он заговорил громко, не глядя на Айвана, словно бы рассуждал вслух о чем-то или обращался к духам тех, кто лежал в земле.
—Люди говорят, — начал он задумчиво, — муха, не послушав совета, летит в рот к мертвецу и попадает в могилу. Слушай меня, и слушай старого дурня хорошенько. Я побывал в своей жизни почти везде и делал почти все. Я не жалею, что уехал отсюда, когда был чуть старше тебя, и не жалею, что вернулся сюда, ничуть не жалею.
Бвай — ты личность. Ты пришел не из ниоткуда. Весь твой род лежит здесь, под этими деревьями, — старик обвел землю рукой. — Твои бабушка, дедушка, дядя Зеекиль, которого бык убил у Дунканов, — все они лежат здесь. Хорошие люди — всеми уважаемые. Люди многое о твоих родных говорили, разное: одни — что они слишком горды, другие — что они не сдержаны в гневе и любят подраться. Но я никогда в жизни не слышал, чтобы кто-то говорил, что твои родные — воры. Нет, сэр, ни один человек еще не сказал, что они взяли хоть что-то, хотя бы один пенни, одну птицу, одну шпильку, одну булавку из того, что им не причиталось, чего они не заработали потом и кровью. Ты меня слышишь, бвай?
—Да, сэр, — ответил Айван со слезами на глазах.
Старик кивнул.
—Так вот, никогда не забывай этого. Ты пришел не из ниоткуда, ты происходишь от достойных и уважаемых людей. У них не было много денег — но и бедными их не назовешь. Тебя правильно воспитали, тебя научили тому, что хорошо и что плохо. Тебе привили манеры. Бвай, не уклоняйся от путей, предначертанных тебе воспитанием.
—Нет, сэр.
—В какой город ты едешь — в Кингстон? Что ты о нем знаешь? Ты думаешь, что там успокоишься? Ты увидишь там такие вещи, что глазам своим не поверишь. Ты увидишь их, потом протрешь глаза и снова посмотришь, и снова их увидишь, и все равно в них не поверишь. Я это знаю.
Он медленно покачал головой.
—Городские люди — они другие, по-другому плохие, не так, как мы, слышишь, что я тебе говорю? Они стоят не на том, на чем стоим мы. Ты увидишь там самых разных людей. Многие из них не знают над собой закона. Никакого закона! Ложь? Пожалуйста! Кража? Вот и она! Ты не видел еще вора. Подожди — увидишь! Городские люди любят работать умом, чтобы взять то, что им не принадлежит, пожать плоды там, где не они сеяли, подобрать то, что не они положили. Ох! Если они скажут тебе: беги! — оставайся на месте. Если скажут: стой! — беги изо всех сил. Но если они вздумают тебя оклеветать — тебя вздернут как миленького! Они войдут в судилище, поцелуют Библию, произнесут клятву, прольют слезу. Они прольют влагу живительную из глаз своих, камнем взглянут в лицо твое и наведут клевету на тебя — и ты пойдешь на виселицу.
Маас Натти умолк, словно не мог отыскать слов, чтобы выразить запредельный уровень порока и беззаконий, царящих в городе.
—Суд — отвратительное место, не ходи туда! Говорю тебе — не ходи туда! Тридцать лет я странствовал по миру — Куба, Панама, Америка, Кингстон. Но до сего дня я не знал, что значит: оказаться в суде. Это дурное место — не ходи туда, тебе говорю.
Он говорил на повышенных тонах, и, пристально глядя на Айвана, притоптывая ногой после каждой фразы для ее усиления, Маас Натти еще раз повторил: «Не ходи туда, тебе говорю».
Какое-то время он продолжал в том же духе, но вскоре тон его стал более мягким, задушевным.
—Ты всегда мне нравился, бвай. Знаешь, твой дедушка был из марунов. Тебе это известно. Я говорил об этом, когда ты еще пешком под стол ходил. Человек кроманти из городка марунов Аккомпонг. Так вот, я всегда говорил, что ты идешь по их стопам. Они — веселые люди, знаешь, всегда что-нибудь этакое вытворяли. Видится мне, что в тебе сидит тот же самый дух. Но бвай… — голос старика упал почти до шепота, — ты должен быть осторожным… У тебя большое сердце, бвай, но иногда лучше пригнуться. Умей пригибаться, когда это необходимо, — на том мир стоит, сын мой. Если ты черный и у тебя нет денег, ты должен уметь пригибаться. Такова жизнь — сильный человек всегда прав и слабому грех обижаться. Пользуйся головой, мальчик. Говорят, что «у труса звучат только кости». Я вовсе не о том, чтобы ты позволял людям писать тебе на спину, а потом говорить, будто вспотел. Ни в коем случае! Просто ты должен думать головой и прикрывать рот. Умей скрывать в груди сердце горящее и заставляй рот улыбаться. Когда горячее слово готово сорваться с твоих уст, проглоти его, пусть сгорит в животе. Пользуйся головой, бвай, головой, а не ртом.
Он долго молчал, затем тяжело вздохнул и сказал:
—Вот и хорошо, отдадим наш последний долг бабушке и пойдем собираться.
В молчании они склонили головы над могилой.
Когда старик забрался на лошадь, его настроение изменилось, стало более светлым и располагающим.
—Да, чуть не забыл. Как же я мог забыть? Правильно говорят, старость хуже, чем сглаз.
Он полез в карман, вытащил оттуда небольшой мешочек и небрежно бросил его Айвану.
—Возьми — это для мисс Дэйзи. Только поаккуратнее, там куча денег. Это ее наследство, все, что осталось после того, как продали землю и оплатили все долги.
Он пошамкал ртом и тронул поводья. Проскакав круг, снова вернулся с лукавой улыбкой на лице, с озорным огоньком в глазах и посмотрел на Айвана.
—Бвай, ты теперь весь принадлежишь себе, так? Деньги в кармане и дорога в город. Желанная добыча для тех, кто прознает про все это. Нет-нет, ты доедешь туда, куда едешь, конечно доедешь. Ты долго будешь жить, друг мой, и с тобой многое случится. Сейчас я буду говорить с тобой как с мужчиной, а не как с ребенком. Я не все смог сказать тебе там. — Он махнул в сторону могил и заговорил тоном заговорщика. — Еще одна вещь, бвай: ты не согнешь их манду в бараний рог. Так что бери их и оставляй их. Ты не согнешь ее, и потому не позволяй им править тобой. Не согнешь ее, черт возьми. — И со сдавленным ликованием сладострастия он развернул жеребца и ускакал прочь.
С минуту Айван стоял с открытым ртом, а потом начал смеяться.
—Да, Маас Натти сказал: «Манду их не согнешь».
Находясь в забытьи, он не сразу сообразил, что говорит вслух, как вдруг резкий подозрительный голос оборвал его тихий смех.
—Что ты сказал, молодой бвай?
Женщина, нахмурив брови, обращалась к нему, и ее недовольное лицо требовало, чтобы он повторил слова, которые, как ей казалось, она только что услышала.
—Я ничего не говорил, мэм, — смущенно ответил Айван.
—Хмм, — фыркнула она. — Что же в таком случае тебя так веселит?
Айван почувствовал, что не должен ничего отвечать, ушел в себя и стал смотреть в окно. Там не было ничего интересного. Автобус легко катился по гладкой равнине, по обеим сторонам дороги, словно зеленый океан, простирались однообразные заросли сахарного тростника.
Но внезапно в нем пробудился интерес, и он стал внимательно всматриваться в дорогу. Казалось, что весь мир объят огнем. Стена оранжево-желтого пламени стояла поверх зарослей тростника. Густые облака черного дыма поднимались в небо, заслоняя солнце. Автобус наполнился едким дымом. Истории Маас Натти о невольничьих бунтах, когда рабы сжигали плантации, всплыли в его памяти, вызвав страх и возбуждение. Он знал, что никаких рабов больше нет, но откуда в таком случае это могучее пламя? Несчастный случай? Казалось, никто в салоне огню не удивился. А что, если автобус загорится?
Мужчина, сидевший рядом с ним, заметил нетерпение Айвана и по-доброму ему улыбнулся:
—Что случилось, молодой бвай? Не видел еще такого?
—Нет, сэр, — ответил Айван. — А что это?
—Ничего особенного, — сказал мужчина. — Листья жгут. Потом легче собирать тростник.
—А тростник разве не горит?
—Говорят, это ему вреда не причиняет. Но иногда, когда работники бастуют или возникают споры, точно так же сжигают и тростник.
Айван продолжал наблюдать за яростным пламенем, пока оно не скрылось вдали, и пожалел, что рядом нет Маас Натти. Так значит, черные люди все еще жгут тростниковые плантации? Маас Натти хотел бы это знать. Надо ему написать письмо… Айвана охватило возбуждение: он действительно едет в Кингстон, в бурный город неограниченных возможностей, навстречу великому будущему, в котором все может произойти. Интересно, как это случится в реальности? У него не было перед глазами ясной картины, только неопределенный образ просторных улиц, величественных домов из камня, стекла и кирпичей да истории об искателях приключений, больших деньгах и танцплощадках, и все это с нетерпением ждало его появления.
Прежде всего нужно найти мисс Дэйзи; остальное терялось в тумане. А потом? Где он будет жить? В доме с лестницей на третий этаж, с надеждой подумал он. А как стать певцом? Мисс Ида говорила: «записывающийся артист». Айван смаковал эту фразу: «Айванхо Мартин, записывающийся артист», как сладко звучит! Сейчас все эти люди в автобусе ровным счетом о нем ничего не знают. Женщина, что подтрунивала над ним, она ведь не знает, с кем разговаривала, но придет день, бвай, когда она увидит его фотографию и, быть может, вспомнит деревенского парня, который сидел рядом с ней на коробке. Придет день, и все они узнают обо мне. Айван выпрямил спину, чуть сдвинул назад шляпу и попытался придать себе вид искушенный и таинственный.
Вокруг него то в одном, то в другом месте возникала болтовня людей, громко и свободно комментировавших то, что привлекало их внимание. Они легко вмешивались в разговор за два ряда от себя, чтобы ввернуть в него свою реплику или исправить ошибку говорящего. Резкий обмен остроумными выпадами нарастал, и в разгорающиеся споры между незнакомыми людьми вклинивались новые незнакомцы. Удачные реплики встречались смехом и аплодисментами, глупые — выставлялись на посмешище. Несмотря на то что изрядно вылинявшая табличка извещала: «МЕСТ 44», в автобусе набралось, не считая кур и поросят, человек шестьдесят. Общая теснота исключала какую-либо возможность частной жизни и уединения, и малейшее вздрагивание, скрип или стон в многострадальном автобусе немедленно становились источником черного юмора.
—Я все думаю, — размышлял громкий комический голос, обращаясь к мирозданию в целом, — зачем они подсунули всех этих детишек под мою батти, а? Бвай, а вдруг я случайно перну, они же помрут все, правда?
—Надеюсь, за завтраком он не переел гнилых персиков, — тут же откликнулся другой голос, и последовал взрыв дружного смеха. Не смеялись только маленькие дети, теснившиеся вокруг высокого парня, который заговорил первым. Они делали безуспешные попытки покинуть опасную зону, и самая маленькая девочка расхныкалась.
—Чо, ты чертов бездельник, — стала бранить парня сидящая женщина. — Смотри, как ты своим жлобством детей напугал. Неужели хочешь, чтобы с твоими детьми так же обращались — да вряд ли у тебя кто-то есть. — Она строго смерила парня взглядом и повернулась к детям. — Поди сюда, дорогуша, садись ко мне на колени, — Места стало чуть больше, и другие дети смогли, изловчившись, выйти из-под опасного прицела.
Усевшись, девочка строго взглянула на высокого парня и отчетливо проговорила:
—Бездельник, грубая скотина ты.
—Правильно, любовь моя, поучи его манерам, — ободрил ее чей-то голос, и даже угрюмо— непроницаемый Кули Ман присоединился к общему смеху.
Несмотря на то что никто уже не мог влезть в автобус и не собирался покидать его, автобус останавливался в каждом маленьком городке.
—Машине необходимо охлаждение, — коротко объявил Кули Ман на первой же остановке и направился из автобуса в сторону ромовой лавки.
—Машине необходимо охлаждение, водителю необходим разогрев, — высказался кто-то.
—Надеюсь, он не разогреется до такой степени, чтобы всех нас угробить.
—Не разогреется? Ха! Не разогреется? Ты разве не заметил, что он с утра пьян? — сказал другой человек.
—Это точно, — мрачно согласился третий. — Все мы давно уже в руках Автопилота.
Приближаясь к горе под названием Дьябло, Кули Ман дал полный газ и постарался развить максимальную скорость. Но крутая подветренная дорога постепенно замедлила движение автобуса, и на полпути они остановились. Айван вопросительно посмотрел на своего соседа.
—Теперь поедем задним ходом. Иначе придется всем высаживаться и подниматься на гору пешком.
С одной стороны дороги вздымались горы, с другой виднелось глубокое ущелье. Автобус начал медленно разворачиваться. Кули Ман открыл дверь кабины и, стоя одной ногой на крыле, а другой нажимая на газ, повел автобус задним ходом по крутому подъему. Машина истошно ревела и медленно продвигалась вперед, и Айван чувствовал, как по его лицу стелются густые выхлопы маслянистого воздуха. Лица всех напряглись и застыли, словно от усилия их воли зависело, сможет ли ветхая машина взобраться на гору. Всей своей тяжестью, словно нагруженный мул, собравший все силы, чтобы перелезть через стену, автобус перевалил через последний уступ горы и выкатил на ровное плато. Пассажиры с облегчением вздохнули.
—Бвай, ты не переплюнешь англичанина, когда дело касается мотора, так-то, — сказал мужчина с кабаньей челюстью с интонациями гордого собой англофила.
—Да уж, — заметила толстуха, — всем известно, что англичанин — твой Бог. Но в таком случае, почему автобус не может ехать передом, а едет задом?
Мужчина удостоил ее взглядом сожаления, а ее комментарий — надменным молчанием. Автобус стоял на месте, пока Уже-Пьяный заливал воду в дымящийся радиатор. Айван в изумлении смотрел по сторонам. В раскинувшемся вокруг пейзаже было что-то новое. Поначалу Айван не понял, в чем дело, а когда понял, поразился: они достигли средней части острова и отсюда впервые не было видно знакомой синевы моря. Он никогда еще не бывал там, откуда не видно моря, а здесь, куда ни взгляни, всюду расстилаются просторные равнины, с кровоточащими ранами на зеленом лице там, где добывают драгоценную красную землю. Айван всегда был уверен, что на этом «маленьком острове в Карибском море», как его учили в школе, море видно с любой его точки. Но сейчас, когда его глазам предстали, с одной стороны, далекие горы, обернутые в облака, а с другой — далекий горизонт, где небо встречалось не с морем, а все с той же землей, он оценил размеры земли, которые раньше не мог себе и представить.
—Бвай, как же это говорят, что наша страна маленькая? — Он испытал приступ ликующей гордости хозяина этой земли.
Когда машина к удовлетворению Кули Мана остыла, он забрался в кабину и снова, с пунктуальным вниманием к каждой детали, исполнил ритуал "перчатки-очки-зеркало заднего вида ".
— Мы опаздываем, — объявил он. — Время, как известно, деньги, поэтому крепче держитесь за сиденья, — добавил он, сопровождая сказанное своим коронным невеселым смехом. Поначалу он осторожно и с завидным самообладанием спускался по крутой дороге. Затем автобус подъехал к предгорью, с которого начался довольно долгий извилистый путь вниз. Казалось, водитель давно уже ждал эту дорогу, словно между ними существовало тайное соглашение, наконец-то вступившее в силу. Айван уже и без того был очарован его мастерством и отвагой, но все это померкло перед тем, что ему довелось увидеть.
Используя крутой спуск, Кули Ман позволил тяжелому автобусу нестись вперед и вскоре достиг скорости, превышающей возможности этой горемычной машины. На какое-то время Айван был захвачен чувством полной свободы. Когда скорость казалась водителю чрезмерной, а автобус терял управление и углы скал бросались на него со всех сторон, он включал передачу и жал на тормоза с такой силой, что все могли это почувствовать. Ветер свистел, металл лязгал, шины визжали, и громоздкий автобус вел отчаянную борьбу с той силой, что несла его к ничтожно-хрупкому ограждению и дальше-дальше, в пропасть. Кули Ман — малое напряженное тело индуса боролось с рулем — в последнюю секунду швырял автобус в поворот. Заднюю часть автобуса всякий раз угрожающе заносило, и один раз она проскрежетала о стену, прежде чем снова оказалась на дороге. Когда водитель слишком резко срезал угол, кустарники и низко свисающие ветки колотили по бокам и крыше автобуса, и каждый удар сопровождался криками:
Бамц!
—Ваайоо, я умру сейчас!
Бамц!
—Ваайоо, остановите автобус!
—Водитель с ума сошел, а-а-а.
Айван больше не испытывал радости возбуждения; он, как и все остальные, был перепуган. Творился ад кромешный.
—Ооой, мамочка моя… мамочка моя… мамочка, — хныкала толстуха.
Но крики гнева и страха лишь вплетались в общий грохот и, казалось, подпитывали пьяное самоупоение водителя. Не разобрать было, смеется он, кричит или что-то говорит, потому что его слова были похоронены в общем гаме. На особенно крутом повороте автобус ударился одной стороной о горный выступ.
—Ай да Кули Ман, ай да сукин сын! — хвастливо орал он, и бил себя по колену рукой.
На другом повороте Айван почувствовал, как пара колес оторвалась от поверхности дороги и переполненный автобус на какую-то долю секунды воспарил в воздух, прежде чем снова оказаться на всех четырех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
—Люди говорят, — начал он задумчиво, — муха, не послушав совета, летит в рот к мертвецу и попадает в могилу. Слушай меня, и слушай старого дурня хорошенько. Я побывал в своей жизни почти везде и делал почти все. Я не жалею, что уехал отсюда, когда был чуть старше тебя, и не жалею, что вернулся сюда, ничуть не жалею.
Бвай — ты личность. Ты пришел не из ниоткуда. Весь твой род лежит здесь, под этими деревьями, — старик обвел землю рукой. — Твои бабушка, дедушка, дядя Зеекиль, которого бык убил у Дунканов, — все они лежат здесь. Хорошие люди — всеми уважаемые. Люди многое о твоих родных говорили, разное: одни — что они слишком горды, другие — что они не сдержаны в гневе и любят подраться. Но я никогда в жизни не слышал, чтобы кто-то говорил, что твои родные — воры. Нет, сэр, ни один человек еще не сказал, что они взяли хоть что-то, хотя бы один пенни, одну птицу, одну шпильку, одну булавку из того, что им не причиталось, чего они не заработали потом и кровью. Ты меня слышишь, бвай?
—Да, сэр, — ответил Айван со слезами на глазах.
Старик кивнул.
—Так вот, никогда не забывай этого. Ты пришел не из ниоткуда, ты происходишь от достойных и уважаемых людей. У них не было много денег — но и бедными их не назовешь. Тебя правильно воспитали, тебя научили тому, что хорошо и что плохо. Тебе привили манеры. Бвай, не уклоняйся от путей, предначертанных тебе воспитанием.
—Нет, сэр.
—В какой город ты едешь — в Кингстон? Что ты о нем знаешь? Ты думаешь, что там успокоишься? Ты увидишь там такие вещи, что глазам своим не поверишь. Ты увидишь их, потом протрешь глаза и снова посмотришь, и снова их увидишь, и все равно в них не поверишь. Я это знаю.
Он медленно покачал головой.
—Городские люди — они другие, по-другому плохие, не так, как мы, слышишь, что я тебе говорю? Они стоят не на том, на чем стоим мы. Ты увидишь там самых разных людей. Многие из них не знают над собой закона. Никакого закона! Ложь? Пожалуйста! Кража? Вот и она! Ты не видел еще вора. Подожди — увидишь! Городские люди любят работать умом, чтобы взять то, что им не принадлежит, пожать плоды там, где не они сеяли, подобрать то, что не они положили. Ох! Если они скажут тебе: беги! — оставайся на месте. Если скажут: стой! — беги изо всех сил. Но если они вздумают тебя оклеветать — тебя вздернут как миленького! Они войдут в судилище, поцелуют Библию, произнесут клятву, прольют слезу. Они прольют влагу живительную из глаз своих, камнем взглянут в лицо твое и наведут клевету на тебя — и ты пойдешь на виселицу.
Маас Натти умолк, словно не мог отыскать слов, чтобы выразить запредельный уровень порока и беззаконий, царящих в городе.
—Суд — отвратительное место, не ходи туда! Говорю тебе — не ходи туда! Тридцать лет я странствовал по миру — Куба, Панама, Америка, Кингстон. Но до сего дня я не знал, что значит: оказаться в суде. Это дурное место — не ходи туда, тебе говорю.
Он говорил на повышенных тонах, и, пристально глядя на Айвана, притоптывая ногой после каждой фразы для ее усиления, Маас Натти еще раз повторил: «Не ходи туда, тебе говорю».
Какое-то время он продолжал в том же духе, но вскоре тон его стал более мягким, задушевным.
—Ты всегда мне нравился, бвай. Знаешь, твой дедушка был из марунов. Тебе это известно. Я говорил об этом, когда ты еще пешком под стол ходил. Человек кроманти из городка марунов Аккомпонг. Так вот, я всегда говорил, что ты идешь по их стопам. Они — веселые люди, знаешь, всегда что-нибудь этакое вытворяли. Видится мне, что в тебе сидит тот же самый дух. Но бвай… — голос старика упал почти до шепота, — ты должен быть осторожным… У тебя большое сердце, бвай, но иногда лучше пригнуться. Умей пригибаться, когда это необходимо, — на том мир стоит, сын мой. Если ты черный и у тебя нет денег, ты должен уметь пригибаться. Такова жизнь — сильный человек всегда прав и слабому грех обижаться. Пользуйся головой, мальчик. Говорят, что «у труса звучат только кости». Я вовсе не о том, чтобы ты позволял людям писать тебе на спину, а потом говорить, будто вспотел. Ни в коем случае! Просто ты должен думать головой и прикрывать рот. Умей скрывать в груди сердце горящее и заставляй рот улыбаться. Когда горячее слово готово сорваться с твоих уст, проглоти его, пусть сгорит в животе. Пользуйся головой, бвай, головой, а не ртом.
Он долго молчал, затем тяжело вздохнул и сказал:
—Вот и хорошо, отдадим наш последний долг бабушке и пойдем собираться.
В молчании они склонили головы над могилой.
Когда старик забрался на лошадь, его настроение изменилось, стало более светлым и располагающим.
—Да, чуть не забыл. Как же я мог забыть? Правильно говорят, старость хуже, чем сглаз.
Он полез в карман, вытащил оттуда небольшой мешочек и небрежно бросил его Айвану.
—Возьми — это для мисс Дэйзи. Только поаккуратнее, там куча денег. Это ее наследство, все, что осталось после того, как продали землю и оплатили все долги.
Он пошамкал ртом и тронул поводья. Проскакав круг, снова вернулся с лукавой улыбкой на лице, с озорным огоньком в глазах и посмотрел на Айвана.
—Бвай, ты теперь весь принадлежишь себе, так? Деньги в кармане и дорога в город. Желанная добыча для тех, кто прознает про все это. Нет-нет, ты доедешь туда, куда едешь, конечно доедешь. Ты долго будешь жить, друг мой, и с тобой многое случится. Сейчас я буду говорить с тобой как с мужчиной, а не как с ребенком. Я не все смог сказать тебе там. — Он махнул в сторону могил и заговорил тоном заговорщика. — Еще одна вещь, бвай: ты не согнешь их манду в бараний рог. Так что бери их и оставляй их. Ты не согнешь ее, и потому не позволяй им править тобой. Не согнешь ее, черт возьми. — И со сдавленным ликованием сладострастия он развернул жеребца и ускакал прочь.
С минуту Айван стоял с открытым ртом, а потом начал смеяться.
—Да, Маас Натти сказал: «Манду их не согнешь».
Находясь в забытьи, он не сразу сообразил, что говорит вслух, как вдруг резкий подозрительный голос оборвал его тихий смех.
—Что ты сказал, молодой бвай?
Женщина, нахмурив брови, обращалась к нему, и ее недовольное лицо требовало, чтобы он повторил слова, которые, как ей казалось, она только что услышала.
—Я ничего не говорил, мэм, — смущенно ответил Айван.
—Хмм, — фыркнула она. — Что же в таком случае тебя так веселит?
Айван почувствовал, что не должен ничего отвечать, ушел в себя и стал смотреть в окно. Там не было ничего интересного. Автобус легко катился по гладкой равнине, по обеим сторонам дороги, словно зеленый океан, простирались однообразные заросли сахарного тростника.
Но внезапно в нем пробудился интерес, и он стал внимательно всматриваться в дорогу. Казалось, что весь мир объят огнем. Стена оранжево-желтого пламени стояла поверх зарослей тростника. Густые облака черного дыма поднимались в небо, заслоняя солнце. Автобус наполнился едким дымом. Истории Маас Натти о невольничьих бунтах, когда рабы сжигали плантации, всплыли в его памяти, вызвав страх и возбуждение. Он знал, что никаких рабов больше нет, но откуда в таком случае это могучее пламя? Несчастный случай? Казалось, никто в салоне огню не удивился. А что, если автобус загорится?
Мужчина, сидевший рядом с ним, заметил нетерпение Айвана и по-доброму ему улыбнулся:
—Что случилось, молодой бвай? Не видел еще такого?
—Нет, сэр, — ответил Айван. — А что это?
—Ничего особенного, — сказал мужчина. — Листья жгут. Потом легче собирать тростник.
—А тростник разве не горит?
—Говорят, это ему вреда не причиняет. Но иногда, когда работники бастуют или возникают споры, точно так же сжигают и тростник.
Айван продолжал наблюдать за яростным пламенем, пока оно не скрылось вдали, и пожалел, что рядом нет Маас Натти. Так значит, черные люди все еще жгут тростниковые плантации? Маас Натти хотел бы это знать. Надо ему написать письмо… Айвана охватило возбуждение: он действительно едет в Кингстон, в бурный город неограниченных возможностей, навстречу великому будущему, в котором все может произойти. Интересно, как это случится в реальности? У него не было перед глазами ясной картины, только неопределенный образ просторных улиц, величественных домов из камня, стекла и кирпичей да истории об искателях приключений, больших деньгах и танцплощадках, и все это с нетерпением ждало его появления.
Прежде всего нужно найти мисс Дэйзи; остальное терялось в тумане. А потом? Где он будет жить? В доме с лестницей на третий этаж, с надеждой подумал он. А как стать певцом? Мисс Ида говорила: «записывающийся артист». Айван смаковал эту фразу: «Айванхо Мартин, записывающийся артист», как сладко звучит! Сейчас все эти люди в автобусе ровным счетом о нем ничего не знают. Женщина, что подтрунивала над ним, она ведь не знает, с кем разговаривала, но придет день, бвай, когда она увидит его фотографию и, быть может, вспомнит деревенского парня, который сидел рядом с ней на коробке. Придет день, и все они узнают обо мне. Айван выпрямил спину, чуть сдвинул назад шляпу и попытался придать себе вид искушенный и таинственный.
Вокруг него то в одном, то в другом месте возникала болтовня людей, громко и свободно комментировавших то, что привлекало их внимание. Они легко вмешивались в разговор за два ряда от себя, чтобы ввернуть в него свою реплику или исправить ошибку говорящего. Резкий обмен остроумными выпадами нарастал, и в разгорающиеся споры между незнакомыми людьми вклинивались новые незнакомцы. Удачные реплики встречались смехом и аплодисментами, глупые — выставлялись на посмешище. Несмотря на то что изрядно вылинявшая табличка извещала: «МЕСТ 44», в автобусе набралось, не считая кур и поросят, человек шестьдесят. Общая теснота исключала какую-либо возможность частной жизни и уединения, и малейшее вздрагивание, скрип или стон в многострадальном автобусе немедленно становились источником черного юмора.
—Я все думаю, — размышлял громкий комический голос, обращаясь к мирозданию в целом, — зачем они подсунули всех этих детишек под мою батти, а? Бвай, а вдруг я случайно перну, они же помрут все, правда?
—Надеюсь, за завтраком он не переел гнилых персиков, — тут же откликнулся другой голос, и последовал взрыв дружного смеха. Не смеялись только маленькие дети, теснившиеся вокруг высокого парня, который заговорил первым. Они делали безуспешные попытки покинуть опасную зону, и самая маленькая девочка расхныкалась.
—Чо, ты чертов бездельник, — стала бранить парня сидящая женщина. — Смотри, как ты своим жлобством детей напугал. Неужели хочешь, чтобы с твоими детьми так же обращались — да вряд ли у тебя кто-то есть. — Она строго смерила парня взглядом и повернулась к детям. — Поди сюда, дорогуша, садись ко мне на колени, — Места стало чуть больше, и другие дети смогли, изловчившись, выйти из-под опасного прицела.
Усевшись, девочка строго взглянула на высокого парня и отчетливо проговорила:
—Бездельник, грубая скотина ты.
—Правильно, любовь моя, поучи его манерам, — ободрил ее чей-то голос, и даже угрюмо— непроницаемый Кули Ман присоединился к общему смеху.
Несмотря на то что никто уже не мог влезть в автобус и не собирался покидать его, автобус останавливался в каждом маленьком городке.
—Машине необходимо охлаждение, — коротко объявил Кули Ман на первой же остановке и направился из автобуса в сторону ромовой лавки.
—Машине необходимо охлаждение, водителю необходим разогрев, — высказался кто-то.
—Надеюсь, он не разогреется до такой степени, чтобы всех нас угробить.
—Не разогреется? Ха! Не разогреется? Ты разве не заметил, что он с утра пьян? — сказал другой человек.
—Это точно, — мрачно согласился третий. — Все мы давно уже в руках Автопилота.
Приближаясь к горе под названием Дьябло, Кули Ман дал полный газ и постарался развить максимальную скорость. Но крутая подветренная дорога постепенно замедлила движение автобуса, и на полпути они остановились. Айван вопросительно посмотрел на своего соседа.
—Теперь поедем задним ходом. Иначе придется всем высаживаться и подниматься на гору пешком.
С одной стороны дороги вздымались горы, с другой виднелось глубокое ущелье. Автобус начал медленно разворачиваться. Кули Ман открыл дверь кабины и, стоя одной ногой на крыле, а другой нажимая на газ, повел автобус задним ходом по крутому подъему. Машина истошно ревела и медленно продвигалась вперед, и Айван чувствовал, как по его лицу стелются густые выхлопы маслянистого воздуха. Лица всех напряглись и застыли, словно от усилия их воли зависело, сможет ли ветхая машина взобраться на гору. Всей своей тяжестью, словно нагруженный мул, собравший все силы, чтобы перелезть через стену, автобус перевалил через последний уступ горы и выкатил на ровное плато. Пассажиры с облегчением вздохнули.
—Бвай, ты не переплюнешь англичанина, когда дело касается мотора, так-то, — сказал мужчина с кабаньей челюстью с интонациями гордого собой англофила.
—Да уж, — заметила толстуха, — всем известно, что англичанин — твой Бог. Но в таком случае, почему автобус не может ехать передом, а едет задом?
Мужчина удостоил ее взглядом сожаления, а ее комментарий — надменным молчанием. Автобус стоял на месте, пока Уже-Пьяный заливал воду в дымящийся радиатор. Айван в изумлении смотрел по сторонам. В раскинувшемся вокруг пейзаже было что-то новое. Поначалу Айван не понял, в чем дело, а когда понял, поразился: они достигли средней части острова и отсюда впервые не было видно знакомой синевы моря. Он никогда еще не бывал там, откуда не видно моря, а здесь, куда ни взгляни, всюду расстилаются просторные равнины, с кровоточащими ранами на зеленом лице там, где добывают драгоценную красную землю. Айван всегда был уверен, что на этом «маленьком острове в Карибском море», как его учили в школе, море видно с любой его точки. Но сейчас, когда его глазам предстали, с одной стороны, далекие горы, обернутые в облака, а с другой — далекий горизонт, где небо встречалось не с морем, а все с той же землей, он оценил размеры земли, которые раньше не мог себе и представить.
—Бвай, как же это говорят, что наша страна маленькая? — Он испытал приступ ликующей гордости хозяина этой земли.
Когда машина к удовлетворению Кули Мана остыла, он забрался в кабину и снова, с пунктуальным вниманием к каждой детали, исполнил ритуал "перчатки-очки-зеркало заднего вида ".
— Мы опаздываем, — объявил он. — Время, как известно, деньги, поэтому крепче держитесь за сиденья, — добавил он, сопровождая сказанное своим коронным невеселым смехом. Поначалу он осторожно и с завидным самообладанием спускался по крутой дороге. Затем автобус подъехал к предгорью, с которого начался довольно долгий извилистый путь вниз. Казалось, водитель давно уже ждал эту дорогу, словно между ними существовало тайное соглашение, наконец-то вступившее в силу. Айван уже и без того был очарован его мастерством и отвагой, но все это померкло перед тем, что ему довелось увидеть.
Используя крутой спуск, Кули Ман позволил тяжелому автобусу нестись вперед и вскоре достиг скорости, превышающей возможности этой горемычной машины. На какое-то время Айван был захвачен чувством полной свободы. Когда скорость казалась водителю чрезмерной, а автобус терял управление и углы скал бросались на него со всех сторон, он включал передачу и жал на тормоза с такой силой, что все могли это почувствовать. Ветер свистел, металл лязгал, шины визжали, и громоздкий автобус вел отчаянную борьбу с той силой, что несла его к ничтожно-хрупкому ограждению и дальше-дальше, в пропасть. Кули Ман — малое напряженное тело индуса боролось с рулем — в последнюю секунду швырял автобус в поворот. Заднюю часть автобуса всякий раз угрожающе заносило, и один раз она проскрежетала о стену, прежде чем снова оказалась на дороге. Когда водитель слишком резко срезал угол, кустарники и низко свисающие ветки колотили по бокам и крыше автобуса, и каждый удар сопровождался криками:
Бамц!
—Ваайоо, я умру сейчас!
Бамц!
—Ваайоо, остановите автобус!
—Водитель с ума сошел, а-а-а.
Айван больше не испытывал радости возбуждения; он, как и все остальные, был перепуган. Творился ад кромешный.
—Ооой, мамочка моя… мамочка моя… мамочка, — хныкала толстуха.
Но крики гнева и страха лишь вплетались в общий грохот и, казалось, подпитывали пьяное самоупоение водителя. Не разобрать было, смеется он, кричит или что-то говорит, потому что его слова были похоронены в общем гаме. На особенно крутом повороте автобус ударился одной стороной о горный выступ.
—Ай да Кули Ман, ай да сукин сын! — хвастливо орал он, и бил себя по колену рукой.
На другом повороте Айван почувствовал, как пара колес оторвалась от поверхности дороги и переполненный автобус на какую-то долю секунды воспарил в воздух, прежде чем снова оказаться на всех четырех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51