То, что он сказал о мече, казалось, произвело на нее самое сильное впечатление.
Уже не раз за сегодняшнюю ночь он ощущал приступы раздражения и гнева, винил Медлин в том, что она вынудила его открыть правду, которая могла причинить вред им обоим. Но теперь у нее был такой несчастный и испуганный вид. Она походила на ребенка, в первый раз осознавшего, что в темноте и вправду прячутся страшилища.
Он хотел лишь убедить ее, а не пугать до полусмерти. Анатоль бросил меч на стол, взял руки Медлин в свои, попытался согреть ее ледяные пальцы.
— Прости, Медлин, — нежно проговорил он. — Я знаю, что все это кажется тебе очень странным. Может быть, не стоит рассказывать остальное?
— Остальное? — Медлин в смятении подняла на него глаза. — Есть еще что-то?
— Да… — Он тяжело вздохнул. — Ты сама не раз замечала, что у меня необычайно острый слух. Это не слух, Медлин. Это что-то другое. Сосредоточившись, я могу чувствовать, что кто-то приближается, и узнать, кто именно.
— А меня ты можешь чувствовать?
— Сначала не мог. Я почувствовал тебя только вчера, под камнем, когда понял, как надо любить тебя. Теперь я могу ощутить твое присутствие, где бы ты ни была. В мире нет места, где ты могла бы от меня спрятаться.
Он хотел сказать этими словами, что всегда будет рядом, чтобы оберегать ее, но она вдруг вырвала руки, отпрянула от него. Скрестила руки на груди, словно заслоняясь от беды.
Такой простой жест. И такой мучительный.
— И это все? — повелительно спросила она. Все, что ты умеешь?
Анатоль испытывал сильнейшее искушение солгать, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы его побороть. Этой части своей исповеди он боялся больше всего.
— Нет, — хрипло проговорил он. — Я… Я еще могу двигать предметы, не прикасаясь к ним. Только силой разума.
Лицо Медлин совсем побелело. Ее взгляд устремился на дубовую дверь, в глазах мелькнуло понимание.
Но она упрямо сжала губы.
— Покажи!
У него екнуло сердце.
— Медлин, неужели ты действительно хочешь…
— Хочу. Если ты обладаешь такой силой, покажи ее мне.
Зная Медлин, он должен был ожидать, что она потребует доказательств. Но как он мог выставить перед ней напоказ тот темный дар, из-за которого мать считала его чудовищем? И это когда Медлин уже и так готова от него отвернуться.
Он вздохнул.
— Что я должен подвинуть? Медлин прикусила нижнюю губу, ее взгляд блуждал по залу.
— Ты можешь снять со стены портрет Просперо?
— Да, и утопить его в море.
— Просто чуть-чуть подвинь. — Медлин встала с ним рядом, и по ее лицу было видно, что она разрывается между недоверием и любопытством.
Понуро ссутулившись, Анатоль сосредоточился на картине. Он смотрел прямо в насмешливые глаза Просперо. Он постепенно увеличивал усилие, потом мысленно толкнул портрет. В висках запульсировала боль.
Но ничего не произошло. Портрет оставался на месте.
Анатоль нахмурился. Картина, несомненно, тяжела, но ему приходилось двигать и более тяжелые предметы. Может быть, он ослаб, потратив так много сил на Уилла? Он прищурил глаза и снова напрягся, морщась от боли.
И опять ничего. Лишь легкая дрожь. Казалось, будто эту чертову картину крепко держит… пара невидимых рук.
Просперо!
— Проклятие! — вскричал Анатоль. — Отпусти эту чертову штуку!
— Н-но, Анатоль, я ее не трогаю, — донесся до его ушей удивленный голос Медлин.
— Не ты. Он.
Медлин дико огляделась по сторонам, потом снова посмотрела на Анатоля — так, словно была убеждена, что он теряет рассудок.
Стиснув зубы, Анатоль снова принялся раскачивать и толкать портрет, но тот не сдвинулся ни на дюйм.
— Прекрати! — рявкнул он.
— Сам прекрати, мальчишка, — засвистел у него в ушах шепот Просперо. — Достаточно того, что я всю ночь терплю твои оскорбления. Будь я проклят, если позволю тебе показывать салонные фокусы при помощи моего портрета!
— Ступай в ад, там тебе самое место!
— Анатоль! — Медлин спряталась за спинку стула.
— Я говорил не с тобой, — с отчаянием в голосе проговорил Анатоль. — Это Просперо. Разве ты его не слышишь?
Медлин покачала головой и судорожно вцепилась в спинку стула. Потемневшие глаза казались черными кругами на белом как мел лице.
— Будь ты проклят! — крикнул Анатоль в потолок. — Чего тебе надо? Убедить мою жену в том, что я спятил? Разве ты не видишь, что пугаешь ее?
— Это ты ее пугаешь, юный болван. Я вел себя с достойной восхищения сдержанностью, несмотря на все твои выпады. Если хочешь моего совета…
— Не хочу! Убирайся отсюда и оставь меня в покое.
Медлин, дрожа, стала пробираться к двери.
— Да не ты, Медлин! — заорал Анатоль.
— Анатоль, пожалуйста, — прошептала она. — Нам лучше забыть об этом и…
— Нет! Ты хотела, чтобы я сдвинул эту чертову картину, и я ее сдвину. Разорву ее на тысячу кусочков, как уже давно следовало сделать!
Он снова сосредоточил силу на портрете, но это было все равно, что пытаться сдвинуть горный хребет.
— Бросаешь мне вызов, щенок? — ехидно заговорил Просперо. — Проклинаешь мое имя? Очень хорошо! Давай посмотрим, что ты запоешь, когда не сможешь воспользоваться столь презираемой тобой силой!
Лицо Анатоля исказила гримаса боли и гнева. Словно издалека он слышал мягкий голое Медлин, умолявшей его остановиться. Но он не желал останавливаться и не видел ничего, кроме багрового тумана ярости, застилавшего ему глаза.
Ярости, которую он долгие годы таил в себе, ярости, направленной на Просперо, на всех Сентледжей, вместе взятых, и в первую очередь на себя самого.
Сдавив руками виски, он устремил на портрет все, что накопилось за долгие годы, — весь свои гнев, все отчаяние, всю боль.
Его вены вздулись буграми от неимоверного напряжения мысли и воли, на губах выступила пена, судороги искажали лицо. Он упал на колени, но и в таком положении продолжал титаническую борьбу со своим предком. Разум против разума, сила против силы.
И Просперо сдался. Колдун, словно для того, чтобы сыграть новую злую шутку с Анатолем, внезапно отпустил, портрет, и Анатоль почувствовал, что его сила неудержимо рванулась вперед. Портрет взлетел под потолок и врезался в деревянную балку. Рама треснула, развалилась на куски. С торжествующим ревом темная сила набросилась на мебель: массивный стол ударился о стену, сентледжский меч описал плавную дугу в воздухе, стулья с жалобным треском сталкивались друг с другом, шпалеры отрывались от стен, факелы взрывались и гасли.
Охваченный ужасом, Анатоль, собрав остатки воли, пытался восстановить утраченную власть над собой. Ослепленный болью, он закрыл лицо руками, и, в конце концов, ему удалось загнать демона разрушения на место, в темную клетку разума.
Рев постепенно утихал, последний стул со стуком упал на пол. Анатоль повалился на бок, думая только о том, чтобы не потерять сознание.
Он дышал часто и прерывисто, как дышат загнанные лошади, голова раскалывалась от боли. Видит бог, в последний раз он до такой степени утратил власть над собой, когда еще был ребенком. Тогда он переколотил фарфоровые фигурки. Всех этих хрупких дам…
Хрупкая дама. Ужасная мысль пронзила его раскаленный мозг.
Медлин!
Боже, что он наделал?
Анатоль поднял голову, заставил себя открыть глаза. Зал был погружен в темноту, горел лишь один факел, лежавший на полу в нескольких шагах от Анатоля.
Он подполз к факелу, взял его в руку и, используя как опору перевернутый стол, медленно поднялся на ноги.
Колени у него дрожали, и только нарастающий ужас не давал ему упасть. Если с Медлин что-нибудь случилось, он никогда себе этого не простит. Охваченный отчаянием, Анатоль бродил с факелом по залу, звал жену, но она не откликалась.
Сосредоточив остатки силы, он мысленно потянулся к ней и нашел — она лежала в дальнем углу за перевернутой кушеткой.
Когда Анатоль побрел к ней, она пошевелилась. От облегчения у него закружилась голова. Медлин могла двигаться. Она поднималась с пола с помощью… Просперо.
Его предок, стоя за спиной Медлин, галантно держал ее за талию обеими руками. Свет факела упал на ее белое как снег лицо, и Анатоль увидел в ее глазах ужас, граничивший с безумием.
«Уйди от нее!» -хотел крикнуть Анатоль, но из его горла вырвался лишь хриплый шепот. Впрочем, предок и без того уже растворялся в воздухе, неодобрительно изогнув бровь.
Но это было неважно. Медлин была так потрясена, что даже не видела Просперо. Ужас в ее глазах относился к нему, Анатолю. Именно этот взгляд он так часто видел в кошмарных снах о разбившихся хрустальных вазах и поломанных цветах.
Он протянул к жене руку с немой мольбой, зная, что похож на демона, вырвавшегося из бездны ада. Растрескавшиеся губы почти не шевелились, слова застревали в пересохшем горле — слова, столь необходимые для того, чтобы ее успокоить, чтобы вымолить у нее прощение.
Он обрел власть над своей силой. Он клянется никогда больше не выпускать ее на волю, даже если речь будет идти о спасении жизни. Он готов скорее расстаться с жизнью, нежели причинить ей вред… О, если б только она перестала так на него смотреть!
Анатоль шагнул к Медлин, но она отпрянула, подняла с пола какой-то предмет и направила на него. Сентледжский меч. Она защищалась от Анатоля его же оружием.
— М-медлин. — Наконец ему удалось хотя бы выговорить ее имя!
Она стала отступать еще быстрее, потом, бросив на него последний, полный страха взгляд, побежала к двери. Она бежала… бежала от него. Вот, наконец, и случилось то, чего он так боялся.
Нет! Шатаясь, Анатоль побрел за ней вслед, но к тому времени, как он добрался до порога, Медлин уже исчезла. Он стоял, еле держась на ногах, качаясь из стороны в сторону, как пьяный, и думал о том, что у него нет никакой надежды. Даже если он поймает Медлин — что с ней делать? Принудить ее остаться с ним, чтобы она жила в вечном страхе, как жила его мать? Или умолять понять, простить… любить его?
Поздно. Все — поздно.
Придавленный отчаянием, он медленно опустился на колени. Факел выпал у него из рук, покатился по каменному полу, погас, и он остался один в темноте.
Наконец голос к нему вернулся, и тогда под каменными сводами раздался его душераздирающий вопль:
— Медлин!
Свеча догорала. Преподобный Фитцледж сидел за письменным столом, уткнувшись морщинистой щекой в страницы недописанной проповеди.
Взбудораженный разум так и не дал ему сосредоточиться и завершить работу, а беспокойные мысли облеклись в форму странного сновидения. Он видел свою уютную церквушку, погруженную в дымный туман. Роман надевал обручальное кольцо на палец загадочной женщине в плаще, держащей в руке букет увядших роз с могилы Мортмейна. Размалеванный француз плясал, дергаясь, как марионетка, и глядел на Фитцледжа бездушными кукольными глазами.
«Что вы здесь делаете, мсье Фитцледж? Ваши услуги больше никому не понадобятся».
«Но я Искатель Невест», — робко возразил Фитцледж.
«Ты больше не Искатель, старик, — ухмыляется Роман. — Твой дар иссяк. Взгляни сам, сколько бед ты натворил».
Туман рассеивается, и Фитцледж видит новую надпись, высеченную на церковном полу:
«Анатоль и Медлин Сентледж».
Он съеживается от страха, когда под сводами церкви раздается дикий хохот. Перед ним стоит Тайрус Мортмейн с обгорелым лицом и тянет к его горлу почерневшие пальцы.
«А ты все это время думал, что Мортмейнов больше нет…»
Фитцледж вздрогнул и проснулся. Сердце бешено колотилось в груди, лицо было покрыто холодным потом. Он не мог понять, где находится, пока его рука не наткнулась на чернильницу.
Дрожащими пальцами он нащупал очки, надел их. Оказывается, он заснул над проповедью. Буквы на верхней странице размазались, а на щеке наверняка осталось чернильное пятно. Слава богу, это еще не самое страшное: если бы он лежал головой поближе к свече, могли бы и вспыхнуть волосы.
Ему давно следовало лечь спать, но он никак не мог успокоиться. Перед мысленным взором мелькали сцены этого ужасного званого ужина, и воскресная проповедь не получалась. Священник был настолько поглощен раздумьями о Сентледжах, что они ему даже приснились.
И, да помилует его господь, какой это был странный и пугающий сон! Он до сих пор слышал стук собственного сердца.
Нет. Фитцледж нахмурился. Это не сердце. Кто-то отчаянно колотил в дверь.
Какая— то заблудшая душа, жаждущая утешения? Должно быть, у человека большое горе, если он решился прийти к нему в столь неурочный час. Но Фитцледж чувствовал себя таким разбитым, таким старым и беспомощным, что ему не хотелось открывать дверь.
Однако он взял свечу и, кряхтя, поплелся к двери. Стук продолжался.
— Иду, иду! — крикнул Фитцледж, но не в полный голос. Его домоправительница всегда спала как убитая, а вот внучка Эффи… Этот дерзкий ангелочек только и ждал возможности вскочить с постели среди ночи.
От волнения руки его не слушались, и он довольно долго возился с замком. Потом чуть приоткрыл дверь: как ни доверчив был старый священник, он научился быть осторожным. Слишком часто ему приходилось сталкиваться с человеческой подлостью.
Но, взглянув в щелку, он широко распахнул дверь.
Это была Медлин. С белым как мел лицом и растрепанными волосами. Без шляпки и накидки. У нее был такой вид, словно она бежала всю дорогу от замка Ледж, преследуемая стаей волков.
— М-мистер Фитцледж, — задыхаясь, проговорила она. Губы у нее дрожали, и старик с трудом разбирал слова. — Нужна помощь… я пришла к вам за помощью.
У Фитцледжа сжалось сердце.
— Мое дорогое дитя! Что случилось?
— Анатоль! — простонала она. — Либо он потерял рассудок, либо… либо это я сошла с ума!
Она покачнулась, и Фитцледж едва успел ее подхватить, прежде чем она потеряла сознание.
19
Рассвет еще не коснулся небес, тьма приникала к маленьким окошкам дома священника, словно громадный черный зверь, крадущийся в ночи. Медлин, поглубже зарывшись в подушки, рассказывала Фитцледжу о том, что произошло в замке Ледж. Его маленькая гостиная казалась ей единственным приютом в этом обезумевшем мире.
В очаге уютно потрескивал огонь, от чайника поднимался аромат корицы, Фитцледж мерил комнату торопливыми шагами. С разлетающимися белоснежными волосами, в чиненном не раз халате, он напомнил Медлин доброго домового, когда, завернув ее в пушистое одеяло, налил ей чай.
Хрупкие чашки и блюдца с трудом отвоевали себе место на столе, усыпанном крошками, рядом с расползающейся грудой любимых книг и забытой фарфоровой куколкой, принадлежавшей малютке Эффи Фитцледж. В этом тихом и таком обыкновенном домике недавние события все больше казались Медлин дурным сном.
Она глотнула чаю и не почувствовала его вкуса, спрашивая себя, достанет ли когда-нибудь тепла, чтобы победить холод, сковавший ее душу. Языки пламени в очаге вздымались и опадали, подобно ее воспоминаниям, воспоминаниям о хаосе и разрушении. О мебели, летающей по воздуху, как игрушки. О факелах, рассыпающих искры. Об огромном зале, с дувшими в нем адскими ветрами, леденящими душу. О том, как она съежилась в темноте, будто крошечный испуганный зверек.
И воспоминание об Анатоле, который пошатываясь шел к ней, озаренный жутковатыми багровыми отблесками факела, — черные волосы, ниспадавшие на искаженное до неузнаваемости лицо, хриплый сорванный шепот…
Она проглотила комок, застрявший в горле, и заговорила:
— Я убежала из дому в ужасе, боялась, что Анатоль погонится за мной. В аллее мне показалось, что я слышу за спиной его шаги. Но когда я обернулась, там никого не было. Он… он ведь не может становиться невидимым?
— Нет. Полагаю, единственным из Сентледжей, кто это умел, был Ривз, прадед Анатоля.
Медлин поперхнулась чаем. Она сидит и обсуждает с пожилым священником сущую чертовщину. Хотелось засмеяться, но она боялась, что, начав, уже не сможет остановиться.
Откашлявшись, она продолжала:
— Я даже не знала, куда бегу. Мне только хотелось оказаться как можно дальше от замка Ледж. Я бежала, спотыкалась, отмахивалась мечом от каждой тени.
Меч! Медлин быстро выпрямилась, облившись чаем, сердце ее гулко застучало.
— Боже мой, мистер Фитцледж, меч Анатоля!
Он был со мной, когда я убегала из замка, но теперь я не знаю, что с ним случилось. Я его потеряла. Я…
— Успокойтесь, дитя мое. — Фитцледж взял из ее дрожащих рук чашку и поставил на стол. — Вы уронили меч на дорожке в саду. Я принес его в дом. Меч Сентледжей в безопасности.
Медлин снова откинулась на подушки, вздохнув с облегчением, но не уверенная, стало ли ей легче. Можно ли говорить о «безопасности», когда речь идет об оружии, наделенном силой, о которой говорил Анатоль? Способном вызывать видения. Она сама видела это ночью, она смотрела в кристалл и видела, как Анатоль ласкает ее на холме. Это не было игрой воображения. Она просто видела будущее, но иное, чем темные образы трагических событий — образы, терзавшие ее мужа. Возможно ли это? Она ведь Сентледж лишь по имени.
Пока Фитцледж вытирал пролитый чай, Медлин, нахмурившись, смотрела на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Уже не раз за сегодняшнюю ночь он ощущал приступы раздражения и гнева, винил Медлин в том, что она вынудила его открыть правду, которая могла причинить вред им обоим. Но теперь у нее был такой несчастный и испуганный вид. Она походила на ребенка, в первый раз осознавшего, что в темноте и вправду прячутся страшилища.
Он хотел лишь убедить ее, а не пугать до полусмерти. Анатоль бросил меч на стол, взял руки Медлин в свои, попытался согреть ее ледяные пальцы.
— Прости, Медлин, — нежно проговорил он. — Я знаю, что все это кажется тебе очень странным. Может быть, не стоит рассказывать остальное?
— Остальное? — Медлин в смятении подняла на него глаза. — Есть еще что-то?
— Да… — Он тяжело вздохнул. — Ты сама не раз замечала, что у меня необычайно острый слух. Это не слух, Медлин. Это что-то другое. Сосредоточившись, я могу чувствовать, что кто-то приближается, и узнать, кто именно.
— А меня ты можешь чувствовать?
— Сначала не мог. Я почувствовал тебя только вчера, под камнем, когда понял, как надо любить тебя. Теперь я могу ощутить твое присутствие, где бы ты ни была. В мире нет места, где ты могла бы от меня спрятаться.
Он хотел сказать этими словами, что всегда будет рядом, чтобы оберегать ее, но она вдруг вырвала руки, отпрянула от него. Скрестила руки на груди, словно заслоняясь от беды.
Такой простой жест. И такой мучительный.
— И это все? — повелительно спросила она. Все, что ты умеешь?
Анатоль испытывал сильнейшее искушение солгать, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы его побороть. Этой части своей исповеди он боялся больше всего.
— Нет, — хрипло проговорил он. — Я… Я еще могу двигать предметы, не прикасаясь к ним. Только силой разума.
Лицо Медлин совсем побелело. Ее взгляд устремился на дубовую дверь, в глазах мелькнуло понимание.
Но она упрямо сжала губы.
— Покажи!
У него екнуло сердце.
— Медлин, неужели ты действительно хочешь…
— Хочу. Если ты обладаешь такой силой, покажи ее мне.
Зная Медлин, он должен был ожидать, что она потребует доказательств. Но как он мог выставить перед ней напоказ тот темный дар, из-за которого мать считала его чудовищем? И это когда Медлин уже и так готова от него отвернуться.
Он вздохнул.
— Что я должен подвинуть? Медлин прикусила нижнюю губу, ее взгляд блуждал по залу.
— Ты можешь снять со стены портрет Просперо?
— Да, и утопить его в море.
— Просто чуть-чуть подвинь. — Медлин встала с ним рядом, и по ее лицу было видно, что она разрывается между недоверием и любопытством.
Понуро ссутулившись, Анатоль сосредоточился на картине. Он смотрел прямо в насмешливые глаза Просперо. Он постепенно увеличивал усилие, потом мысленно толкнул портрет. В висках запульсировала боль.
Но ничего не произошло. Портрет оставался на месте.
Анатоль нахмурился. Картина, несомненно, тяжела, но ему приходилось двигать и более тяжелые предметы. Может быть, он ослаб, потратив так много сил на Уилла? Он прищурил глаза и снова напрягся, морщась от боли.
И опять ничего. Лишь легкая дрожь. Казалось, будто эту чертову картину крепко держит… пара невидимых рук.
Просперо!
— Проклятие! — вскричал Анатоль. — Отпусти эту чертову штуку!
— Н-но, Анатоль, я ее не трогаю, — донесся до его ушей удивленный голос Медлин.
— Не ты. Он.
Медлин дико огляделась по сторонам, потом снова посмотрела на Анатоля — так, словно была убеждена, что он теряет рассудок.
Стиснув зубы, Анатоль снова принялся раскачивать и толкать портрет, но тот не сдвинулся ни на дюйм.
— Прекрати! — рявкнул он.
— Сам прекрати, мальчишка, — засвистел у него в ушах шепот Просперо. — Достаточно того, что я всю ночь терплю твои оскорбления. Будь я проклят, если позволю тебе показывать салонные фокусы при помощи моего портрета!
— Ступай в ад, там тебе самое место!
— Анатоль! — Медлин спряталась за спинку стула.
— Я говорил не с тобой, — с отчаянием в голосе проговорил Анатоль. — Это Просперо. Разве ты его не слышишь?
Медлин покачала головой и судорожно вцепилась в спинку стула. Потемневшие глаза казались черными кругами на белом как мел лице.
— Будь ты проклят! — крикнул Анатоль в потолок. — Чего тебе надо? Убедить мою жену в том, что я спятил? Разве ты не видишь, что пугаешь ее?
— Это ты ее пугаешь, юный болван. Я вел себя с достойной восхищения сдержанностью, несмотря на все твои выпады. Если хочешь моего совета…
— Не хочу! Убирайся отсюда и оставь меня в покое.
Медлин, дрожа, стала пробираться к двери.
— Да не ты, Медлин! — заорал Анатоль.
— Анатоль, пожалуйста, — прошептала она. — Нам лучше забыть об этом и…
— Нет! Ты хотела, чтобы я сдвинул эту чертову картину, и я ее сдвину. Разорву ее на тысячу кусочков, как уже давно следовало сделать!
Он снова сосредоточил силу на портрете, но это было все равно, что пытаться сдвинуть горный хребет.
— Бросаешь мне вызов, щенок? — ехидно заговорил Просперо. — Проклинаешь мое имя? Очень хорошо! Давай посмотрим, что ты запоешь, когда не сможешь воспользоваться столь презираемой тобой силой!
Лицо Анатоля исказила гримаса боли и гнева. Словно издалека он слышал мягкий голое Медлин, умолявшей его остановиться. Но он не желал останавливаться и не видел ничего, кроме багрового тумана ярости, застилавшего ему глаза.
Ярости, которую он долгие годы таил в себе, ярости, направленной на Просперо, на всех Сентледжей, вместе взятых, и в первую очередь на себя самого.
Сдавив руками виски, он устремил на портрет все, что накопилось за долгие годы, — весь свои гнев, все отчаяние, всю боль.
Его вены вздулись буграми от неимоверного напряжения мысли и воли, на губах выступила пена, судороги искажали лицо. Он упал на колени, но и в таком положении продолжал титаническую борьбу со своим предком. Разум против разума, сила против силы.
И Просперо сдался. Колдун, словно для того, чтобы сыграть новую злую шутку с Анатолем, внезапно отпустил, портрет, и Анатоль почувствовал, что его сила неудержимо рванулась вперед. Портрет взлетел под потолок и врезался в деревянную балку. Рама треснула, развалилась на куски. С торжествующим ревом темная сила набросилась на мебель: массивный стол ударился о стену, сентледжский меч описал плавную дугу в воздухе, стулья с жалобным треском сталкивались друг с другом, шпалеры отрывались от стен, факелы взрывались и гасли.
Охваченный ужасом, Анатоль, собрав остатки воли, пытался восстановить утраченную власть над собой. Ослепленный болью, он закрыл лицо руками, и, в конце концов, ему удалось загнать демона разрушения на место, в темную клетку разума.
Рев постепенно утихал, последний стул со стуком упал на пол. Анатоль повалился на бок, думая только о том, чтобы не потерять сознание.
Он дышал часто и прерывисто, как дышат загнанные лошади, голова раскалывалась от боли. Видит бог, в последний раз он до такой степени утратил власть над собой, когда еще был ребенком. Тогда он переколотил фарфоровые фигурки. Всех этих хрупких дам…
Хрупкая дама. Ужасная мысль пронзила его раскаленный мозг.
Медлин!
Боже, что он наделал?
Анатоль поднял голову, заставил себя открыть глаза. Зал был погружен в темноту, горел лишь один факел, лежавший на полу в нескольких шагах от Анатоля.
Он подполз к факелу, взял его в руку и, используя как опору перевернутый стол, медленно поднялся на ноги.
Колени у него дрожали, и только нарастающий ужас не давал ему упасть. Если с Медлин что-нибудь случилось, он никогда себе этого не простит. Охваченный отчаянием, Анатоль бродил с факелом по залу, звал жену, но она не откликалась.
Сосредоточив остатки силы, он мысленно потянулся к ней и нашел — она лежала в дальнем углу за перевернутой кушеткой.
Когда Анатоль побрел к ней, она пошевелилась. От облегчения у него закружилась голова. Медлин могла двигаться. Она поднималась с пола с помощью… Просперо.
Его предок, стоя за спиной Медлин, галантно держал ее за талию обеими руками. Свет факела упал на ее белое как снег лицо, и Анатоль увидел в ее глазах ужас, граничивший с безумием.
«Уйди от нее!» -хотел крикнуть Анатоль, но из его горла вырвался лишь хриплый шепот. Впрочем, предок и без того уже растворялся в воздухе, неодобрительно изогнув бровь.
Но это было неважно. Медлин была так потрясена, что даже не видела Просперо. Ужас в ее глазах относился к нему, Анатолю. Именно этот взгляд он так часто видел в кошмарных снах о разбившихся хрустальных вазах и поломанных цветах.
Он протянул к жене руку с немой мольбой, зная, что похож на демона, вырвавшегося из бездны ада. Растрескавшиеся губы почти не шевелились, слова застревали в пересохшем горле — слова, столь необходимые для того, чтобы ее успокоить, чтобы вымолить у нее прощение.
Он обрел власть над своей силой. Он клянется никогда больше не выпускать ее на волю, даже если речь будет идти о спасении жизни. Он готов скорее расстаться с жизнью, нежели причинить ей вред… О, если б только она перестала так на него смотреть!
Анатоль шагнул к Медлин, но она отпрянула, подняла с пола какой-то предмет и направила на него. Сентледжский меч. Она защищалась от Анатоля его же оружием.
— М-медлин. — Наконец ему удалось хотя бы выговорить ее имя!
Она стала отступать еще быстрее, потом, бросив на него последний, полный страха взгляд, побежала к двери. Она бежала… бежала от него. Вот, наконец, и случилось то, чего он так боялся.
Нет! Шатаясь, Анатоль побрел за ней вслед, но к тому времени, как он добрался до порога, Медлин уже исчезла. Он стоял, еле держась на ногах, качаясь из стороны в сторону, как пьяный, и думал о том, что у него нет никакой надежды. Даже если он поймает Медлин — что с ней делать? Принудить ее остаться с ним, чтобы она жила в вечном страхе, как жила его мать? Или умолять понять, простить… любить его?
Поздно. Все — поздно.
Придавленный отчаянием, он медленно опустился на колени. Факел выпал у него из рук, покатился по каменному полу, погас, и он остался один в темноте.
Наконец голос к нему вернулся, и тогда под каменными сводами раздался его душераздирающий вопль:
— Медлин!
Свеча догорала. Преподобный Фитцледж сидел за письменным столом, уткнувшись морщинистой щекой в страницы недописанной проповеди.
Взбудораженный разум так и не дал ему сосредоточиться и завершить работу, а беспокойные мысли облеклись в форму странного сновидения. Он видел свою уютную церквушку, погруженную в дымный туман. Роман надевал обручальное кольцо на палец загадочной женщине в плаще, держащей в руке букет увядших роз с могилы Мортмейна. Размалеванный француз плясал, дергаясь, как марионетка, и глядел на Фитцледжа бездушными кукольными глазами.
«Что вы здесь делаете, мсье Фитцледж? Ваши услуги больше никому не понадобятся».
«Но я Искатель Невест», — робко возразил Фитцледж.
«Ты больше не Искатель, старик, — ухмыляется Роман. — Твой дар иссяк. Взгляни сам, сколько бед ты натворил».
Туман рассеивается, и Фитцледж видит новую надпись, высеченную на церковном полу:
«Анатоль и Медлин Сентледж».
Он съеживается от страха, когда под сводами церкви раздается дикий хохот. Перед ним стоит Тайрус Мортмейн с обгорелым лицом и тянет к его горлу почерневшие пальцы.
«А ты все это время думал, что Мортмейнов больше нет…»
Фитцледж вздрогнул и проснулся. Сердце бешено колотилось в груди, лицо было покрыто холодным потом. Он не мог понять, где находится, пока его рука не наткнулась на чернильницу.
Дрожащими пальцами он нащупал очки, надел их. Оказывается, он заснул над проповедью. Буквы на верхней странице размазались, а на щеке наверняка осталось чернильное пятно. Слава богу, это еще не самое страшное: если бы он лежал головой поближе к свече, могли бы и вспыхнуть волосы.
Ему давно следовало лечь спать, но он никак не мог успокоиться. Перед мысленным взором мелькали сцены этого ужасного званого ужина, и воскресная проповедь не получалась. Священник был настолько поглощен раздумьями о Сентледжах, что они ему даже приснились.
И, да помилует его господь, какой это был странный и пугающий сон! Он до сих пор слышал стук собственного сердца.
Нет. Фитцледж нахмурился. Это не сердце. Кто-то отчаянно колотил в дверь.
Какая— то заблудшая душа, жаждущая утешения? Должно быть, у человека большое горе, если он решился прийти к нему в столь неурочный час. Но Фитцледж чувствовал себя таким разбитым, таким старым и беспомощным, что ему не хотелось открывать дверь.
Однако он взял свечу и, кряхтя, поплелся к двери. Стук продолжался.
— Иду, иду! — крикнул Фитцледж, но не в полный голос. Его домоправительница всегда спала как убитая, а вот внучка Эффи… Этот дерзкий ангелочек только и ждал возможности вскочить с постели среди ночи.
От волнения руки его не слушались, и он довольно долго возился с замком. Потом чуть приоткрыл дверь: как ни доверчив был старый священник, он научился быть осторожным. Слишком часто ему приходилось сталкиваться с человеческой подлостью.
Но, взглянув в щелку, он широко распахнул дверь.
Это была Медлин. С белым как мел лицом и растрепанными волосами. Без шляпки и накидки. У нее был такой вид, словно она бежала всю дорогу от замка Ледж, преследуемая стаей волков.
— М-мистер Фитцледж, — задыхаясь, проговорила она. Губы у нее дрожали, и старик с трудом разбирал слова. — Нужна помощь… я пришла к вам за помощью.
У Фитцледжа сжалось сердце.
— Мое дорогое дитя! Что случилось?
— Анатоль! — простонала она. — Либо он потерял рассудок, либо… либо это я сошла с ума!
Она покачнулась, и Фитцледж едва успел ее подхватить, прежде чем она потеряла сознание.
19
Рассвет еще не коснулся небес, тьма приникала к маленьким окошкам дома священника, словно громадный черный зверь, крадущийся в ночи. Медлин, поглубже зарывшись в подушки, рассказывала Фитцледжу о том, что произошло в замке Ледж. Его маленькая гостиная казалась ей единственным приютом в этом обезумевшем мире.
В очаге уютно потрескивал огонь, от чайника поднимался аромат корицы, Фитцледж мерил комнату торопливыми шагами. С разлетающимися белоснежными волосами, в чиненном не раз халате, он напомнил Медлин доброго домового, когда, завернув ее в пушистое одеяло, налил ей чай.
Хрупкие чашки и блюдца с трудом отвоевали себе место на столе, усыпанном крошками, рядом с расползающейся грудой любимых книг и забытой фарфоровой куколкой, принадлежавшей малютке Эффи Фитцледж. В этом тихом и таком обыкновенном домике недавние события все больше казались Медлин дурным сном.
Она глотнула чаю и не почувствовала его вкуса, спрашивая себя, достанет ли когда-нибудь тепла, чтобы победить холод, сковавший ее душу. Языки пламени в очаге вздымались и опадали, подобно ее воспоминаниям, воспоминаниям о хаосе и разрушении. О мебели, летающей по воздуху, как игрушки. О факелах, рассыпающих искры. Об огромном зале, с дувшими в нем адскими ветрами, леденящими душу. О том, как она съежилась в темноте, будто крошечный испуганный зверек.
И воспоминание об Анатоле, который пошатываясь шел к ней, озаренный жутковатыми багровыми отблесками факела, — черные волосы, ниспадавшие на искаженное до неузнаваемости лицо, хриплый сорванный шепот…
Она проглотила комок, застрявший в горле, и заговорила:
— Я убежала из дому в ужасе, боялась, что Анатоль погонится за мной. В аллее мне показалось, что я слышу за спиной его шаги. Но когда я обернулась, там никого не было. Он… он ведь не может становиться невидимым?
— Нет. Полагаю, единственным из Сентледжей, кто это умел, был Ривз, прадед Анатоля.
Медлин поперхнулась чаем. Она сидит и обсуждает с пожилым священником сущую чертовщину. Хотелось засмеяться, но она боялась, что, начав, уже не сможет остановиться.
Откашлявшись, она продолжала:
— Я даже не знала, куда бегу. Мне только хотелось оказаться как можно дальше от замка Ледж. Я бежала, спотыкалась, отмахивалась мечом от каждой тени.
Меч! Медлин быстро выпрямилась, облившись чаем, сердце ее гулко застучало.
— Боже мой, мистер Фитцледж, меч Анатоля!
Он был со мной, когда я убегала из замка, но теперь я не знаю, что с ним случилось. Я его потеряла. Я…
— Успокойтесь, дитя мое. — Фитцледж взял из ее дрожащих рук чашку и поставил на стол. — Вы уронили меч на дорожке в саду. Я принес его в дом. Меч Сентледжей в безопасности.
Медлин снова откинулась на подушки, вздохнув с облегчением, но не уверенная, стало ли ей легче. Можно ли говорить о «безопасности», когда речь идет об оружии, наделенном силой, о которой говорил Анатоль? Способном вызывать видения. Она сама видела это ночью, она смотрела в кристалл и видела, как Анатоль ласкает ее на холме. Это не было игрой воображения. Она просто видела будущее, но иное, чем темные образы трагических событий — образы, терзавшие ее мужа. Возможно ли это? Она ведь Сентледж лишь по имени.
Пока Фитцледж вытирал пролитый чай, Медлин, нахмурившись, смотрела на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40