Я не кичусь этим, поймите: по мне, это довольно-таки маетно. Я не виноват, что так выгляжу, но не могу идти навстречу этим юным соблазнительницам, не могу воспользоваться их расположением к себе.
Но как ни крути, а пребывание в ученой среде изменило меня. Я читал все, что попадалось под руку, и даже говорить стал по-другому, нежели раньше. Нельзя ведь прочесть такую кучу слов и не перенять при этом ни одного. Сестренка моя посмеивается надо мною, но все же подозреваю, что втайне она все же поражается. Она единственная, кто знал Салеру, кроме меня, и тоже по ней скучает. Иногда я наведываюсь домой — повидаться с Лирой и убедиться, что моя лесная хижина все еще стоит в целости и сохранности. К слову сказать, я там был совсем недавно — перед последним солнцеворотом — привел там все в порядок, пока морозы не ударили. И опять вернулся в Верфарен, где и встретил Новый год, несмотря на то что никогда не чувствовал себя здесь как дома. Впрочем, нужды воротиться домой я тоже не испытывал.
До тех пор пока не повстречал Велкаса и Арал. Любопытно, что Арал была чуть ли не единственной, которая с самого начала видела во мне лишь друга, и именно она страстно пленила мое сердце.
Иногда жизнь нам подбрасывает такое, чего мы от нее совсем не ждем.
Майкель
Я онемел от удивления.
— Марик? Господин? — прошептал я, не смея верить собственным глазам.
— А кто же еще, Майкель? И что это у тебя с глазами? — спросил он, нахмурившись.
Берис рассмеялся:
— Ему нездоровится, Марик. Измотался весь, хлопоча тут с тобой. Впрочем, теперь вы оба под моей защитой, так что нет нужды для беспокойства.
Слова его, похоже, рассердили Марика, однако он был еще слишком слаб, чтобы выплеснуть свой гнев.
— Пока что так, — пробормотал он. Почему его разозлили слова Бериса, я не мог понять. На мгновение я заподозрил, что он не настолько исцелился, как казалось на первый взгляд.
— Как нога, хозяин? — поинтересовался я.
Казалось, он был удивлен. Опустив взгляд, он напряг мышцы.
— Почти совсем не болит.
— Погоди, еще на ноги встанешь, — ухмыльнулся Берис. — Майкель говорит, ты не мог вылезти из постели даже на пять минут — с тех самых пор, как вернулся, а это, если не ошибаюсь, целых четыре луны. Пора бы тебе поразмяться. — Он ухватился за одеяла и рывком стащил их. — Давай-давай, уже давно утро, пора вставать и действовать.
Магистр поднял моего господина с постели и заставил его встать на ноги, чего я не мог добиться на протяжении нескольких месяцев. Он был слаб, выбит из колеи — и вместе с тем он вновь был самим собой. Разум его исцелился. Я даже не верил своим глазам. Внутреннее зрение было мне все еще доступно, и недолго думая я прибегнул к нему, чтобы узреть разум своего господина.
На этот раз я не увидел пустыни, которая так долго не давала мне покоя. На первый взгляд разум его показался мне вполне таким же, как и у всех: ярко озаренный мыслью и играющий разными цветами; но за внешним видом скрывалось явное различие.
Не знаю даже, как объяснить... Вообразите себе хижину, сплетенную из множества ветвей всех размеров и величин. Поначалу она кажется прочной, но стоит присмотреться получше, как становится ясно, что построена она впопыхах, из дрянного материала, а гвозди, что скрепляют ее, худой ковки и слишком коротки. Вроде бы целая, а налетит внезапный порыв ветра — мигом развалится. Или вот мост — да-да, это самое верное; представьте себе узенький мост над пропастью, которого едва хватило перебросить на другую сторону. Перил на нем нет, и при каждом шаге он так и сотрясается. Перейти по нему можно, но уж больно он хлипкий — того и гляди обрушится под ногами.
Я в ужасе глянул на Бериса. Он не излечил Марика — он залатал его разум тонкими нитками, скрепив куски жиденьким клеем. Это было ужасно и опрометчиво: если слабые швы разойдутся, господину моему станет куда хуже, чем прежде. Глубины подсознания можно обмануть лишь единожды. И если разум Марика сокрушит вдруг эту непрочную спайку, никакие способности Бериса тогда не помогут. Возможно, никто уже не сможет помочь.
Я собрался было уже воспротивиться, но сдержался. Не стоит говорить об этом в присутствии Марика. Мне придется поговорить с магистром Берисом позже, один на один.
А Марик между тем пробовал пройтись. Он был страшно слаб, чего и следовало ожидать, но ему все же удалось сделать несколько шагов, и не раз за этот день. И наконец-то он поел как следует, а то раньше мы все пичкали его жидкой кашицей, словно он был младенцем.
А может, все обойдется? Может, исцеление не подведет? Пребывание в здравом уме естественно для каждого — это и есть лучшее средство. Чем дольше он будет оставаться в добром здравии, тем больше будет крепчать его разум. Но я не одобрял столь скоропалительного и небрежного излечения и твердо решил выложить Берису все, что я об этом думаю, едва поблизости никого не будет.
Салера
Я искала Его, следуя внутреннему зову, хотя меня и пугала мысль о предстоящем путешествии и я не знала, сумею ли отыскать место, где выросла. За минувшие годы я где только не бывала, поэтому совершенно не знала, в какой стороне искать; однако в памяти моей всегда оставалась живой картина: тихая лесистая местность среди гор, где была пещера, напоминавшая мне о давней боли, — и дом посреди лесной прогалины, с ручьем неподалеку. В глубине своей смятенной души я почему-то была уверена, что именно там и найду Его.
Следуя зову сердца, что тянул меня к нему, я мимоходом встречала многих из своих сородичей. Некоторые приближались ко мне с радостными возгласами, и это было чудесно. Я увидела за свою жизнь гораздо больше, чем предполагала, и это доставляло огромную радость моему сердцу. Но подобно тому как день сменяется ночью, во всем есть и темная половина — на своем пути я встречала и многих из Опустошенных. Обликом они подобны нам, но ими не движет ничего, кроме их тусклого огня и вечных поисков пищи. Родственные связи для них ничто: они бросаются друг на друга, в ярости выпуская когти, — кровь леденела у меня в жилах при виде подобного.
Путешествовала я долго: и при солнце, и при луне, перелетая по воздуху и изредка передвигаясь по земле, — и всюду разыскивала какие-нибудь знаки, которые могли бы помочь мне напасть на Его след, отыскать свой прежний дом. Я устраивала передышки, чтобы подкрепиться и вздремнуть, когда нуждалась в этом, и не оставляла надежды — пока наконец земли подо мною не показались мне знакомыми. В эту раннюю пору деревья еще были голы, хотя мне они помнились иными — в белых цветах и красных ягодах, — но это и впрямь оказалось родное мне место. Мы как-то гуляли здесь утренней порой. Я была дома.
Увы, запах моего воспитателя совсем выветрился, а хвост мой прочертил полосу в мягком слое пыли, скопившейся на пороге. Я не чуяла запаха смерти, однако и жизни здесь не было. Но в окрестном лесу была пища, а тут — вода и кров. Я вполне могла прокормиться здесь, ожидая Его возвращения. Ибо в глубине души знала, что Он вернется, это было для меня так же верно, как и то, что за ночью всегда наступает день. Нужно было лишь следить и ждать.
Глава 8
СТРАНСТВИЯ
Шикрар
Было новолуние. С того времени как случилось землетрясение, согнавшее с меня вех-сон, минуло полторы луны.
Мы с моим сыном Кейдрой стояли у входа в чертог душ, ожидая, когда солнце покинет небосвод. Зимние дни уже становились длиннее, и это было заметно, но холод все еще держался и жаждал мести. Воздух был морозным, студеным и чистым, и в эту ночь напрасно было ждать, что лунный свет зальет оледенелую землю своим лучистым серебром.
Кейдра был вполне знаком с обрядом вызова Предков, но в этот раз я решил, что сам буду поститься и предаваться высоким размышлениям, ибо ему сейчас еще нужно было присматривать за своим сыном. Все-таки не было нужды целыми днями заниматься только лишь приготовлениями. Даже когда на протяжении двух последних недель перед обрядом я вынужден был все время оставаться в чертоге, где постился и приводил в спокойствие душу, Кейдра ежедневно навещал меня вместе с Щерроком, чтобы скрасить мое ожидание.
Малыш был просто прелестен, и я то и дело восторгался им. Я уже и позабыл, насколько быстро дети развиваются в столь юном возрасте. С каждым днем он все крепче держался на ногах, а крылья его, казалось, росли едва не на глазах. Еще несколько месяцев — и они достигнут полного соответствия с размерами его тела. Он уже издавал звуки, предвещающие будущую речь, а значит, скоро начнет обращать свой разум не только к матери и отцу. Конечно, Языком Истины он овладеет лишь через несколько лет, но зато уже сейчас он подрос больше чем наполовину, хотя с его рождения не прошло и полугода.
Чешуя его была светлее, чем у отца, ибо мать его, Миражэй, была цвета желтой меди, а его покров представлял собою нечто среднее между ее кожей и темной бронзой Кейдры; глаза же были золотистыми, точно осеннее небо, и неописуемо красивыми. Когда самоцвет его души обнажится, он обретет истинное имя, но это случится не раньше чем к следующему году. После рождения самоцвет еще слишком мягок, чтобы быть снаружи, поэтому сверху он защищен естественными кожными чешуйками. В конце концов, когда самоцвет затвердевает — на исходе первого года жизни, — чешуя на нем высыхает и отслаивается. Это первое взросление, первая веха на жизненном пути всех кантри, и эта пора сопровождается большой радостью.
Сама его жизнь была для меня радостью. Каждый раз при виде малыша — когда я подхватывал его в объятия, крепко прижимал к груди, обволакивал своими крыльями, играл и смеялся вместе с ним — мне вспоминался облик Ланен Скиталицы, спасшей жизнь и Щерроку, и его матери, когда она помогла ему появиться на свет. А иногда я вспоминал мою навсегда ушедшую Ирайс, и сердце мое переполнялось тоской. Она была единственной спутницей моей жизни, матерью моего Кейдры, и я любил ее пуще собственной жизни; но она погибла в расцвете юности, когда Кейдра был совсем еще мал. С тех пор мне всегда ее не хватало, а в последнее время я иногда ловил себя на том, что обращаюсь к воздуху, якобы рассказывая ей о ее внуке. Она бы так им гордилась!..
...Последний краешек солнца скрылся за низкими облаками.
— Пора, отец, — произнес Кейдра.
Поклонившись мне, он принял обычную позу Проявления Уважения. Я чуть было не покатился со смеху, глядя на его серьезный вид, но сумел сдержаться. Лишь поклонился в ответ и принял такое же положение.
— Войдем же смиренно к Предкам в сей час нужды.
Вдохнув напоследок холодный ночной воздух, я ступил под своды чертога. Кейдра должен был оставаться снаружи, пока я его не позову.
Внутри все было приготовлено. С кратким обращением к Ветрам я набрал в грудь побольше воздуху и изверг пламень в самую середину кучи дров, что возвышалась над краями костровой ямы. Огонь для нас священен, а обряд вызова Предков — долг и честь, мы относимся к нему с великим почетом. Костер запылал, осветив чертог; огненные блики заиграли на кхаадише , покрывавшем стены и пол, — поверхность металла сияла множеством самоцветов, принадлежавших когда-то нашим прародителям. Я бросил в пламя особые листья и веточки, символизировавшие собою каждый из четырех Ветров. Заструился благоуханный дымок, который я сейчас же принялся глубоко вдыхать.
Готовясь к обряду, я целых две недели постился и сейчас почувствовал легкое головокружение. Смешанный запах кирика , тел-ас-тера , мерисакиса и хлансифа (последний гедри называют лансипом) распространился по пещере.
Пламя костра ярко отражалось на поверхности самоцветов.
Задняя стена внутренней пещеры была вся усыпана ими. Они располагались в строгом порядке: самые старшие выше всех, глубоко оправленные в кхаадиш , чтобы с ними ничего не случилось. Не следует, правда, думать, что стена эта заключала в себе самоцветы всех кантри, когда-либо живших на свете. Даже если не считать самоцветы Потерянных, внутри которых никогда не угасало яркое мерцание, это мало что изменит: вызову Предков мы научились лишь спустя несколько поколений со времени Выбора. Кроме того, иногда случалось так, что некоторые из нас погибали в отдалении от остальных, и некому было разыскать их самоцветы, чтобы с почетом доставить их домой... Я поклонился им всем; горькие думы посетили меня, когда я склонялся над последним из самоцветов, появившемуся совсем недавно: он принадлежал Ришкаану, который погиб прошлой осенью, сражаясь с заклинателем демонов. Он предал смерти этого ракшадакха , посмевшего угрожать нам, не понимая, что это будет стоить ему жизни.
— Покойся с миром в объятьях Ветров, старый друг, — пробормотал я.
Затем, вновь повернувшись к огню, уселся и, продолжая глубоко вдыхать дым, начал произносить Обращение:
— Во имя Ветров смиренно взываю к вам, о Предки нашего народа. О вы, спящие, явите свою милость, пробудитесь, внемлите мне. Мы, ныне живущие, взываем к вам в нужде. Одарите нас своею мудростью, вещайте вновь на языке жизни, научите нас, чад ваших, тому, что нам желаемо знать. Внемлите, изрекайте, придите нам на выручку. Один из ваших родичей взывает к вам. Меня называют Хадрэйтикантишикраром из колена Иссдры. Заклинаю вас именем нашего народа — ответствуйте.
Кейдра услышал меня и вошел в чертог, усевшись подальше от огня. Я кивнул ему, зная, что теперь нахожусь под его наблюдением, и позволил разуму своему воспарить вслед за струями дыма — через проем в своде пещеры, вверх, к небесам.
Мне казалось, будто я взлетаю на крыльях тумана, хотя я прекрасно знал, что сижу на твердой земле. Вряд ли возможно описать такое чувство. Я слышал, что гедри, когда они тяжело больны, испытывают нечто подобное. Взгляд мой отсутствовал, но разум был остр и чуток. Кейдра попробовал мысленно обратиться ко мне и, когда не получил ответа, понял, что время настало.
— О Предки мои, взываю к вам, — произнес он. — Кхэйтрикхариссдра из колена Иссдры говорит с вами. Дети ваши в крайней нужде: нам нужно обратиться к дару кантриов, что позволяет вспомнить минувшее. Отец мой, Хадрэйтикантишикрар, Хранитель душ, находится подле и приветствует вас.
Я почувствовал, как в горле у меня что-то происходит, и ответил не своим голосом — низким, грубым, как всегда бывает со мною в таких случаях:
— Молви, Кхэйтрикхариссдра, что так заботит живых, зачем они обращаются за советом к мертвым?
— Досточтимые, у нас есть два вопроса к вам. Во-первых, мы желаем узнать об огненных пустошах, что встречаются на нашей земле, в Юдоли Изгнания. — Так мы называем Драконий остров на своем языке. — Земля сотрясается настолько сильно, что никто из ныне живущих не помнит подобного. Горы полыхают и текут точно вода. Досточтимые, ведомо ли вам что-либо об этом?
На этот раз я почувствовал, будто падаю — глубоко под землю, под воду, — и во мне заговорил другой голос. Был он выше и звонче, чем прежний. И раньше я никогда его не слышал.
— Прими мои приветствия, Кхэйтрикхариссдра. Мое имя — Кхэймирнакунакхор. При жизни меня звали Кеакхором; я возглавлял наш народ, когда мы покинули отчину и отправились в Юдоль Изгнания — это был День Без Конца. Я открыл оный остров за много лет до этого, ибо в то время изрядно путешествовал, летая из конца в конец, покуда хватало сил, и делал это ради собственного удовольствия. И я узрел остров таким, как ты описал его, задолго до нашего туда прибытия. Но ведь подземная дрожь никогда не прекращалась полностью, дитя мое. Что же побудило вас ныне потревожить наш сон.
Кейдра поклонился:
— Яви любезность, Кеакхор, загляни внутрь сосуда сего, отца моего Шикрара, и узри то, что страшит нас. Он летал над огненными пустошами. Они опалили ему разум, и ныне он не знает покоя.
Я почувствовал поверх своего разума еще один, иной, — благородный и древний, и в нем явно угадывалось удивление.
— Ты поступил верно, вызвав нас, Хранитель душ. — Я почувствовал, как мои голова и шея сами собой склоняются перед Кейдрой в поклоне. — Жаль, что вести мои не слишком утешительны для вас. Даже в худшую пору, когда мы крепко страшились за жизнь острова, огня было вдвое меньше, чем ныне, насколько я могу узреть это в твоем разуме. — Всем своим существом я чувствовал изумление, охватившее Кеакхора. — Клянусь Ветрами, юный друг, если все виденное тобою истинно, то сами горы вот-вот готовы расплавиться — растечься, будто вешний снег. — Голова моя горестно покачалась из стороны в сторону. — Боюсь, вы в опасности, дети мои, — всем кантри грозит ныне опасность, однако я не в силах помочь этому. Ничего подобного никто из нас прежде не видывал.
Кейдра вновь поклонился.
— Как бы там ни было, я благодарю тебя, досточтимый предок. И, судя по твоим речам, ты можешь дать ответ и на второй мой вопрос. О Кеакхор, Запредельный Скиталец, показавший кантри путь к Юдоли Изгнания, не ведомы ли тебе иные земли, помимо Колмара, где мы смогли бы найти приют?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Но как ни крути, а пребывание в ученой среде изменило меня. Я читал все, что попадалось под руку, и даже говорить стал по-другому, нежели раньше. Нельзя ведь прочесть такую кучу слов и не перенять при этом ни одного. Сестренка моя посмеивается надо мною, но все же подозреваю, что втайне она все же поражается. Она единственная, кто знал Салеру, кроме меня, и тоже по ней скучает. Иногда я наведываюсь домой — повидаться с Лирой и убедиться, что моя лесная хижина все еще стоит в целости и сохранности. К слову сказать, я там был совсем недавно — перед последним солнцеворотом — привел там все в порядок, пока морозы не ударили. И опять вернулся в Верфарен, где и встретил Новый год, несмотря на то что никогда не чувствовал себя здесь как дома. Впрочем, нужды воротиться домой я тоже не испытывал.
До тех пор пока не повстречал Велкаса и Арал. Любопытно, что Арал была чуть ли не единственной, которая с самого начала видела во мне лишь друга, и именно она страстно пленила мое сердце.
Иногда жизнь нам подбрасывает такое, чего мы от нее совсем не ждем.
Майкель
Я онемел от удивления.
— Марик? Господин? — прошептал я, не смея верить собственным глазам.
— А кто же еще, Майкель? И что это у тебя с глазами? — спросил он, нахмурившись.
Берис рассмеялся:
— Ему нездоровится, Марик. Измотался весь, хлопоча тут с тобой. Впрочем, теперь вы оба под моей защитой, так что нет нужды для беспокойства.
Слова его, похоже, рассердили Марика, однако он был еще слишком слаб, чтобы выплеснуть свой гнев.
— Пока что так, — пробормотал он. Почему его разозлили слова Бериса, я не мог понять. На мгновение я заподозрил, что он не настолько исцелился, как казалось на первый взгляд.
— Как нога, хозяин? — поинтересовался я.
Казалось, он был удивлен. Опустив взгляд, он напряг мышцы.
— Почти совсем не болит.
— Погоди, еще на ноги встанешь, — ухмыльнулся Берис. — Майкель говорит, ты не мог вылезти из постели даже на пять минут — с тех самых пор, как вернулся, а это, если не ошибаюсь, целых четыре луны. Пора бы тебе поразмяться. — Он ухватился за одеяла и рывком стащил их. — Давай-давай, уже давно утро, пора вставать и действовать.
Магистр поднял моего господина с постели и заставил его встать на ноги, чего я не мог добиться на протяжении нескольких месяцев. Он был слаб, выбит из колеи — и вместе с тем он вновь был самим собой. Разум его исцелился. Я даже не верил своим глазам. Внутреннее зрение было мне все еще доступно, и недолго думая я прибегнул к нему, чтобы узреть разум своего господина.
На этот раз я не увидел пустыни, которая так долго не давала мне покоя. На первый взгляд разум его показался мне вполне таким же, как и у всех: ярко озаренный мыслью и играющий разными цветами; но за внешним видом скрывалось явное различие.
Не знаю даже, как объяснить... Вообразите себе хижину, сплетенную из множества ветвей всех размеров и величин. Поначалу она кажется прочной, но стоит присмотреться получше, как становится ясно, что построена она впопыхах, из дрянного материала, а гвозди, что скрепляют ее, худой ковки и слишком коротки. Вроде бы целая, а налетит внезапный порыв ветра — мигом развалится. Или вот мост — да-да, это самое верное; представьте себе узенький мост над пропастью, которого едва хватило перебросить на другую сторону. Перил на нем нет, и при каждом шаге он так и сотрясается. Перейти по нему можно, но уж больно он хлипкий — того и гляди обрушится под ногами.
Я в ужасе глянул на Бериса. Он не излечил Марика — он залатал его разум тонкими нитками, скрепив куски жиденьким клеем. Это было ужасно и опрометчиво: если слабые швы разойдутся, господину моему станет куда хуже, чем прежде. Глубины подсознания можно обмануть лишь единожды. И если разум Марика сокрушит вдруг эту непрочную спайку, никакие способности Бериса тогда не помогут. Возможно, никто уже не сможет помочь.
Я собрался было уже воспротивиться, но сдержался. Не стоит говорить об этом в присутствии Марика. Мне придется поговорить с магистром Берисом позже, один на один.
А Марик между тем пробовал пройтись. Он был страшно слаб, чего и следовало ожидать, но ему все же удалось сделать несколько шагов, и не раз за этот день. И наконец-то он поел как следует, а то раньше мы все пичкали его жидкой кашицей, словно он был младенцем.
А может, все обойдется? Может, исцеление не подведет? Пребывание в здравом уме естественно для каждого — это и есть лучшее средство. Чем дольше он будет оставаться в добром здравии, тем больше будет крепчать его разум. Но я не одобрял столь скоропалительного и небрежного излечения и твердо решил выложить Берису все, что я об этом думаю, едва поблизости никого не будет.
Салера
Я искала Его, следуя внутреннему зову, хотя меня и пугала мысль о предстоящем путешествии и я не знала, сумею ли отыскать место, где выросла. За минувшие годы я где только не бывала, поэтому совершенно не знала, в какой стороне искать; однако в памяти моей всегда оставалась живой картина: тихая лесистая местность среди гор, где была пещера, напоминавшая мне о давней боли, — и дом посреди лесной прогалины, с ручьем неподалеку. В глубине своей смятенной души я почему-то была уверена, что именно там и найду Его.
Следуя зову сердца, что тянул меня к нему, я мимоходом встречала многих из своих сородичей. Некоторые приближались ко мне с радостными возгласами, и это было чудесно. Я увидела за свою жизнь гораздо больше, чем предполагала, и это доставляло огромную радость моему сердцу. Но подобно тому как день сменяется ночью, во всем есть и темная половина — на своем пути я встречала и многих из Опустошенных. Обликом они подобны нам, но ими не движет ничего, кроме их тусклого огня и вечных поисков пищи. Родственные связи для них ничто: они бросаются друг на друга, в ярости выпуская когти, — кровь леденела у меня в жилах при виде подобного.
Путешествовала я долго: и при солнце, и при луне, перелетая по воздуху и изредка передвигаясь по земле, — и всюду разыскивала какие-нибудь знаки, которые могли бы помочь мне напасть на Его след, отыскать свой прежний дом. Я устраивала передышки, чтобы подкрепиться и вздремнуть, когда нуждалась в этом, и не оставляла надежды — пока наконец земли подо мною не показались мне знакомыми. В эту раннюю пору деревья еще были голы, хотя мне они помнились иными — в белых цветах и красных ягодах, — но это и впрямь оказалось родное мне место. Мы как-то гуляли здесь утренней порой. Я была дома.
Увы, запах моего воспитателя совсем выветрился, а хвост мой прочертил полосу в мягком слое пыли, скопившейся на пороге. Я не чуяла запаха смерти, однако и жизни здесь не было. Но в окрестном лесу была пища, а тут — вода и кров. Я вполне могла прокормиться здесь, ожидая Его возвращения. Ибо в глубине души знала, что Он вернется, это было для меня так же верно, как и то, что за ночью всегда наступает день. Нужно было лишь следить и ждать.
Глава 8
СТРАНСТВИЯ
Шикрар
Было новолуние. С того времени как случилось землетрясение, согнавшее с меня вех-сон, минуло полторы луны.
Мы с моим сыном Кейдрой стояли у входа в чертог душ, ожидая, когда солнце покинет небосвод. Зимние дни уже становились длиннее, и это было заметно, но холод все еще держался и жаждал мести. Воздух был морозным, студеным и чистым, и в эту ночь напрасно было ждать, что лунный свет зальет оледенелую землю своим лучистым серебром.
Кейдра был вполне знаком с обрядом вызова Предков, но в этот раз я решил, что сам буду поститься и предаваться высоким размышлениям, ибо ему сейчас еще нужно было присматривать за своим сыном. Все-таки не было нужды целыми днями заниматься только лишь приготовлениями. Даже когда на протяжении двух последних недель перед обрядом я вынужден был все время оставаться в чертоге, где постился и приводил в спокойствие душу, Кейдра ежедневно навещал меня вместе с Щерроком, чтобы скрасить мое ожидание.
Малыш был просто прелестен, и я то и дело восторгался им. Я уже и позабыл, насколько быстро дети развиваются в столь юном возрасте. С каждым днем он все крепче держался на ногах, а крылья его, казалось, росли едва не на глазах. Еще несколько месяцев — и они достигнут полного соответствия с размерами его тела. Он уже издавал звуки, предвещающие будущую речь, а значит, скоро начнет обращать свой разум не только к матери и отцу. Конечно, Языком Истины он овладеет лишь через несколько лет, но зато уже сейчас он подрос больше чем наполовину, хотя с его рождения не прошло и полугода.
Чешуя его была светлее, чем у отца, ибо мать его, Миражэй, была цвета желтой меди, а его покров представлял собою нечто среднее между ее кожей и темной бронзой Кейдры; глаза же были золотистыми, точно осеннее небо, и неописуемо красивыми. Когда самоцвет его души обнажится, он обретет истинное имя, но это случится не раньше чем к следующему году. После рождения самоцвет еще слишком мягок, чтобы быть снаружи, поэтому сверху он защищен естественными кожными чешуйками. В конце концов, когда самоцвет затвердевает — на исходе первого года жизни, — чешуя на нем высыхает и отслаивается. Это первое взросление, первая веха на жизненном пути всех кантри, и эта пора сопровождается большой радостью.
Сама его жизнь была для меня радостью. Каждый раз при виде малыша — когда я подхватывал его в объятия, крепко прижимал к груди, обволакивал своими крыльями, играл и смеялся вместе с ним — мне вспоминался облик Ланен Скиталицы, спасшей жизнь и Щерроку, и его матери, когда она помогла ему появиться на свет. А иногда я вспоминал мою навсегда ушедшую Ирайс, и сердце мое переполнялось тоской. Она была единственной спутницей моей жизни, матерью моего Кейдры, и я любил ее пуще собственной жизни; но она погибла в расцвете юности, когда Кейдра был совсем еще мал. С тех пор мне всегда ее не хватало, а в последнее время я иногда ловил себя на том, что обращаюсь к воздуху, якобы рассказывая ей о ее внуке. Она бы так им гордилась!..
...Последний краешек солнца скрылся за низкими облаками.
— Пора, отец, — произнес Кейдра.
Поклонившись мне, он принял обычную позу Проявления Уважения. Я чуть было не покатился со смеху, глядя на его серьезный вид, но сумел сдержаться. Лишь поклонился в ответ и принял такое же положение.
— Войдем же смиренно к Предкам в сей час нужды.
Вдохнув напоследок холодный ночной воздух, я ступил под своды чертога. Кейдра должен был оставаться снаружи, пока я его не позову.
Внутри все было приготовлено. С кратким обращением к Ветрам я набрал в грудь побольше воздуху и изверг пламень в самую середину кучи дров, что возвышалась над краями костровой ямы. Огонь для нас священен, а обряд вызова Предков — долг и честь, мы относимся к нему с великим почетом. Костер запылал, осветив чертог; огненные блики заиграли на кхаадише , покрывавшем стены и пол, — поверхность металла сияла множеством самоцветов, принадлежавших когда-то нашим прародителям. Я бросил в пламя особые листья и веточки, символизировавшие собою каждый из четырех Ветров. Заструился благоуханный дымок, который я сейчас же принялся глубоко вдыхать.
Готовясь к обряду, я целых две недели постился и сейчас почувствовал легкое головокружение. Смешанный запах кирика , тел-ас-тера , мерисакиса и хлансифа (последний гедри называют лансипом) распространился по пещере.
Пламя костра ярко отражалось на поверхности самоцветов.
Задняя стена внутренней пещеры была вся усыпана ими. Они располагались в строгом порядке: самые старшие выше всех, глубоко оправленные в кхаадиш , чтобы с ними ничего не случилось. Не следует, правда, думать, что стена эта заключала в себе самоцветы всех кантри, когда-либо живших на свете. Даже если не считать самоцветы Потерянных, внутри которых никогда не угасало яркое мерцание, это мало что изменит: вызову Предков мы научились лишь спустя несколько поколений со времени Выбора. Кроме того, иногда случалось так, что некоторые из нас погибали в отдалении от остальных, и некому было разыскать их самоцветы, чтобы с почетом доставить их домой... Я поклонился им всем; горькие думы посетили меня, когда я склонялся над последним из самоцветов, появившемуся совсем недавно: он принадлежал Ришкаану, который погиб прошлой осенью, сражаясь с заклинателем демонов. Он предал смерти этого ракшадакха , посмевшего угрожать нам, не понимая, что это будет стоить ему жизни.
— Покойся с миром в объятьях Ветров, старый друг, — пробормотал я.
Затем, вновь повернувшись к огню, уселся и, продолжая глубоко вдыхать дым, начал произносить Обращение:
— Во имя Ветров смиренно взываю к вам, о Предки нашего народа. О вы, спящие, явите свою милость, пробудитесь, внемлите мне. Мы, ныне живущие, взываем к вам в нужде. Одарите нас своею мудростью, вещайте вновь на языке жизни, научите нас, чад ваших, тому, что нам желаемо знать. Внемлите, изрекайте, придите нам на выручку. Один из ваших родичей взывает к вам. Меня называют Хадрэйтикантишикраром из колена Иссдры. Заклинаю вас именем нашего народа — ответствуйте.
Кейдра услышал меня и вошел в чертог, усевшись подальше от огня. Я кивнул ему, зная, что теперь нахожусь под его наблюдением, и позволил разуму своему воспарить вслед за струями дыма — через проем в своде пещеры, вверх, к небесам.
Мне казалось, будто я взлетаю на крыльях тумана, хотя я прекрасно знал, что сижу на твердой земле. Вряд ли возможно описать такое чувство. Я слышал, что гедри, когда они тяжело больны, испытывают нечто подобное. Взгляд мой отсутствовал, но разум был остр и чуток. Кейдра попробовал мысленно обратиться ко мне и, когда не получил ответа, понял, что время настало.
— О Предки мои, взываю к вам, — произнес он. — Кхэйтрикхариссдра из колена Иссдры говорит с вами. Дети ваши в крайней нужде: нам нужно обратиться к дару кантриов, что позволяет вспомнить минувшее. Отец мой, Хадрэйтикантишикрар, Хранитель душ, находится подле и приветствует вас.
Я почувствовал, как в горле у меня что-то происходит, и ответил не своим голосом — низким, грубым, как всегда бывает со мною в таких случаях:
— Молви, Кхэйтрикхариссдра, что так заботит живых, зачем они обращаются за советом к мертвым?
— Досточтимые, у нас есть два вопроса к вам. Во-первых, мы желаем узнать об огненных пустошах, что встречаются на нашей земле, в Юдоли Изгнания. — Так мы называем Драконий остров на своем языке. — Земля сотрясается настолько сильно, что никто из ныне живущих не помнит подобного. Горы полыхают и текут точно вода. Досточтимые, ведомо ли вам что-либо об этом?
На этот раз я почувствовал, будто падаю — глубоко под землю, под воду, — и во мне заговорил другой голос. Был он выше и звонче, чем прежний. И раньше я никогда его не слышал.
— Прими мои приветствия, Кхэйтрикхариссдра. Мое имя — Кхэймирнакунакхор. При жизни меня звали Кеакхором; я возглавлял наш народ, когда мы покинули отчину и отправились в Юдоль Изгнания — это был День Без Конца. Я открыл оный остров за много лет до этого, ибо в то время изрядно путешествовал, летая из конца в конец, покуда хватало сил, и делал это ради собственного удовольствия. И я узрел остров таким, как ты описал его, задолго до нашего туда прибытия. Но ведь подземная дрожь никогда не прекращалась полностью, дитя мое. Что же побудило вас ныне потревожить наш сон.
Кейдра поклонился:
— Яви любезность, Кеакхор, загляни внутрь сосуда сего, отца моего Шикрара, и узри то, что страшит нас. Он летал над огненными пустошами. Они опалили ему разум, и ныне он не знает покоя.
Я почувствовал поверх своего разума еще один, иной, — благородный и древний, и в нем явно угадывалось удивление.
— Ты поступил верно, вызвав нас, Хранитель душ. — Я почувствовал, как мои голова и шея сами собой склоняются перед Кейдрой в поклоне. — Жаль, что вести мои не слишком утешительны для вас. Даже в худшую пору, когда мы крепко страшились за жизнь острова, огня было вдвое меньше, чем ныне, насколько я могу узреть это в твоем разуме. — Всем своим существом я чувствовал изумление, охватившее Кеакхора. — Клянусь Ветрами, юный друг, если все виденное тобою истинно, то сами горы вот-вот готовы расплавиться — растечься, будто вешний снег. — Голова моя горестно покачалась из стороны в сторону. — Боюсь, вы в опасности, дети мои, — всем кантри грозит ныне опасность, однако я не в силах помочь этому. Ничего подобного никто из нас прежде не видывал.
Кейдра вновь поклонился.
— Как бы там ни было, я благодарю тебя, досточтимый предок. И, судя по твоим речам, ты можешь дать ответ и на второй мой вопрос. О Кеакхор, Запредельный Скиталец, показавший кантри путь к Юдоли Изгнания, не ведомы ли тебе иные земли, помимо Колмара, где мы смогли бы найти приют?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58