Если честно, то мальчик вполне достоин уважения, кажется, быстро все схватывает и готов делать то, что ему велят. Твердость и христианский образец — вот что ему необходимо. И пастор Рамсай — как раз тот человек, который справится с этой работой.
Рядом с Молитвенным домом находились два других здания, принадлежавших приходу пастора Рамсая: деревянный домик, одно крыло которого было оборудовано под дортуар, где жил пастор, и мастерская, к которой были пристроены две спальных комнатки. Приход находился на небольшой возвышенности, и только цинковой изгородью и канавой был отгорожен от безбрежного моря деревянных и жестяных лачуг, прозванных Тренчтауном из-за многочисленных сточных канав, отделявших его от остального города. В конце улицы, за углом, из нескольких бетонных блоков был построен Открытый кинотеатр, где каждый вечер молодежь Тренчтауна, которой удавалось наскрести на входной билет, находила короткое забвение от убогой монотонности своей жизни.
Для пастора Рамсая близость кинотеатра, этой «кузницы дьявола», как он его прозвал, и любовь к нему среди молодежи были неким вызовом и источником постоянного раздражения, вечно досаждающей занозой в теле. Пастор регулярно писал письма в газеты, осуждая популярность подобных мест и настаивая на том, чтобы им запрещалось работать по воскресеньям. Он осуждал их с кафедры. Он догадывался, что вряд ли случайно дирекция кинотеатра организует тройные сеансы за полцены как раз в те дни, когда в его церкви причащаются. Иногда он видел в этом испытание, крест, который возлагает на него Господь, дабы проверить его веру и силу характера. Во всяком случае, кинотеатр служил постоянным напоминанием о присутствии и силе врага. И кинотеатр, и саунд-системы, которые гремели своей пульсирующей музыкой греха при восточном ветре, достигавшей вместе с теплым ночным бризом и запахом ганджи Молитвенного дома, омрачали дух пастора, разгорячали его плоть и заставляли вставать в жаркой темноте на колени.
Кому ведомы препоны на пути праведника? Тяжелы они, но он никогда не спотыкался. И хотя spar был повсюду и опекал не только греховодников, которые хотя бы зримы и осязаемы, но и лжепророков, о коих в Библии говорится, что они одеты в овечьи шкуры, но являются волками хищными, он не сделал ни одного неверного шага, ни одного. Хвала Иисусу, Бог ежедневно вкладывает силу в его руки и согревает сердца его спонсоров в далеком Мемфисе; паства умножается с каждым днем, растет ее преданность, и сам пастырь набирается новых сил, аминь. Но за это тоже приходится платить: годы идут, и он чувствует, что становится все менее восприимчив к юмору, все менее расположен к веселью и легкомыслию. И всегда находится место для разочарования, как это бывает, когда трудишься во имя Божье, — ренегатство, дезертирство и предательство того или иного брата. Но все они были посланы к нему затем, чтобы укрепить его, так же как Бог сделал крепче лоб Иезекииля, Священника, сына Бази, которому тоже пришлось бороться с грехами бунтовщиков, оказавшихся такими же жестоковыйными. Когда эти заблудшие Раста твердят о Вавилоне, они и сами не знают, насколько они в своей глупости по-своему правы. Он видел в себе современного Иезекииля, борящегося с Вавилоном один на один. Он чувствовал свое родство с этим крепким несгибаемым пророком, закалившимся на службе у Бога, чья твердость спасла тех немногих, кто сохранил верность Богу. «Оазис», вероятно, не совсем правильное слово для Молитвенного дома и его прихода. Скорее, это укрепленный форт — крепость Божья — цитадель и маяк, сияющий лучом праведности в море греха. Я и дом мой всегда будут служить Господу Богу, аминь.
Но победы всем известны, очевидны каждому зрячему, и награда будет обильна, ибо борьба яростна. И разве не ожидает великая радость в Раю того грешника, который покаялся, в отличие от девяноста девяти не нуждающихся в покаянии? И разве не он привел многих закоренелых грешников, дрожавших в скорби и сомнении, к престолу благодати? Не одного, не двух, но множество их, аминь.
Деградация — вот самое явное лицо врага. В своей нескончаемой битве с деградацией пастор оборудовал особое прибежище для заблудших — небольшой дортуар для молодых деву-шек — как правило, сирот или строптивых дочерей его прихожан. Они посещали школу и должны были работать на церковь, а взамен получали жилье и самое необходимое — только самое необходимое, — поскольку ни церковь, ни пастор не одобряли суетных излишеств. Каждая получала христианское образование и профессию; единственным условием было послушание и благочестие. Вся власть исходила только от Бога, чьим словом была Библия и исполнителем воли которого был пастор Рамсай. Эта миссия была отягощена возможным провалом, но они случались гораздо реже, чем можно было предположить. Случайная беременность или же своенравная девушка бросала учебу ради уличной жизни. И несмотря на клевету завистников, репутация пастора Рамсая в смысле честности была столь непоколебима, что даже в самых скандальных случаях ни один намек не касался его лично.
Мужчин в это избранное сообщество почти не допускали, Айван стал вторым. И вовсе не потому, как говорили злые языки, что «двум быкам в одном загоне не ужиться». Пастор ясно видел, что уличная жизнь гораздо безжалостнее и разрушительнее для девушек, чем для юношей, ловушки заманчивее и коварнее, а падение вниз — дольше и безнадежнее.
И первый же юноша ознаменовал собой крупный успех, тем более необычный, что у него была репутация начинающего криминала. Этот парень, как потом рассказывали, однажды приковылял во двор Церкви, захлебываясь в собственной крови, и прокричал о помощи. Человек меньшего калибра послал бы за «скорой помощью» или вызвал полицию, но пастор сам сделал все необходимое. Он создал грешнику все условия, насколько позволяли его раны, и всю ночь боролся с дьяволом за его душу. Сначала он спас душу, а затем, как бы между прочим, и жизнь, обеспечив таким образом пастве доброго помощника, чье присутствие на церковном дворе было неоспоримым доказательством власти пастора в глазах Божьих.
Всем было очевидно, что Рука Божья привела окровавленного и полумертвого Длиньшу к пастору Рамсаю, и после спасения — физического и духовного — репутация и влияние молодого обращенного несказанно возросли. Вовсе не случайно Айван был поставлен в ученики именно к нему. Пастор безоговорочно верил в действенность хорошего примера.
Менее эффектной, ибо незавершенной, однако обещающей духовную победу историей был случай с девушкой по имени Эльза. Она была осиротевшей дочерью одной из самых первых и воинственно настроенных прихожанок, и никто не сомневался, что пастор Рамсай возьмет ее под свою опеку. Необычным оказалось то, как молодая девушка своими манерами смягчила непреклонную натуру молодого проповедника. Она излучала тихую радость самим своим присутствием, тем, как бережно относилась она к своим школьным книгам, как неутомимо изучала Библию, В вопросах веры она выказывала не по годам глубокий интерес и понимание, проявляя то, что пастор называл «духом милости и благодати», очевидный для всякого, кто мог ее видеть и слышать. Она подрастала — и это ее свойство, думал пастор, вместо того чтобы умаляться, как это нередко бывает, крепло в ней, распускалось как цветок, как упавшее в добрую почву семя.
Обнаружив это, он сделал беспрецедентный шаг, в юридическом порядке взяв над Эльзой опеку, став ее стражем в законе, жизни и вере. Беспрецедентным было и то, как эта девушка умела задобрить и даже поддразнить пастора, довести его если и не до состояния благодушной общительности, что было бы чересчур, но ввести в мирное настроение, в состояние отдохновения от праведных трудов и строгого бдения. Когда он смотрел на Эльзу, его глаза становились теплее и суровые черты лица смягчались. В таком настроении, размышляя о домашних делах, он позволял себе снисходительную риторику и думал о девушке, глядя в ее чистые глаза: «Драгоценнейший камень в моей короне». Он смотрел вперед в неясном предвкушении, представляя себе, как набирает силу ее духовность и связанные с ней надежды.
Эльза, опершись подбородком о ладони, смотрела, как Айван глотает полные ложки вареного гороха и риса, с трудом засовывая их в рот. — Когда ты в последний раз ел? — ее глаза расширились. — Не спеши, жуй как следует. Хочешь еще?
Айван наблюдал за тем, как она отправилась с тарелкой к кастрюле, приговаривая на ходу:
—Никогда не видела, чтобы такой небольшой бвай так много ел. — Эльза вернулась с полной тарелкой. — Жуй медленно. Его преподобие говорит, что сначала надо двадцать раз пожевать и только потом глотать. — Она села, опять оперлась подбородком о ладони и стала наблюдать за каждым его движением.
Она напоминает мне, подумал Айван, кого-то из давнего-давнего прошлого.
—Как тебя зовут?
—Айван.
—А дальше?
—Айванхо, Айванхо Мартин.
—Ты крещеный?
—Почему ты об этом спрашиваешь?
Она нахмурилась, словно говорила: «Здесь вопросы задаю я».
—Потому что только заново рожденный и Христовой кровью омытый христианин может здесь находиться, — объяснила она таким тоном, что Айван понял, что зря задал этот вопрос.
—Ну да, кажется, да, — ответил он.
—Что значит "кажется "? — удивилась она. — Надо быть уверенным.
—Эльза. Эльзаааа!
—Да, Ваше преподобие?
—Что ты делаешь на кухне? Иди к себе и делай домашнюю работу.
—Я уже сделала, Ваше преподобие.
—В таком случае иди и читай Библию.
—Да, сэр. — Она молча сделала прощальный жест Айвану, слегка улыбнулась и поспешила к себе.
Размеренно жуя, Айван смотрел, как она уходит. И хотя внешне она не была похожа на Мирриам, было в ее манерах что-то такое, что болезненно сдавило его грудь. Как давно это было, когда они в таком же возрасте сидели при свете лампы на барбекю Маас Натти. Живот Айвана раздулся и стал неестественно тугим. Он никак не мог избавиться от отрыжки, к горлу подступала тошнота.
—Как ты себя чувствуешь?
В дверях, где только что исчезла Эльза, стоял пастор. Айван не знал, как долго он стоял и наблюдал за ним.
—Я спрашиваю, с тобой все в порядке, мальчик?
—Никогда не было так хорошо, сэр.
—Это и неудивительно, если видеть то, как ты глотал еду. Не забывай, что чревоугодие — один из смертных грехов, — добавил он с чопорной улыбкой.
—Да, сэр.
— Ты говоришь, что хочешь работать? Завтра мы с тобой этот вопрос обсудим. А пока иди в мастерскую. Там есть человек. Скажи ему, чтобы показал тебе твою койку в пустой комнате за мастерской. Заодно вымойся хорошенько в душе, понял меня? Приходи завтра утром ко мне.
—Да, сэр, огромное спасибо.
—Не мне спасибо, мальчик, благодари Господа.
—Да, сэр.
Длиньша строгал рубанком доску, когда Айван пришел к нему с поручением от пастора Рамсая. Длиньша что-то проворчал, не отрываясь от работы, и Айван не мог понять, в чем причина такой реакции — в его сосредоточенности на работе или во враждебности к новичку? Человек был мощного сложения, коренастый. На присутствие Айвана он не обращал ни малейшего внимания.
Айвана поташнивало, ему хотелось спать. Присев на корточки, он смотрел, как с доски летят колечки стружек. Он подумал, что хорошо бы поговорить с этим человеком и подружиться с ним, но Длиньша, казалось, в разговор вступать не собирался. У него были маленькие сердитые глазки, испещренные красными прожилками, и смешная бородка. Не бородка даже, подумал Айван, а густая поросль коротких волос, покрывавших нижнюю часть его лица и шею и сбегавших за открытый воротник. Он хотел, чтобы Длиньша поскорее показал ему койку. Мысль о том, что можно будет наконец улечься и что эта возможность совсем рядом, стала для него сущей пыткой. Длиньша продолжал строгать доску, прищуриваясь, чтобы оценить свою работу, и по-прежнему не обращал на него внимания.
Обезьяна-человек, подумал Айван и улыбнулся. Это о нем, наверное, поют: «Ты обнимаешь большого обезьяночеловека» — и стал напевать мелодию. Он был уверен, что Длиньша слышит его, но махнул на это рукой.
—Ладно, пойдем, — сказал Длиньша, поднимаясь и смахивая с рубахи стружки. — Иди за мной.
Айван прошел за ним через мастерскую.
—Вот койка, бери ее, а там, — он указал на дверь, — можешь спать. — После чего повернулся на каблуках и отправился обратно. Но тут же остановился и, не глядя на Айвана, спросил: — Сколько времени, Его преподобие сказал, ты будешь здесь?
—Ничего он не говорил, — ответил Айван, воюя с койкой. — Его преподобие просил еще душ показать.
—Не думай только, что останешься здесь надолго, — сказал Длиньша.
Комната была крошечной и без окон, что-то вроде просторной кладовки. Когда Айван закрыл за собой дверь, стало темно. Воздух здесь был душный и неподвижный, но Айвану было все равно. Темнота и близость деревянных стен вселяли в него бодрящее чувство безопасности и уединения. Он лежал с открытыми глазами, уставившись в темноту и прислушиваясь к городскому шуму, который казался теперь таким далеким и безобидным. Растянувшись во весь рост на армейской койке, он чувствовал себя спасенным, словно ничто, даже если дверь в комнату запрут на замок, не могло нарушить снизошедшее на него чувство умиротворения и покоя. Последней ему в голову пришла мысль, что вряд ли он будет особенно переживать, если ему никогда не придется покинуть эту комнату.
Первое время Айван побаивался этого здорового и неулыбчивого человека, которого звали пастором Рамсаем. Он был такой большой и несгибаемый — и вряд ли кто-то мог назвать улыбкой резкое подергивание, пробегавшее порой в уголке его рта. Все, за исключением Эльзы и Длиньши, казалось, съеживались в его присутствии. Но воспоминания об улицах по-прежнему ранили Айвана. Он был счастлив скрываться здесь, в тени пастора и Молитвенного дома.
Был ли когда-нибудь молодой Риган заново рожденным и Христовой кровью омытым баптистом — об этом люди спорят до сих пор. Одни утверждают, что его приверженность церкви в первые месяцы и даже годы пребывания в Молитвенном доме была искренней и сомнений не вызывает. Другие, в том числе Длиньша, клянутся, что с самого начала это была лицемерная поза, что влияние дьявола можно было разглядеть в глазах мальчика с момента появления, как он ни старался его скрыть, и что вся вера Ригана зиждилась на горячей еде, регулярно поставляемой кухней, и на электрооргане, который Департамент зарубежных миссий разместил в Молитвенном доме для нужд хора и прославления величия Божьего.
Но, как говорят люди, «после того как все случилось, и последний дурак все-все знает». Чтобы делать выводы задним числом, таланта не требуется; ничего особенного, из чего можно было бы предугадать дальнейшее, в поведении тихого боязливого мальчика, которого пастор назначил в ученики Длиньше, замечено не было.
Айван вместе со всеми домочадцами исправно посещал утреннюю и вечернюю службы, три раза в неделю ходил на курсы по изучению Библии и дважды бывал в церкви по воскресеньям. Пастор, внимательно наблюдавший за каждым, не находил в его поведении ничего предосудительного.
Соблюдение церковных обрядов было ничтожной платой за роскошь ежедневного питания, собственной комнаты и душевой, которой Айван мог пользоваться в любое время дня и ночи. Он, конечно же, чувствовал бы себя пусть и не счастливым, так по крайней мере довольным, если бы не Длиньша. В этом обостренно-чувствительном к греху приходе никого не побуждали стремиться к счастью.
В присутствии пастора Рамсая и других христиан с губ Длиныии одна за другой, как испуганные птички с ветки, слетали благочестивые «Аллилуйя» и «Слава Богу». Его манеры, особенно в присутствии пастора, воплощали собой мягкую, почти запредельную святость. Но когда Длиньша оставался наедине со своим помощником, то есть большую часть времени, он находил себе отдушину и предавался мелкой тирании, а порой и глубоко антихристианскому садизму. Айван поначалу думал, что причиной такого поведения Длиньши являются его медлительность и нерасторопность и что грубая мрачность и придирчивость мастера исчезнут, как только ученик начнет успешнее справляться со своей работой. Поэтому он старался как можно лучше и без жалоб исполнять свои обязанности, уделяя предельное внимание даже самым ничтожным деталям. Но вскоре понял, что Длиньшу не может удовлетворить ничто, кроме его ухода. Длиньша настолько подавлял его, что одно время Айван даже серьезно подумывал о том, чтобы оставить приход, однако воспоминания об уличной жизни удержали его от этого. Его печальное и молчаливое послушание не осталось незамеченным пастором, который расценил его как раскаяние и духовный рост и указал Длиньше на эти знаки духовного пробуждения мальчика. Длиньша немедленно обнаружил пробелы в своей тактике и изменил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Рядом с Молитвенным домом находились два других здания, принадлежавших приходу пастора Рамсая: деревянный домик, одно крыло которого было оборудовано под дортуар, где жил пастор, и мастерская, к которой были пристроены две спальных комнатки. Приход находился на небольшой возвышенности, и только цинковой изгородью и канавой был отгорожен от безбрежного моря деревянных и жестяных лачуг, прозванных Тренчтауном из-за многочисленных сточных канав, отделявших его от остального города. В конце улицы, за углом, из нескольких бетонных блоков был построен Открытый кинотеатр, где каждый вечер молодежь Тренчтауна, которой удавалось наскрести на входной билет, находила короткое забвение от убогой монотонности своей жизни.
Для пастора Рамсая близость кинотеатра, этой «кузницы дьявола», как он его прозвал, и любовь к нему среди молодежи были неким вызовом и источником постоянного раздражения, вечно досаждающей занозой в теле. Пастор регулярно писал письма в газеты, осуждая популярность подобных мест и настаивая на том, чтобы им запрещалось работать по воскресеньям. Он осуждал их с кафедры. Он догадывался, что вряд ли случайно дирекция кинотеатра организует тройные сеансы за полцены как раз в те дни, когда в его церкви причащаются. Иногда он видел в этом испытание, крест, который возлагает на него Господь, дабы проверить его веру и силу характера. Во всяком случае, кинотеатр служил постоянным напоминанием о присутствии и силе врага. И кинотеатр, и саунд-системы, которые гремели своей пульсирующей музыкой греха при восточном ветре, достигавшей вместе с теплым ночным бризом и запахом ганджи Молитвенного дома, омрачали дух пастора, разгорячали его плоть и заставляли вставать в жаркой темноте на колени.
Кому ведомы препоны на пути праведника? Тяжелы они, но он никогда не спотыкался. И хотя spar был повсюду и опекал не только греховодников, которые хотя бы зримы и осязаемы, но и лжепророков, о коих в Библии говорится, что они одеты в овечьи шкуры, но являются волками хищными, он не сделал ни одного неверного шага, ни одного. Хвала Иисусу, Бог ежедневно вкладывает силу в его руки и согревает сердца его спонсоров в далеком Мемфисе; паства умножается с каждым днем, растет ее преданность, и сам пастырь набирается новых сил, аминь. Но за это тоже приходится платить: годы идут, и он чувствует, что становится все менее восприимчив к юмору, все менее расположен к веселью и легкомыслию. И всегда находится место для разочарования, как это бывает, когда трудишься во имя Божье, — ренегатство, дезертирство и предательство того или иного брата. Но все они были посланы к нему затем, чтобы укрепить его, так же как Бог сделал крепче лоб Иезекииля, Священника, сына Бази, которому тоже пришлось бороться с грехами бунтовщиков, оказавшихся такими же жестоковыйными. Когда эти заблудшие Раста твердят о Вавилоне, они и сами не знают, насколько они в своей глупости по-своему правы. Он видел в себе современного Иезекииля, борящегося с Вавилоном один на один. Он чувствовал свое родство с этим крепким несгибаемым пророком, закалившимся на службе у Бога, чья твердость спасла тех немногих, кто сохранил верность Богу. «Оазис», вероятно, не совсем правильное слово для Молитвенного дома и его прихода. Скорее, это укрепленный форт — крепость Божья — цитадель и маяк, сияющий лучом праведности в море греха. Я и дом мой всегда будут служить Господу Богу, аминь.
Но победы всем известны, очевидны каждому зрячему, и награда будет обильна, ибо борьба яростна. И разве не ожидает великая радость в Раю того грешника, который покаялся, в отличие от девяноста девяти не нуждающихся в покаянии? И разве не он привел многих закоренелых грешников, дрожавших в скорби и сомнении, к престолу благодати? Не одного, не двух, но множество их, аминь.
Деградация — вот самое явное лицо врага. В своей нескончаемой битве с деградацией пастор оборудовал особое прибежище для заблудших — небольшой дортуар для молодых деву-шек — как правило, сирот или строптивых дочерей его прихожан. Они посещали школу и должны были работать на церковь, а взамен получали жилье и самое необходимое — только самое необходимое, — поскольку ни церковь, ни пастор не одобряли суетных излишеств. Каждая получала христианское образование и профессию; единственным условием было послушание и благочестие. Вся власть исходила только от Бога, чьим словом была Библия и исполнителем воли которого был пастор Рамсай. Эта миссия была отягощена возможным провалом, но они случались гораздо реже, чем можно было предположить. Случайная беременность или же своенравная девушка бросала учебу ради уличной жизни. И несмотря на клевету завистников, репутация пастора Рамсая в смысле честности была столь непоколебима, что даже в самых скандальных случаях ни один намек не касался его лично.
Мужчин в это избранное сообщество почти не допускали, Айван стал вторым. И вовсе не потому, как говорили злые языки, что «двум быкам в одном загоне не ужиться». Пастор ясно видел, что уличная жизнь гораздо безжалостнее и разрушительнее для девушек, чем для юношей, ловушки заманчивее и коварнее, а падение вниз — дольше и безнадежнее.
И первый же юноша ознаменовал собой крупный успех, тем более необычный, что у него была репутация начинающего криминала. Этот парень, как потом рассказывали, однажды приковылял во двор Церкви, захлебываясь в собственной крови, и прокричал о помощи. Человек меньшего калибра послал бы за «скорой помощью» или вызвал полицию, но пастор сам сделал все необходимое. Он создал грешнику все условия, насколько позволяли его раны, и всю ночь боролся с дьяволом за его душу. Сначала он спас душу, а затем, как бы между прочим, и жизнь, обеспечив таким образом пастве доброго помощника, чье присутствие на церковном дворе было неоспоримым доказательством власти пастора в глазах Божьих.
Всем было очевидно, что Рука Божья привела окровавленного и полумертвого Длиньшу к пастору Рамсаю, и после спасения — физического и духовного — репутация и влияние молодого обращенного несказанно возросли. Вовсе не случайно Айван был поставлен в ученики именно к нему. Пастор безоговорочно верил в действенность хорошего примера.
Менее эффектной, ибо незавершенной, однако обещающей духовную победу историей был случай с девушкой по имени Эльза. Она была осиротевшей дочерью одной из самых первых и воинственно настроенных прихожанок, и никто не сомневался, что пастор Рамсай возьмет ее под свою опеку. Необычным оказалось то, как молодая девушка своими манерами смягчила непреклонную натуру молодого проповедника. Она излучала тихую радость самим своим присутствием, тем, как бережно относилась она к своим школьным книгам, как неутомимо изучала Библию, В вопросах веры она выказывала не по годам глубокий интерес и понимание, проявляя то, что пастор называл «духом милости и благодати», очевидный для всякого, кто мог ее видеть и слышать. Она подрастала — и это ее свойство, думал пастор, вместо того чтобы умаляться, как это нередко бывает, крепло в ней, распускалось как цветок, как упавшее в добрую почву семя.
Обнаружив это, он сделал беспрецедентный шаг, в юридическом порядке взяв над Эльзой опеку, став ее стражем в законе, жизни и вере. Беспрецедентным было и то, как эта девушка умела задобрить и даже поддразнить пастора, довести его если и не до состояния благодушной общительности, что было бы чересчур, но ввести в мирное настроение, в состояние отдохновения от праведных трудов и строгого бдения. Когда он смотрел на Эльзу, его глаза становились теплее и суровые черты лица смягчались. В таком настроении, размышляя о домашних делах, он позволял себе снисходительную риторику и думал о девушке, глядя в ее чистые глаза: «Драгоценнейший камень в моей короне». Он смотрел вперед в неясном предвкушении, представляя себе, как набирает силу ее духовность и связанные с ней надежды.
Эльза, опершись подбородком о ладони, смотрела, как Айван глотает полные ложки вареного гороха и риса, с трудом засовывая их в рот. — Когда ты в последний раз ел? — ее глаза расширились. — Не спеши, жуй как следует. Хочешь еще?
Айван наблюдал за тем, как она отправилась с тарелкой к кастрюле, приговаривая на ходу:
—Никогда не видела, чтобы такой небольшой бвай так много ел. — Эльза вернулась с полной тарелкой. — Жуй медленно. Его преподобие говорит, что сначала надо двадцать раз пожевать и только потом глотать. — Она села, опять оперлась подбородком о ладони и стала наблюдать за каждым его движением.
Она напоминает мне, подумал Айван, кого-то из давнего-давнего прошлого.
—Как тебя зовут?
—Айван.
—А дальше?
—Айванхо, Айванхо Мартин.
—Ты крещеный?
—Почему ты об этом спрашиваешь?
Она нахмурилась, словно говорила: «Здесь вопросы задаю я».
—Потому что только заново рожденный и Христовой кровью омытый христианин может здесь находиться, — объяснила она таким тоном, что Айван понял, что зря задал этот вопрос.
—Ну да, кажется, да, — ответил он.
—Что значит "кажется "? — удивилась она. — Надо быть уверенным.
—Эльза. Эльзаааа!
—Да, Ваше преподобие?
—Что ты делаешь на кухне? Иди к себе и делай домашнюю работу.
—Я уже сделала, Ваше преподобие.
—В таком случае иди и читай Библию.
—Да, сэр. — Она молча сделала прощальный жест Айвану, слегка улыбнулась и поспешила к себе.
Размеренно жуя, Айван смотрел, как она уходит. И хотя внешне она не была похожа на Мирриам, было в ее манерах что-то такое, что болезненно сдавило его грудь. Как давно это было, когда они в таком же возрасте сидели при свете лампы на барбекю Маас Натти. Живот Айвана раздулся и стал неестественно тугим. Он никак не мог избавиться от отрыжки, к горлу подступала тошнота.
—Как ты себя чувствуешь?
В дверях, где только что исчезла Эльза, стоял пастор. Айван не знал, как долго он стоял и наблюдал за ним.
—Я спрашиваю, с тобой все в порядке, мальчик?
—Никогда не было так хорошо, сэр.
—Это и неудивительно, если видеть то, как ты глотал еду. Не забывай, что чревоугодие — один из смертных грехов, — добавил он с чопорной улыбкой.
—Да, сэр.
— Ты говоришь, что хочешь работать? Завтра мы с тобой этот вопрос обсудим. А пока иди в мастерскую. Там есть человек. Скажи ему, чтобы показал тебе твою койку в пустой комнате за мастерской. Заодно вымойся хорошенько в душе, понял меня? Приходи завтра утром ко мне.
—Да, сэр, огромное спасибо.
—Не мне спасибо, мальчик, благодари Господа.
—Да, сэр.
Длиньша строгал рубанком доску, когда Айван пришел к нему с поручением от пастора Рамсая. Длиньша что-то проворчал, не отрываясь от работы, и Айван не мог понять, в чем причина такой реакции — в его сосредоточенности на работе или во враждебности к новичку? Человек был мощного сложения, коренастый. На присутствие Айвана он не обращал ни малейшего внимания.
Айвана поташнивало, ему хотелось спать. Присев на корточки, он смотрел, как с доски летят колечки стружек. Он подумал, что хорошо бы поговорить с этим человеком и подружиться с ним, но Длиньша, казалось, в разговор вступать не собирался. У него были маленькие сердитые глазки, испещренные красными прожилками, и смешная бородка. Не бородка даже, подумал Айван, а густая поросль коротких волос, покрывавших нижнюю часть его лица и шею и сбегавших за открытый воротник. Он хотел, чтобы Длиньша поскорее показал ему койку. Мысль о том, что можно будет наконец улечься и что эта возможность совсем рядом, стала для него сущей пыткой. Длиньша продолжал строгать доску, прищуриваясь, чтобы оценить свою работу, и по-прежнему не обращал на него внимания.
Обезьяна-человек, подумал Айван и улыбнулся. Это о нем, наверное, поют: «Ты обнимаешь большого обезьяночеловека» — и стал напевать мелодию. Он был уверен, что Длиньша слышит его, но махнул на это рукой.
—Ладно, пойдем, — сказал Длиньша, поднимаясь и смахивая с рубахи стружки. — Иди за мной.
Айван прошел за ним через мастерскую.
—Вот койка, бери ее, а там, — он указал на дверь, — можешь спать. — После чего повернулся на каблуках и отправился обратно. Но тут же остановился и, не глядя на Айвана, спросил: — Сколько времени, Его преподобие сказал, ты будешь здесь?
—Ничего он не говорил, — ответил Айван, воюя с койкой. — Его преподобие просил еще душ показать.
—Не думай только, что останешься здесь надолго, — сказал Длиньша.
Комната была крошечной и без окон, что-то вроде просторной кладовки. Когда Айван закрыл за собой дверь, стало темно. Воздух здесь был душный и неподвижный, но Айвану было все равно. Темнота и близость деревянных стен вселяли в него бодрящее чувство безопасности и уединения. Он лежал с открытыми глазами, уставившись в темноту и прислушиваясь к городскому шуму, который казался теперь таким далеким и безобидным. Растянувшись во весь рост на армейской койке, он чувствовал себя спасенным, словно ничто, даже если дверь в комнату запрут на замок, не могло нарушить снизошедшее на него чувство умиротворения и покоя. Последней ему в голову пришла мысль, что вряд ли он будет особенно переживать, если ему никогда не придется покинуть эту комнату.
Первое время Айван побаивался этого здорового и неулыбчивого человека, которого звали пастором Рамсаем. Он был такой большой и несгибаемый — и вряд ли кто-то мог назвать улыбкой резкое подергивание, пробегавшее порой в уголке его рта. Все, за исключением Эльзы и Длиньши, казалось, съеживались в его присутствии. Но воспоминания об улицах по-прежнему ранили Айвана. Он был счастлив скрываться здесь, в тени пастора и Молитвенного дома.
Был ли когда-нибудь молодой Риган заново рожденным и Христовой кровью омытым баптистом — об этом люди спорят до сих пор. Одни утверждают, что его приверженность церкви в первые месяцы и даже годы пребывания в Молитвенном доме была искренней и сомнений не вызывает. Другие, в том числе Длиньша, клянутся, что с самого начала это была лицемерная поза, что влияние дьявола можно было разглядеть в глазах мальчика с момента появления, как он ни старался его скрыть, и что вся вера Ригана зиждилась на горячей еде, регулярно поставляемой кухней, и на электрооргане, который Департамент зарубежных миссий разместил в Молитвенном доме для нужд хора и прославления величия Божьего.
Но, как говорят люди, «после того как все случилось, и последний дурак все-все знает». Чтобы делать выводы задним числом, таланта не требуется; ничего особенного, из чего можно было бы предугадать дальнейшее, в поведении тихого боязливого мальчика, которого пастор назначил в ученики Длиньше, замечено не было.
Айван вместе со всеми домочадцами исправно посещал утреннюю и вечернюю службы, три раза в неделю ходил на курсы по изучению Библии и дважды бывал в церкви по воскресеньям. Пастор, внимательно наблюдавший за каждым, не находил в его поведении ничего предосудительного.
Соблюдение церковных обрядов было ничтожной платой за роскошь ежедневного питания, собственной комнаты и душевой, которой Айван мог пользоваться в любое время дня и ночи. Он, конечно же, чувствовал бы себя пусть и не счастливым, так по крайней мере довольным, если бы не Длиньша. В этом обостренно-чувствительном к греху приходе никого не побуждали стремиться к счастью.
В присутствии пастора Рамсая и других христиан с губ Длиныии одна за другой, как испуганные птички с ветки, слетали благочестивые «Аллилуйя» и «Слава Богу». Его манеры, особенно в присутствии пастора, воплощали собой мягкую, почти запредельную святость. Но когда Длиньша оставался наедине со своим помощником, то есть большую часть времени, он находил себе отдушину и предавался мелкой тирании, а порой и глубоко антихристианскому садизму. Айван поначалу думал, что причиной такого поведения Длиньши являются его медлительность и нерасторопность и что грубая мрачность и придирчивость мастера исчезнут, как только ученик начнет успешнее справляться со своей работой. Поэтому он старался как можно лучше и без жалоб исполнять свои обязанности, уделяя предельное внимание даже самым ничтожным деталям. Но вскоре понял, что Длиньшу не может удовлетворить ничто, кроме его ухода. Длиньша настолько подавлял его, что одно время Айван даже серьезно подумывал о том, чтобы оставить приход, однако воспоминания об уличной жизни удержали его от этого. Его печальное и молчаливое послушание не осталось незамеченным пастором, который расценил его как раскаяние и духовный рост и указал Длиньше на эти знаки духовного пробуждения мальчика. Длиньша немедленно обнаружил пробелы в своей тактике и изменил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51