы снова можем расстаться на очень длительный срок. Мне казалось, что я только-только начинаю вновь обретать свою семью.
Я догадывался, почему сын говорил мне такие гадкие слова. Он пытался убедить в ненависти не столько меня, сколько себя самого. Но в глубине души, я не сомневался, Борис очень любит меня.
Однако сейчас, шагая по гостиничному коридору вслед за следователем прокуратуры, я заставлял себя думать о другом – о том, как отразится этот визит ко мне «легавых» на моем внедрении в «Азию»…»
В тот момент, когда в дверь гостиничного номера постучали милиционеры, сознание вернулось к Борису. Сквозь щель в неплотно прикрытой двери он слышал весь разговор человека, которого считал своим отцом, со следователем Кодаковым. Он был настолько поражен услышанным, что на некоторое время впал в оцепенение.
И уже после того, как номер опустел и в нем выключили свет, Борис еще чуток посидел неподвижно в холодной воде. Он думал о том, что все оказалось гораздо хуже, нежели можно было предполагать…
Когда Борис направлялся сюда, то далеко не был уверен в том, что этот человек – его родной отец. У молодого человека были только сильные подозрения, которые основывались на внешнем сходстве. Однако никаких доказательств того, что Владимир Печегин и Владимир Пегин – одно и то же лицо, у Бориса не было.
Чтобы скрыть свою неуверенность, Борис и напился перед тем, как явиться сюда. Но он явно переоценил стойкость своего организма и недооценил мощь алкогольной дозы. Теперь он расплачивался за это невероятной головной болью и отвратительной тошнотой, которая то подступала к горлу, то на время исчезала…
Наконец, холод дал о себе знать. Борис поднялся из ванны и, чертыхаясь, включил свет. Затем насухо вытерся полотенцем и оделся.
Он надеялся, что во время разговора вынудит этого Пегина признаться в том, что тот – его родной отец. Тогда у Бориса были бы все основания презирать грязного подонка, бросившего жену и сына в то время, когда им было труднее всего. Но этот тип оказался очень хитрым и скользким – настоящий угорь!
Теперь Борис сильно сомневался в том, что беседовал с родным отцом. Но, с другой стороны, стал бы так нежно возиться с ним Пегин после всего, что Борис ему наговорил, если б это был совершенно чужой человек? Да он бы выкинул его за дверь уже через две минуты к чертовой матери!
А что, если этот Пегин не лжет? Что, если он, действительно, был когда-то близким другом отца и пытается позаботиться о них, исполняя предсмертную волю своего товарища? Но тогда почему он не заявил о себе раньше, а лишь спустя пять лет? Нет, что-то тут явно не то. Да, к тому же, портрет Высоцкого на стене…
Шлепая босыми ногами по паркетному полу комнаты, Борис подошел к висящему на стене фотопортрету и внимательно осмотрел. Бумага была потертой и шершавой – верный признак того, что его долгое время носили среди других вещей. Заглянув под шкаф, Борис обнаружил там другую картину – скверно намалеванный пейзаж с сосной и церквушкой на берегу реки.
Тогда юноше стало понятно, что Пегин снял картину со стены, чтобы взамен повесить портрет Владимира Высоцкого. Итак, в одной лжи он его уже уличил!
Но тут внимание Бориса привлек маленький бугорчик на ковре в углу комнаты. Он приподнял край ковра и увидел пистолет, на стволе которого сверкала блестящая полоса от электрического света. «Неужели этот тип скажет, что и пистолет находился в номере до его приезда?» – мысленно выругался Борис. Он не рискнул брать оружие в руки. Кто знает, может, из этого пистолета уже убили не одного человека! Может, оружие числится в розыске. Не хватало еще, чтобы на «стволе» обнаружили отпечатки пальчиков Бориса! Попробуй, докажи потом ментам, что он здесь ни при чем и в этот гостиничный номер попал, можно сказать, случайно!
И в этот самый момент Борис внезапно услышал, как по коридору, громко разговаривая, идут два человека. В два прыжка юноша достиг выключателя на стене и нажал на него. Свет погас. Борис затаил дыхание. Что, если это милиция идет обыскивать номер?
К счастью, страх его оказался напрасным. Один из говоривших открыл ключом соседний номер и пригласил второго зайти. Через секунду за ними захлопнулась дверь. Борис облегченно вздохнул.
«Сматываться отсюда пора!» – подумал он и начал обуваться. Затем накрыл пистолет краем ковра, решив оставить все так, как было, открыл дверь номера и вышел в коридор.
«Что делать? – думал он, спускаясь по лестнице, застланной занюханным и засиженным мухами красным ковром. – Заявить в милицию? А что я им скажу? Вы, мол, задержали человека, которого я подозреваю в том, что он мой отец. Узнайте-ка, так ли это на самом деле… Самому смешно! Просто абсурд! Нелепая ситуация…»
Правда, в одном Борис был твердо убежден: этот человек, кто бы он ни был на самом деле, появился в его жизни не случайно. Он знал, что в жизни вообще случайностей не бывает. И потому решил самостоятельно разобраться во всем. Интуиция или черт знает что еще подсказывали юноше, что этот самый Пегин еще неоднократно попытается встретиться с ним.
«Тогда я узнаю, что это за птица и какого она полета», – подумал Борис. Матери он поклялся ничего не говорить. Для нее это могло стать сильным потрясением…
«…Городская тюрьма, находившаяся на окраине, была построена в последние годы правления Сталина. Она представляла собой гигантское сооружение из красного кирпича, занимавшее целый квартал. В правление Андропова тюрьма была модернизирована. Были убраны заборы и будки с караульными по периметру, чтобы не портить внешний вид города.
В караульных на стенах просто отпала нужда. Решетчатые окна, которые были прорублены со стороны улицы на уровне третьего этажа, служили надежной преградой для любого, кто осмелился бы бежать – по тройному ряду металлических решеток был пропущен сильнейший разряд электротока. Замкнутое по периметру здание тюрьмы образовывало внутри маленький дворик, который использовался для прогулок заключенных…
Я провел в тюремной камере без сна целую ночь. Следовало быть настороже. Мой арест мог быть уловкой бандитов. Я не сомкнул глаз, потому что опасался покушения. В камеру в любой момент могли войти двое милиционеров или уголовников – один сел бы мне на ноги, а второй начал бы душить…
Такие сюрпризы были не по мне. Лучше уж провести одну ночь без сна, но остаться живым, чем спать потом вечным сном! У меня бывали случаи, когда я не спал по трое суток подряд и еще при этом соображал, мог принимать решения…
Восход солнца я встретил, сидя на тюремном табурете, опершись локтями о колени и поддерживая голову руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27