На илистом берегу Элизабет нашла укромное место, где среди огромных папоротников и поваленных деревьев беглецы могли сидеть в совершённом уединении. Отсюда они успели бы заметить погоню. Укрывшись от ветра, Элизабет и Дамиан прижались друг к другу, чтобы согреться. Терпеливый пёс лизал свои израненные лапы — за последнее время они стали мягкими, как у всех лабораторных собак.
За весь день только один человек прошёл по дикому пляжу, не заметив друзей, укрывшихся на крутом склоне. Элизабет что-то говорила Дамиану, но не требовала, чтобы он слушал внимательно, и он не слушал.
Они просидели до захода солнца. Сквозь трели ручья из ущелья Элизабет напряжённо ловила любые отзвуки. Дамиан отдыхал рядом, пытаясь понять, что её тревожит. С темнотой опустился и холод осеннего вечера. Дамиан так долго прожил в помещениях с постоянной температурой, что шерсть его стана тонкой и уже не годилась для жизни на улице. К тому же в последний раз он ел почти сутки назад и теперь был голоден.
Он поднялся и встал напротив девушки, пристально глядя на неё.
— Еда, — наконец сказал он.
Элизабет фыркнула. Она сама убежала из дома в одной футболке и теперь ужасно замёрзла.
— Ты читаешь мои мысли, — ответила она, — я тоже проголодалась. Давай пойдём вдоль берега, пока не выйдем на дорогу. Нужно найти какое-нибудь убежище на ночь. Господи, как же холодно! У меня ноги застыли. Как же мерзко.
Они начали спускаться к пляжу. В темноте, сквозь спутанные заросли двигались очень медленно. Пёс вёл её, слегка помахивая хвостом, радуясь, что они снова в пути, и надеясь на ужин. По пляжу идти стало легче, под ногами были гравий и песок, ярко светила луна. На побережье показались дома. Стараясь двигаться быстро, они осторожно прошли по газонам и вышли на дорогу. Единственная, казалось, хорошо знала, куда они идут, так что Дамиан довольно трусил за ней, думал о еде и часто останавливался возле собачьих меток, испещрявших их путь.
— Как же мерзко, — повторяла Элизабет, медленно передвигая ноги, — как же все это мерзко.
Они шли медленно — отчасти потому, что избегали освещённых мест, но ещё и от того, что совершенно заблудились, а Элизабет совсем замёрзла. Она говорила себе, что псу тяжело идти быстро, но не могла не заметить, что у него-то проблем с ходьбой не было. Девушка нашла кусок бечёвки и привязала Дамиана к дереву около круглосуточного магазина. На деньги Тома купила маленький пакет собачьей еды, три хот-дога и колу для себя. Поев, они бодро двинулись дальше — обратно в город, к мысу за полями фильтрации, о котором упомянул Том. Она понятия не имела, что скажет ему, когда придёт, даже не знала наверняка, можно ли ему доверять. Он легко мог изменить своё решение, мрачно подумала она, но больше им идти некуда и не к кому обратиться. Севилл будет следить за домом Барбары, это очевидно. Билл сказал, что её отец говорил с Севиллом, и если это правда, если он поддался влиянию Севилла, не было сомнений, что отец позвонит в полицию, окажись она дома вместе с собакой. Оставалось надеяться на милость помощника Севилла. Мысль не слишком приятная.
Она остановилась у телефонной будки, тупо уставилась на неё, поняв, что даже не знает фамилию Барбары. Можно попробовать позвонить ей на работу чуть позже.
Только в эти долгие, холодные, тёмные часы перед рассветом Элизабет полностью осознала, в какой отчаянной ситуации оказалась. Дамиан все ещё слаб после операций, а она весь день чувствовала, что заболевает. Она всегда была подвержена простуде, а стресс последних недель совсем подкосил её. Ощущения были очень странные — она спотыкалась в темноте о битум пригородной дороги, на ней были только промокшие теннисные туфли и футболка, и рядом на обрывке верёвки шёл хромающий пёс. Качая головой, она снова и снова думала: как это могло случиться?
Наступил рассвет, а они были все ещё в нескольких милях от места назначения. Элизабет пришлось забраться в придорожные кусты орешника. Днём идти слишком рискованно. На ветках лежала тяжёлая утренняя роса, и девушка вся промокла. Элизабет несколько мгновений разглядывала темно-коричневые резные листья, устилавшие землю в этой маленькой роще. На влажной почве тут и там росли шампиньоны; на стволах торчали большие древесные грибы. Влага стекала с веток и капли уныло шлёпались на землю. Она нерешительно присела на мокрую землю. Посмотрела на Дамиана, он взглядом ответил ей.
— Этого не может быть, — сказала она. Потом положила руку ему на голову и зажмурилась. Глаза горели, голова раскалывалась от боли. Она обвязала верёвку Дамиана вокруг своей лодыжки и решительно свернулась клубком.
Если бы у меня была подушка, я бы смогла уснуть.
Прикосновение щеки к холодной земле странно отрезвило её. Она действительно в бегах. У неё нет машины, денег, нет места, где можно поспать. С досадой она поняла, что ужасно хочет пить, но возможности достать воду у неё не будет ещё несколько часов.
Я ненормальная беженка.
Она посмотрела на пса.
А он похож на узника концлагеря.
Дамиан свернулся рядом, и она прижалась к нему. Пёс лёг на бок, вытянул заднюю лапу и со вздохом положил голову ей на руку. Элизабет слегка потрепала его.
— Тебе тоже жестковато, да?
Пёс потянулся и быстро лизнул её в щеку.
— Всегда пожалуйста, — ответила она. Она была признательна ему даже за тепло, исходившее от его тела. — Ну что, мы сделали то, что должны были, правда же? И как угодно, но я заберу тебя у него. Мы сделаем это, малыш. Я не знаю, как, но сделаем.
На ум ей пришла строчка из любимой песни, и Элизабет горько улыбнулась: насколько уместны слова. Куда идти теперь, когда зайдёшь так далеко!
В утренней тиши она подумала об отце и дедушке и будто окаменела. Как могла её любовь к одному причинить вред другим — тем, кого она тоже любила? Она вспомнила слова язычницы Барбары, которая говорила, что добра или зла нет, есть только жизнь, и то, что хорошо для одного, для другого может обернуться неотвратимой болью.
Элизабет рухнула на землю и горько заплакала. Так и есть: её отец совершал огромное зло и все же делал много добра. Она причинила ему боль и все же сделала доброе дело для Дамиана. Нанесла огромный урон своей жизни и все же для собственной души совершила великое благо. Спасение Дамиана было правильным поступком, но потеря семьи ранила её. Добро и зло неразделимы, и выбор — лишь вопрос точки зрения, ни больше, ни меньше. Поэтому она рыдала, и ей хотелось одного — вернуться домой к отцу и сказать ему, как она его любит. Но она не могла, и это терзало ей душу. Дамиан, поражённый её горем, скулил и отчаянно пытался слизывать её слезы.
Элизабет пробовала уснуть, но не могла. Дрожащая и мокрая, она лежала, свернувшись вокруг тела пса на сырой земле. Уверенный вид собаки успокаивал её: она старалась защитить его, но и он защищал её тоже.
Когда наступило утро, воробьи и вьюрки запрыгали по сводам ветвей, подрагивая коричневыми хвостами, выводя мелодичные трели. Элизабет видела, что небо светлеет, и с интересом наблюдала, как восходящее солнце мягко расцвечивает сумрачные заросли.
Цвет, — подумала она, — это ежеутренний дар солнца.
Они пролежали в кустах весь день. Спать было слишком холодно и неудобно. Элизабет думала о том, что сделала Барбара, вернувшись домой и не найдя ни её, ни собаки. Встретили её около дома терпеливые полицейские или нет? Или только Севилл и его охотники? Что Барбара сказала Севиллу, если они встретились? Она бы дорого дала, чтобы это увидеть.
В ту ночь Элизабет истратила последние деньги, которые дал ей Том, купив ещё один пакет еды и немного воды. Сама она есть не хотела — это плохой признак, особенно после целого дня голодовки. Двое друзей устало потащились дальше в темноте, и Элизабет пришлось несколько раз отдыхать, присаживаясь на каменные заборы или бордюр. Она совсем ослабла и чувствовала себя ужасно. Болели голова и живот, мышцы ломило, её бросало то в жар, то в холод.
Они добрались до пустого, заброшенного мыса за полями фильтрации вскоре после восхода. Элизабет решила просить Тома о помощи. Другого выхода нет. Ему нужно будет достать для неё где-нибудь сухую одежду, обувь, затем вывезти из города и высадить достаточно далеко, чтобы она могла двигаться дальше автостопом без риска, что кто-нибудь опознает собаку. Том был её единственным шансом. Девушка изводила себя, представляя, что будет, если он откажется или, хуже того — от этой мысли у неё кровь стыла в жилах, — если он будет ждать её там с Севиллом? Прикоснувшись к мешочку на шее, она вспомнила о лососе, о его кровавой, ободранной морде. Эта рыба должна была сделать своё дело, и она продолжала двигаться. Одна в целом мире, рыба шла вперёд, встречая каждое новое препятствие без жалоб, без сомнений. Мысли о рыбе помогли, и Элизабет зашагала дальше.
Место, где она собиралась ждать Тома, оказалось искусственно созданной песчаной насыпью, выступающей в узкий залив. Безобразная смесь донного ила, тины, перегноя и обломков канализационных труб отпугивала рыбаков и случайных прохожих. Всю западную часть мыса занимал дровяной склад, заваленный огромными штабелями брёвен для отправки в Японию. Восточная сторона была пустынной, во время прилива от неё оставался только маленький пляж, а отлив обнажал длинную береговую линию. Дряхлые обветшалые доки, облепленные водорослями, постепенно гнили без присмотра. Идеальное место для укрытия, но она удивлялась, откуда о нем знал Том.
Когда взошло солнце, с моря накатил густой туман, воздух стал сырым, серым, холодным, он пах морской водой. Элизабет совсем окоченела, и сильная дрожь не отпускала её. Промокшая, вялая, с больной головой, она ни о чем не могла думать. Девушка огляделась, выбирая место, где можно провести день.
Восточная часть мало подходила для укрытия. Уже понимая, что заболела, Элизабет знала — нужно выспаться, а для этого требовалось уединённое место. Она не могла допустить, чтобы её заметил случайный утренний бегун. Если кто-нибудь узнает Дамиана, это конец. В отличие от лосося, в глубине души она понимала, что не сможет бороться дальше.
Она подошла к дровяному складу и с сомнением посмотрела на двадцатипятифутовые штабели брёвен. Те выглядели опасными — ей было не по себе даже просто рядом с ними. Однако в щели между большими брёвнами в основании кучи оказалось сухо. Лучшего выбора все равно нет. Она заползла на несколько футов в глубину штабеля и уселась, обхватив руками колени и положив на них голову.
— Вот дерьмо, — сказала она.
Дамиан в ожидании пролежал возле неё весь день, От холодного и влажного морского воздуха и ему было неуютно: он дремал урывками, прислушиваясь к далёким звукам и время от времени толкая лапой свою вялую спутницу. К вечеру, когда начало смеркаться, он уже был уверен, что с Элизабет что-то не так. Она свернулась на боку в комочек, лёжа на жёстких обломках коры, покрывавших землю между брёвнами. Она так сильно дрожала, что стучали зубы, и несколько раз просыпалась — её рвало жёлтой слизью. Затем она со стоном ложилась обратно. Пёс беспокойно смотрел на неё, непрерывно ходил взад и вперёд в тесном убежище и слушал смутный, но настойчивый, требовательный Голос.
Нужна помощь. Найди людей.
Животные прячутся от всех, когда болеют, ибо показывать слабость — в итоге означает навлечь на себя смерть. Однако особые отношения между человеком и собакой — в этом смысле уникальное исключение. Дамиан понимал: хоть он и не может помочь Элизабет, он тем не менее за неё в ответе и потому должен что-то предпринять. Голос требовал оставить её здесь и пойти к людям за помощью. Дамиан сопротивлялся, вылезал и возвращался в «нору», изнывая от беспокойства. Он не хотел бросать свою спутницу. Кроме того, опыт подсказывал, что люди в большинстве своём — Плохие. Он продолжал метаться, совершенно измученный приступами беспокойства.
Опустилась тьма, и пёс вернулся в дыру между брёвнами. Его человек больше не говорил с ним, когда пёс толкал его и лизал. Несколько минут он кружил вокруг лежащего ничком тела, потом лёг рядом, прижавшись поплотнее. Элизабет инстинктивно подняла руку и притянула его ближе к себе. Её тело было холодней, чем у него.
Дамиан проснулся и понял, что Элизабет не отвечает на его толчки. Она едва ли была в сознании, лихорадка сменилась гипотермией, и пёс остался наедине со своими страхами. Он выбрался из-под брёвен, все ещё не решив, как ему справиться с этим Плохим Положением. Мысли естественным образом обратились к Севиллу. Если бы мужчина пришёл, он бы дал нужные команды, он мог бы восстановить порядок. Дамиан сидел возле неподвижного, холодного тела Элизабет, обвив хвостом её ноги, и очень хотел, чтобы пришёл этот человек.
Ближе к вечеру пёс совершенно лишился присутствия духа. Снова поднялся холодный ветер. Дамиан сидел снаружи у входа в укрытие, где лежала Элизабет, дрожал и щурился от влажного ветра.
— Иди! — говорил Голос.— Помоги ей. Найди человека. Человек должен прийти сюда.
В конце концов, у него не осталось выбора. Он чувствовал, что сидеть здесь — Очень Плохо; он должен что-нибудь сделать. Пёс потрусил прочь от склада к восточной части мыса. Люди слишком долго контролировали все его действия, и теперь он чувствовал себя неуверенно от своей странной и неприветливой свободы.
Если Том не принимал участия в важном или требующем времени проекте, пару раз в неделю он старался уйти с работы пораньше. То есть задерживался не дольше чем на час. Уйти с работы в условленное время — в пять — было невозможно у такого работодателя, как Севилл. Такое случалось крайне редко. Но иногда, в основном — по пятницам, когда приезжала Кристина, Том мог поехать на пляж. Севилл не знал, куда он уходит, и ему не было до этого дела; то была личная жизнь Тома.
Том был одержим тремя великими страстями. Первая заключалась в том, чтобы оставаться незаменимым для человека, который стал для него прежде всего заменой отца, о которой юный Томас Оуэн так мечтал в детстве. Севилл походя использовал эту преданность так, как было удобно ему. Такой верный, сдержанный и неподкупный помощник — выгодное приобретение, и двое мужчин устраивали друг друга.
Второй страстью Тома была его евангелическая вера — простая, но глубокая. Молчаливый и скрытный на людях, Том удивлял прихожан своим страстным и восторженным тенором, когда пел соло перед своей конгрегацией, вознося хвалы Господу. Его считали местным сокровищем, и он переходил из храма в храм, делясь своим даром.
А третьей страстью были воздушные змеи. Занятие, которому он мог предаваться в одиночестве, и Том достиг в нем изрядного мастерства. С детских лет, когда в семье даже велосипед был недоступной роскошью, его привлекали требующие аккуратности и послушные летающие конструкции. В детстве это было хобби; теперь они стали «взрослыми игрушками». Его нынешние змеи были смоделированы профессионально; дорогие, тщательно собранные, они слушались каждого его движения.
Ему нравилось пустынное место на берегу — там всегда дул сильный ветер и почти не бывало людей. Он мог наблюдать полёты в полном одиночестве, но все же иногда, запуская змея около дровяного склада, не без толики тщеславия думал, что люди в домах и лодках на той стороне могут полюбоваться его искусством.
Снедаемый любопытством, он приехал в четверг. День закончился, ветер был хороший, но мысли его были далеки от змеев. Он думал о девушке. С тех пор, как он её видел, прошло два дня, и Том не мог не спрашивать себя, что с нею случилось. Захочет ли она встретиться с ним здесь, как он предложил? Эта возможность тревожила его. О чем он думал? Что он мог бы — или должен — для неё сделать? Он очень надеялся, что она уже покинула штат.
Он пытался убедить себя, что она его враг. Босс, озабоченный её поимкой и возвращением украденной собаки, забросил всю работу, чтобы найти их. Но Том не мог отделаться от взгляда Элизабет, которым она одарила его, увидев в машине Севилла. Её голова в тот момент грациозно вздёрнулась, как у самки оленя, поймавшей взгляд охотника, который собирается её убить. Она не убежала — она стояла испуганная, но гордая, не стыдясь того, что сделала. Его терзал страх, застывший в глазах этой девочки. Он не хотел быть охотником, это не его роль. И все-таки, прежде чем она ушла, её страх немного утих и сменился теплотой, когда она поняла, что он её не предал. А он побоялся ответить на эту теплоту. Опасная ситуация. Он знал, что в конце концов ему придётся поймать девушку, выполняя долг перед работодателем. Лучше всего избегать её — тогда не придётся делать выбор.
Так почему же ты здесь, где она сможет тебя найти?
У него не было ответа на этот вопрос.
Он запустил своего лучшего змея, позволил ему подняться на сотню футов над землёй, затем направил отвесно вниз. В десяти футах от земли змей резко остановился, сменил угол полёта и медленно спланировал к земле, балансируя на хвосте, трепеща от отчаянного желания снова взлететь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46