Телефон за его спиной настойчиво зазвонил в номере, но он не вернулся, чтобы поднять трубку.
– Доктор Монтальдо, – окликнул его один из портье, сухощавый молодой человек, стоявший за стойкой. – Вас срочно просят к телефону.
Но Эмилиано не слышал его. Он вышел через вертящуюся дверь и направился к своей машине. Его ярко-красная «Ланча» стояла еще на площадке перед входом в отель. Он сел за руль и тотчас включил зажигание.
– Доктор Монтальдо! – взывал к нему выскочивший следом портье. – Доктор Монтальдо, вас к телефону!..
Но Эмилиано даже не ответил ему. Он резко рванул с места и на полной скорости выскочил на дорогу.
Когда через несколько часов бешеной езды Эмилиано приехал в Милан, на город уже спустилась ночь, но особняк Монтальдо весь так и сиял огнями, точно в праздник. На площадке перед подъездом и вдоль ограды стояло множество автомобилей, указывая на большое число гостей.
Распахнув дверь вестибюля, он увидел Джанни, одетого необычайно строго, в черный костюм и темный однотонный галстук.
– Эмилиано! – воскликнул младший брат, увидев его. – Значит, ты уже знаешь? А этот дефективный портье в гостинице сказал, что ты как сумасшедший куда-то умчался и он так и не смог сообщить тебе…
Эмилиано уставился на него, ничего не понимая.
– Что сообщить? – отрывисто спросил он.
У него были красные, воспаленные глаза и перекошенное лицо.
– Где отец?..
Джанни подался к нему, сделав успокаивающий жест рукой.
– Не мучайся так, – умоляюще сказал он. – Успокойся, пожалуйста, ведь горю это уже не поможет.
– Где он?.. – взвился Эмилиано, хватая брата за лацканы пиджака.
Джанни в ужасе отпрянул от него.
– Тело выставлено в вестибюле издательства, – сказал он. – Мужайся, Эмилиано.
– Тело?.. – ошеломленно повторил тот, отпуская брата.
– Да. Сотрудники издательства и типографии там дежурят по очереди. Из родственников там сейчас Фабрицио.
Эмилиано побледнел.
– Что такое ты говоришь?.. – прошептал он. – Я ничего не понимаю…
– У папы был инфаркт, – тихо ответил Джанни. – Смерть наступила мгновенно. Я не думал, что ты так тяжело это воспримешь. На тебе лица нет. Выпей что-нибудь, – предложил он, подойдя к столику на колесиках, уставленному бутылками.
Джанни налил большой стакан виски и протянул ему. Эмилиано сделал несколько жадных глотков, и его разум начал проясняться.
– Отец остался верен себе, – сказал Джанни. – И на этот раз он, как всегда, нас всех ошеломил. Еще утром он провел совещание, был в полном порядке, и вот…
Эмилиано посмотрел на стакан и допил то, что еще оставалось на дне.
– Мама как себя чувствует? – после долгого молчания спросил он.
Джанни робко улыбнулся брату, лицо которого постепенно разглаживалось, принимая прежнее выражение.
– Мама в порядке, – ответил он. – Сейчас она в папином кабинете с тетей Полиссеной, Валли и Лолой. Они все там: все руководство, друзья, родственники.
Эмилиано положил руку на плечо брата и посмотрел ему прямо в глаза.
– Джанни, сделай мне одолжение, – попросил он. – Не говори никому, что я возвращался. Ты меня здесь не видел. Я не приезжал.
– Хорошо, – несколько удивленный, пообещал гот. – Но почему нельзя сказать об этом? Ведь ты теперь глава семьи.
– Когда-нибудь я тебе все объясню, – ответил Эмилиано, обнимая брата. – А пока помни, что ты мне обещал.
Он вышел из дома, сел в машину и поехал в издательство. Поставив «Ланчу» в темном переулке поодаль, он подошел и заглянул через стеклянную дверь в вестибюль. Тот был переоборудован под траурный зал. Эмилиано увидел открытый гроб, утопающий в цветах, небольшую толпу вокруг Гроба, но не испытал никакого горя. Все пришли попрощаться с великим издателем, все, кроме него. И все-таки он больше всех страдал. Но не из-за смерти отца, а из-за того, что умерла его любовь к Ипполите. Умерла, убитая тем двойным предательством, которое ему пришлось пережить.
Эмилиано не пошел на похороны отца. Он лишь сообщил матери по телефону, что у него все в порядке, но что он хотел бы некоторое время побыть один. А потом всю ночь и весь следующий день не вылезал из своей «Ланчи». Без остановок он пересек всю Швейцарию, весь север Франции и, приехав в Кале, погрузился на паром и переправился в Дувр.
Очутившись в Англии, Эмилиано тут же поехал в Лондон, куда явился совершенно измученный и разбитый. В убогой гостинице на Эбери-роуд он сразу свалился в кровать в своем номере, велев принести две бутылки виски. Он пил, надеясь впасть в глубокий сон, от которого лучше всего было бы вообще не проснуться, но сон не шел к нему. Эмилиано наорал на горничную, пришедшую, чтобы прибрать в номере, швырнул бутылкой в рассыльного, явившегося узнать, что случилось, и портье вынужден был вызвать полицию.
Потерявший рассудок от неимоверного количества виски, Эмилиано бросился на полицейского, который хотел урезонить его, и затеял с ним форменную драку. На помощь блюстителю порядка подоспел еще один полицейский, и вдвоем они скрутили его. И только в участке, куда его тут же доставили, крепкий сон наконец-то сморил его.
Два дня спустя дверь камеры открылась, и на пороге возникла массивная фигура монсеньора Бригенти.
– Только вы могли отыскать меня, – с усмешкой заметил Эмилиано.
У него за эти дни отросла густая щетина, рубашка была порвана, волосы растрепаны, но он снова владел собой.
Монсеньор Бригенти не стал терять времени на объяснения, каким образом он выяснил местопребывание беглеца и как ему удалось явиться сюда в столь короткий срок.
– Ты плохо выглядишь, мальчик, – сказал он без тени укора.
– Вы тоже не в лучшей своей форме, – заметил тот.
У прелата было серое усталое лицо и воспаленные глаза, как у человека, не спавшего несколько дней.
– Годы берут свое, мой мальчик. Все мы стареем, – ответил он.
– Чем могу быть полезен? – вызывающе спросил Эмилиано.
– Мне ничем, – сказал он. – А матери своей ты нужен. Так что собирайся, я отвезу тебя к ней.
По тому, как предупредительно обращались с ним полицейские, было ясно, что монсеньору Бригенти каким-то образом уже удалось замять дело, и через четверть часа они с Эмилиано покинули тюрьму.
Эстер ждала их в номере на третьем этаже отеля «Савой». Обнимая ее, Эмилиано словно бы увидел мать другими глазами – никогда она еще не была ему так близка. Впервые за многие годы в ее объятиях он почувствовал себя в безопасности. Мать не спросила его о причине этого неожиданного бегства, не стала выяснять, почему он оставил жену в Сен-Морице и не явился на похороны отца. Она лишь тихо сказала:
– Мне очень не хватало тебя.
– А мне тебя, – прошептал Эмилиано.
Он скрылся в ванной, чтобы привести себя в порядок, а поскольку не во что было даже переодеться, вышел оттуда завернутым в белую махровую простыню. Мать и сын мирно пили чай в ее номере и говорили о чем угодно, но только не о том трагическом событии, которое поразило семью. Убаюканный родным голосом матери, Эмилиано, словно ребенок, заснул прямо в кресле в гостиной. Эстер разбудила его и отвела в номер, заранее снятый для него. Он был так обессилен, что лег в постель и тут же уснул.
Проснувшись на следующее утро, Эмилиано нашел на стуле рядом с кроватью новое белье и костюм. В гостиной перед подносом с первым завтраком сидел монсеньор Бригенти. Эмилиано поздоровался с ним и поблагодарил за своевременное вмешательство и помощь в разрешении конфликта с лондонской полицией.
– Будем надеяться, что подобное больше не повторится, – ответил монсеньор, намекая на бегство Эмилиано.
– Думаю, что это исключено.
Себастьяно дружелюбно улыбнулся ему.
– Надеюсь, чашка кофе тебе не повредит, – сказал он, предлагая составить ему компанию.
– А где мама? – спросил тот, отрезая себе кусок кекса с изюмом.
– Она ушла, – сообщил прелат. – Но не за покупками. Она пошла на прием к известному кардиологу. Мне с немалым трудом удалось убедить ее сделать это.
– Как она себя чувствует? – забеспокоился Эмилиано.
Прелат поднял на него испытующий взгляд.
– Твою мать никогда нельзя было назвать здоровым человеком. Ты и сам это знаешь. А события последних дней не пошли ей на пользу. Вчера у нее был небольшой приступ. Приехал врач и выписал направление к кардиологу.
Эмилиано благодарно взглянул на этого человека, который заботился о здоровье его матери словно любящий муж.
– И что ты собираешься делать теперь? – спросил его монсеньор Бригенти.
– Хочу задержаться в Лондоне еще ненадолго, – ответил он.
– А как твоя жена? – осторожно осведомился прелат.
Эмилиано вытер губы салфеткой и бросил ее на стол.
– Все в порядке, – сухо сказал он. – Она обо мне не скучает.
Бригенти не стал углубляться в эту тему, хотя было ясно, что между Ипполитой и Эмилиано произошло что-то серьезное.
– А твой отец?
– При чем тут отец?
– Ты даже ничего не спросил о нем.
– Все в прошлом, – коротко отрезал Эмилиано.
– Не совсем обычный способ хранить память о своем родителе, – поднял брови прелат.
Эмилиано потемнел лицом.
– Я еще толком не пришел в себя, – сказал он. – Мне нужно немного побыть одному. А вы что будете делать? – попытался он переменить разговор.
– Еду в Бразилию, – сообщил ему Бригенти. – Но не говори пока об этом матери. Я ей сообщу в свое время. Будь с ней рядом, если можешь. Ей нужна чья-то поддержка.
– Это наша прощальная встреча?
– В некотором смысле, – ответил Себастьяно, засовывая руку в карман и доставая что-то. – В участке мне выдали твои вещи. Среди них была эта булавка для галстука. Мне кажется, она принадлежала твоему отцу. Наверное, тебе будет приятно снова иметь ее.
– Я всегда буду благодарен вам за все, что вы сделали для меня, – сказал Эмилиано, беря булавку.
И двое мужчин попрощались, обменявшись крепкими рукопожатиями, в то время как гостиничный рассыльный уже взял багаж монсеньора Бригенти.
1990 год
АРЛЕТ
Глава 1
Ничего не изменилось в столовой виллы «Эстер» с тех пор, как я была здесь в первый раз с Эмилиано: те же потолки с лепными фризами, та же шелковая обивка на мебели, то же фамильное серебро на столе. Мы ужинали вдвоем с Эстер. Фабрицио придумал какой-то предлог, чтобы уехать, и нам никто не мешал. У Эстер в запасе было еще немало семейных историй, которые она хотела поведать мне, а у меня много вопросов, чтобы задать их ей. Молчаливое присутствие слуги-филиппинца, который подавал кушанья на стол, нам не докучало.
– И в плохом, и в хорошем Эдисон был незаурядным человеком, – сказала Эстер. – И это, возможно, как-то отразилось на детях. Сравняться с ним в делах было слишком трудно, поэтому они погрязли во всяческих раздорах и распрях. Их энергия уходила больше на соперничество между собой, чем на реальную деятельность в интересах издательства.
Я лишь кивала, слушая ее очень внимательно и стараясь удержать в памяти все, что она говорит.
– Так было, когда Лола и Валли объединились против Джанни, – продолжала хозяйка дома. – Это была грубая ошибка. Джанни – гений предпринимательства, и без него фирма начала приходить в упадок.
Я знала все о том, как Джанни Монтальдо был вытеснен сестрами из издательства, все о его изгнании из семьи. Эмилиано рассказывал мне об этом в подробностях.
Это случилось в восемьдесят втором году, и Джанни был коммерческим директором издательства, когда его зять, Коррадо Кайзерлан, обнаружил, что тот принимал дорогостоящие подарки от некоторых крупных поставщиков. Таков был Джанни с самого детства. Он никогда не мог устоять перед искушением урвать себе лишнюю долю, хотя и приносил своей деятельностью гораздо большую пользу.
Решение об исключении Джанни было принято на бурном семейном совете. Предостережения, с которыми выступил Эмилиано, и неодобрение этой слишком радикальной меры, с которым выступила Эстер, не повлияли на приговор. Верх взяла коалиция Лолы и Валли вместе с их мужьями.
– Монтальдо никогда не кусает Монтальдо, – напомнил им Эмилиано изречение старого Эдисона. – Если вы нарушите этот принцип, вы долго будете расхлебывать последствия.
Но никто не послушал его. А вскоре после этого Джанни уступил свою долю, равную двадцати процентам от всего пакета акций, Джованни Ровести, старинному конкуренту издательства «Монтальдо». Сам же переехал в Бразилию и там извлек большую пользу из своего исключительно предпринимательского таланта. Он создал фабрику керамической плитки и очень скоро захватил весь бразильский рынок, а впоследствии и американский. Со временем он перебрался в Соединенные Штаты, и в настоящее время имя Джанни Монтальдо числится в списке самых богатых людей Америки. По меньшей мере, двое из десяти американцев имеют у себя дома пол, облицовку кухни или ванной из плитки, произведенной на предприятиях Монтальдо. Что же касается сестер, то они очень скоро и весьма болезненно ощутили плоды своей глупости. Со временем им пришлось за двойную цену перекупать те акции, которые Джанни продал Ровести. На эту акцию по восстановлению семейного предприятия ушла даже часть их личного состояния.
Мой ужин с Эстер превратился в бесконечную беседу, а кушанья на нашем столе стыли под красноречиво-жалобным взглядом слуги-филиппинца.
– Уже восемь лет, как я не видела моего Джанни, – пожаловалась она, и в голосе ее прозвучала материнская грусть. – Я знаю, что время от времени он возвращается в Италию, но никогда не приходит навестить меня. Ограничивается телефонными звонками. Присылает мне цветы и подарки, но не хочет видеть меня. В его глазах я виновна в том, что не помешала своим дочерям исключить его из семейного дела.
Я слушала и молчала, зная, что она не ждет от меня пи сочувствия, ни утешений. Годы смягчили ее прежние горести, а новые она принимала со спокойной мудростью человека, который много пожил на свете.
– Дочери, – продолжала она. – Такие разные и в то же время такие похожие, они вечно ссорятся между собой, но готовы тотчас объединиться, если считают, что перед ними общий враг или общая цель. Каждая из них всегда была убеждена, что ее я люблю больше, чем другую, а я не делаю между ними абсолютно никакого различия. Лола родилась из мечты, – сказала она, взглянув на меня горячим испытующим взглядом. – Много раз я собиралась сказать ей правду о ее отце, но так и не нашла в себе достаточно храбрости, чтобы сделать это.
Обычно Эстер удавалось скрывать свое волнение, когда она вызывала в памяти самые важные моменты своей жизни, но на этот раз голос ее задрожал.
– Лола так и не узнала правду, – помолчав, проговорила она. – И когда Себастьяно умер в семидесятом году, она даже не вспомнила о нем.
– Как он умер? – спросила я.
– Он был в это время где-то в лесах Амазонки. Укус ядовитого насекомого, как мне сказали. Я получила известие о его смерти лишь через много недель. Странная вещь, но я не испытала горя, – призналась Эстер, склонившись ко мне. – Была лишь тоска по нашей далекой юности и желание вернуться назад, чтобы прожить все сначала. Хотелось бы прожить эти годы как-то иначе, но что уж думать о том, чего нам все равно не дано.
Она слегка покачала головой, улыбаясь каким-то своим далеким мыслям.
– Многое я начинаю уже забывать. Бывает, кто-то говорит мне о прошлых событиях, и я киваю, словно бы помню, а на самом деле это для меня белые страницы.
Слуга-филиппинец бесшумно возник на пороге, ожидая знака, чтобы убрать со стола блюда, к которым так никто из нас и не притронулся, но Эстер не замечала его.
– Эмилиано мне очень не хватает, – с горечью сказала она. – Фабрицио заполняет лишь часть этой огромной пустоты. Он больше других бывает рядом со мной. Он в самом деле мой сын, хоть и не я произвела его на свет. Он многое взял у Эмилиано. Оба они, я думаю, унаследовали лучшие качества Эдисона: способность заглядывать далеко и способность творить.
Неторопливо, задумчиво, с частыми остановками, чтобы передохнуть и собраться с мыслями, Эстер продолжала рассказывать мне о семье.
– Дочери, – сокрушалась она, – очень недальновидны в делах. Совершают ошибки, признают их, в конце концов, и вновь продолжают ошибаться. Исключили Джанни из дела и тут же совершили новую ошибку, занявшись приобретением телевизионной сети. Они зашли здесь в тупик и бьются в тщетных поисках выхода, не понимая, что нужно сменить курс и пойти новой дорогой.
Я уже знала, что инициатором в этом деле выступил Коррадо Кайзерлан, который считал, что издательство «Монтальдо» не может игнорировать такую важную и быстро развивающуюся отрасль, как телевидение. Эмилиано предупреждал их, но Валли и Лола, подстрекаемые своими мужьями, и здесь взяли верх. В конце концов, Эмилиано уступил. Он не хотел развязывать новую внутрисемейную войну, а его личное состояние в любом случае обеспечивало ему спокойную жизнь. Детей у него не было, и я, по заключению врачей, не могла иметь их. Ради кого ему было сражаться на новом фронте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Доктор Монтальдо, – окликнул его один из портье, сухощавый молодой человек, стоявший за стойкой. – Вас срочно просят к телефону.
Но Эмилиано не слышал его. Он вышел через вертящуюся дверь и направился к своей машине. Его ярко-красная «Ланча» стояла еще на площадке перед входом в отель. Он сел за руль и тотчас включил зажигание.
– Доктор Монтальдо! – взывал к нему выскочивший следом портье. – Доктор Монтальдо, вас к телефону!..
Но Эмилиано даже не ответил ему. Он резко рванул с места и на полной скорости выскочил на дорогу.
Когда через несколько часов бешеной езды Эмилиано приехал в Милан, на город уже спустилась ночь, но особняк Монтальдо весь так и сиял огнями, точно в праздник. На площадке перед подъездом и вдоль ограды стояло множество автомобилей, указывая на большое число гостей.
Распахнув дверь вестибюля, он увидел Джанни, одетого необычайно строго, в черный костюм и темный однотонный галстук.
– Эмилиано! – воскликнул младший брат, увидев его. – Значит, ты уже знаешь? А этот дефективный портье в гостинице сказал, что ты как сумасшедший куда-то умчался и он так и не смог сообщить тебе…
Эмилиано уставился на него, ничего не понимая.
– Что сообщить? – отрывисто спросил он.
У него были красные, воспаленные глаза и перекошенное лицо.
– Где отец?..
Джанни подался к нему, сделав успокаивающий жест рукой.
– Не мучайся так, – умоляюще сказал он. – Успокойся, пожалуйста, ведь горю это уже не поможет.
– Где он?.. – взвился Эмилиано, хватая брата за лацканы пиджака.
Джанни в ужасе отпрянул от него.
– Тело выставлено в вестибюле издательства, – сказал он. – Мужайся, Эмилиано.
– Тело?.. – ошеломленно повторил тот, отпуская брата.
– Да. Сотрудники издательства и типографии там дежурят по очереди. Из родственников там сейчас Фабрицио.
Эмилиано побледнел.
– Что такое ты говоришь?.. – прошептал он. – Я ничего не понимаю…
– У папы был инфаркт, – тихо ответил Джанни. – Смерть наступила мгновенно. Я не думал, что ты так тяжело это воспримешь. На тебе лица нет. Выпей что-нибудь, – предложил он, подойдя к столику на колесиках, уставленному бутылками.
Джанни налил большой стакан виски и протянул ему. Эмилиано сделал несколько жадных глотков, и его разум начал проясняться.
– Отец остался верен себе, – сказал Джанни. – И на этот раз он, как всегда, нас всех ошеломил. Еще утром он провел совещание, был в полном порядке, и вот…
Эмилиано посмотрел на стакан и допил то, что еще оставалось на дне.
– Мама как себя чувствует? – после долгого молчания спросил он.
Джанни робко улыбнулся брату, лицо которого постепенно разглаживалось, принимая прежнее выражение.
– Мама в порядке, – ответил он. – Сейчас она в папином кабинете с тетей Полиссеной, Валли и Лолой. Они все там: все руководство, друзья, родственники.
Эмилиано положил руку на плечо брата и посмотрел ему прямо в глаза.
– Джанни, сделай мне одолжение, – попросил он. – Не говори никому, что я возвращался. Ты меня здесь не видел. Я не приезжал.
– Хорошо, – несколько удивленный, пообещал гот. – Но почему нельзя сказать об этом? Ведь ты теперь глава семьи.
– Когда-нибудь я тебе все объясню, – ответил Эмилиано, обнимая брата. – А пока помни, что ты мне обещал.
Он вышел из дома, сел в машину и поехал в издательство. Поставив «Ланчу» в темном переулке поодаль, он подошел и заглянул через стеклянную дверь в вестибюль. Тот был переоборудован под траурный зал. Эмилиано увидел открытый гроб, утопающий в цветах, небольшую толпу вокруг Гроба, но не испытал никакого горя. Все пришли попрощаться с великим издателем, все, кроме него. И все-таки он больше всех страдал. Но не из-за смерти отца, а из-за того, что умерла его любовь к Ипполите. Умерла, убитая тем двойным предательством, которое ему пришлось пережить.
Эмилиано не пошел на похороны отца. Он лишь сообщил матери по телефону, что у него все в порядке, но что он хотел бы некоторое время побыть один. А потом всю ночь и весь следующий день не вылезал из своей «Ланчи». Без остановок он пересек всю Швейцарию, весь север Франции и, приехав в Кале, погрузился на паром и переправился в Дувр.
Очутившись в Англии, Эмилиано тут же поехал в Лондон, куда явился совершенно измученный и разбитый. В убогой гостинице на Эбери-роуд он сразу свалился в кровать в своем номере, велев принести две бутылки виски. Он пил, надеясь впасть в глубокий сон, от которого лучше всего было бы вообще не проснуться, но сон не шел к нему. Эмилиано наорал на горничную, пришедшую, чтобы прибрать в номере, швырнул бутылкой в рассыльного, явившегося узнать, что случилось, и портье вынужден был вызвать полицию.
Потерявший рассудок от неимоверного количества виски, Эмилиано бросился на полицейского, который хотел урезонить его, и затеял с ним форменную драку. На помощь блюстителю порядка подоспел еще один полицейский, и вдвоем они скрутили его. И только в участке, куда его тут же доставили, крепкий сон наконец-то сморил его.
Два дня спустя дверь камеры открылась, и на пороге возникла массивная фигура монсеньора Бригенти.
– Только вы могли отыскать меня, – с усмешкой заметил Эмилиано.
У него за эти дни отросла густая щетина, рубашка была порвана, волосы растрепаны, но он снова владел собой.
Монсеньор Бригенти не стал терять времени на объяснения, каким образом он выяснил местопребывание беглеца и как ему удалось явиться сюда в столь короткий срок.
– Ты плохо выглядишь, мальчик, – сказал он без тени укора.
– Вы тоже не в лучшей своей форме, – заметил тот.
У прелата было серое усталое лицо и воспаленные глаза, как у человека, не спавшего несколько дней.
– Годы берут свое, мой мальчик. Все мы стареем, – ответил он.
– Чем могу быть полезен? – вызывающе спросил Эмилиано.
– Мне ничем, – сказал он. – А матери своей ты нужен. Так что собирайся, я отвезу тебя к ней.
По тому, как предупредительно обращались с ним полицейские, было ясно, что монсеньору Бригенти каким-то образом уже удалось замять дело, и через четверть часа они с Эмилиано покинули тюрьму.
Эстер ждала их в номере на третьем этаже отеля «Савой». Обнимая ее, Эмилиано словно бы увидел мать другими глазами – никогда она еще не была ему так близка. Впервые за многие годы в ее объятиях он почувствовал себя в безопасности. Мать не спросила его о причине этого неожиданного бегства, не стала выяснять, почему он оставил жену в Сен-Морице и не явился на похороны отца. Она лишь тихо сказала:
– Мне очень не хватало тебя.
– А мне тебя, – прошептал Эмилиано.
Он скрылся в ванной, чтобы привести себя в порядок, а поскольку не во что было даже переодеться, вышел оттуда завернутым в белую махровую простыню. Мать и сын мирно пили чай в ее номере и говорили о чем угодно, но только не о том трагическом событии, которое поразило семью. Убаюканный родным голосом матери, Эмилиано, словно ребенок, заснул прямо в кресле в гостиной. Эстер разбудила его и отвела в номер, заранее снятый для него. Он был так обессилен, что лег в постель и тут же уснул.
Проснувшись на следующее утро, Эмилиано нашел на стуле рядом с кроватью новое белье и костюм. В гостиной перед подносом с первым завтраком сидел монсеньор Бригенти. Эмилиано поздоровался с ним и поблагодарил за своевременное вмешательство и помощь в разрешении конфликта с лондонской полицией.
– Будем надеяться, что подобное больше не повторится, – ответил монсеньор, намекая на бегство Эмилиано.
– Думаю, что это исключено.
Себастьяно дружелюбно улыбнулся ему.
– Надеюсь, чашка кофе тебе не повредит, – сказал он, предлагая составить ему компанию.
– А где мама? – спросил тот, отрезая себе кусок кекса с изюмом.
– Она ушла, – сообщил прелат. – Но не за покупками. Она пошла на прием к известному кардиологу. Мне с немалым трудом удалось убедить ее сделать это.
– Как она себя чувствует? – забеспокоился Эмилиано.
Прелат поднял на него испытующий взгляд.
– Твою мать никогда нельзя было назвать здоровым человеком. Ты и сам это знаешь. А события последних дней не пошли ей на пользу. Вчера у нее был небольшой приступ. Приехал врач и выписал направление к кардиологу.
Эмилиано благодарно взглянул на этого человека, который заботился о здоровье его матери словно любящий муж.
– И что ты собираешься делать теперь? – спросил его монсеньор Бригенти.
– Хочу задержаться в Лондоне еще ненадолго, – ответил он.
– А как твоя жена? – осторожно осведомился прелат.
Эмилиано вытер губы салфеткой и бросил ее на стол.
– Все в порядке, – сухо сказал он. – Она обо мне не скучает.
Бригенти не стал углубляться в эту тему, хотя было ясно, что между Ипполитой и Эмилиано произошло что-то серьезное.
– А твой отец?
– При чем тут отец?
– Ты даже ничего не спросил о нем.
– Все в прошлом, – коротко отрезал Эмилиано.
– Не совсем обычный способ хранить память о своем родителе, – поднял брови прелат.
Эмилиано потемнел лицом.
– Я еще толком не пришел в себя, – сказал он. – Мне нужно немного побыть одному. А вы что будете делать? – попытался он переменить разговор.
– Еду в Бразилию, – сообщил ему Бригенти. – Но не говори пока об этом матери. Я ей сообщу в свое время. Будь с ней рядом, если можешь. Ей нужна чья-то поддержка.
– Это наша прощальная встреча?
– В некотором смысле, – ответил Себастьяно, засовывая руку в карман и доставая что-то. – В участке мне выдали твои вещи. Среди них была эта булавка для галстука. Мне кажется, она принадлежала твоему отцу. Наверное, тебе будет приятно снова иметь ее.
– Я всегда буду благодарен вам за все, что вы сделали для меня, – сказал Эмилиано, беря булавку.
И двое мужчин попрощались, обменявшись крепкими рукопожатиями, в то время как гостиничный рассыльный уже взял багаж монсеньора Бригенти.
1990 год
АРЛЕТ
Глава 1
Ничего не изменилось в столовой виллы «Эстер» с тех пор, как я была здесь в первый раз с Эмилиано: те же потолки с лепными фризами, та же шелковая обивка на мебели, то же фамильное серебро на столе. Мы ужинали вдвоем с Эстер. Фабрицио придумал какой-то предлог, чтобы уехать, и нам никто не мешал. У Эстер в запасе было еще немало семейных историй, которые она хотела поведать мне, а у меня много вопросов, чтобы задать их ей. Молчаливое присутствие слуги-филиппинца, который подавал кушанья на стол, нам не докучало.
– И в плохом, и в хорошем Эдисон был незаурядным человеком, – сказала Эстер. – И это, возможно, как-то отразилось на детях. Сравняться с ним в делах было слишком трудно, поэтому они погрязли во всяческих раздорах и распрях. Их энергия уходила больше на соперничество между собой, чем на реальную деятельность в интересах издательства.
Я лишь кивала, слушая ее очень внимательно и стараясь удержать в памяти все, что она говорит.
– Так было, когда Лола и Валли объединились против Джанни, – продолжала хозяйка дома. – Это была грубая ошибка. Джанни – гений предпринимательства, и без него фирма начала приходить в упадок.
Я знала все о том, как Джанни Монтальдо был вытеснен сестрами из издательства, все о его изгнании из семьи. Эмилиано рассказывал мне об этом в подробностях.
Это случилось в восемьдесят втором году, и Джанни был коммерческим директором издательства, когда его зять, Коррадо Кайзерлан, обнаружил, что тот принимал дорогостоящие подарки от некоторых крупных поставщиков. Таков был Джанни с самого детства. Он никогда не мог устоять перед искушением урвать себе лишнюю долю, хотя и приносил своей деятельностью гораздо большую пользу.
Решение об исключении Джанни было принято на бурном семейном совете. Предостережения, с которыми выступил Эмилиано, и неодобрение этой слишком радикальной меры, с которым выступила Эстер, не повлияли на приговор. Верх взяла коалиция Лолы и Валли вместе с их мужьями.
– Монтальдо никогда не кусает Монтальдо, – напомнил им Эмилиано изречение старого Эдисона. – Если вы нарушите этот принцип, вы долго будете расхлебывать последствия.
Но никто не послушал его. А вскоре после этого Джанни уступил свою долю, равную двадцати процентам от всего пакета акций, Джованни Ровести, старинному конкуренту издательства «Монтальдо». Сам же переехал в Бразилию и там извлек большую пользу из своего исключительно предпринимательского таланта. Он создал фабрику керамической плитки и очень скоро захватил весь бразильский рынок, а впоследствии и американский. Со временем он перебрался в Соединенные Штаты, и в настоящее время имя Джанни Монтальдо числится в списке самых богатых людей Америки. По меньшей мере, двое из десяти американцев имеют у себя дома пол, облицовку кухни или ванной из плитки, произведенной на предприятиях Монтальдо. Что же касается сестер, то они очень скоро и весьма болезненно ощутили плоды своей глупости. Со временем им пришлось за двойную цену перекупать те акции, которые Джанни продал Ровести. На эту акцию по восстановлению семейного предприятия ушла даже часть их личного состояния.
Мой ужин с Эстер превратился в бесконечную беседу, а кушанья на нашем столе стыли под красноречиво-жалобным взглядом слуги-филиппинца.
– Уже восемь лет, как я не видела моего Джанни, – пожаловалась она, и в голосе ее прозвучала материнская грусть. – Я знаю, что время от времени он возвращается в Италию, но никогда не приходит навестить меня. Ограничивается телефонными звонками. Присылает мне цветы и подарки, но не хочет видеть меня. В его глазах я виновна в том, что не помешала своим дочерям исключить его из семейного дела.
Я слушала и молчала, зная, что она не ждет от меня пи сочувствия, ни утешений. Годы смягчили ее прежние горести, а новые она принимала со спокойной мудростью человека, который много пожил на свете.
– Дочери, – продолжала она. – Такие разные и в то же время такие похожие, они вечно ссорятся между собой, но готовы тотчас объединиться, если считают, что перед ними общий враг или общая цель. Каждая из них всегда была убеждена, что ее я люблю больше, чем другую, а я не делаю между ними абсолютно никакого различия. Лола родилась из мечты, – сказала она, взглянув на меня горячим испытующим взглядом. – Много раз я собиралась сказать ей правду о ее отце, но так и не нашла в себе достаточно храбрости, чтобы сделать это.
Обычно Эстер удавалось скрывать свое волнение, когда она вызывала в памяти самые важные моменты своей жизни, но на этот раз голос ее задрожал.
– Лола так и не узнала правду, – помолчав, проговорила она. – И когда Себастьяно умер в семидесятом году, она даже не вспомнила о нем.
– Как он умер? – спросила я.
– Он был в это время где-то в лесах Амазонки. Укус ядовитого насекомого, как мне сказали. Я получила известие о его смерти лишь через много недель. Странная вещь, но я не испытала горя, – призналась Эстер, склонившись ко мне. – Была лишь тоска по нашей далекой юности и желание вернуться назад, чтобы прожить все сначала. Хотелось бы прожить эти годы как-то иначе, но что уж думать о том, чего нам все равно не дано.
Она слегка покачала головой, улыбаясь каким-то своим далеким мыслям.
– Многое я начинаю уже забывать. Бывает, кто-то говорит мне о прошлых событиях, и я киваю, словно бы помню, а на самом деле это для меня белые страницы.
Слуга-филиппинец бесшумно возник на пороге, ожидая знака, чтобы убрать со стола блюда, к которым так никто из нас и не притронулся, но Эстер не замечала его.
– Эмилиано мне очень не хватает, – с горечью сказала она. – Фабрицио заполняет лишь часть этой огромной пустоты. Он больше других бывает рядом со мной. Он в самом деле мой сын, хоть и не я произвела его на свет. Он многое взял у Эмилиано. Оба они, я думаю, унаследовали лучшие качества Эдисона: способность заглядывать далеко и способность творить.
Неторопливо, задумчиво, с частыми остановками, чтобы передохнуть и собраться с мыслями, Эстер продолжала рассказывать мне о семье.
– Дочери, – сокрушалась она, – очень недальновидны в делах. Совершают ошибки, признают их, в конце концов, и вновь продолжают ошибаться. Исключили Джанни из дела и тут же совершили новую ошибку, занявшись приобретением телевизионной сети. Они зашли здесь в тупик и бьются в тщетных поисках выхода, не понимая, что нужно сменить курс и пойти новой дорогой.
Я уже знала, что инициатором в этом деле выступил Коррадо Кайзерлан, который считал, что издательство «Монтальдо» не может игнорировать такую важную и быстро развивающуюся отрасль, как телевидение. Эмилиано предупреждал их, но Валли и Лола, подстрекаемые своими мужьями, и здесь взяли верх. В конце концов, Эмилиано уступил. Он не хотел развязывать новую внутрисемейную войну, а его личное состояние в любом случае обеспечивало ему спокойную жизнь. Детей у него не было, и я, по заключению врачей, не могла иметь их. Ради кого ему было сражаться на новом фронте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39