Вдвоем им удалось сбросить ее вниз через перила. Она врезалась в
стоявшую внизу машину с таким громким звуком, что оба они подскочили от
испуга и сжали друг друга в объятиях. За кроватью оказалось три трупа, и
Ларри подумал, что это - солдаты, расстрелявшие еврейскую семью. Они
перелезли через них и пошли дальше, взявшись за руки.
Через некоторое время Рита остановилась.
- В чем дело? - спросил Ларри. - Какое-то препятствие?
- Нет. Я вижу, Ларри! Там конец тоннеля!
Он пригляделся и понял, что и сам может теперь видеть. Свет был таким
тусклым, что он не замечал его до тех пор, пока Рита не заговорила об
этом. Он различал в темноте призрачные отсветы на плитках и смутное пятно
лица Риты невдалеке. Взглянув налево, он увидел мертвую реку автомобилей.
- Пошли, - сказал он в ликовании.
В шестидесяти шагах лежали новые трупы - все солдаты. Они переступили
через них.
- Почему они решили закрыть Нью-Йорк? - спросила она. - Разве что,
может быть... Ларри, может быть, все это случилось только в Нью-Йорке?
- Не думаю, - сказал он, но ощутил смутную, иррациональную надежду.
Они пошли быстрее. Выход из тоннеля был теперь прямо перед ними. Он
был заблокирован двумя огромными армейскими грузовиками, поставленными нос
к носу. Грузовики заслоняли дневной свет. Если бы их там не было, Ларри и
Рита давно бы уже шли при свете.
Они протиснулись между грузовиками, вскарабкавшись на бамперы. Рита
не смотрела по сторонам, но Ларри заглянул в кабину. Там был наполовину
собранный автомат, коробки с патронами и баллоны с чем-то вроде
слезоточивого газа. Также внутри было три трупа.
Когда они вышли из тоннеля, навстречу им подул влажный ветер, и его
восхитительно чистый запах сделал оправданным все их кошмарное
путешествие. Он сказал об этом Рите, и она кивнула в ответ и на мгновение
положила голову ему на плечо.
- Но пройти снова я не согласилась бы и за миллион долларов, -
сказала она.
- Через несколько лет ты будешь использовать деньги вместо туалетной
бумаги, - сказал он.
- Но ты уверен...
- Что это было не только в Нью-Йорке? - Он сделал жест рукой. -
Посмотри.
На посту, где взималась пошлина, никого не было. За шлагбаумом
ведущая на запад половина шоссе была абсолютно пуста, насколько они могли
видеть, но полосы движения, ведущие на восток, в тоннель, из которого они
только что вышли, были забиты мертвыми автомобилями. На разделительной
линии возвышалась беспорядочная гора трупов, за которой молчаливо
наблюдала стайка чаек.
- О Господи, - сказала она ослабевшим голосом.
- Столько же людей пыталось попасть в Нью-Йорк, сколько и выбраться
из него. Я вообще не знаю, с чего это им вздумалось блокировать тоннель со
стороны Джерси. Думаю, они и сами не знали. Просто чья-то великолепная
идея, чтобы создать видимость деятельности...
Рита сидела на дороге и плакала.
- Не плачь, - сказал он, опускаясь рядом с ней на колени. Впечатление
от тоннеля было еще слишком свежим, чтобы вновь начать сердиться на нее. -
Все в порядке, Рита.
- Что все? - всхлипнула она. - Скажи мне только одно: что все?
- Так или иначе мы выбрались. Это уже что-то. И здесь свежий воздух.
Честно говоря, в Нью-Джерси никогда раньше не было такого свежего воздуха.
Он заработал вымученную улыбку. Ларри посмотрел на царапины у нее на
щеке и около виска - следы осколков плитки.
- Нам надо найти аптеку и смочить твои раны пероксидом, - сказал он.
- Ты можешь идти?
- Да. - Она посмотрела на него с немой благодарностью, и он
почувствовал себя неловко. - И я раздобуду себе новые туфли. Что-нибудь
вроде спортивных тапочек. Я сделаю все, что ты мне скажешь, Ларри.
- Я накричал на тебя, потому что был не в себе, - сказал он спокойно.
Он откинул назад ее волосы и поцеловал одну из царапин над правым глазом.
- Я вовсе уж не такой плохой парень, - добавил он тихо.
- Просто не оставляй меня.
Он помог ей подняться на ноги и обнял за талию. Потом они пошли к
заставе, оставив позади себя Нью-Йорк.

34
В центре Оганквита был небольшой парк с пушкой времен Гражданской
войны и памятником погибшим. После того как умер Гус Динсмор, Фрэнни
Голдсмит пошла в этот парк и, сидя на берегу пруда с утками, лениво стала
бросать в него камни, наблюдая за расходившимися по воде кругами.
Позавчера она проводила Гуса в дом Хэнсона, стоявший на побережье,
опасаясь того, что ему придется "уйти из жизни" (именно таким гнусным
эвфемизмом обозначали смерть ее предки) в раскаленной крошечной будке на
пляжной автомобильной стоянке.
Она думала, что Гус умрет тем же вечером. У него был очень сильный
жар, и он бредил. Дважды он падал с кровати и даже принимался расхаживать
по спальне старого мистера Хэнсона, сшибая вещи, падая на колени и снова
вставая. Он кричал, обращаясь к людям, которых не было в комнате, отвечал
им и наблюдал за ними с чувствами, воплощавшими собой всю гамму от
радостного ликования до ужаса, до тех пор, пока Фрэнни не ощутила, что его
невидимые собеседники реальны, а она сама превратилась в призрак. Она
умоляла Гуса снова лечь в постель, но для Гуса она не существовала. Ей
приходилось уступать ему дорогу, потому что если бы она этого не сделала,
то он бы просто сшиб ее на пол и прошелся бы по ней.
Наконец он рухнул на кровать и перешел от энергичного бреда к
бессознательному состоянию, которое показалось Фрэн предсмертной комой. Но
на следующее утро она увидела, что он сидит в постели и читает вестерн в
бумажной обложке, найденный им на одной из полок. Он поблагодарил ее за
то, что она о нем позаботилась, и выразил надежду, что прошлой ночью ему
не довелось сказать или сделать что-нибудь неподобающее. Когда она стала
утверждать, что ничего подобного не было, Гус с сомнением оглядел
окружающий хаос. Она приготовила немного супа, и он съел его с аппетитом.
Фрэнни накрыла тело Гуса чистой простыней и оставила его на кровати
старого Джека Хэнсона, перед окном с видом на океан. Потом она пришла в
парк и стала швырять камешки в пруд, ни о чем не думая. Но подсознательно
она поняла, что это уже не была та странная апатия, которая охватила ее
после смерти отца. С тех пор она постепенно все больше приходила в себя.
Она взяла розовый куст в цветочном магазине Натана и аккуратно посадила
его на могиле Питера. Она понадеялась, что куст хорошо приживется. Ее
теперешнее бездумное состояние было чем-то вроде отдыха после смерти Гуса.
Оно ничем не напоминало то преддверие безумия, в котором она находилась
раньше.
Но вскоре ей надо будет подумать о том, что делать дальше, и,
по-видимому, в этих мыслях будет присутствовать Гарольд Лаудер. Но не
только потому, что она и Гарольд были единственными оставшимися в живых
людьми в этом районе, но и потому, что она просто не могла себе
представить, что случится с Гарольдом, если некому будет за ним
присмотреть. Он ей по-прежнему не слишком-то нравился, но, во всяком
случае, он попытался быть тактичным, и оказалось, что у него есть хоть
какие-то представления о приличиях.
Гарольд оставил ее в покое с момента их встречи, состоявшейся четыре
дня назад, возможно, проявив уважение к ее желанию остаться один на один
со своим горем. Но время от времени она замечала "Кадиллак" Роя
Брэннигана, бесцельно круживший по городским улицам. И дважды, при
соответствующем направлении ветра, до окна ее спальни донеслось
постукивание пишущей машинки. Сам факт того, что она могла услышать этот
звук, несмотря на то, что дом Лаудеров находился почти в миле от нее,
подчеркивал реальность случившегося. Она немного удивилась, что, хотя
Гарольд и позаимствовал чужой "Кадиллак", он не заменил свою механическую
пишущую машинку на одну из этих гудящих электрических торпед.
"Но теперь, когда электричество в городе погасло, - подумала она,
вставая и оправляя шорты, - ему уже не удастся это сделать".
Где-то _д_о_л_ж_н_ы_ быть другие люди, что бы Гарольд не говорил.
Если иерархия власти распалась, им просто надо найти других людей и вновь
сформировать ее. Она не задумывалась над тем, почему "власть"
представлялась ей такой необходимой вещью, но еще меньше беспокоил ее
вопрос о том, почему она должна заботиться о Гарольде. Просто так было
надо.
Она вышла из парка и медленно отправилась вниз по Главной улице в
направлении дома Лаудеров. Становилось уже довольно жарко, но морской
ветерок освежал воздух. Ей неожиданно захотелось пойти на пляж, найти
бурую водоросль и съесть кусочек.
- Боже, как ты отвратительна, - сказала она вслух. Но, разумеется,
она не была отвратительна; просто она была беременна. Вот в чем было дело.
А на следующей неделе ей захочется луковых бермудских сэндвичей. С хреном.
Она остановилась на углу, в квартале от дома Лаудеров, удивляясь
тому, как долго не приходила ей в голову мысль о собственном "интересном
положении". Может быть, она уже просто привыкла к этому? В конце концов
прошло уже почти три месяца.
В первый раз она подумала с некоторой тревогой о том, кто будет
помогать ей при родах.

С задней лужайки дома Лаудеров раздавался стрекот ручной косилки.
Когда Фрэн обошла дом, только абсолютное удивление помешало ей громко
расхохотаться.
Гарольд в одних плавках стриг лужайку. Его белая кожа лоснилась от
пота, а длинные волосы развевались (к чести Гарольда следует отметить, что
они были вымыты в не слишком отдаленном прошлом). Жировые складки на талии
бешено тряслись. По лодыжку его ноги позеленели от травы. Спина его
покраснела - то ли от усилий, то ли от солнца.
Она слышала его тяжелое дыхание. Лезвия стрекотали. Трава летела
зеленым водопадом Гарольду под ноги. Он подстриг уже почти половину
лужайки. Остался только все уменьшающийся квадрат с летним домиком в
центре, в котором когда-то Фрэнни и Эми устраивали свои летние "чаепития".
Он повернул у подножия холма и застрекотал в обратном направлении, на
мгновение скрывшись за летним домиком, а потом вновь вынырнув, склонившись
над своим механизмом, как гонщик Формулы-1. Потом он заметил ее, как раз в
тот самый момент, когда Фрэнни робко произнесла: "Гарольд?" Она заметила,
что он был в слезах.
- Ой! - сказал - почти взвизгнул - Гарольд. Она вырвала его из
какого-то индивидуального мира, и на мгновение ей показалось, что у него
сейчас будет сердечный приступ.
Потом он побежал к дому, прорываясь сквозь завалы срезанной травы, и
она смутно ощутила в воздухе ее сладкий запах.
Она пошла за ним.
- Гарольд, что случилось?
Он взбежал по ступенькам крыльца. Дверь открылась, Гарольд вбежал в
дом и захлопнул ее за собой. Фрэнни некоторое время помедлила, а потом
подошла к двери и постучала. Ответа не последовало, но она услышала, как
Гарольд плачет где-то внутри.
- Гарольд?
Плач продолжался.
Она вошла в дом.
- Гарольд?
Она пересекла прихожую и вошла в кухню. Гарольд сидел за столом,
вцепившись руками в волосы.
- Гарольд, что случилось?
- Убирайся! - закричал он сквозь слезы. - Убирайся, я тебе не
нравлюсь!
- Неправда, ты мне нравишься. Ты нормальный парень, Гарольд. Может
быть, не самый крутой, но вполне нормальный. - Она сделала паузу. -
Собственно говоря, принимая во внимание ситуацию, мне следовало бы
сказать, что в целом мире ты мне нравишься больше всех.
Гарольд заплакал еще сильнее.
- У тебя есть что-нибудь попить?
- Кул-Эйд, - сказал Гарольд, шмыгнув носом, и, все еще глядя в стол,
добавил: - Он теплый.
- Ну конечно, он теплый. Ты не принес себе воды из городской колонки?
- Как и во многих других маленьких городках, в Оганквите за ратушей была
своя колонка, правда, за последние сорок лет она была скорее предметом
старины, а не источником воды. Туристы иногда ее фотографировали. Вот
колонка маленького городка на побережье, где мы провели свой летний
отпуск. Разве она выглядит не забавно?
- Принес.
Она налила по стакану себе и Гарольду и присела.
- Гарольд, что случилось?
Гарольд издал странный, истерический смешок и начал пить. Осушив
стакан, он поставил его на стол.
- Случилось? А что могло случиться?
- Я хочу сказать, случилось ли что-нибудь конкретное? - Она
попробовала свой Кул-Эйд и поборола гримасу. Он был не такой уж теплый.
Должно быть, Гарольд ходил за водой не так давно, но он забыл положить
сахар. Он наконец-то поднял голову и посмотрел на нее.
- Я хочу к маме, - сказал он просто.
- Ну, Гарольд...
- Когда это случилось, когда она умерла, я подумал, что это не так уж
плохо. - Сжимая в руке свой стакан, он смотрел на нее напряженным,
измученным взглядом, и это слегка пугало ее. - Я знаю, что для тебя это
звучит ужасно. Но я никогда не знал, _к_а_к_ я восприму их уход. У меня
очень чувствительная душа. Вот почему меня так ненавидели эти кретины из
дома ужасов, который отцы города считали нужным именовать средней школой.
Я думал, что это может свести меня с ума от горя или, по меньшей мере,
ввергнуть меня в прострацию на год... мое внутреннее солнце, так
сказать... так сказать... а когда это случилось, моя мама... Эми... мой
папа... я сказал себе, что это не так уж плохо. Я... они... - Он стукнул
кулаком по столу, заставив ее содрогнуться. - Почему я не могу найти
нужных слов? - закричал он. - Я ВСЕГДА мог выразить то, что хотел сказать!
Это ведь дело писателя - уметь пользоваться языком, ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ Я НЕ
МОГУ ВЫРАЗИТЬ СВОИ ЧУВСТВА?
- Не пытайся, Гарольд. Я знаю, что ты чувствовал.
Он удивленно уставился на нее.
- Ты знаешь?.. - Он покачал головой. - Нет. Ты не можешь этого знать.
- Помнишь, как ты пришел ко мне домой? И я копала могилу? Я была не в
себе. Иногда я даже не могла вспомнить, чем это я занимаюсь. Так что если
ты чувствуешь себя лучше, когда подстригаешь лужайку, что ж, прекрасно. Но
если ты будешь заниматься этим в плавках, ты можешь получить солнечный
ожог. Да ты уже получил его, - добавила она, критически оглядев его плечи.
Чтобы не оказаться невежливой, она отхлебнула еще немного омерзительного
Кул-Эйда.
Он утер рот.
- Я никогда их особенно уж не любил, - сказал он, - но я думал, что
все равно почувствуешь горе. Ну, как если мочевой пузырь полон, то
чувствуешь желание помочиться. А если умирают близкие родственники, то
надо испытывать скорбь.
Она кивнула.
- Моя мать всегда была занята Эми. Эми была ее другом, - повысил он
голос, впадая в бессознательную и почти жалкую детскость, - а я шокировал
своего отца.
Фрэн вполне могла этому поверить. Бред Лаудер был огромным,
мускулистым человеком. Он работал десятником на ткацкой фабрике в
Кеннебанке. Вряд ли он толком представлял себе, что ему делать с жирным,
странным сынком, которого произвели на свет его чресла.
- Однажды он отвел меня в сторону, - продолжил Гарольд, - и спросил,
не педик ли я. Прямо так и сказал. Я испугался и заплакал, а он ударил
меня по щеке и сказал, что если я всегда буду таким неженкой, то мне лучше
убраться из города. А Эми... думаю, ей было на меня наплевать. Для нее я
был просто неудобством, когда она приводила домой подруг. Она относилась
ко мне так, словно я был неубранной комнатой.
С усилием Фрэн допила свой Кул-Эйд.
- Поэтому когда они умерли и я ничего не почувствовал, я подумал, что
ошибался. Горе - это не подергивание коленного сустава, когда по нему бьют
молоточком, - сказал я себе. Но я снова был одурачен. С каждым днем мне
стало не хватать их все больше и больше. В особенности мамы. Если бы я мог
хотя бы взглянуть на нее... столько раз ее не оказывалось рядом, когда я
хотел ее видеть... когда я нуждался в ней... она была слишком занята Эми,
но никогда она не относилась ко мне плохо. Этим утром, когда я проснулся,
я сказал себе: надо подстричь лужайку, и тогда ты не будешь думать об
этом. Но это не помогло. И тогда я стал стричь все быстрее и быстрее...
словно стремился обогнать мои мысли... наверное, тогда ты и подошла. Я
выглядел сумасшедшим, а? Фрэн?
Она наклонилась над столом и прикоснулась к его руке.
- С тобой все в порядке, Гарольд. Все это совершенно естественно.
- Ты в этом уверена? - Он вновь уставился на нее широко раскрытыми,
совсем детскими глазами.
- Да.
- Ты будешь со мной дружить?
- Да.
- Слава Богу, - сказал Гарольд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96