Это ведь не в твоем вкусе, Валери.– Я никогда и не говорила, что хочу, чтобы здесь было нечто подобное, – огрызнулась Валери, кусая губы. – Мои наклонности совсем иного рода.– Ага! Но здесь будет начертано наше имя! Как сказал этот негодяй Розмонт, «Ранчо Килкуллен». И даже если мы дадим этому месту другое название, неужели ты думаешь, что кто-нибудь забудет, что сестры Килкуллен продали гонконгским воротилам фамильную землю, пожалованную еще испанской короной, этот кусок американской истории, насчитывающий вот уже восемь поколений? Да об этом весь мир будет трезвонить! Уж чего-чего, а огласки нам не миновать. И разговоры будут один омерзительнее другого, уж можешь мне поверить, они будут преследовать нас всю жизнь, да и на наших детей хватит. Уж ты-то должна знать, как это отразится на детях. Что до нас, то мы для прессы станем утками, несущими золотые яйца, – эдакие три современные Барбары Хаттон или Кристины Онассис. Три сестры, получившие по миллиарду долларов! Пресса нам проходу не даст, честное слово! Вот почему, кстати, все богатые люди в нашей стране – я имею в виду по-настоящему богатых – так старательно прячутся от глаз газетчиков.– Ах ты, черт, – сказала Валери, содрогаясь от слов Джез.– Джез, это ужасно! – застонала Фернанда.– Да, я знаю, Ферни, что перед такими деньгами трудно устоять. Это страшное искушение. От них невозможно отказаться. Вернее, от самой мысли, что они твои. Но эти деньги сделают нас посмешищем. Отец очень любил нас, и он не допустил бы этого, что, правда, не помешало ему оставить никуда не годное завещание, тут его отцовская любовь нам не помогла.– Послушай, я думала, что больше денег – это прекрасно, их можно будет истратить на что-нибудь замечательное, – заныла опять Фернанда.– Например?– Я не ломала голову над тем, как их потратить. Просто я думала, как это здорово – оказаться богатой наследницей, а ты сейчас пытаешься это богатство у меня отобрать.– Нет, нет! Мы и есть наследницы... Других же Килкулленов нет. Этого ничто не может изменить, Ферни. В завещании отец написал, что уверен: мы сумеем распорядиться своим наследством. Он, должно быть, полагался на нашу мудрость, хотя от этого нам не легче.Джез перевела взгляд с одной сестры на другую, вынуждая их смотреть ей в глаза, слушать, что она говорит, вникать в то, что она говорит.– Когда я вспоминаю, как он всегда волновался, пытаясь заманить вас сюда в гости, как он по вас скучал, пока вы росли где-то там, вдали, и как он печалился всякий раз, когда вы уезжали, у меня просто сердце разрывается на части. Единственный случай, когда он чувствовал себя вправе уговорить вас приехать, была фиеста. Иначе он ни за что не стал бы вас просить, он был слишком гордый человек, чтобы показывать, как он к вам привязан, и это его упрямство, наверное, и было причиной тому, что он отказывался продать хотя бы акр земли. И вот благодаря отцу, при всем его трудном характере, мы сейчас стали хозяйками большой, прекрасной полосы калифорнийской земли... Куска страны, который не имеет цены исключительно в силу своего местоположения. Сейчас самое главное – как мы решим распорядиться этой землей.– Джез, ты прямо-таки произносишь речь, – сказала Валери с легким вздохом. – Терпеть не могу, когда передо мной ораторствуют.– Ничего не могу поделать, Вэл. Мне нужно высказаться сейчас, поскольку другого случая больше не представится. Послушайте еще чуть-чуть. Не забудьте, ведь я сказала, что если ни в чем не сумею вас убедить, то подпишу любую бумагу, какую захотите. О'кей?– Да, похоже, другого выбора нет.– Мы, конечно, можем поддаться жадности и эгоизму и поступить безо всякого уважения к нашему наследству и желанию нашего отца, продав землю тому, кто больше даст, – продолжала Джез. – Не пройдет и нескольких месяцев, как здесь начнут работать бульдозеры, а мы будем просто три чересчур богатые женщины. У каждой из нас станет столько денег, что мы до конца жизни не сумеем придумать, на что их истратить, попадем в зависимость от этих денег, от невозможного избытка денег, которые будут делать новые и новые деньги и которые не будут иметь никакого отношения ни к человеческой жизни, ни к человеческим потребностям. Это первое.Джез встала и раскинула руки, как будто собираясь одним движением объять небо, и океан, и горы, и зеленеющие поля и преподнести их сестрам во всей их первозданной красоте.– Мы можем объявить, что наше наследство не продается! – воскликнула она. – Мы можем решить для себя, что нам нет надобности извлекать из него максимальную прибыль. Нам не нужно ничего никому продавать, мы можем прямо сейчас воспользоваться данной нам властью и защитить эту землю, как она была защищена несколькими поколениями нашей семьи. Мы можем распорядиться ею мудро и хорошо. Как вы обе не понимаете? Как вы этого не чувствуете?– Послушай, Джез, – неохотно сказала Валери, – не могу сказать, что в твоих словах нет доли разума, но мы ведь не знаем ничего конкретного о том, что ты упомянула, – об этих новых городских поселках. Ты не градостроитель, и мы тоже, ни у кого из нас нет ни малейшего опыта в этой области. Ты просто мечтательница, идеалистка и умеешь красиво говорить.– Валери, Фернанда, встаньте. Видите тот огромный валун в южной стороне? – Джез показала на гигантскую скалу, оставленную ледником, которую человек не в силах был сдвинуть с места и которая была отчетливо видна сейчас в пяти милях от них на юг. Эта скала была намного ближе к океану, чем они сейчас.Фернанда и Валери встали, повернулись в сторону валуна и утвердительно кивнули.– За этим камнем, – сказала Джез, – огромные и заросшие густым лесом пологие холмы, которых нам отсюда не видно. Они простираются до самого океана и образуют плодородный мягкий откос общей площадью, наверное, в десять тысяч акров. Вот там-то и можно построить новый город – от большого камня вниз и в стороны, только не на север.– Но Джез, это же у черта на куличках! – воскликнула Фернанда.– Так только кажется, Ферни. Той стороной откос почти упирается в Тихоокеанское шоссе, и в то же время он защищен от дороги широкой полосой дубов и кустарника. Я много лет каталась верхом по этому ранчо, но туда доезжала едва ли десяток раз. Даже если эту территорию всю застроить, мы все равно сохраним для ранчо более пятидесяти тысяч акров.– А какой доход мы будем иметь от этого города? – Валери, как всегда, отличалась прямотой и практичностью.– Сразу – никакой. Но со временем – многие миллионы годового дохода. Наши прибыли будут все возрастать по мере того, как станет строиться все новое и новое жилье и коммерческие дела пойдут в гору. Людям, которые здесь будут жить, не придется часами добираться до работы – здесь работы хватит на всех желающих.– Звучит немного... обыкновенно, я бы сказала, – разочарованно протянула Фернанда. – Ты начала с какого-то поселка, а кончила типичным округом Оранж. Окраины и производственные здания.– Это и есть округ Оранж, – сказала Джез, – но только не «типичный», Фернанда, вовсе нет.– В каком смысле «не типичный»? – Валери не удержалась от вопроса.– Я рада, что ты спросила, но я все равно объяснила бы вам. – Джез радостно рассмеялась. Получить такой вопрос от Валери было труднее, чем добиться грудного смеха от Вуди Аллена, но теперь, когда она приоткрыла дверь...Джез говорила быстро, слова вылетали решительно и уверенно. Она сопровождала речь широкими жестами, как учитель рисования, выразительно подчеркивая самое главное и точно выбирая яркие детали. Когда Джез поведала сестрам свои планы строительства нового города, они впали в упорное молчание, казалось, было слышно, как у них что-то ворочается в головах. Они растерялись от обилия образов, которые она им нарисовала, и были охвачены внезапным возбуждением; они даже не смотрели друг на друга. Наконец заговорила Валери:– Могу тебе сказать, Джез, что одной вещи ты не продумала так, как это сделала бы я. Например, как можно не запланировать сувенирных магазинов в городе, где будет жить столько людей, – да здесь любой приличный магазин подарков может стать просто золотой жилой, особенно если учесть, что рано или поздно появятся дети. Потом: у тебя не хватает нескольких хороших магазинов сыров и мясных деликатесов, а также цветочных магазинов, господи ты боже мой! Люди ведь любят всякие праздники, развлечения. И еще. Тебе не приходило в голову, что далеко не все носят на ногах исключительно теннисные тапочки? Если у тебя не будет приличной обувной мастерской, то люди здесь будут вынуждены ходить на стоптанных каблуках и шлепать оторванными подошвами.– О, Валери, ты абсолютно права! – Джез обхватила сестру руками за шею и крепко к ней прижалась. – Что бы мы без тебя делали!– И ты ничего не сказала о чайных, одни только кафе и экспресс-бары, – капризным тоном сказала Фернанда. Джез, конечно, неглупа, но она не продумала всего до конца. – Иногда хорошая чашка чаю бывает очень кстати. К тому же я настаиваю, чтобы непременно соорудить причал и пляж – для всех, кто любит море. Знать не хочу, что ты там скажешь, будто берег надо сохранить в неприкосновенности... Но если уж мы собираемся строить дома с шикарным видом на океан, мы не можем запретить людям кататься на яхтах.– Нет, конечно, Ферни, как же иначе? – Теперь Джез обняла обеих разом, привлекая их к себе и подпрыгивая от радости, и все трое рассмеялись и долго смеялись и плакали вместе – отчасти от возбуждения, а отчасти из-за того, что впервые в жизни ощутили себя действительно сестрами.
– Кто сообщит новость маме? – спросила Фернанда, когда они выезжали из ворот имения.– Назначаю тебя, – смеясь сказала Валери. – Ты и так с ней не очень ладишь. Еще одна ссора ничего не изменит.– Черта с два! Ты старше. Вот и возьми ответственность на себя.– Лучше нам сделать это вместе. Или можем просто написать ей записочку и уехать на месяц, – сказала Валери, опьяненная необычным сочетанием бьющих через край эмоций, анализировать которые она еще была не в силах.– Или на год.– Черт, если ты так боишься матери, то я нет. Я это сделаю, – объявила Валери.– Я тоже не боюсь! Я сделаю это сама. – Фернанда с негодованием дунула вверх на челку, упавшую на глаза.– Хорошо. А я посмотрю.– Ах ты мерзавка, ты меня подловила. – Наклонившись, Фернанда поцеловала Валери в щеку. – Мне бы надо помнить, что ты всегда это делала.– Это мой секрет, и тебе его никогда не вычислить. Но послушай, Фернанда, серьезно, нам надо выделить ей какое-нибудь пособие. Мы ведь знаем, что она рассчитывает на какую-то часть для себя, когда мы получим наследство.– Но мы ведь много лет не будем получать никакой прибыли, – возразила Фернанда.– И все же мы должны сейчас что-то для нее сделать. Хотя бы немного.– Ну, что-нибудь совсем-совсем маленькое, просто символически. В любом случае она обожает Марбеллу, и эта вилла будет всегда ее собственностью, да и денег-то ей особенно не нужно. Ее идея переехать в Сан-Клемент была следствием минутного помутнения рассудка.– Ты права, – согласилась Валери. – Конечно, это значит, что она по-прежнему будет приезжать в Нью-Йорк на распродажи. Вот только останавливаться ей придется у тебя.– Что ты хочешь этим сказать?– Меня там не будет. Я буду в Филадельфии.– Валери! Это же несбыточная мечта, фантазия, к которой ты возвращаешься всякий раз, как тебе наскучит Нью-Йорк. Ведь ты несерьезно это говоришь!– О, очень даже серьезно. Правда, Ферни, я говорю совершенно искренне. Я наконец-то поняла, что смогу переехать в Филадельфию – теперь, не потеряв своего лица в Нью-Йорке, хотя это и звучит отвратительно. Но этот страх потерять лицо исчез вместе с гонконгскими миллиардами. Это было чувство, которое я сама себе навязывала. Род инфекции. В Нью-Йорке она витает в воздухе. А может, в воде.– Помнишь, кто еще так говорил: «В Филадельфии мне было бы лучше?»– Нет, но, кто бы ни был, я с ним полностью согласна.– У Филдс – это надпись на его надгробии, – хохотнула Фернанда.– Ферни, у этого бедняги, наверное, не было там ни родных, ни друзей, – сказала Валери со спокойной и счастливой улыбкой, которая очень ее красила.– Но я буду без тебя скучать, черт побери! Что я стану без тебя делать?– Мы можем перезваниваться, сколько захотим, и ты сможешь приезжать ко мне погостить, да и я смогу приехать на несколько дней... Здесь езды-то полтора часа, не забывай.– Но отношение к жизни там настолько другое, будто туда миллион километров.– Поэтому-то я и переезжаю. Господи, вот будет блаженство расслабиться наконец в Филадельфии! Там так божественно уютно. Как только квартира в Нью-Йорке продастся, я найду идеальный дом – я уже знаю, как он будет выглядеть, – соберусь, распущу волосы и позову всех старых друзей, даже еще не начиная ремонта в доме. А может, я и вовсе не стану делать ремонт – разве только косметический. Уж Филадельфия так Филадельфия. Вот счастье!– А про Билли ты не забыла?– Ему придется смириться. Я достаточно долго жила так, как он хотел. Если надо, он вполне может перемениться, а если он хочет оставаться моим мужем, то ему это придется сделать. Если нет – я прекрасно проживу без него. Кому нужен мужчина, неспособный выбраться из этого зловещего, ядовитого города?– В самом деле!– Вообще-то Билли звонит мне по два раза на дню. Бедняга так беспомощен без меня, и он это понимает. Не думаю, что он стал бы мне чинить препятствия, когда поймет, что я настроена серьезно. Я абсолютно в себе уверена, Ферни. Не странно ли, что один лишь тот факт, что когда-то мы станем намного богаче, хотя до этого еще очень и очень далеко, заставляет нас чувствовать себя богатыми уже теперь? Богатыми и могущественными.– Все дело опять в том, как к этому относиться, – задумчиво сказала Фернанда.Слушая Валери, она вдруг поняла, что нет на свете такого, чего она не могла бы себе позволить – стоит только пожелать. Она так стремилась разбогатеть потому лишь, что боялась: подойдет старость, а она так и не сумеет ухватить за хвост обманчивую птицу счастья. И как только она могла думать, что ее может удовлетворить мужчина? Какой бы он ни был. Нет. Джорджина! Только ее Джорджина... Как жаль, что нельзя сказать об этом Вэл, по крайней мере теперь, может быть, когда-нибудь, через много лет... А может, и никогда.– Я сообщу новость Джимми и сэру Джону, – вызвалась Фернанда, нарушив молчание.– Вот уж нет, не хочу пропускать такой сцены! Мы им вместе скажем. Хотелось бы мне посмотреть на Джимми с его вечными хитростями и уловками. Интересно, на какую же долю пирога он рассчитывал, что так носился с этим делом? Самое ужасное, что он почти что добился своего. Ферни, признаюсь тебе и никому больше, что мне всегда не нравилась эта идея Монте-Карло, но я позволила ему уговорить меня. Мы были такие доверчивые, это непростительно.– Для него или для нас?– Для всех, – с сердцем сказала Валери.– Гм-м.Шаловливая кошачья улыбка заиграла на губах Фернанды. Джимми Розмонт, этот неисправимый, отвратительный тип! Ей не терпелось увидеть его лицо, когда они сообщат свое решение не продавать землю, подать прошение в суд освободить временного управляющего и передать ранчо им троим в управление. Джорджина всегда намекала, что проект Джимми кажется ей... вульгарным в лучшем случае. Она будет в восторге, что они отвергли этот план, а дикое разочарование, которое испытает Джимми, притушит его мужскую прыть аж на несколько месяцев.– Вэл, ты подумаешь, что я спятила, если скажу тебе...– Что, раз уж ты решила сказать?– Я как-то по-другому стала относиться к Джез. Она... она мне стала нравиться. И даже очень.– Мне тоже! Как может не нравиться человек, который смог заставить тебя наплевать на живой миллиард и при этом чувствовать себя так, будто делаешь что-то хорошее, – сказала Валери, и в голосе ее смешались и колкость и теплота.– Ну уж, не совсем миллиард, если брать в расчет налоги, – утешила ее Фернанда.– Неважно. Я намерена извлечь максимум из того обстоятельства, что у нас хватило вкуса и мудрости отказаться от целого миллиарда, ни копейкой меньше.– Валери Килкуллен Малверн, Ее Величество экологическое равновесие, Сохранение традиционных ценностей, Новая героиня землепользования.– Браво, Ферни. Лучше не скажешь. Насчет Джез... Честно говоря, до сегодняшнего дня я ее практически не знала. Я горжусь, что она моя сестра, и я в восторге от того, что мы будем вместе строить здесь новый город. Мы с тобой вели себя как дети, считали ее своим врагом, соперницей – еще раз спасибо матушке. Мне стыдно, что мы ее так всегда дразнили, а тебе? Господи, какие мы были гадкие. Помнишь, как мы дразнили ее «сироткой»? Какие мы были маленькие гадины.– Ты так говоришь, потому что теперь мы тоже «сиротки», – грустно произнесла Фернанда.– Разве это не причина?– Может, нам следует сказать ей, как мы теперь к ней относимся? Извиниться перед ней за все?– Ферни, ты что – не понимаешь? Господи, неужели ты не понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65