Вот и все. Дамиан посмотрел на Элизабет, посмотрел на Севилла. Голос громко и настойчиво повторил:
Здесь Белая Боль.
Это Плохо.
Лежи смирно.
И все же душа Элизабет тихо взывала к нему, и он чувствовал её, как ускользающий в порыве ветра запах, слабый, но ощутимый. Элизабет гладила его по голове, Дамиан поднял на неё глаза и неловко заскулил: страх перед Севиллом вытесняла более сильная эмоция, и от этого становилось больно.
— Сделай это для меня, дружок. Мы пройдём через это месте, — прошептала она.
Они встретились взглядами, и чудо свершилось. В это мгновение он стал её собакой, а она стала его богиней. Он должен её защищать, служить ей. В его венах текла кровь самых решительных и преданных собак в истории, и Дамиан словно вернулся домой: он осознал, что его долг — служить другому созданию, а не себе самому. Странное товарищество — эта волшебная связь бросила вызов привычному инстинкту выживания. Желая умереть за неё, он мог смело встретить любые лишения. Девушка осторожно нагнулась к Дамиану, и пёс шагнул под её руку. Её прикосновение удержало его на месте.
— Ты доверился мне, Дами, и дальше мы будем вместе. — Она вытащила карточки, а Дамиан смотрел по очереди то на неё, то на мужчину. — Не смотри на него, смотри на меня. Здесь только ты и я, дружок, — произнесла она медленно, — ты и я, так было всегда. А теперь, — она подняла жёлтую карточку, — что это?
Дамиан корчился в сомнениях, а Элизабет хотела, чтобы он говорил, и в её голосе он слышал отчаяние. Он чувствовал, что она расстроена. Если Севилл сделает с ним что-нибудь плохое, произойдёт это потому, что Единственная просила его говорить, но все же это Её просьба. Дамиан, пёс, выросший в одиночестве, всегда желал подчинения человеку, но никогда не знал его и теперь внутренне соглашался на то, чтобы его воля слилась с её волей.
— Жел… — Это был хриплый шёпот, предназначенный ей одной. Дамиан готов был вызвать гнев Севилла ради неё. С этого момента он не мог отказать ей ни в чем. Пёс скосил глаза на мужчину, ожидая его действий.
Ничего не произошло.
Элизабет протянула руку, погладила его. Её глаза сияли, она часто моргала.
— Хорошо! — горячо прошептала она. — Хорошо.
Она схватила его за обе щеки и нежно покачала его голову. Он сделал ей приятное и наслаждался этим чувством, неторопливо постукивая хвостом от радости. Глубокое, граничащее с болью счастье заслужить её одобрение было ценнее чего бы то ни было. Ни гордость, ни философия не могли помешать его радости.
— Видишь, — сказал Севилл, — это было не так трудно.
Она готова была задушить его в этот момент.
Томас Оуэн, четвёртый из восьми детей, родившихся и выросших в трейлерном парке, приткнувшемся за чахлой полоской елей у заброшенного деревенского шоссе, ещё в ранней юности приобрёл два непоколебимых убеждения. Первое: если он будет хорошо себя вести и сумеет угодить Богу, то в будущем сможет заслужить восхитительное вознаграждение. Эту веру он унаследовал от матери, одной из самых стойких и выносливых натур, какие только и выживают под жестоким южным солнцем Луизианы. Земные вещи проходят, говорила мать своему молчаливому сыну, и бренный мир наполнен скорбью и бедствиями, которые испытывают и искушают человеческую веру.
Её глубокая и простая вера требовала искать смысл в этой жизни. Убогая реальность их существования была очевидна для юных обитателей крошечного трейлера, и глаза Томаса, слишком серьёзные для человечка его возраста, смотрели, как мать в одиночку справляется с жизненными испытаниями. Её готовность молча выносить превратности судьбы привела к тому, что некоторые дети подняли на смех такое долготерпение, сочтя его слабостью. Старшие дети быстро покинули её, ощущая себя униженными и преданными: ни себя, ни их не могла защитить она от варварских издевательств отца, когда тот изредка появлялся дома. Однако юный Томас знал — со всей сыновней преданностью, — что мать заботится о них и её верное сердце не разорвалось до сих пор только потому, что она такая сильная. Мать была его героем, и он никогда не подвергал сомнению её приверженность многочисленным и зачастую несправедливо строгим догматам её религии.
Второе убеждение Томаса явилось скорее результатом наследственности, нежели обстоятельств жизни. Предки его были отважными густоволосыми саксами, что заполонили всю Южную Англию, устроились на новом месте и смешались с основным населением феодального острова. Мужественные и верные, его предки служили множеству лордов, передавая по наследству фамильные черты, благодаря которым становились крепкими фермерами, преданными вассалами и честнейшими дворецкими. Главной чертой характера Томаса Оуэна была непоколебимая надёжность.
У Томаса не было никаких шансов получить высшее образование, о котором он так мечтал, и поэтому он ухватился за возможность работать в университете с кем-нибудь из хорошо известных учёных. Том относился к доктору Севиллу с благоговейным трепетом и был очень доволен, что сможет изучать медицину, работая и общаясь с таким блестящим учёным. Том уже примирился с мыслью, что из-за некоторых семейных обязательств у него никогда не будет диплома. С благодарностью и с небрежного благословения Севилла Том погрузился в море учебного материала, который его окружал. Быстро и жадно впитывая знания, он немедленно усвоил, что, когда разговор заходит о профессиональных тонкостях, ему нужно помалкивать.
Для Тома ситуация казалась идеальной. Он оказался так близок к медицинскому образованию, он стремился к этому всю жизнь. Том высоко ценил возможность учиться, поэтому с присушим ему терпением выносил трудности общения со своенравным и требовательным работодателем.
Другой проблемой были студенты Севилла. Он чувствовал себя неловко и очень смущался, когда те смотрели на него, не понимая, в каком качестве он находится рядом с Севиллом, но справедливо полагая, что он не дипломник. Когда выяснялось его истинное положение: он просто ассистент доктора, а не студент, — они всячески начинали его изводить. Севилл вмешивался редко, но хорошо платил за работу, а его деньги давали Тому возможность последние шесть лет выполнять свои обязательства.
Эта девушка не сильно отличалась от всех остальных. Том думал о ней, когда вёл машину к дому Севилла. Доктор отправил его вперёд, а сам задержался в университете. Девушка приходила каждый день всю неделю и теперь ждала его у дверей. Она казалась вполне приятной, однако в глазах у неё была явная враждебность. Он видел это, но не мог порицать её. Севилл был с нею груб — Том пока не очень понимал, почему, — и это его беспокоило. Ему вообще не нравилось такое обращение с женщинами. Том был достаточно умен, чтобы понимать, что её эмоции к нему вызваны чувствами к его работодателю. Но вот чего Том не мог понять — почему она так переживает из-за какой-то собаки, ведь у животных нет души?
Когда Том подъехал, Элизабет стояла у двери, очевидно, обескураженная их отсутствием.
— Доктор приедет, как только сможет. Входите. Он провёл её в маленькую рабочую комнату.
— Можно я побуду с ним? — спросила она. Том помотал головой.
— Мне очень жаль, но доктор сказал, чтобы вы ждали, пока он не приедет. Понимаете?
— Нет, не понимаю, — ответила она довольно резко, удивив его. — Я ничего здесь не понимаю. Я не понимаю, как вы можете держать Дамиана запертым в такой маленькой комнате, в подвале. Это неправильно.
Она подошла к плексигласовой стене и заглянула внутрь. Пёс отдыхал. Комната была звуконепроницаемой, он не слышал, как они приехали, и теперь не мог слышать слов Элизабет. Она легонько постучала по стеклу, но пёс продолжал лежать, свернувшись калачиком и не замечая её.
— Простите. Я вижу, вы очень привязаны к нему. — Том больше ничего не смог придумать.
Она наградила его испепеляющим взглядом и неохотно уселась на стул.
Прошло минут десять. Оба они сидели, пытаясь не смотреть друг на друга. Наконец девушка, беспокойно поёрзав, спросила:
— Вы говорите с акцентом. Откуда вы? Тома удивил её вопрос.
— Из Луизианы. — Хм.
Они помолчали. Том посмотрел на часы. Девушка разглядывала свои ногти.
— Давно здесь живёте?
— Моя мать перевезла нас сюда несколько лет назад. — Он надеялся, что она не спросит, зачем. Он не мог врать и не хотел признаваться, что семья переехала, чтобы оказаться поближе к тюрьме, где сидел его отец.
— Ваша мать — что она делает?
— Что делает? — Том нахмурился, не вполне понимая, о чем она.
— Что она делает? Занимается каким-нибудь бизнесом?
— Нет, мэм. Она растила нас, детей. Этой работы ей хватало.
— Вы с ней близки?
Том повернулся, чтобы увидеть её лицо. Он ожидал от этой девушки надменности и высокомерия. В конце концов, её отец — кардиохирург и сама она собирается поступать в медицинскую школу. Том пытался представить, что можно чувствовать, когда поступаешь в медицинскую школу и просто ждёшь, когда начнутся занятия. «Знает ли она, как ей повезло?» — думал он.
— Мы были очень близки. Она возвратилась домой семь месяцев назад.
— Назад, в Луизиану, да? — Она умерла.
— О господи, я прошу прощения. Я не поняла.
Он помотал головой, показывая, что ничего страшного.
— Нет, это я виноват. В таких случаях мы говорим «возвратился домой». Я забыл, что здесь так не принято.
— Вы правы. Не принято. Но мне все равно очень жаль.
Он кивнул, и они снова замолчали. Затем Том с облегчением услышал, как Севилл открыл заднюю дверь и вошёл в дом.
— Извините. — Том кивнул девушке и быстро вошёл в комнату к собаке, чтобы навести там порядок перед началом работы.
— Добрый день, — сказал Севилл, входя в комнату. — Где Том?
— В комнате Дамиана.
— Ты не входила туда?
—Нет.
— Хорошо. Начнём. — Он положил портфель на стол и скинул пиджак. Закатал рукава рубашки, подошёл к пульту и включил его. Том вынес ключи от внутренней двери.
— Дай-ка мне это. — Севилл показал на металлическую коробочку на столе. Внутри были шарики собачьего корма. Элизабет взяла коробку, свой реквизит и вошла в комнату. — Его ЕРП будет состоять из того, что ты держишь в руке, — объяснил Севилл, когда отпер внутреннюю дверь и придержал её перед ней. — Псу пойдёт на пользу, если ты начнёшь более регулярно вознаграждать его за правильные ответы.
— Что такое ЕРП?
— Ежедневный рацион питания. Как ты его награждала и как часто?
— Он просто хотел сделать мне приятное. Ему нравится учиться. Я не уверена…
— Когда он даёт правильный ответ, как ты его поощряешь?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Если он делает все хорошо, я просто говорю ему, что он молодец. — Она пожала плечами. — Ну, или глажу его, или что-нибудь такое. Я редко кормлю его во время работы.
Севилл кивнул.
— Вот чего я пытаюсь добиться. Нам нужно стандартное поощрение. Начнём сегодня, будешь давать ему шарик за правильные ответы — так же часто, как поощряешь его вербально. Так он будет зарабатывать себе еду, Элизабет. Если ты не истратишь весь дневной рацион во время работы, больше он сегодня есть не будет.
Элизабет не смогла придумать, что сказать на это.
Осторожно взглянув на мужчин, Дамиан поднялся и поспешил к девушке. Севилл принял обычную позу, прислонившись к стене в полудюжине футов от них. Элизабет присела на корточки, обняла Дамиана за шею, и они поздоровались. Дамиан сунул нос в коробку в её руке.
— Иди сюда.
Она достала шарик, проверила его и протянула псу. Тот немедленно его съел.
— Господи, тебе нравятся эти штуки? — Она достала ещё один. — Судя по всему, у тебя не такой уж большой выбор.
Севилл вмешался, шагнув вперёд:
— Какое действие ты только что закрепила?
— Что я сделала с чем?
Только что ты закрепила его поведение при помощи поощрения, и я не понял, что было в данном случае целевым поведением.
— Ну, я не думаю, что сделала то, что вы сказали. Я просто дала ему шарик… Прошу прощения, я сделала что-нибудь не так?
Севилл обречённо махнул рукой.
— Очевидно, эта собака в состоянии учиться вопреки твоим ошибкам, — проговорил он, возвращаясь к стене. Элизабет пожала плечами и повернулась к псу. Тот тяжело дышал.
— Пить, — сказал он.
— Ты хочешь воды, Дамиан?
— Пить.
Элизабет повернулась за разрешением к Севиллу. Он покачал головой. Она обернулась к Дамиану:
— Ох, сейчас нельзя пить. Прости, я принесу тебе воды попозже.
Девушка нахмурилась: странно. Что плохого в том, чтобы дать псу напиться? Если он будет мучиться от жажды, это помешает работе.
Господи, он просто подонок. Садист и подонок.
— Сколько слов он может выучить и запомнить за один день? — спросил Севилл.
— Только два, — быстро соврала Элизабет. Однажды Дамиан выучил целых три слова, но тогда был особенный день, и Севиллу не обязательно об этом знать. Этот человек стал бы давить на собаку.
— А почему только два? Что мешает ему учить больше?
— Ну, он устаёт. Ему становится скучно. То есть ему ведь достаточно трудно говорить, это для него неестественно. Нужно сосредоточиваться, а через некоторое время он начинает отвлекаться. Я не вижу причин давить на него — удивительно, что он вообще в состоянии такое делать.
Севилл разглядывал их обоих.
— Научи его новому слову прямо сейчас и дай в награду еду. Напоминаю тебе: ты оставишь его голодным, если не будешь подкреплять едой правильные ответы.
Он подошёл и встал напротив пса. Тот замер и отвернулся.
— Независимо оттого, что я думаю о многих твоих действиях с этой собакой, я хочу сказать, что ты проделала, неплохую работу, Элизабет.
— Ну, спасибо… — Она снова разозлилась.
Что этот ублюдок замыслил на этот раз?
Но Севилл был искренен. Девушка сделала нечто экстраординарное. Удивительнее он не видел в жизни ничего, и теперь это оказалось в его руках — в самое подходящее время. Он действительно был ей благодарен.
Пользуясь его необычайным расположением, Элизабет решила ковать железо, пока горячо. Со всем возможным уважением, заранее ожидая отказа, она спросила:
— Доктор, можно мне побыть с ним чуть-чуть после работы? Это много значит для нас обоих. Пожалуйста.
Несколько секунд Севилл раздумывал. Прочесть что-либо в его светло-серых глазах было невозможно. Элизабет заставила себя выдержать его пристальный взгляд. Способен ли он чувствовать, по крайней мере, уважение к животным — хоть какое-нибудь? Он плохой человек или просто не понимает собак? Этого она не знала.
— Почему бы и нет? — ответил он. — Когда закончим работать. И ты не будешь его кормить.
— О, спасибо. Большое спасибо.
Они работали два часа. Дамиан снова и снова просил пить, и сердце её разрывалось. Было видно, что его жажда отвлекает и мучает его, но ей не хотелось опять просить воды у Севилла — особенно теперь, когда он такой добрый. Во время работы Элизабет все время думала, как раздобыть воду для собаки. В конце концов, она попросила сделать перерыв.
Мне надо чего-нибудь попить и сходить в туалет, — сказал она. Севилл сделал ей одолжение, вышел вместе с ней в основную комнату и попросил Тома показать ей дорогу. Возвращаясь, она потягивала маленькими глотками воду из бумажного стаканчика и думала, как прокрасться с ним в комнату, чтобы дать воды Дамиану. Пёс хотел пить — как мог Севилл запрещать ему? В первой комнате Севилла не было, и она подошла к плексигласовой стене — посмотреть, не вернулся ли он к Дамиану. К её удивлению, мужчина был внутри — сидел на корточках с миской воды в руке. Элизабет встала у края стола, наблюдая. Севилл сидел в двух футах от Дамиана и предлагал собаке воду. Никто при этом не двигался. Лицо учёного оставалось совершенно непроницаемым, Дамиан лежал в дальнем углу комнаты, отвернувшись от человека, но изредка нерешительно поглядывая на миску в его руке. Вскоре Севилл поднялся и вышел, забрав миску с собой. Элизабет встретила его у двери, и он ничего не стал ей объяснять, только протянул руку и забрал у неё стакан.
— С водой туда нельзя.
— Почему вы заставляете его мучиться от жажды? — расстроенно спросила она.
— Я формирую сближающее поведение. Ты не должна беспокоиться и не должна задавать мне вопросы. Понятно?
— Да.
Ступай и побудь с ним некоторое время. Когда захочешь выйти, просто скажи об этом. Я оставлю микрофон включённым. — Он забрал у неё контейнер с едой и стакан и закрыл за ней дверь.
— Надеюсь, для таких людей существует особый ад, — процедила она сквозь зубы, войдя в комнату.
Время было очень дорого — тем более потому, что им с Дамианом оставалось провести считанные часы вдвоём; она знала, что Севилл не позволит ей долго участвовать в работе. Элизабет принялась счищать шерсть с мозолей на лапах и с боков пса: бетонный пол был для него слишком жёстким. Закончив, она прислонилась спиной к стене. Пёс держал голову у неё на коленях.
— Ты должен быть хорошим мальчиком, Дамиан, и слушаться Белую Боль. Это важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Здесь Белая Боль.
Это Плохо.
Лежи смирно.
И все же душа Элизабет тихо взывала к нему, и он чувствовал её, как ускользающий в порыве ветра запах, слабый, но ощутимый. Элизабет гладила его по голове, Дамиан поднял на неё глаза и неловко заскулил: страх перед Севиллом вытесняла более сильная эмоция, и от этого становилось больно.
— Сделай это для меня, дружок. Мы пройдём через это месте, — прошептала она.
Они встретились взглядами, и чудо свершилось. В это мгновение он стал её собакой, а она стала его богиней. Он должен её защищать, служить ей. В его венах текла кровь самых решительных и преданных собак в истории, и Дамиан словно вернулся домой: он осознал, что его долг — служить другому созданию, а не себе самому. Странное товарищество — эта волшебная связь бросила вызов привычному инстинкту выживания. Желая умереть за неё, он мог смело встретить любые лишения. Девушка осторожно нагнулась к Дамиану, и пёс шагнул под её руку. Её прикосновение удержало его на месте.
— Ты доверился мне, Дами, и дальше мы будем вместе. — Она вытащила карточки, а Дамиан смотрел по очереди то на неё, то на мужчину. — Не смотри на него, смотри на меня. Здесь только ты и я, дружок, — произнесла она медленно, — ты и я, так было всегда. А теперь, — она подняла жёлтую карточку, — что это?
Дамиан корчился в сомнениях, а Элизабет хотела, чтобы он говорил, и в её голосе он слышал отчаяние. Он чувствовал, что она расстроена. Если Севилл сделает с ним что-нибудь плохое, произойдёт это потому, что Единственная просила его говорить, но все же это Её просьба. Дамиан, пёс, выросший в одиночестве, всегда желал подчинения человеку, но никогда не знал его и теперь внутренне соглашался на то, чтобы его воля слилась с её волей.
— Жел… — Это был хриплый шёпот, предназначенный ей одной. Дамиан готов был вызвать гнев Севилла ради неё. С этого момента он не мог отказать ей ни в чем. Пёс скосил глаза на мужчину, ожидая его действий.
Ничего не произошло.
Элизабет протянула руку, погладила его. Её глаза сияли, она часто моргала.
— Хорошо! — горячо прошептала она. — Хорошо.
Она схватила его за обе щеки и нежно покачала его голову. Он сделал ей приятное и наслаждался этим чувством, неторопливо постукивая хвостом от радости. Глубокое, граничащее с болью счастье заслужить её одобрение было ценнее чего бы то ни было. Ни гордость, ни философия не могли помешать его радости.
— Видишь, — сказал Севилл, — это было не так трудно.
Она готова была задушить его в этот момент.
Томас Оуэн, четвёртый из восьми детей, родившихся и выросших в трейлерном парке, приткнувшемся за чахлой полоской елей у заброшенного деревенского шоссе, ещё в ранней юности приобрёл два непоколебимых убеждения. Первое: если он будет хорошо себя вести и сумеет угодить Богу, то в будущем сможет заслужить восхитительное вознаграждение. Эту веру он унаследовал от матери, одной из самых стойких и выносливых натур, какие только и выживают под жестоким южным солнцем Луизианы. Земные вещи проходят, говорила мать своему молчаливому сыну, и бренный мир наполнен скорбью и бедствиями, которые испытывают и искушают человеческую веру.
Её глубокая и простая вера требовала искать смысл в этой жизни. Убогая реальность их существования была очевидна для юных обитателей крошечного трейлера, и глаза Томаса, слишком серьёзные для человечка его возраста, смотрели, как мать в одиночку справляется с жизненными испытаниями. Её готовность молча выносить превратности судьбы привела к тому, что некоторые дети подняли на смех такое долготерпение, сочтя его слабостью. Старшие дети быстро покинули её, ощущая себя униженными и преданными: ни себя, ни их не могла защитить она от варварских издевательств отца, когда тот изредка появлялся дома. Однако юный Томас знал — со всей сыновней преданностью, — что мать заботится о них и её верное сердце не разорвалось до сих пор только потому, что она такая сильная. Мать была его героем, и он никогда не подвергал сомнению её приверженность многочисленным и зачастую несправедливо строгим догматам её религии.
Второе убеждение Томаса явилось скорее результатом наследственности, нежели обстоятельств жизни. Предки его были отважными густоволосыми саксами, что заполонили всю Южную Англию, устроились на новом месте и смешались с основным населением феодального острова. Мужественные и верные, его предки служили множеству лордов, передавая по наследству фамильные черты, благодаря которым становились крепкими фермерами, преданными вассалами и честнейшими дворецкими. Главной чертой характера Томаса Оуэна была непоколебимая надёжность.
У Томаса не было никаких шансов получить высшее образование, о котором он так мечтал, и поэтому он ухватился за возможность работать в университете с кем-нибудь из хорошо известных учёных. Том относился к доктору Севиллу с благоговейным трепетом и был очень доволен, что сможет изучать медицину, работая и общаясь с таким блестящим учёным. Том уже примирился с мыслью, что из-за некоторых семейных обязательств у него никогда не будет диплома. С благодарностью и с небрежного благословения Севилла Том погрузился в море учебного материала, который его окружал. Быстро и жадно впитывая знания, он немедленно усвоил, что, когда разговор заходит о профессиональных тонкостях, ему нужно помалкивать.
Для Тома ситуация казалась идеальной. Он оказался так близок к медицинскому образованию, он стремился к этому всю жизнь. Том высоко ценил возможность учиться, поэтому с присушим ему терпением выносил трудности общения со своенравным и требовательным работодателем.
Другой проблемой были студенты Севилла. Он чувствовал себя неловко и очень смущался, когда те смотрели на него, не понимая, в каком качестве он находится рядом с Севиллом, но справедливо полагая, что он не дипломник. Когда выяснялось его истинное положение: он просто ассистент доктора, а не студент, — они всячески начинали его изводить. Севилл вмешивался редко, но хорошо платил за работу, а его деньги давали Тому возможность последние шесть лет выполнять свои обязательства.
Эта девушка не сильно отличалась от всех остальных. Том думал о ней, когда вёл машину к дому Севилла. Доктор отправил его вперёд, а сам задержался в университете. Девушка приходила каждый день всю неделю и теперь ждала его у дверей. Она казалась вполне приятной, однако в глазах у неё была явная враждебность. Он видел это, но не мог порицать её. Севилл был с нею груб — Том пока не очень понимал, почему, — и это его беспокоило. Ему вообще не нравилось такое обращение с женщинами. Том был достаточно умен, чтобы понимать, что её эмоции к нему вызваны чувствами к его работодателю. Но вот чего Том не мог понять — почему она так переживает из-за какой-то собаки, ведь у животных нет души?
Когда Том подъехал, Элизабет стояла у двери, очевидно, обескураженная их отсутствием.
— Доктор приедет, как только сможет. Входите. Он провёл её в маленькую рабочую комнату.
— Можно я побуду с ним? — спросила она. Том помотал головой.
— Мне очень жаль, но доктор сказал, чтобы вы ждали, пока он не приедет. Понимаете?
— Нет, не понимаю, — ответила она довольно резко, удивив его. — Я ничего здесь не понимаю. Я не понимаю, как вы можете держать Дамиана запертым в такой маленькой комнате, в подвале. Это неправильно.
Она подошла к плексигласовой стене и заглянула внутрь. Пёс отдыхал. Комната была звуконепроницаемой, он не слышал, как они приехали, и теперь не мог слышать слов Элизабет. Она легонько постучала по стеклу, но пёс продолжал лежать, свернувшись калачиком и не замечая её.
— Простите. Я вижу, вы очень привязаны к нему. — Том больше ничего не смог придумать.
Она наградила его испепеляющим взглядом и неохотно уселась на стул.
Прошло минут десять. Оба они сидели, пытаясь не смотреть друг на друга. Наконец девушка, беспокойно поёрзав, спросила:
— Вы говорите с акцентом. Откуда вы? Тома удивил её вопрос.
— Из Луизианы. — Хм.
Они помолчали. Том посмотрел на часы. Девушка разглядывала свои ногти.
— Давно здесь живёте?
— Моя мать перевезла нас сюда несколько лет назад. — Он надеялся, что она не спросит, зачем. Он не мог врать и не хотел признаваться, что семья переехала, чтобы оказаться поближе к тюрьме, где сидел его отец.
— Ваша мать — что она делает?
— Что делает? — Том нахмурился, не вполне понимая, о чем она.
— Что она делает? Занимается каким-нибудь бизнесом?
— Нет, мэм. Она растила нас, детей. Этой работы ей хватало.
— Вы с ней близки?
Том повернулся, чтобы увидеть её лицо. Он ожидал от этой девушки надменности и высокомерия. В конце концов, её отец — кардиохирург и сама она собирается поступать в медицинскую школу. Том пытался представить, что можно чувствовать, когда поступаешь в медицинскую школу и просто ждёшь, когда начнутся занятия. «Знает ли она, как ей повезло?» — думал он.
— Мы были очень близки. Она возвратилась домой семь месяцев назад.
— Назад, в Луизиану, да? — Она умерла.
— О господи, я прошу прощения. Я не поняла.
Он помотал головой, показывая, что ничего страшного.
— Нет, это я виноват. В таких случаях мы говорим «возвратился домой». Я забыл, что здесь так не принято.
— Вы правы. Не принято. Но мне все равно очень жаль.
Он кивнул, и они снова замолчали. Затем Том с облегчением услышал, как Севилл открыл заднюю дверь и вошёл в дом.
— Извините. — Том кивнул девушке и быстро вошёл в комнату к собаке, чтобы навести там порядок перед началом работы.
— Добрый день, — сказал Севилл, входя в комнату. — Где Том?
— В комнате Дамиана.
— Ты не входила туда?
—Нет.
— Хорошо. Начнём. — Он положил портфель на стол и скинул пиджак. Закатал рукава рубашки, подошёл к пульту и включил его. Том вынес ключи от внутренней двери.
— Дай-ка мне это. — Севилл показал на металлическую коробочку на столе. Внутри были шарики собачьего корма. Элизабет взяла коробку, свой реквизит и вошла в комнату. — Его ЕРП будет состоять из того, что ты держишь в руке, — объяснил Севилл, когда отпер внутреннюю дверь и придержал её перед ней. — Псу пойдёт на пользу, если ты начнёшь более регулярно вознаграждать его за правильные ответы.
— Что такое ЕРП?
— Ежедневный рацион питания. Как ты его награждала и как часто?
— Он просто хотел сделать мне приятное. Ему нравится учиться. Я не уверена…
— Когда он даёт правильный ответ, как ты его поощряешь?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Если он делает все хорошо, я просто говорю ему, что он молодец. — Она пожала плечами. — Ну, или глажу его, или что-нибудь такое. Я редко кормлю его во время работы.
Севилл кивнул.
— Вот чего я пытаюсь добиться. Нам нужно стандартное поощрение. Начнём сегодня, будешь давать ему шарик за правильные ответы — так же часто, как поощряешь его вербально. Так он будет зарабатывать себе еду, Элизабет. Если ты не истратишь весь дневной рацион во время работы, больше он сегодня есть не будет.
Элизабет не смогла придумать, что сказать на это.
Осторожно взглянув на мужчин, Дамиан поднялся и поспешил к девушке. Севилл принял обычную позу, прислонившись к стене в полудюжине футов от них. Элизабет присела на корточки, обняла Дамиана за шею, и они поздоровались. Дамиан сунул нос в коробку в её руке.
— Иди сюда.
Она достала шарик, проверила его и протянула псу. Тот немедленно его съел.
— Господи, тебе нравятся эти штуки? — Она достала ещё один. — Судя по всему, у тебя не такой уж большой выбор.
Севилл вмешался, шагнув вперёд:
— Какое действие ты только что закрепила?
— Что я сделала с чем?
Только что ты закрепила его поведение при помощи поощрения, и я не понял, что было в данном случае целевым поведением.
— Ну, я не думаю, что сделала то, что вы сказали. Я просто дала ему шарик… Прошу прощения, я сделала что-нибудь не так?
Севилл обречённо махнул рукой.
— Очевидно, эта собака в состоянии учиться вопреки твоим ошибкам, — проговорил он, возвращаясь к стене. Элизабет пожала плечами и повернулась к псу. Тот тяжело дышал.
— Пить, — сказал он.
— Ты хочешь воды, Дамиан?
— Пить.
Элизабет повернулась за разрешением к Севиллу. Он покачал головой. Она обернулась к Дамиану:
— Ох, сейчас нельзя пить. Прости, я принесу тебе воды попозже.
Девушка нахмурилась: странно. Что плохого в том, чтобы дать псу напиться? Если он будет мучиться от жажды, это помешает работе.
Господи, он просто подонок. Садист и подонок.
— Сколько слов он может выучить и запомнить за один день? — спросил Севилл.
— Только два, — быстро соврала Элизабет. Однажды Дамиан выучил целых три слова, но тогда был особенный день, и Севиллу не обязательно об этом знать. Этот человек стал бы давить на собаку.
— А почему только два? Что мешает ему учить больше?
— Ну, он устаёт. Ему становится скучно. То есть ему ведь достаточно трудно говорить, это для него неестественно. Нужно сосредоточиваться, а через некоторое время он начинает отвлекаться. Я не вижу причин давить на него — удивительно, что он вообще в состоянии такое делать.
Севилл разглядывал их обоих.
— Научи его новому слову прямо сейчас и дай в награду еду. Напоминаю тебе: ты оставишь его голодным, если не будешь подкреплять едой правильные ответы.
Он подошёл и встал напротив пса. Тот замер и отвернулся.
— Независимо оттого, что я думаю о многих твоих действиях с этой собакой, я хочу сказать, что ты проделала, неплохую работу, Элизабет.
— Ну, спасибо… — Она снова разозлилась.
Что этот ублюдок замыслил на этот раз?
Но Севилл был искренен. Девушка сделала нечто экстраординарное. Удивительнее он не видел в жизни ничего, и теперь это оказалось в его руках — в самое подходящее время. Он действительно был ей благодарен.
Пользуясь его необычайным расположением, Элизабет решила ковать железо, пока горячо. Со всем возможным уважением, заранее ожидая отказа, она спросила:
— Доктор, можно мне побыть с ним чуть-чуть после работы? Это много значит для нас обоих. Пожалуйста.
Несколько секунд Севилл раздумывал. Прочесть что-либо в его светло-серых глазах было невозможно. Элизабет заставила себя выдержать его пристальный взгляд. Способен ли он чувствовать, по крайней мере, уважение к животным — хоть какое-нибудь? Он плохой человек или просто не понимает собак? Этого она не знала.
— Почему бы и нет? — ответил он. — Когда закончим работать. И ты не будешь его кормить.
— О, спасибо. Большое спасибо.
Они работали два часа. Дамиан снова и снова просил пить, и сердце её разрывалось. Было видно, что его жажда отвлекает и мучает его, но ей не хотелось опять просить воды у Севилла — особенно теперь, когда он такой добрый. Во время работы Элизабет все время думала, как раздобыть воду для собаки. В конце концов, она попросила сделать перерыв.
Мне надо чего-нибудь попить и сходить в туалет, — сказал она. Севилл сделал ей одолжение, вышел вместе с ней в основную комнату и попросил Тома показать ей дорогу. Возвращаясь, она потягивала маленькими глотками воду из бумажного стаканчика и думала, как прокрасться с ним в комнату, чтобы дать воды Дамиану. Пёс хотел пить — как мог Севилл запрещать ему? В первой комнате Севилла не было, и она подошла к плексигласовой стене — посмотреть, не вернулся ли он к Дамиану. К её удивлению, мужчина был внутри — сидел на корточках с миской воды в руке. Элизабет встала у края стола, наблюдая. Севилл сидел в двух футах от Дамиана и предлагал собаке воду. Никто при этом не двигался. Лицо учёного оставалось совершенно непроницаемым, Дамиан лежал в дальнем углу комнаты, отвернувшись от человека, но изредка нерешительно поглядывая на миску в его руке. Вскоре Севилл поднялся и вышел, забрав миску с собой. Элизабет встретила его у двери, и он ничего не стал ей объяснять, только протянул руку и забрал у неё стакан.
— С водой туда нельзя.
— Почему вы заставляете его мучиться от жажды? — расстроенно спросила она.
— Я формирую сближающее поведение. Ты не должна беспокоиться и не должна задавать мне вопросы. Понятно?
— Да.
Ступай и побудь с ним некоторое время. Когда захочешь выйти, просто скажи об этом. Я оставлю микрофон включённым. — Он забрал у неё контейнер с едой и стакан и закрыл за ней дверь.
— Надеюсь, для таких людей существует особый ад, — процедила она сквозь зубы, войдя в комнату.
Время было очень дорого — тем более потому, что им с Дамианом оставалось провести считанные часы вдвоём; она знала, что Севилл не позволит ей долго участвовать в работе. Элизабет принялась счищать шерсть с мозолей на лапах и с боков пса: бетонный пол был для него слишком жёстким. Закончив, она прислонилась спиной к стене. Пёс держал голову у неё на коленях.
— Ты должен быть хорошим мальчиком, Дамиан, и слушаться Белую Боль. Это важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46