Теперь Анна увидела ее распростертой на тротуаре, развороченном взрывом. Казалось, что Бижо спит, но она была мертва. Анна дотянулась и погладила ее белую шерстку. Потом подняла глаза на спасателей.
– Я жила здесь, – сказала она тихо двум санитарам, которые собирались погрузить ее в «Скорую помощь».
Рядом кто-то закричал: «Нужны носилки!» Анна предложила освободить свои. Санитары помогли ей встать на ноги и указали на грузовик Красного Креста.
– Вы уверены, что сможете сами дойти? – спросил старший из них.
– Спасибо. Не беспокойтесь, – ответила она.
На скамьях, укрепленных внутри грузовика, сидело уже много народу. Но какой смысл отправляться в больницу, если она была цела? Механически она направилась к руинам и смешалась с толпой, в которой одни растерянно суетились среди развалин, другие пребывали в каком-то странном оцепенении, вызванном шоком. Анна прошла мимо лавки с разбитой дверью. На земле валялась вывеска: «Продажа говядины», на которой еще можно было разглядеть пятнистую морду теленка, нарисованную безвестным художником.
На стене кто-то написал белой краской: «Хлеба, мира и свободы! Да здравствует Бадольо! Долой свинью!»
Свиньей был Муссолини, уже покинувший страну. Но это не остановило войну. Бойня продолжалась, еще более жестокая, чем прежде.
В каком-то болезненном полузабытьи Анна бродила среди разрушенных домов, пытаясь осознать происшедшее. Временами она начинала плутать среди хорошо знакомых улиц, настолько все вокруг изменилось после бомбежки. Наконец признала с правой стороны внушительный темный силуэт отеля «Диана» и пошла к нему. Ей пришлось остановиться, чтобы пропустить семейство, которое толкало тележку, груженную своим скарбом – свернутыми матрацами, кроватными сетками, кастрюлями, старыми чемоданами.
С другой стороны улицы какой-то человек окликнул ее, но в этой сюрреалистической обстановке, среди развалин, Анна никак не прореагировала. Тогда решительными шагами он пересек улицу и направился к ней. Подойдя, мужчина взял ее за руку.
– Вы Анна Гризи? Я не ошибся?
– Да. Но я не знаю, кто вы. Извините, но я все забыла, – в замешательстве сказала она.
– Я Аризи, – сказал он. – Адвокат Джузеппе Аризи. Помните? – настаивал мужчина.
Анна покопалась в недавних воспоминаниях и наконец вспомнила. Конечно, она его помнит. Он был другом Пьер-Джорджо Комотти. Юрист, который помог ему выйти из тюрьмы после ареста в парке. Трагедия этой страшной ночи спутала в ее сознании все. Да и растрепанные волосы, покрытое пылью лицо и грязная, порванная во многих местах одежда делали этого мужчину почти неузнаваемым.
– Конечно, я помню вас, – взволнованно сказала она.
– Боже мой! До чего дошло! – вырвалось у Аризи.
На глазах его блестели слезы.
– Моя жена погибла среди развалин, – сказал он. – Она была такой хрупкой, так всего боялась. Жила среди романов, но привыкла к бомбардировкам, как и все мы. Она не захотела спуститься в бомбоубежище – была убеждена, что ничего не случится. Говорила, что не хочет погибнуть, как мышь. И эвакуироваться отказалась. Говорила, что, раз я остаюсь в городе, может остаться и она… Я тоже не спускался в убежище, – продолжал Аризи после мучительной паузы, – только она погибла, а я нет.
– Ужасно, – прошептала Анна. Горло и губы у нее невыносимо горели. – Хотя бы один глоток воды, – еле слышно сказала она, проведя рукой по лбу, покрытому испариной.
– Извините меня за болтовню… Вам нехорошо? Пойдемте со мной. Моя контора тут рядом, – заботливо предложил Аризи.
Поддерживая друг друга, они медленно зашагали среди руин. Оба были в таком состоянии, что едва передвигали ноги от пережитых волнений и усталости.
– Какое сегодня число? – спросила Анна, когда они добрались до дома, где была контора адвоката.
– Девятнадцатое августа, – ответил Аризи. – Американцы освободили Сицилию.
Это была хорошая новость, но Анна не могла радоваться. Она покачала головой и произнесла:
– Я два дня провела в этом убежище. Думала, уже не выберусь из него. Я все потеряла. У меня нет больше ни дома, ни друзей. Я так одинока. Мне страшно хочется пить. Пить!.. Очень хочется пить!..
И она упала без чувств на руки Аризи.
Уже час, как они покинули город и ехали по шоссейной дороге на велосипедах, встречая лишь автомобили с газовыми баллонами на крыше да редкие военные грузовики, которые работали на бензине. «Ланча» адвоката была конфискована, как многие личные автомобили, и он с трудом нашел для себя и Анны эти ржавые скрипучие велосипеды, готовые развалиться с минуты на минуту.
Страна была разорена. Выжившие наспех хоронили мертвых, не зная, останутся ли завтра сами в живых. Повсюду выстраивались бесконечные очереди: за спичками, за сигаретами, за солью, за кусочком черного хлеба, который можно было еще получить по карточкам.
Анна осталась не только без дома, но и без работы. Еженедельники и журналы Ровести практически прекратили публикации, и ей не на что было жить. Она была еще очень слаба и с трудом нажимала на педали, озабоченная лишь тем, чтобы удержать на багажнике в равновесии чемоданчик с немногими личными вещами, которые ей удалось собрать.
Небо было ясным, и жара давала себя чувствовать. Поля вдоль дороги, пожелтевшие от засухи, перерезались рядами тополей и тутовых деревьев.
Их целью был Белладжо, где один нотариус, друг Аризи, предложил ему надежный приют. Джузеппе сказал об этом Анне и предложил и ей поехать с ним. После некоторого колебания она согласилась. Оба они были одиноки, и им следовало держаться друг за друга, чтобы легче было справиться с трудностями и обрести надежду.
– Я больше не могу, давай отдохнем, – взмолилась Анна.
– Доедем до того дома, – предложил Джузеппе.
– Хорошо, – согласилась она.
Добравшись до стоявшего на отшибе крестьянского дома, они прислонили велосипеды к стене и укрылись в тени под навесом. Хозяйка вышла на крыльцо и сердечно поздоровалась с ними.
– Мы не помешаем вам, если передохнем здесь немного? – учтиво спросил адвокат.
– Да что вы, – улыбнулась та.
У нее был цветущий вид здоровой молодой женщины.
Двое детей, мальчик и девочка, подбежали к ним, с любопытством уставясь на незнакомцев. Несколько кур сосредоточенно рылись возле навозной кучи. Вокруг была мирная сельская тишина.
Разговорились о войне. Анна и Джузеппе рассказали про бомбардировки Милана, которые следовали в последние дни одна за другой. Женщина рассказала им о себе. Она жила здесь с родителями и мужем. Двое ее братьев были на фронте: один в России, а другой на Сицилии. Семья надеялась, что они останутся живы и вернутся после войны. Муж ее потерял руку на французском фронте и был демобилизован из армии.
– К счастью, левую, – сказал он, появляясь под навесом.
Это был крепко сложенный и сильный молодой человек с простым крестьянским лицом и открытой улыбкой.
– Далеко едете? – спросил он.
– Куда ноги донесут, – ответил Джузеппе. – Но они у нас не слишком выносливые.
– Да, вы не похожи на спортсменов, – засмеялся хозяин дома. – Да и машины у вас вот-вот развалятся.
Узнав, что Джузеппе – адвокат, а Анна – писательница, крестьяне прониклись к ним большим уважением.
– Мы собираемся садиться за стол. Оставайтесь пообедать с нами, – предложил мужчина.
Анна и Джузеппе вопросительно посмотрели друг на друга и, поблагодарив, приняли приглашение.
– У нас только макароны, фасоль да кусок сыра, – оправдывалась женщина.
– Да это королевский обед, – убежденно сказал Джузеппе.
Они просидели за столом целый час в большой кухне, обедая и разговаривая. В подходящий момент появилась на столе и бутылка молодого вина, которому все, включая детей, воздали честь. А расстались они после этого застолья уже настоящими друзьями, договорившись увидеться еще когда-нибудь после войны.
В сумерках приехали в Комо. Анна просто оцепенела от усталости, да и Джузеппе не мог скрыть утомления, которое буквально парализовало его. Увидев гостиницу на окраине города, они тут же свернули к ней. Все комнаты уже были заняты эвакуированными, но хозяева, которые приняли Анну и Джузеппе за мужа и жену, устроили их на ночлег в помещении, приспособленном под склад.
– Вам повезло. В наше время склады пустуют, – сказал хозяин, провожая их.
Его жена постаралась сделать постель поудобнее, постлав чистые, пахнущие свежестью простыни и белое пикейное покрывало. В темноте Анна и Джузеппе разделись и улеглись рядом как ни в чем не бывало, не испытывая неловкости и смущения. Они лежали молча, не говорили друг другу нежных слов. Им просто было хорошо вместе.
В темноте их тела слегка касались друг друга, а губы слились в поцелуе, легком и чуточку неумелом, как у подростков. Они не испытали жгучей страсти, но любили друг друга с простотой и естественностью двух супругов, проживших вместе целую жизнь и стремящихся одарить друг друга лаской и нежностью.
Глава 3
Была война во всей ее трагической реальности. Запах смерти, окровавленная земля, обгорелые стены разрушенных домов, трупы, наваленные на грузовиках, беженцы и бездомные, которые бродили по дорогам, не зная, куда податься, – все это стало обычным явлением.
Поначалу Эдисону Монтальдо казалось, что вступление Италии в войну откроет перед ним какие-то новые перспективы, но чем ближе к концу, тем большими потерями она оборачивалась и для него. Все знали о его симпатии к режиму, о его сотрудничестве с фашистами, и приближался час, когда эти счета придется оплатить. А известие о разрушении типографского комплекса Монтальдо вблизи Модены во время ночной бомбардировки развеяло последние иллюзии, что ему удастся пережить войну без особых потерь.
Телефонный разговор, из которого он узнал ужасные новости, все время прерываемый помехами и заглушаемый треском, впервые заставил его дрогнуть. Голос Джакомо Минетти, директора типографии, был неузнаваем от волнения, ярости и помех на линии, как будто взрывы и треск пожара доносились сюда вместе с ним.
Ночные налеты на Милан заставили Монтальдо из осторожности проводить все ночи на вилле на озере. А днем он уезжал в издательство на корсо Монфорте, где хоть и со многими трудностями, но работа продолжалась: пусть небольшими тиражами, но еженедельники и книги продолжали выходить. Предыдущей ночью Эдисон видел зарево со стороны Милана, сопровождавшееся глухим рокотом бомбардировки, и, как только на рассвете зазвонил телефон, сразу подумал о том, что разрушено его миланское издательство. Когда же узнал, что пострадал типографский комплекс в Модене и издательство «Монтальдо» поражено в самое сердце, он похолодел. Это было его любимое детище, смысл всей его жизни, лучшее выражение его предпринимательской удачи и престижа. Он сразу вызвал шофера.
– Заводи мотор, – приказал он. – Мы немедленно отправляемся в Модену.
Микеле кивнул и поспешно вышел. В утреннем полумраке Эдисон вошел в комнату Эстер. Лола спала с ней в одной кровати, прижавшись к матери. Он растрогался, глядя на невинный сон женщины и ребенка. Наконец он нагнулся и легонько коснулся плеча жены.
Эстер тут же открыла глаза.
– Я еду в Модену, – сообщил он.
– В Модену? – прошептала она.
– Да. Кажется, разбомбили типографию, – объявил он.
Эстер как можно осторожнее высвободила Лолу из своих объятий, выскользнула из постели и, накинув халат, проводила мужа до машины.
– Позвони, если сможешь, – сказала она, коснувшись губами его щеки.
– Обязательно, – пообещал Эдисон.
После падения фашизма и депортации Муссолини только самые оголтелые сторонники режима, вопреки здравому смыслу, продолжали верить в грядущую победу. Эдисона уже не было среди них. Он понял, что с прежним режимом все кончено, но, что ждет в будущем его самого, не представлял.
Поездка была ужасной. Страшные призраки войны обступали со всех сторон. Они ехали по разбитым дорогам, по разбомбленным и наспех починенным мостам, подвергались внезапным обстрелам.
На закате второго дня они увидели почерневший и еще дымящийся остов того, что еще несколькими днями раньше было большим типографским комплексом. Там, где прежде стояли ротационные машины, теперь лежали лишь груды развалин. Самые совершенные американские и немецкие печатные станки превратились в ни на что не годные груды металлолома. От всего комплекса остались лишь жалкие руины, испещренные трещинами и почерневшие от огня.
Машина остановилась на площадке, где когда-то был вход в здание. Монтальдо вылез из машины и, тяжело ступая, подошел к директору типографии, который ожидал здесь его.
– И это все, что осталось? – спросил он у Джакомо Минетти.
– Да, все, что вы видите, – ответил тот.
Его гордость, его любовь – этот громадный сверхсовременный издательский комплекс больше не существовал. Нужно было все начинать сначала, нужно было на его месте выстроить другой, чтобы спасти свое дело, чтобы обеспечить работой всех тех людей, что раньше служили здесь, чтобы придать смысл существованию всех этих мужчин и женщин, в молчаливом ожидании собравшихся перед руинами.
Эти люди работали здесь со времен основания издательства «Монтальдо», и вот теперь у них ничего не осталось, кроме этой солидарности, которая сплотила их перед лицом беды и которая должна была помочь им пережить войну – это чудовище, пожиравшее и самих людей, и все то, что было создано их руками.
Все они знали Эдисона Монтальдо и, помимо его положения хозяина, уважали в нем то предпринимательское чутье, ту деловую хватку, то умение использовать людей по их способностям, с помощью которых ему удалось когда-то этот комплекс создать. Но все было уничтожено бомбами, и теперь все предстояло воссоздать заново. Если, конечно, у него и у них хватит на это сил.
И пока Эдисон был один на один со своим отчаянием и жгучим чувством бессилия, они молча стояли и чего-то ждали от него. В этот момент он многое понял. Он понял, что для него наступил час расплаты. У всех этих людей, что, вопреки очевидности, на что-то надеялись, молча стояли и ждали от него какого-то решения, которое могло бы спасти их будущее, ему хотелось сейчас попросить прощения, чтобы освободить от гнета свою совесть. Он бы хотел отречься от того, что не уставал повторять с воодушевлением все эти годы: «Фашизм поможет нам вырасти, стать великими. Он выведет из средневековья нашу экономику». Воспоминания об этом теперь жгли его стыдом.
Эдисон повернулся к Минетти. Этот молодой инженер, с решительным выражением лица и прямым честным взглядом, тоже ждал его слов.
– Друг мой, – сказал ему Эдисон Монтальдо, – все пропало. Все кончено.
Легкая улыбка вдруг осветила красивое лицо молодого человека.
– Пепел – это удобрение, из которого возрождаются самые честолюбивые замыслы, – сказал он. – Особенно если взяться за дело всем вместе. Ну а пока что делать этим людям? Как им прокормить свои семьи?
Эдисон Монтальдо обвел взглядом всех стоявших перед ним людей. Одного за другим: инженеров, механиков, верстальщиков, линотипистов, наборщиков. Узнал среди них старого корректора, которому хватало одного взгляда, чтобы увидеть грамматическую ошибку или вкравшуюся опечатку. Он представил их себе на привычных рабочих местах и снова увидел в действии это огромное предприятие. Он видел, как набираются, буква к букве, строка к строке, творения великих писателей, острые статьи журналистов, заметки специальных корреспондентов и просто скромных рядовых репортеров, как все это переносится на бумагу в линотипном зале, где машины стоят, точно позвонок к позвонку, образуя спинной хребет какого-то доисторического чудовища. Эдисон представил все это, и слезы навернулись ему на глаза.
Этот типографский комплекс в Нонантоле был его гордостью, его жизнью. Когда-то, много лет назад, он женился на Эстер только потому, что ее состояние позволило соорудить это грандиозное предприятие. Он никогда никого по-настоящему не любил, никогда и ничего не делал со страстью, за исключением того, что относилось к его издательской профессии. Эдисон Монтальдо был плохим мужем и никудышным отцом, но зато он был великим издателем, крупнейшим предпринимателем, и в этом была его гордость. И вот теперь он оказался всего лишь слабым, бессильным человеком, чьи многолетние труды и достижения были сметены с лица земли за одну ночь. Бомбы уничтожили все труды, все радости, тревоги и надежды, все мечты его жизни.
– Мы выплатим всем сотрудникам двухмесячное жалованье, – спокойным голосом сказал он директору типографии.
– Двухмесячное? – с сомнением спросил инженер Минетти.
– Двухмесячное, – подтвердил Монтальдо, быстро прикинув в уме свои наличные возможности. – Это все, что я могу сделать для них. Будем надеяться, что за это время союзники закончат войну.
И, обращаясь ко всем, громко, чтобы все могли слышать, он сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Я жила здесь, – сказала она тихо двум санитарам, которые собирались погрузить ее в «Скорую помощь».
Рядом кто-то закричал: «Нужны носилки!» Анна предложила освободить свои. Санитары помогли ей встать на ноги и указали на грузовик Красного Креста.
– Вы уверены, что сможете сами дойти? – спросил старший из них.
– Спасибо. Не беспокойтесь, – ответила она.
На скамьях, укрепленных внутри грузовика, сидело уже много народу. Но какой смысл отправляться в больницу, если она была цела? Механически она направилась к руинам и смешалась с толпой, в которой одни растерянно суетились среди развалин, другие пребывали в каком-то странном оцепенении, вызванном шоком. Анна прошла мимо лавки с разбитой дверью. На земле валялась вывеска: «Продажа говядины», на которой еще можно было разглядеть пятнистую морду теленка, нарисованную безвестным художником.
На стене кто-то написал белой краской: «Хлеба, мира и свободы! Да здравствует Бадольо! Долой свинью!»
Свиньей был Муссолини, уже покинувший страну. Но это не остановило войну. Бойня продолжалась, еще более жестокая, чем прежде.
В каком-то болезненном полузабытьи Анна бродила среди разрушенных домов, пытаясь осознать происшедшее. Временами она начинала плутать среди хорошо знакомых улиц, настолько все вокруг изменилось после бомбежки. Наконец признала с правой стороны внушительный темный силуэт отеля «Диана» и пошла к нему. Ей пришлось остановиться, чтобы пропустить семейство, которое толкало тележку, груженную своим скарбом – свернутыми матрацами, кроватными сетками, кастрюлями, старыми чемоданами.
С другой стороны улицы какой-то человек окликнул ее, но в этой сюрреалистической обстановке, среди развалин, Анна никак не прореагировала. Тогда решительными шагами он пересек улицу и направился к ней. Подойдя, мужчина взял ее за руку.
– Вы Анна Гризи? Я не ошибся?
– Да. Но я не знаю, кто вы. Извините, но я все забыла, – в замешательстве сказала она.
– Я Аризи, – сказал он. – Адвокат Джузеппе Аризи. Помните? – настаивал мужчина.
Анна покопалась в недавних воспоминаниях и наконец вспомнила. Конечно, она его помнит. Он был другом Пьер-Джорджо Комотти. Юрист, который помог ему выйти из тюрьмы после ареста в парке. Трагедия этой страшной ночи спутала в ее сознании все. Да и растрепанные волосы, покрытое пылью лицо и грязная, порванная во многих местах одежда делали этого мужчину почти неузнаваемым.
– Конечно, я помню вас, – взволнованно сказала она.
– Боже мой! До чего дошло! – вырвалось у Аризи.
На глазах его блестели слезы.
– Моя жена погибла среди развалин, – сказал он. – Она была такой хрупкой, так всего боялась. Жила среди романов, но привыкла к бомбардировкам, как и все мы. Она не захотела спуститься в бомбоубежище – была убеждена, что ничего не случится. Говорила, что не хочет погибнуть, как мышь. И эвакуироваться отказалась. Говорила, что, раз я остаюсь в городе, может остаться и она… Я тоже не спускался в убежище, – продолжал Аризи после мучительной паузы, – только она погибла, а я нет.
– Ужасно, – прошептала Анна. Горло и губы у нее невыносимо горели. – Хотя бы один глоток воды, – еле слышно сказала она, проведя рукой по лбу, покрытому испариной.
– Извините меня за болтовню… Вам нехорошо? Пойдемте со мной. Моя контора тут рядом, – заботливо предложил Аризи.
Поддерживая друг друга, они медленно зашагали среди руин. Оба были в таком состоянии, что едва передвигали ноги от пережитых волнений и усталости.
– Какое сегодня число? – спросила Анна, когда они добрались до дома, где была контора адвоката.
– Девятнадцатое августа, – ответил Аризи. – Американцы освободили Сицилию.
Это была хорошая новость, но Анна не могла радоваться. Она покачала головой и произнесла:
– Я два дня провела в этом убежище. Думала, уже не выберусь из него. Я все потеряла. У меня нет больше ни дома, ни друзей. Я так одинока. Мне страшно хочется пить. Пить!.. Очень хочется пить!..
И она упала без чувств на руки Аризи.
Уже час, как они покинули город и ехали по шоссейной дороге на велосипедах, встречая лишь автомобили с газовыми баллонами на крыше да редкие военные грузовики, которые работали на бензине. «Ланча» адвоката была конфискована, как многие личные автомобили, и он с трудом нашел для себя и Анны эти ржавые скрипучие велосипеды, готовые развалиться с минуты на минуту.
Страна была разорена. Выжившие наспех хоронили мертвых, не зная, останутся ли завтра сами в живых. Повсюду выстраивались бесконечные очереди: за спичками, за сигаретами, за солью, за кусочком черного хлеба, который можно было еще получить по карточкам.
Анна осталась не только без дома, но и без работы. Еженедельники и журналы Ровести практически прекратили публикации, и ей не на что было жить. Она была еще очень слаба и с трудом нажимала на педали, озабоченная лишь тем, чтобы удержать на багажнике в равновесии чемоданчик с немногими личными вещами, которые ей удалось собрать.
Небо было ясным, и жара давала себя чувствовать. Поля вдоль дороги, пожелтевшие от засухи, перерезались рядами тополей и тутовых деревьев.
Их целью был Белладжо, где один нотариус, друг Аризи, предложил ему надежный приют. Джузеппе сказал об этом Анне и предложил и ей поехать с ним. После некоторого колебания она согласилась. Оба они были одиноки, и им следовало держаться друг за друга, чтобы легче было справиться с трудностями и обрести надежду.
– Я больше не могу, давай отдохнем, – взмолилась Анна.
– Доедем до того дома, – предложил Джузеппе.
– Хорошо, – согласилась она.
Добравшись до стоявшего на отшибе крестьянского дома, они прислонили велосипеды к стене и укрылись в тени под навесом. Хозяйка вышла на крыльцо и сердечно поздоровалась с ними.
– Мы не помешаем вам, если передохнем здесь немного? – учтиво спросил адвокат.
– Да что вы, – улыбнулась та.
У нее был цветущий вид здоровой молодой женщины.
Двое детей, мальчик и девочка, подбежали к ним, с любопытством уставясь на незнакомцев. Несколько кур сосредоточенно рылись возле навозной кучи. Вокруг была мирная сельская тишина.
Разговорились о войне. Анна и Джузеппе рассказали про бомбардировки Милана, которые следовали в последние дни одна за другой. Женщина рассказала им о себе. Она жила здесь с родителями и мужем. Двое ее братьев были на фронте: один в России, а другой на Сицилии. Семья надеялась, что они останутся живы и вернутся после войны. Муж ее потерял руку на французском фронте и был демобилизован из армии.
– К счастью, левую, – сказал он, появляясь под навесом.
Это был крепко сложенный и сильный молодой человек с простым крестьянским лицом и открытой улыбкой.
– Далеко едете? – спросил он.
– Куда ноги донесут, – ответил Джузеппе. – Но они у нас не слишком выносливые.
– Да, вы не похожи на спортсменов, – засмеялся хозяин дома. – Да и машины у вас вот-вот развалятся.
Узнав, что Джузеппе – адвокат, а Анна – писательница, крестьяне прониклись к ним большим уважением.
– Мы собираемся садиться за стол. Оставайтесь пообедать с нами, – предложил мужчина.
Анна и Джузеппе вопросительно посмотрели друг на друга и, поблагодарив, приняли приглашение.
– У нас только макароны, фасоль да кусок сыра, – оправдывалась женщина.
– Да это королевский обед, – убежденно сказал Джузеппе.
Они просидели за столом целый час в большой кухне, обедая и разговаривая. В подходящий момент появилась на столе и бутылка молодого вина, которому все, включая детей, воздали честь. А расстались они после этого застолья уже настоящими друзьями, договорившись увидеться еще когда-нибудь после войны.
В сумерках приехали в Комо. Анна просто оцепенела от усталости, да и Джузеппе не мог скрыть утомления, которое буквально парализовало его. Увидев гостиницу на окраине города, они тут же свернули к ней. Все комнаты уже были заняты эвакуированными, но хозяева, которые приняли Анну и Джузеппе за мужа и жену, устроили их на ночлег в помещении, приспособленном под склад.
– Вам повезло. В наше время склады пустуют, – сказал хозяин, провожая их.
Его жена постаралась сделать постель поудобнее, постлав чистые, пахнущие свежестью простыни и белое пикейное покрывало. В темноте Анна и Джузеппе разделись и улеглись рядом как ни в чем не бывало, не испытывая неловкости и смущения. Они лежали молча, не говорили друг другу нежных слов. Им просто было хорошо вместе.
В темноте их тела слегка касались друг друга, а губы слились в поцелуе, легком и чуточку неумелом, как у подростков. Они не испытали жгучей страсти, но любили друг друга с простотой и естественностью двух супругов, проживших вместе целую жизнь и стремящихся одарить друг друга лаской и нежностью.
Глава 3
Была война во всей ее трагической реальности. Запах смерти, окровавленная земля, обгорелые стены разрушенных домов, трупы, наваленные на грузовиках, беженцы и бездомные, которые бродили по дорогам, не зная, куда податься, – все это стало обычным явлением.
Поначалу Эдисону Монтальдо казалось, что вступление Италии в войну откроет перед ним какие-то новые перспективы, но чем ближе к концу, тем большими потерями она оборачивалась и для него. Все знали о его симпатии к режиму, о его сотрудничестве с фашистами, и приближался час, когда эти счета придется оплатить. А известие о разрушении типографского комплекса Монтальдо вблизи Модены во время ночной бомбардировки развеяло последние иллюзии, что ему удастся пережить войну без особых потерь.
Телефонный разговор, из которого он узнал ужасные новости, все время прерываемый помехами и заглушаемый треском, впервые заставил его дрогнуть. Голос Джакомо Минетти, директора типографии, был неузнаваем от волнения, ярости и помех на линии, как будто взрывы и треск пожара доносились сюда вместе с ним.
Ночные налеты на Милан заставили Монтальдо из осторожности проводить все ночи на вилле на озере. А днем он уезжал в издательство на корсо Монфорте, где хоть и со многими трудностями, но работа продолжалась: пусть небольшими тиражами, но еженедельники и книги продолжали выходить. Предыдущей ночью Эдисон видел зарево со стороны Милана, сопровождавшееся глухим рокотом бомбардировки, и, как только на рассвете зазвонил телефон, сразу подумал о том, что разрушено его миланское издательство. Когда же узнал, что пострадал типографский комплекс в Модене и издательство «Монтальдо» поражено в самое сердце, он похолодел. Это было его любимое детище, смысл всей его жизни, лучшее выражение его предпринимательской удачи и престижа. Он сразу вызвал шофера.
– Заводи мотор, – приказал он. – Мы немедленно отправляемся в Модену.
Микеле кивнул и поспешно вышел. В утреннем полумраке Эдисон вошел в комнату Эстер. Лола спала с ней в одной кровати, прижавшись к матери. Он растрогался, глядя на невинный сон женщины и ребенка. Наконец он нагнулся и легонько коснулся плеча жены.
Эстер тут же открыла глаза.
– Я еду в Модену, – сообщил он.
– В Модену? – прошептала она.
– Да. Кажется, разбомбили типографию, – объявил он.
Эстер как можно осторожнее высвободила Лолу из своих объятий, выскользнула из постели и, накинув халат, проводила мужа до машины.
– Позвони, если сможешь, – сказала она, коснувшись губами его щеки.
– Обязательно, – пообещал Эдисон.
После падения фашизма и депортации Муссолини только самые оголтелые сторонники режима, вопреки здравому смыслу, продолжали верить в грядущую победу. Эдисона уже не было среди них. Он понял, что с прежним режимом все кончено, но, что ждет в будущем его самого, не представлял.
Поездка была ужасной. Страшные призраки войны обступали со всех сторон. Они ехали по разбитым дорогам, по разбомбленным и наспех починенным мостам, подвергались внезапным обстрелам.
На закате второго дня они увидели почерневший и еще дымящийся остов того, что еще несколькими днями раньше было большим типографским комплексом. Там, где прежде стояли ротационные машины, теперь лежали лишь груды развалин. Самые совершенные американские и немецкие печатные станки превратились в ни на что не годные груды металлолома. От всего комплекса остались лишь жалкие руины, испещренные трещинами и почерневшие от огня.
Машина остановилась на площадке, где когда-то был вход в здание. Монтальдо вылез из машины и, тяжело ступая, подошел к директору типографии, который ожидал здесь его.
– И это все, что осталось? – спросил он у Джакомо Минетти.
– Да, все, что вы видите, – ответил тот.
Его гордость, его любовь – этот громадный сверхсовременный издательский комплекс больше не существовал. Нужно было все начинать сначала, нужно было на его месте выстроить другой, чтобы спасти свое дело, чтобы обеспечить работой всех тех людей, что раньше служили здесь, чтобы придать смысл существованию всех этих мужчин и женщин, в молчаливом ожидании собравшихся перед руинами.
Эти люди работали здесь со времен основания издательства «Монтальдо», и вот теперь у них ничего не осталось, кроме этой солидарности, которая сплотила их перед лицом беды и которая должна была помочь им пережить войну – это чудовище, пожиравшее и самих людей, и все то, что было создано их руками.
Все они знали Эдисона Монтальдо и, помимо его положения хозяина, уважали в нем то предпринимательское чутье, ту деловую хватку, то умение использовать людей по их способностям, с помощью которых ему удалось когда-то этот комплекс создать. Но все было уничтожено бомбами, и теперь все предстояло воссоздать заново. Если, конечно, у него и у них хватит на это сил.
И пока Эдисон был один на один со своим отчаянием и жгучим чувством бессилия, они молча стояли и чего-то ждали от него. В этот момент он многое понял. Он понял, что для него наступил час расплаты. У всех этих людей, что, вопреки очевидности, на что-то надеялись, молча стояли и ждали от него какого-то решения, которое могло бы спасти их будущее, ему хотелось сейчас попросить прощения, чтобы освободить от гнета свою совесть. Он бы хотел отречься от того, что не уставал повторять с воодушевлением все эти годы: «Фашизм поможет нам вырасти, стать великими. Он выведет из средневековья нашу экономику». Воспоминания об этом теперь жгли его стыдом.
Эдисон повернулся к Минетти. Этот молодой инженер, с решительным выражением лица и прямым честным взглядом, тоже ждал его слов.
– Друг мой, – сказал ему Эдисон Монтальдо, – все пропало. Все кончено.
Легкая улыбка вдруг осветила красивое лицо молодого человека.
– Пепел – это удобрение, из которого возрождаются самые честолюбивые замыслы, – сказал он. – Особенно если взяться за дело всем вместе. Ну а пока что делать этим людям? Как им прокормить свои семьи?
Эдисон Монтальдо обвел взглядом всех стоявших перед ним людей. Одного за другим: инженеров, механиков, верстальщиков, линотипистов, наборщиков. Узнал среди них старого корректора, которому хватало одного взгляда, чтобы увидеть грамматическую ошибку или вкравшуюся опечатку. Он представил их себе на привычных рабочих местах и снова увидел в действии это огромное предприятие. Он видел, как набираются, буква к букве, строка к строке, творения великих писателей, острые статьи журналистов, заметки специальных корреспондентов и просто скромных рядовых репортеров, как все это переносится на бумагу в линотипном зале, где машины стоят, точно позвонок к позвонку, образуя спинной хребет какого-то доисторического чудовища. Эдисон представил все это, и слезы навернулись ему на глаза.
Этот типографский комплекс в Нонантоле был его гордостью, его жизнью. Когда-то, много лет назад, он женился на Эстер только потому, что ее состояние позволило соорудить это грандиозное предприятие. Он никогда никого по-настоящему не любил, никогда и ничего не делал со страстью, за исключением того, что относилось к его издательской профессии. Эдисон Монтальдо был плохим мужем и никудышным отцом, но зато он был великим издателем, крупнейшим предпринимателем, и в этом была его гордость. И вот теперь он оказался всего лишь слабым, бессильным человеком, чьи многолетние труды и достижения были сметены с лица земли за одну ночь. Бомбы уничтожили все труды, все радости, тревоги и надежды, все мечты его жизни.
– Мы выплатим всем сотрудникам двухмесячное жалованье, – спокойным голосом сказал он директору типографии.
– Двухмесячное? – с сомнением спросил инженер Минетти.
– Двухмесячное, – подтвердил Монтальдо, быстро прикинув в уме свои наличные возможности. – Это все, что я могу сделать для них. Будем надеяться, что за это время союзники закончат войну.
И, обращаясь ко всем, громко, чтобы все могли слышать, он сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39