- спросил Крис у Иешуа.
– Ни в коем случае, - ответил тот. - Я хочу, чтобы послушат ли меня... Улыбнулся хитро: - Здесь телекамер - прорва, а я что-то давно не появлялся на телеэкранах.
– А как вы собираетесь... э-э... - Крис начал было, но тут же понял идиотизм невольного недоумения. - Извините, Учитель, вопрос снимаю.
Но Иешуа не согласился с легким отступлением ученика.
– Тебе бы следовало спросить не "как", а "что". Не как я окажусь на трибуне - тут твои извинения принимаются, - а что я хочу сказать. И это "что" касается всех.
– Всех нас? - уточнил Крис.
– Всех, - настоял на своей версии Иешуа. Помолчал. Добавил: - Помните, я исчез - там, в Белграде?.. Мне нужен, очень нужен был один разговор.
– С кем? - быстро спросил Крис, боясь, что Учитель опять замолчит.
– С тем, кем был Апостол Петр. С человеком, называющим себя отцом всех католиков на земле.
– С Папой Римским? - восхитился Крис.
– Так его именуют... - усмехнулся Иешуа. - Ну да бог с ним, разве дело в имени?.. Он сказал мне, что я - опять один. И всегда буду один, как и прежде, как в Иудее... Я услышал то, что ждал. Не хотел услышать, нет - именно ждал. И вот что я решил для себя: врет он все, ваш Папа! Потому что ему так удобнее, Покойнее, уютней. Но в том-то и штука, что я никогда не был один... - Помолчал, будто подыскивал слова, будто хотел продолжить начатое.
Но не продолжил, не разъяснил, потому что они вошли в гигантский зал ассамблеи, круглым полутемным амфитеатром спускающийся от входов - глубоко вниз, где на ярко освещенном, кажущимся с высоты крохотным, пятачке высилась одинокая, насквозь прозрачная трибуна, за которой кто-то стоял сейчас и, судя по словам благодарности, произносимым на неважном английском, завершал выступление.
– Мы вовремя, - сказал Иешуа и легко, перескакивая через ступеньки, помчался вниз.
А потом взошел - незваный! - на трибуну и привычно поднял вверх руки.
– Я буду говорить с вами, - произнес негромко. - Послушайте меня.
И вот, как обычно, - ошеломляющий "эффект присутствия" вместо только что продемонстрированного "эффекта отсутствия": казалось, все только и ждали его на этой трибуне, все сразу узнали его, все вскочили с мест, захлопали, заорали, затопали ногами, засвистели - в разных странах по-разному привыкли приветствовать кумиров. А то, что на трибуне Генеральной Ассамблеи ООН стоял именно кумир - тут никаких сомнений не возникло даже у скептика Криса, и верившего в многажды испытанную способность Мессии жестко и сразу взять в кулак любую аудиторию, и все же где-то в глубине души страшившегося пусть даже абсолютно невозможного, непредставимого провала.
Но какой там провал!.. Иешуа опустил руки, положил ладони на прозрачную поверхность трибуны, и все сели, и стало тихо, и только горели индикаторы десятков работающих телекамер, транслирующих заседание в прямом эфире многих стран-участниц.
– Я рад, что вы меня слушаете сейчас, - начал он, - и вы, господа делегаты, среди которых, я знаю, - лидеры великих и малых держав, имя которым, если взглянуть на глобус, - весь наш земной мир; и, главное, вы - люди у телеэкранов, которые суть - свет этого мира. Я вижу - вы узнали меня, а ведь я не сделал здесь, в ваши дни, ничего такого, чтобы мог рассчитывать на вашу добрую память. Я просто шел по земле и видел беду и пытался избавить от нее тех, кого она придавила тяжестью своей. Но разве вправе я слышать от людей слова: "...в тени крыл Твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды"? Я много раз повторял: не Бог я, но лишь однажды избранный им смертный, и все, что могу я, то делаю с именем Его. Но нет, нет у меня Его крыл, чтобы укрыть вас от всех бед, которые приходят к нам тоже по воле и разумению Гос- пода! И поэтому я заявляю сейчас, не страшась осуждения: все, не могу больше! Не имею права злоупотреблять людскими надеждами! И не хочу, не буду латать дыры на одежде, что расползается от старости прямо в руках. Простите меня, люди...
Он замолчал. Тишина по-прежнему висела такая плотная, тугая, что хоть режь ее на куски. Зал замер. Зал ждал. Все понимали, что это - только начало, и никто не хотел всерьез воспринимать просьбу Мессии о прощении. Как и слова о том, что он "не может больше". Не верили. И зря: он всерьез просил прощения. Крис уже достаточно хорошо знал Учителя, чтобы отличить естественный порыв от фигуры речи.
А Иешуа помолчал чуть-чуть - опять же не потому, что хотел выдержать паузу и умножить внимание, но, видимо, закончив мысль, поставив промежуточную точку, теперь выбирал слова, чтобы сложить из них единственно нужную - опять первую, в который раз первую! - фразу.
– Две тысячи лет тому назад, - начал он, - я мечтал разрушить великий Храм великого города Иершалаима, - ибо он был Храмом царя Ирода, в котором не нашлось места Богу, - и на его руинах выстроить новый - Храм Господа. Сегодня, два тысячелетия спустя, я понял: ничего истинно нового и тем более святого и чистого не построить на чьих-либо руинах. Я шел все эти дни по развалинам множества храмов, но что мог я сделать живущим в этих развалинах? Помощь моя, повторяю, - как пестрый лоскут на прогнившей насквозь ткани. Не спасти ее от тления... Но можно соткать иную, новую ткань: на то и силы есть, и руки имеются, и умение, и знания. Предвижу, мне напомнят: но и к ней - новой непременно придет срок тления, ибо сказано: "Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе..." Что ж, верны слова Проповедника, и время разбрасывать камни должно сменить время собирать их, а потом снова придет время разбрасывать, и снова - собирать... Но коли это так, почему столь бесконечно длится время разбрасывать то действительно чистое и святое, что было посеяно на крови моей?.. Когда там, далеко-далеко отсюда по времени, на грязной городской свалке за стенами Иершалаима; которую потомки красиво поименовали Голгофой, я попросил Господа пронести мимо меня чашу сию, то в свой смертный миг - так я подумал позже, сам себе объясняя странную просьбу, - вспомнил я пророческие слова Исайи о чаше ярости Его. Подумал я,-что Он не услышал меня тогда, и пришлось мне выпить сию чашу до дна, но выпить ее за всех, кто и в мое время, и во времена пророков и патриархов, и до них только и делал, что разбрасывал камни. Потом, после моей смерти, евангелисты скажут, что я принял искупление за всех смертных, кто грешен перед Богом. Не знаю, может быть, так и было замыслено Им... Но сегодня, здесь, сейчас я повторю сказанное величайшим в человеческой истории мучеником - Иовом: "А я знаю. Искупитель мой жив, и он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога"... Так вышло, что я-и вправду жив. Вот я перед вами - во плоти и крови, как бы это ни могло быть обидно всем, кто в течение двух с лишним тысячелетий использовал мою смерть отнюдь не в праведных целях. Что ж, я вторично пришел в этот мир попробовать начать нелегкую и небыструю работу - собирать камни. И поверьте: я не собираюсь снова умирать в терновом венце мученика Мессии. Наоборот, я очень хочу жить, жить долго и плодотворно, и хочу собрать вокруг себя всех, кто мечтает во плоти своей узреть Бога. Вряд ли вам, умным и многознающим, стоит напоминать, что я-не один, что таких мечтателей - миллионы. И именно для них и вместе с ними я на пустом месте, не тронутом человеческой цивилизацией, построю великий Храм Бога. Не только я не столько для молитв - молиться, как я много раз повторял, можно везде: для разговора с Ним не требуются ни стены, ни шпили, ни купола, ни тем более иконы и статуи, ибо они суть нарушение заповеди Его. Но построим мы сообща Храм для жизни, чтобы никто в нем не мог повторить про себя слова Нова: "Погибни день, в который я родился...", но сказал бы о нем другими его словами: "Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника. Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего". И пусть будет так, ибо "на что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?"...
Иешуа опять умолк. Все-таки гипноз, подумал Крис, все-таки какая-то аура исходит от него, иначе почему так долго и так внимательно, без шепотов и шорохов, без привычных покашливаний, поерзываний, поскрипываний стульями слушает его гигантский зал, в котором, по его словам, засели умные и многознающие?.. Уж они-то не раз слышали нечто подобное, уж не былые ли коммуни-сты-социалиеты-анархисты-имя-им-легион десятилетиями повторяли слова печального страдальца Иова - про равенство и свободу? Все было под солнцем, а ведь живет мертвая тишина в зале, будто каждое слово Мессии не просто золото кто его сегодня ценит! - но куда дороже: истина, никогда ранее не являвшаяся миру...
Но и то правда: во время и к месту помянутая, истина опять, в который раз становится истиной, поскольку, однажды родившись, она не умирает вовек. Это умозаключение, решил Крис, тоже - истина.
А Иешуа продолжил, как подслушал мысль ученика:
– Я знаю, никто не любит истин, называемых банальными. Но банальными их делают многочисленные пустые повторы, за которыми - только звук, а смысл давно затерялся. Если кто-то еще не понял, что я не бросаю обещания на ветер, то пусть подождет результата. Верю: он не заставит себя ждать. А пока я лишь повторю давние мои слова, брошенные однажды ученикам: "Да будет слово ваше: "да, да", "нет, нет", а что сверх этого, то от лукавого". Я говорю: да, да, Храм будет, но мне нужна для него не тронутая доселе греховными и пустыми делами земля. Вот вы, господа, - хозяева разных земель, больших и малых, богатых и нищих, вот вы можете сказать мне сейчас: да, да. Учитель, у меня есть такая земля и ее довольно будет, чтобы принять на себя десятки, сотни тысяч, а когда-нибудь и миллионы тех, чей путь сегодня закрыт и кого Бог окружил мраком?..
Задал вопрос, опять замолчал, обвел взглядом тонущий в теплом мраке зал. Ждал ответа.
И тот не замедлил прозвучать.
– У меня есть такая земля! Да, да! - Громовой голос, троекратно усиленный электроникой, мгновенно заполнил зал, эхом оттолкнулся от стен. - Я дам тебе много земли, Учитель. Ты понравился мне, парень, к твоя идея тоже - окей, и я решил поверить твоим словам...
С верхних рядов вниз по ступеням несся огромный черный человек в невероятном красно-желто-сине-зеленом гран-бубу, весь увешанный золотом: часы, браслеты, перстни, ожерелье. Он ухитрялся перепрыгивать через три ступени, не путаясь в длинном своем попугайском одеянии, и луч прожектора высвечивал его из тьмы, сопровождал, позволяя всем присутствующим разглядеть добровольца, а камераменам передать его незабываемый образ на весь изумленный мир.
Он выпрыгнул - именно так! - на пятачок с трибуной, оказался рядом с Мессией, зажал его в могучие объятия, и совсем не маленький Иешуа просто потерялся в них.
А механический голос компьютера, все и всех знающего и узнающего, объявил:
– Президент Республики Конго Нгамба.
И зал буквально взорвался аплодисментами, будто люди утомились сидеть мышками и вдруг решили дать волю эмоциям. И, перекрывая обвальный шум, из разных мест зала начали раздаваться возгласы:
– И у меня есть земля!
– Мессия, я тоже хочу дать тебе землю!
– Приезжайте ко мне. Мессия!..
Президент Нгамба отпустил помятого Иешуа, наклонился к трибуне, где спрятаны были чуткие микрофоны, и заявил не без торжествующего ехидства:
– У вас у всех тронутая пустыми делами, чтоб не сказать вообще черт-те чем, а у меня земля - нетронутая. Чистая! Ну прямо девственная, как десятилетняя девочка. Хотя ей - тыщи лет. И тыщи лет там никто ничего толком не строил, не сеял, не пас животных. Короче - не гадил. Разве что караванные пути проходили. Ну разве кто-то что-то копал, да бросил... А почему - спросите? Да потому, что там - почти пустыня, и ни строить, ни сеять, ни пасти там невозможно. А жить - это запросто. Опять спросите - почему? Потому, что моя столица росла-росла и подкралась потихоньку к этим землям. Пока - на расстояние хорошего автомобильного броска. Ну, часа два, два с половиной, не далеко ехать, обеспечить новый Храм нужными коммуникациями - это просто... А деньги? Ну, есть, конечно, но когда их много было? Так что, дорогие коллеги, не предлагайте нам ваши земли, а лучше помогите материально... И вообще, я первым сказал "да, да"...
А зал вновь зааплодировал, делегаты смеялись, многие повскакали с мест, кто-то что-то кричал, лучи света бешено мотались по рядам, помогая камераменам, Иешуа и гигант Нгамба живописно стояли на ярком пятачке, обнявшись, вздев свободные от объятий пуки вверх: победа будет за нами.
В общем, хеппенинг, радость для всех. А уж телевизионщики - те на седьмом небе были: такая сенсация выпадает нечасто, и опять ее подарил все тем же "городу и миру" человек, который назвался Мессией.
Ну и дело впереди, конечно, маячило, большое дело: имя ему дано - Храм. Хотя по всему получалось, что под привычным именем возникало иное, совсем не привычное понятие - Храм-дом, Храм-земля, Храм-страна.
...Когда продирались к выходу - по-прежнему в обнимку с гигантом Нгамбой, - сквозь толпу делегатов и журналистов, кто-то из последних, отталкивая коллег, сунул микрофон Иешуа чуть ли не в рот, выкрикнул:
– Скажите, Мессия, вся эта хреновина с войсками в Европе и сошедшим с ума Биг-Брэйном - ваша работа?
Иешуа оглянулся на вопрошающего, сказал удивленно:
– С чего вы так решили?
– Ну, как же, - не отставал неназвавшийся журналюга, - ведь вы же там еще вчера были, оказывается, тут-то все и началось...
– Значит, если здесь, в ООН, через полчаса обвалится потолок, в этом тоже обвинят меня?.. Окотитесь, юноша, я в военные игры не играю, а если я и вылечил кого-то из воинов-миротворцев, раненных своими же вертолетчиками, так это мой долг...
И пошел вперед, прикрываемый Нгамбой и бугаями из секьюрити ООН.
Крису и Мари, не попавшим в сферу спасительную их прикрытия, приходилось куда труднее. Но, ледоколом раздвигая толпу, стараясь не отстать от Учителя и Мари не потерять, Крис все же склочно подумал: и в самом деле интересно, не рухнет ли через полчаса этот гребаный потолок?..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРОЛОГ- 1
ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ, 37 год от Р.Х., месяц Элул
– Илам, зови следующего!
Петр слышал, как парнишка вскочил со своей лавки и метнулся открывать дверь. Привычный скрип петель, - когда же смажут-то наконец, уж чего-чего, а оливкового масла в избытке, урожай олив случился нынче богатый! - и сквозь мгновенное привычное раздражение: привычные же расшаркивания, привычные вопросы:
– А он там? А он не очень занят? А он не прогонит? А войти можно?
Илам привычно отвечает:
– Да, там. Нет, не очень. Да, проходите, он ждет. И как финал - привычная нерешительность посетителя на пороге.
Пока он мялся, Петр скучно разглядывал его. Пришедший был толст, потен, и от негопахло пылью. Видать, долгой дорога оказалась.
– Доброго дня, равви!
– Доброго и тебе. Проходи, садись. - Петр легко изобразил улыбку, указал толстяку на высокий по местным меркам стул.
Не стул даже, а кресло, шикарное, каких в Иудее не сыскать, хотя бы потому, что Петр сам его сочинил и, пользуясь добрыми плотницкими навыками (спасибо Иешуа-древоделу), воплотил свою мысль в дереве. На массивных резных ножках покоилось широкое, обшитое кожей мягкое сиденье. Спинка и ручки тоже были кожаными. Не шевро, конечно, шкура-то козлиная, выделка не ахти, но сидеть удобно.
Только на седьмой год существования общины Петр обзавелся своим кабинетом. Именно в том смысле, в котором он себе это Представлял. Внаглую. Пусть враги лопнут от зависти к воплощенной мечте бюрократа!.. Просторная комната с большими для Иершалаима окнами, в ней - Т-образный стол. Верхняя перекладиц ка буквы "Т" - место для начальника, нижняя, перпендикулярна ей - для подчиненных. Очень удобно проводить совещания. Ста лья опять же. Не аскетические лавочки и не топчаны для томноп возлежания, а полноценные стулья с ручками и спинками. Пери кабинетом - приемная, комната поменьше, но тоже со столом стульями. За столом - секретарь. Именно так: в мужском род1 Что бы там ни говорить о лопнувших врагах, женщину на тако месте и друзья не примут. Не поймут. Иудея и первый век - эта вам, к примеру, не Европа и двадцать второй. Женщина - толыа у очага, только около детишек, и - никаких коней на скаку, никя ких горящих изб. Так что нынче секретарские функции исполняв шустрый паренек Илам. И похоже, справляется неплохо.
Толстяк, с удивлением осмотрев мебельный шедевр, осторожно опустил свое более чем массивное седалище на козлиную обшивку. Стул даже не скрипнул. Петр мысленно себя похвалил - крепко сработано, руки откуда надо растут!
– С чем прибыл, почтенный человек, рассказывай. Да и как звать-то тебя?
– Гашем мое имя. Я из Наина. У нас там... - Толстяк заг ворщицки оглянулся и продолжил шепотом: - У нас там, равви, такое творится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64