Процедура «очищения» в своих конечных результатах приводит к изгнанию из исторического исследования установки на понимание сути свершившегося явления или события — основной задачи в историческом познании. Благие намерения, какими руководствуется в данном случае Солженицын, становятся шаткими и малообоснованными, попросту испаряясь в завершающем итоге. Потому-то эти намерения полностью игнорируются израильской критикой, исповедующей тот же предвзятый подход «очищения», но с прямо противоположными намерениями. Методологический подход, куда входят выбор способа и установка цели исследования, составляет самую важную начальную стадию изучения при всех видах познания, но при историческом исследовании его ценность усиливается многократно. Поэтому серьезность исследовательской операции предусматривает обоснование метода познания и указание на аналитические средства.
Солженицын пишет: "Для этого — погружаюсь в события, а не в политику, Стремлюсь показать . Вступаю в споры лишь в тех неотклонимых случаях, где справедливость покрыта наслоениями неправды" (2001, ч. I, с. 6). В методологическом плане здесь дается отпор установившемуся предрассудку, что истина рождается в споре, — истина порождает споры, но никак не наоборот, — и Солженицын негласно солидаризуется с З. Фрейдом, утвердившим, что спор не является отцом истины. А что является? Где и как искать истину? Что следует показать? С позиций современной методологии исторического исследования сомнений тут не должно быть: истина таится в фактах и только тщательное изучение фактов может привести к истинному историческому познанию. Эффективность этого метода исследования всецело зависит от позиции историка-наблюдателя, которому предписывается роль объективного , то есть независимого от посторонних влияний и внутренних побуждений, регистратора событий. По утверждению израильской историка профессора Арона Черняка, поставившего с позиции этого метода самую низкую оценку сочинению А. И. Солженицына, выходит, что "… историк здесь не может быть адекватен человеку. Историк не имеет право на чувственную любовь , его любовь может быть лишь рассудочной" («Еврейский камертон» 25. 09. 2001). Итак, историк «не адекватен человеку», — не более и не менее… Звучит жутковато. Истина, следовательно, есть результат любви по расчету ("рассудочная любовь) между фактом и наблюдателем. Главным критерием истинности в данном случае выступает «степень полноты источниковой базы» исследования, — как безапелляционно заявляет А. Черняк: «И лишь на этой научно обоснованной, а не эмоциональной базе мы имеем деловое и нравственное право на те или иные окончательные оценки, в том числе и личного характера имеем право рассматривать книгу и как политический документ» («Еврейский камертон» 20. 09. 2001. ).
Иную разновидность этой методологии представляет другой ее апологет — Л. Н. Гумилев, который прекрасно знает, что посредством метода, столь возносимого А. Черняком, "… можно подобрать любые цитаты, а противоречащие опустить. Этим способом можно «доказать» все, что хочет историк или его заказчик, а заказы были разные, от восхваления до поношения, со многими градациями. Научным методом следует признать «средний путь» — применение системного подхода к истории. В системологии рассматриваются не отдельные факты-элементы и не предвзятые оценки, а связи между событиями, невидимые очевидцу и не известные позднему интерпретатору. Зато они видны историку широкого профиля , обобщающему не цитаты, а факты, отслоенные от эмоций информаторов и интерпретаторов. Конечно, при этом исследователь «наступает на горло собственной песне», но это надо делать для получения достоверного результата, да и ради исторической справедливости" (Не лишним будет напомнить, что суть этногенетической истории, проповедуемой Гумилевым на базе системного подхода, в основном сводится к наличию неких народов, называемых этносами-химерами, которые, лишенные своего географического пространства и государственности, блуждают между коренными монолитными суперэтносами в поисках возможностей для проникновения вовнутрь последних. . Гумилев поучает: «Когда под влиянием соседних культур в этнический системе происходит раскол поля, то в образовавшуюся щель, как в открытую рану, вползают вредоносные „бактерии“ и мешают естественному заживлению» (1992, с. с. 331, 241). Стереотипом злокачественного этноса-химеры Гумилевым показан еврейский этнос, а это означает, что сей «историк широкого профиля» возводит антисемитизм в исторический принцип. )
Позу «историка широкого профиля» принял означенный профессор А. Черняк, предавая анафеме сотворенное Солженицыным на еврейской ниве, но при этом авторитетно признает, что у Солженицына «Литература по истории вопроса привлекается весьма часто, книга обильно оснащена в библиографическом плане многими постраничными ссылками, довольно точными по исполнению». Тогда как другой «историк широкого профиля» Николай Руденский заявляет не менее уверенно: «На самом деле уже одна скудость и неполноценность источниковой базы не позволяет отнести солженицынскую книгу к категории научной литературы» («Еврейский камертон» 16. 08. 2001. ). А еще один «историк широкого профиля» Роман Окунь нашел отклонения во всех фактах, сообщаемых Солженицыным в первой части своей работы (на корректорском жаргоне такая операция называется «ловлей блох» и Р. Окунь «наловил блох» объемом «книжных страниц I50»); автор воздерживается от общей оценки солженицынской книги, но и так ясна итоговая оценка сочинения, содержащего такую массу ошибок («Еврейский камертон» 4. 10. 2001). Американский представитель «историков широкого профиля» Семен Резник поведал о том, что на тему о рекрутских наборах евреев при Николае I имеется обширная литература, — только в книге М. Станиславского библиографический список занимает 10 страниц, и с возмущением изрекает: "Весь этот богатейший материал не использован Солженицыным". На этой основе С. Резник представляет характеристику того, что он называет «методом Солженицына»: «Приводится множество цитат, содержащих массу всяких подробностей — важных и второстепенных, достоверных и сомнительных, вплоть до апокрифических. Приводятся различные высказывания и оценки, которые во многом противоречат друг другу и даже исключают друг друга, но автор не пытается свести их к общему знаменателю» (2003, с. с. 39, 22).
Словоморфизмы «наступить на горло собственной песне», «историк не адекватен человеку» суть аллегорические иносказания об академической исторической теории — материалистическом понимании истории , которая в советской науке именовалась «историческим материализмом» — высшим выражением фактологической идеологии. Культивирование факта и категорическое требование объективности как условия исторической достоверности («степень полноты источниковой базы» А. Черняка) составляют действующую методику материалистического понимания истории и основные взыскания к сочинению Солженицына, единодушно возводя его в ранг русского антисемита, опираются и вытекают из фактологических претензий. Но оказалось, что в духовной сфере, то есть там, где формируется исторический опыт и главные последствия исторических уроков, фактологический подход, посредством которого так уверенно вскрывают «антисемитское нутро» русского писателя, сам по себе порочен и внутренне несостоятелен. Для демонстрации этого обстоятельства я обязан использовать то средство, какое более всего понятно в среде фактопочитания, то есть живые факты , свидетельствующие о том, что факты как таковые не имеют значения безоговорочных аргументов именно в антисемитской диагностике и факт, взятый как категорический императив или эмпирическая данность, не дает однозначного решения антисемитской проблемы и именно в этой отрасли подразделяется на различные функциональные типы. Из огромной массы примеров я приведу лишь некоторые, более понятные с позиции рассматриваемой темы.
Николай Руденский говорит о «болезненно юдофобском» выступлении известного в начале XX века педагога, писателя и философа В. В. Розанова и видит антисемитскую ориентацию Солженицына в том, что он «сочувственно цитирует» Розанова. Как и положено в том методическом ключе, в каком ведет свою критику автор, он излагает избирательно только часть правды и не доводит факт Розанова до его целокупности. А действительность такова, что за разнузданные литературные пассажи против евреев, Розанов был подвергнут общественной обструкции и Петербургское религиозное общество «… выразило осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегал В. В. Розанов, и присоединилось к заявлению совета о невозможности совместной работы с В. В. Розановым в одном и том же общественном деле». Столь единодушный отпор антисемитизму (с публичным и непубличным порицанием Розанова выступила большая часть ведущих деятелей русской культуры) есть беспрецедентный акт для западноевропейской интеллектуальной среды, но для русского мыслящего и чувствующего сословия такая реакция является характерной и показательной, что подчеркивается Солженицыным. Антисемитскую окраску имели, как правило, литературные экспромты Розанова, но в своих философских эссе он излагает совершенно иное: "Всюду евреи и входят к другим народам не только с ласкою и пользою (оживление), но и с истинным влечением, вот как к мужу жена, как к жениху невеста. Этого мы не замечаем ни у одного народа: немцы, французы, наконец, живущие среди нас массами татары — все они живут среди нас, около нас , но отнюдь не с нами … Да вот таково к все племя — к тому и я веду речь, — влюбчивое во всякую окружающую культуру, влюбчивое в племена окружающие, около которых они не могут и не умеют жить только соседями, а непременно вступают с ними в интимность, «заводят шашни», вступают в любовную связь, в подлинное супружество, только не плотски, а духовно, сердечно, образовательно и культурно! Вот их роль!" (1990, с. с. 582, 583). Во всех отношениях поучителен финал феномена Розанова: перед смертью, которая, как говорят, наступила от голода в 1919 году, Розанов обратился с письмом в Московскую еврейскую общину, которое начинает и заканчивает словами: «Верю в сияние возрождающегося Израиля, радуюсь ему». Так был или не был антисемитом В. В. Розанов? На этот вопрос не может дать однозначного ответа ни Н. Руденский, ни, главное, сам метод познания, а нелепость обвинения Солженицына в этой связи совершенно очевидна.
В Израиле часто упоминается письмо известного писателя Александра Куприна своему приятелю, насыщенное едкими и образными, в стиле присущего ему художественного дарования, антиеврейскими оборотами и эпитетами, что стало достаточным основанием, чтобы возвестить об антисемитской натуре писателя. И при этом напрочь забывается, а точнее, сознательно игнорируется, факт того, что А. И. Куприн является автором великолепных рассказов «из черты оседлости» («Трус», «Свадьба» и др. ), создателем самого проникновенного еврейского образа в русской литературе — Сашки-музыканта из повести «Гамбринус». Как в антисемитской натуре могли родиться такие теплые слова, сказанные Куприным по случаю 25-летия творческой деятельности еврейского поэта Хаима Нахмана Бялика: «Истинные творцы искусства протягивают друг другу руки через бездны человеческой злобы, недоверия, жадности, подлости и лжи. И в этом их заслуга»? Могло бы антисемитское чувство произвести такие слова, какие Куприн вложил в уста своего героя из рассказа «Жидовка»:
«Удивительный, непостижимый еврейский народ! — думал Кашинцев. — Что ему суждено испытать дальше? Сквозь десятки столетий прошел он, ни с кем не смешиваясь, брезгливо обособляясь от всех наций, тая в своем сердце вековую скорбь и вековой пламень. Пестрая, огромная жизнь Рима, Греции и Египта давным-давно сделалась достоянием музейных коллекций, стала историческим бредом, далекой сказкой, а этот таинственный народ, бывший уже патриархом во дни их младенчества, не только существует, но сохранил повсюду свой крепкий, горячий южный тип, сохранил свою веру, полную великих надежд и мелочных обрядов, сохранил священный язык своих вдохновенных божественных книг, сохранил свою мистическую азбуку, от самого начертания которой веет тысячелетней древностью! Что он перенес в дни своей юности? С кем торговал и заключал союзы, с кем воевал? Нигде не осталось следа от его загадочных врагов, от всех этих филистимлян, амаликитян, моавитян и других полумифических народов, а он, гибкий и бессмертный, все еще живет, точно выполняя чье-то сверхъестественное предопределение. Его история вся проникнута трагическим ужасом и вся залита собственной кровью: столетние пленения, насилие, ненависть, рабство, пытки, костры из человеческого мяса, изгнание, бесправие… Как мог он оставаться в живых? Или в самом деле у судьбы народов есть свои, непонятные нам, таинственные цели?… Почем знать: может быть, какой-нибудь высшей силе было угодно, чтобы евреи, потеряв свою родину, играли роль вечной закваски в огромном мировом брожении?». Как же числить Александра Куприна — семитом или антисемитом? «Порядочным» или «непорядочным» человеком?
Один из рьяных борцов с антисемитизмом в Израиле Аркадий Красильщиков по признаку семит-антисемит создал психологический тип «порядочных» либо «непорядочных» людей («Еврейский камертон» 25. 09. 2001). Список «порядочных» людей в России автор открывает графом Л. Н. Толстым, и ничего иного, казалось, не может быть для человека, произнесшего слова: «И между всеми срамотами срамота юдофобства самая отвратительная и адообразная. Здесь все есть, и желчь ненависти, и слюна бешенства, и улыбка предательства, и все, что только могут извергнуть самые темные низы души человеческой». Следом за Толстым в шеренге «порядочных» русских людей следует А. П. Чехов. Но открытие А. Красильщикова не находит подтверждения у Лины Торпусман («Еврейский камертон» 13. 06. 2002), которая рассмотрела, по ее словам, "… вкратце отношение к евреям Толстого и Чехова, исходя исключительно из фактов : (выделено мною — Г. Г. ). В отношении Л. Н. Толстого фактом выступает нежелание великого писателя выступить с публичным осуждением Кишиневского погрома, несмотря на настойчивые обращения ряда евреев во главе с Шолом-Алейхемом. А в частном письме граф написал тому же Шолом-Алейхему: «Еще не зная всех ужасных подробностей, которые теперь стали известны потом, я по первому газетному сообщению понял весь ужас совершившегося и испытал тяжелое смешанное чувство жалости к невинным жертвам зверства толпы, недоумения перед озверением этих ладей, будто бы христиан, чувство отвращения и омерзения к тем так называемым образованным людям, которые возбуждали толпу и сочувствовали ее делам и, главное, ужаса перед настоящим виновником всего, нашим правительством со своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и со своей разбойничьей шайкой чиновников. Кишиневское злодейство есть только прямое последствие проповеди лжи и насилия, которая с таким напряжением и упорством ведется русским правительством» (цитируется по тексту Л. Торпусман). Автор подвергла текст этого письма скрупулезной фонетико-филологической экспертизе, продемонстрировав задатки незаурядного казуиста, и обнаружила скрытый антиеврейский смысл не только в письме, но и во всем публицистическом творчестве Л. Н. Толстого. Отсюда следует вывод: «Прислушаемся к откровению Толстого и признаем — наши проблемы, беды и даже зверски убитые жертвы мало трогали его и были ему почти безразличны. Толстого не интересовало и мнение евреев о нем, потому он так спокойно переиначивает факты и отрицал в знаменитом письме очевидное и всем известное». В стремлении сделать Л. Н. Толстого антисемитом Л. Торпусман не одинока: Лев Поляков, наиболее информативный из современных исследователей, только обладатель наибольшей фактологической мудрости, считал графа тайным приверженцем идеолога антисемитизма Х. С. Чемберлена и написал: "Чемберлен никогда не узнал, что у него появился такой знаменитый последователь; недостаток времени не позволил Толстому запятнать свое творчество трактатом по расистскому богословию: (1998, с. 269). Так каким же человеком был граф Л. Н. Толстой — «порядочным» или «непорядочным»? А если он был именно таким, каким его желают видеть израильские аналитики, то бишь «непорядочным» антисемитом, то зачем ему потребовалось изучать древнееврейский язык, да еще с видимым удовольствием, как он написал в письме к В. И. Алексееву: «… я очень пристально занимаюсь еврейским языком и выучил его почти, читаю уже и понимаю. Учит меня раввин здешний Минор».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Солженицын пишет: "Для этого — погружаюсь в события, а не в политику, Стремлюсь показать . Вступаю в споры лишь в тех неотклонимых случаях, где справедливость покрыта наслоениями неправды" (2001, ч. I, с. 6). В методологическом плане здесь дается отпор установившемуся предрассудку, что истина рождается в споре, — истина порождает споры, но никак не наоборот, — и Солженицын негласно солидаризуется с З. Фрейдом, утвердившим, что спор не является отцом истины. А что является? Где и как искать истину? Что следует показать? С позиций современной методологии исторического исследования сомнений тут не должно быть: истина таится в фактах и только тщательное изучение фактов может привести к истинному историческому познанию. Эффективность этого метода исследования всецело зависит от позиции историка-наблюдателя, которому предписывается роль объективного , то есть независимого от посторонних влияний и внутренних побуждений, регистратора событий. По утверждению израильской историка профессора Арона Черняка, поставившего с позиции этого метода самую низкую оценку сочинению А. И. Солженицына, выходит, что "… историк здесь не может быть адекватен человеку. Историк не имеет право на чувственную любовь , его любовь может быть лишь рассудочной" («Еврейский камертон» 25. 09. 2001). Итак, историк «не адекватен человеку», — не более и не менее… Звучит жутковато. Истина, следовательно, есть результат любви по расчету ("рассудочная любовь) между фактом и наблюдателем. Главным критерием истинности в данном случае выступает «степень полноты источниковой базы» исследования, — как безапелляционно заявляет А. Черняк: «И лишь на этой научно обоснованной, а не эмоциональной базе мы имеем деловое и нравственное право на те или иные окончательные оценки, в том числе и личного характера имеем право рассматривать книгу и как политический документ» («Еврейский камертон» 20. 09. 2001. ).
Иную разновидность этой методологии представляет другой ее апологет — Л. Н. Гумилев, который прекрасно знает, что посредством метода, столь возносимого А. Черняком, "… можно подобрать любые цитаты, а противоречащие опустить. Этим способом можно «доказать» все, что хочет историк или его заказчик, а заказы были разные, от восхваления до поношения, со многими градациями. Научным методом следует признать «средний путь» — применение системного подхода к истории. В системологии рассматриваются не отдельные факты-элементы и не предвзятые оценки, а связи между событиями, невидимые очевидцу и не известные позднему интерпретатору. Зато они видны историку широкого профиля , обобщающему не цитаты, а факты, отслоенные от эмоций информаторов и интерпретаторов. Конечно, при этом исследователь «наступает на горло собственной песне», но это надо делать для получения достоверного результата, да и ради исторической справедливости" (Не лишним будет напомнить, что суть этногенетической истории, проповедуемой Гумилевым на базе системного подхода, в основном сводится к наличию неких народов, называемых этносами-химерами, которые, лишенные своего географического пространства и государственности, блуждают между коренными монолитными суперэтносами в поисках возможностей для проникновения вовнутрь последних. . Гумилев поучает: «Когда под влиянием соседних культур в этнический системе происходит раскол поля, то в образовавшуюся щель, как в открытую рану, вползают вредоносные „бактерии“ и мешают естественному заживлению» (1992, с. с. 331, 241). Стереотипом злокачественного этноса-химеры Гумилевым показан еврейский этнос, а это означает, что сей «историк широкого профиля» возводит антисемитизм в исторический принцип. )
Позу «историка широкого профиля» принял означенный профессор А. Черняк, предавая анафеме сотворенное Солженицыным на еврейской ниве, но при этом авторитетно признает, что у Солженицына «Литература по истории вопроса привлекается весьма часто, книга обильно оснащена в библиографическом плане многими постраничными ссылками, довольно точными по исполнению». Тогда как другой «историк широкого профиля» Николай Руденский заявляет не менее уверенно: «На самом деле уже одна скудость и неполноценность источниковой базы не позволяет отнести солженицынскую книгу к категории научной литературы» («Еврейский камертон» 16. 08. 2001. ). А еще один «историк широкого профиля» Роман Окунь нашел отклонения во всех фактах, сообщаемых Солженицыным в первой части своей работы (на корректорском жаргоне такая операция называется «ловлей блох» и Р. Окунь «наловил блох» объемом «книжных страниц I50»); автор воздерживается от общей оценки солженицынской книги, но и так ясна итоговая оценка сочинения, содержащего такую массу ошибок («Еврейский камертон» 4. 10. 2001). Американский представитель «историков широкого профиля» Семен Резник поведал о том, что на тему о рекрутских наборах евреев при Николае I имеется обширная литература, — только в книге М. Станиславского библиографический список занимает 10 страниц, и с возмущением изрекает: "Весь этот богатейший материал не использован Солженицыным". На этой основе С. Резник представляет характеристику того, что он называет «методом Солженицына»: «Приводится множество цитат, содержащих массу всяких подробностей — важных и второстепенных, достоверных и сомнительных, вплоть до апокрифических. Приводятся различные высказывания и оценки, которые во многом противоречат друг другу и даже исключают друг друга, но автор не пытается свести их к общему знаменателю» (2003, с. с. 39, 22).
Словоморфизмы «наступить на горло собственной песне», «историк не адекватен человеку» суть аллегорические иносказания об академической исторической теории — материалистическом понимании истории , которая в советской науке именовалась «историческим материализмом» — высшим выражением фактологической идеологии. Культивирование факта и категорическое требование объективности как условия исторической достоверности («степень полноты источниковой базы» А. Черняка) составляют действующую методику материалистического понимания истории и основные взыскания к сочинению Солженицына, единодушно возводя его в ранг русского антисемита, опираются и вытекают из фактологических претензий. Но оказалось, что в духовной сфере, то есть там, где формируется исторический опыт и главные последствия исторических уроков, фактологический подход, посредством которого так уверенно вскрывают «антисемитское нутро» русского писателя, сам по себе порочен и внутренне несостоятелен. Для демонстрации этого обстоятельства я обязан использовать то средство, какое более всего понятно в среде фактопочитания, то есть живые факты , свидетельствующие о том, что факты как таковые не имеют значения безоговорочных аргументов именно в антисемитской диагностике и факт, взятый как категорический императив или эмпирическая данность, не дает однозначного решения антисемитской проблемы и именно в этой отрасли подразделяется на различные функциональные типы. Из огромной массы примеров я приведу лишь некоторые, более понятные с позиции рассматриваемой темы.
Николай Руденский говорит о «болезненно юдофобском» выступлении известного в начале XX века педагога, писателя и философа В. В. Розанова и видит антисемитскую ориентацию Солженицына в том, что он «сочувственно цитирует» Розанова. Как и положено в том методическом ключе, в каком ведет свою критику автор, он излагает избирательно только часть правды и не доводит факт Розанова до его целокупности. А действительность такова, что за разнузданные литературные пассажи против евреев, Розанов был подвергнут общественной обструкции и Петербургское религиозное общество «… выразило осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегал В. В. Розанов, и присоединилось к заявлению совета о невозможности совместной работы с В. В. Розановым в одном и том же общественном деле». Столь единодушный отпор антисемитизму (с публичным и непубличным порицанием Розанова выступила большая часть ведущих деятелей русской культуры) есть беспрецедентный акт для западноевропейской интеллектуальной среды, но для русского мыслящего и чувствующего сословия такая реакция является характерной и показательной, что подчеркивается Солженицыным. Антисемитскую окраску имели, как правило, литературные экспромты Розанова, но в своих философских эссе он излагает совершенно иное: "Всюду евреи и входят к другим народам не только с ласкою и пользою (оживление), но и с истинным влечением, вот как к мужу жена, как к жениху невеста. Этого мы не замечаем ни у одного народа: немцы, французы, наконец, живущие среди нас массами татары — все они живут среди нас, около нас , но отнюдь не с нами … Да вот таково к все племя — к тому и я веду речь, — влюбчивое во всякую окружающую культуру, влюбчивое в племена окружающие, около которых они не могут и не умеют жить только соседями, а непременно вступают с ними в интимность, «заводят шашни», вступают в любовную связь, в подлинное супружество, только не плотски, а духовно, сердечно, образовательно и культурно! Вот их роль!" (1990, с. с. 582, 583). Во всех отношениях поучителен финал феномена Розанова: перед смертью, которая, как говорят, наступила от голода в 1919 году, Розанов обратился с письмом в Московскую еврейскую общину, которое начинает и заканчивает словами: «Верю в сияние возрождающегося Израиля, радуюсь ему». Так был или не был антисемитом В. В. Розанов? На этот вопрос не может дать однозначного ответа ни Н. Руденский, ни, главное, сам метод познания, а нелепость обвинения Солженицына в этой связи совершенно очевидна.
В Израиле часто упоминается письмо известного писателя Александра Куприна своему приятелю, насыщенное едкими и образными, в стиле присущего ему художественного дарования, антиеврейскими оборотами и эпитетами, что стало достаточным основанием, чтобы возвестить об антисемитской натуре писателя. И при этом напрочь забывается, а точнее, сознательно игнорируется, факт того, что А. И. Куприн является автором великолепных рассказов «из черты оседлости» («Трус», «Свадьба» и др. ), создателем самого проникновенного еврейского образа в русской литературе — Сашки-музыканта из повести «Гамбринус». Как в антисемитской натуре могли родиться такие теплые слова, сказанные Куприным по случаю 25-летия творческой деятельности еврейского поэта Хаима Нахмана Бялика: «Истинные творцы искусства протягивают друг другу руки через бездны человеческой злобы, недоверия, жадности, подлости и лжи. И в этом их заслуга»? Могло бы антисемитское чувство произвести такие слова, какие Куприн вложил в уста своего героя из рассказа «Жидовка»:
«Удивительный, непостижимый еврейский народ! — думал Кашинцев. — Что ему суждено испытать дальше? Сквозь десятки столетий прошел он, ни с кем не смешиваясь, брезгливо обособляясь от всех наций, тая в своем сердце вековую скорбь и вековой пламень. Пестрая, огромная жизнь Рима, Греции и Египта давным-давно сделалась достоянием музейных коллекций, стала историческим бредом, далекой сказкой, а этот таинственный народ, бывший уже патриархом во дни их младенчества, не только существует, но сохранил повсюду свой крепкий, горячий южный тип, сохранил свою веру, полную великих надежд и мелочных обрядов, сохранил священный язык своих вдохновенных божественных книг, сохранил свою мистическую азбуку, от самого начертания которой веет тысячелетней древностью! Что он перенес в дни своей юности? С кем торговал и заключал союзы, с кем воевал? Нигде не осталось следа от его загадочных врагов, от всех этих филистимлян, амаликитян, моавитян и других полумифических народов, а он, гибкий и бессмертный, все еще живет, точно выполняя чье-то сверхъестественное предопределение. Его история вся проникнута трагическим ужасом и вся залита собственной кровью: столетние пленения, насилие, ненависть, рабство, пытки, костры из человеческого мяса, изгнание, бесправие… Как мог он оставаться в живых? Или в самом деле у судьбы народов есть свои, непонятные нам, таинственные цели?… Почем знать: может быть, какой-нибудь высшей силе было угодно, чтобы евреи, потеряв свою родину, играли роль вечной закваски в огромном мировом брожении?». Как же числить Александра Куприна — семитом или антисемитом? «Порядочным» или «непорядочным» человеком?
Один из рьяных борцов с антисемитизмом в Израиле Аркадий Красильщиков по признаку семит-антисемит создал психологический тип «порядочных» либо «непорядочных» людей («Еврейский камертон» 25. 09. 2001). Список «порядочных» людей в России автор открывает графом Л. Н. Толстым, и ничего иного, казалось, не может быть для человека, произнесшего слова: «И между всеми срамотами срамота юдофобства самая отвратительная и адообразная. Здесь все есть, и желчь ненависти, и слюна бешенства, и улыбка предательства, и все, что только могут извергнуть самые темные низы души человеческой». Следом за Толстым в шеренге «порядочных» русских людей следует А. П. Чехов. Но открытие А. Красильщикова не находит подтверждения у Лины Торпусман («Еврейский камертон» 13. 06. 2002), которая рассмотрела, по ее словам, "… вкратце отношение к евреям Толстого и Чехова, исходя исключительно из фактов : (выделено мною — Г. Г. ). В отношении Л. Н. Толстого фактом выступает нежелание великого писателя выступить с публичным осуждением Кишиневского погрома, несмотря на настойчивые обращения ряда евреев во главе с Шолом-Алейхемом. А в частном письме граф написал тому же Шолом-Алейхему: «Еще не зная всех ужасных подробностей, которые теперь стали известны потом, я по первому газетному сообщению понял весь ужас совершившегося и испытал тяжелое смешанное чувство жалости к невинным жертвам зверства толпы, недоумения перед озверением этих ладей, будто бы христиан, чувство отвращения и омерзения к тем так называемым образованным людям, которые возбуждали толпу и сочувствовали ее делам и, главное, ужаса перед настоящим виновником всего, нашим правительством со своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и со своей разбойничьей шайкой чиновников. Кишиневское злодейство есть только прямое последствие проповеди лжи и насилия, которая с таким напряжением и упорством ведется русским правительством» (цитируется по тексту Л. Торпусман). Автор подвергла текст этого письма скрупулезной фонетико-филологической экспертизе, продемонстрировав задатки незаурядного казуиста, и обнаружила скрытый антиеврейский смысл не только в письме, но и во всем публицистическом творчестве Л. Н. Толстого. Отсюда следует вывод: «Прислушаемся к откровению Толстого и признаем — наши проблемы, беды и даже зверски убитые жертвы мало трогали его и были ему почти безразличны. Толстого не интересовало и мнение евреев о нем, потому он так спокойно переиначивает факты и отрицал в знаменитом письме очевидное и всем известное». В стремлении сделать Л. Н. Толстого антисемитом Л. Торпусман не одинока: Лев Поляков, наиболее информативный из современных исследователей, только обладатель наибольшей фактологической мудрости, считал графа тайным приверженцем идеолога антисемитизма Х. С. Чемберлена и написал: "Чемберлен никогда не узнал, что у него появился такой знаменитый последователь; недостаток времени не позволил Толстому запятнать свое творчество трактатом по расистскому богословию: (1998, с. 269). Так каким же человеком был граф Л. Н. Толстой — «порядочным» или «непорядочным»? А если он был именно таким, каким его желают видеть израильские аналитики, то бишь «непорядочным» антисемитом, то зачем ему потребовалось изучать древнееврейский язык, да еще с видимым удовольствием, как он написал в письме к В. И. Алексееву: «… я очень пристально занимаюсь еврейским языком и выучил его почти, читаю уже и понимаю. Учит меня раввин здешний Минор».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66