«Чтобы завтра, трудно или нет, все приносили по три рубля, потому что к нам такого-то числа приедут великие артисты Художественного театра, Малого театра, Государственного еврейского театра. И вам надо, лоботрясы, приобщаться к культуре».
И выходили на сцену не кто-нибудь, а Москвин с Тарасовой! И играли сцену из знаменитой «Последней жертвы». Приехал однажды Михоэлс вместе с Зускиным, удивительным артистом, который играл в «Лире» шута. И они играли отрывок из «Короля Лира». И нечто удивительное возникало. И молодой Комиссаров из Художественного театра, и другой Комиссаров из Малого театра. И желание тоже попробовать проникло и укрепилось в сознании.
И оказался я в ГИТИСе, с которым меня жизнь связала навсегда. Андрей Александрович Гончаров был педагогом на курсе Лобанова, тогда молодой еще, недавно пришедший с фронта, всегда загорелый, всегда с теннисной ракеткой. Такой ухмыляющийся пытливый глаз, подсмеивающийся, но, тем не менее, очень пытливый острый глаз. Любил он нас очень, и мы его любили. Учил с голоса, когда отрывки делали. Это очень помогало. Не как играть, а про что играть. У него были «визитные» интонации, так же как и актерские показы Лобанова. Другой педагог — Варвара Алексеевна Вронская, дитя Художественного театра, непосредственная ученица Станиславского.
Лобанов меня привел в Ермоловский театр, когда я еще был студентом. А Гончаров привел меня в педагогику и сказал: «Володя, пора заниматься преподавательской деятельностью!» — «Что вы, Андрей Александрович!» — «Ничего не выдумывать! Отдать то, что вы накопили, снимаясь в кино и играя в театре. Теперь пора передавать опыт».
А иные студенты из других государств были в ту пору не намного, но постарше меня.
— Вы пришли в ГИТИС за год до дела космополитов, которое в большей степени ко с нулось педагогов ГИТИ Са. А как оно ощущалась студентами?
— Вы знаете, молодежь вообще очень тонко чувств у ет настроение, атмосферу вокруг. Так чувствовали и мы. Например, когда погиб Михоэлс, мы вдруг взяли и убежали с з а нятий, пришли на Бронную к Государственному еврейскому театру… Все там было з а пружено народом, там были и мы. Не могу сказать, что мы рыдали или что мы догад ы вались, что антифашистский комитет будет вскоре расстрелян. Но мы чувствовали, что надо быть там, и тосковали по поводу того, что ушел из жизни М и хоэлс. Тем более, что была свежа память о встрече в школе №265, когда он и Зускин приехали и сыграли сц е ну из «Короля Лира».
Все мы, учась в ГИТИСе, общались с удивительными людьми. Например, у Боя д жиева я бывал дома. Один из профессоров ГИТИСа, педагог, режиссер Семен Ханаан о вич Гушанский, человек удивительной культуры и вместе с тем удивительного озорства. Его тоже очень любила молодежь, им увлекались студентки. Невысокий, грузный, хри п ловатый человек, который при всем своем хриплом голосе здорово играл Жуковского в спектакле «Пушкин». Семен Ханаанович приобщал меня к знаниям, познакомил с Юр и ем Олешей, Тышлером, Михаилом Аркадьевичем Светловым. И не только с теми его обязательными стихами «Черный крест на груди», а и с так и ми, которые мало кто знает. Например:
Венера мне протягивает руки
И пальчиками шевелит…
Только удивительный талант мог представить себе Венеру Милосскую с руками, которые сохранились. Или другое его стихотворение:
Как мальчики, мечтая о победах,
Умчались в неизвестные края -
Два ангела на двух велосипедах,
Любовь моя и молодость моя.
Среди людей, причисленных к космополитам, был Леонид Антонович Малюгин, в чьей пьесе «Старые друзья» я сыграл Шурку Зайцева около трехсот раз. Мне передал эту эстафету Всеволод Якут, который был первым исполнителем. Тот самый легендарный Всеволод Якут, который стоял у истоков Театра Ермоловой, ученик Терешковича, работал потом с Хмелевым и Лобановым, исполнил множество ролей в спектаклях, поставленных мной. Нам трудно было представить, что эти люди — враги. Да мы поначалу не очень-то понимали, что такое космополит. Только потом мы поняли, что космополит — это совсем не плохое слово, которое сделали ругательным словом.
И Мокульский, и Бояджиев, и Дживелегов — человек с бородкой, которого по чьей-то злой воле можно было зачислить в стан троцкистов по одному только внешнему виду. Такой абсолютный русский барин, палка с набалдашником, седенькая бородка, красивые усы, настоящий господин. Видимо, все они были слишком интеллигентны и слишком много знали. Диапазон их интересов и знаний был шире, чем это требовалось тому отрезку времени. Но мы не обвиняли, не осуждали. А может быть, мы просто были заняты собой и своей юностью…
— Когда вы пришли в ГИТИС как педагог, было ощ у щение какого-то давления со стороны? Или ГИТИС все-таки был островком свободы?
— Я тогда не ощущал давления. Может быть, потому что мне повезло, ведь меня Гончаров позвал к себе в мастерскую. Давление иногда возникало, как ни странно, со стороны студентов-режиссеров, которые требовали конкретных решений на примерах современных пьес. Ведь им потом именно такие пьесы нужно будет ставить. А Гончаров говорил: «Да ставьте что хотите». И мы ставили Достоевского, никого не спрашивая, выбирали репертуар достаточно свободно. Но это были уже 60-е годы. Уже была в ы ставка в Манеже, и там Фальк был показан. И Чернышев, и многие другие. И Эрнст Н е известный все-таки посажен не был. Потом снова з а брезжило запретами и репрессиями. Но мы получили право открывать Вампилова. Я помню, как уже после постановки в н а шем театре пьесы «Старший сын» мы приступили к «Прошлым летом в Чулимске». Н а чальник управления культуры Москвы приехал смотреть в субб о ту, в свой выходной день. После окончания прогона он, утирая слезу, сказал: «Володя, это надо защищать. Стойте на своем. Но я вам это высказываю в частном порядке». И за это я ему благод а рен.
Когда Андрей Александрович Гончаров привел меня в педагогику, он сказал мне: «Володя, только ничего не придумывайте. Просто делитесь своими накоплениями, своими чувствами, тем, как вы представляете себе то или иное явление или произведение». Я, конечно, придумывал. А Гончаров потом все это снимал и говорил: «Вернитесь к себе. Возвращайтесь к своей природе и выражайте ее». То самое «я в предлагаемых обстоятельствах». К сожалению, сегодня свобода самовыражения на сцене порою уходит. За изобретательностью пропадает искренность и органика, столь необходимые для того, чтобы в памяти зрителя что-то оставалось, кроме «кунштюков», как говорил Гончаров.
— Как дальше складывалась ваша жизнь в ГИТИСе?
— Очень интересно. В 1972 году я с группой специалистов из разных республик п о лучил возможность побывать в США в Мичиганском университете на факультете и с кусств. Это стало возможным, потому что готовился приезд президента Никсона в СССР, и надо было осуществить некие либерального свойства пассы. Я помню, руков о дитель делегации боялся: «Зачем мне артист в группу? Сбежит!» Потом в Москве благ о дарил за то, что я не сбежал. Однажды мы были приглашены в Пэн-клуб в Нью-Йорке, а мне и молодому философу из Баку ра з решили погулять. Когда мы пришли вовремя к гостинице, где мы жили, у входа стоял бледный как полотно человек — заместитель р у ководителя делегации: «Мы вас ждем…»
Он боялся, что мы сбежим.
Теперь в моем рассказе следует вернуться к фигуре Гончарова, порекомендовавшего меня в эту американскую поездку. Андрей Александрович был вообще человек эмоци о нальный, иногда кричал, когда не надо было кричать… Но меня он любил, хотя иногда и бывал несправедлив ко мне. Мы до конца его дней не расстав а лись. И я все равно для него оставался Володей, а он для меня Андреем Александровичем. Кстати, это была его идея — сделать меня ректором ГИТИСа. Когда я отказался, он очень гневался. Надо сказать, что в ГИТИ Се было достаточно людей, которые хотели, чтобы я стал ректором. Но я о т четливо понимал, что не могу занимать эту должность. Со всеми этими делами, челов е кочасами, которые как были, так и остаются для меня «книгой за семью печатями». П о том он понял, что я был прав.
И тогда в 1972 году, после моей американской поездки, Гончаров пришел к директ о ру института и сказал: «Вы знаете что? Убирайте Андреева с моего курса. Но дайте ему собственный курс. Пусть хлебнет…» И вот таким образом он меня «наказал». Иосиф Моисеевич Раевский, который тогда заведовал кафедрой актерского мастерства, пре д ложил мне набрать курс. И я набрал курс на актерском факультете. С тех пор я связан с актерским факультетом. А скоро меня сделали исполня ю щим обязанности заведующего кафедры актерского ма с терства. Я еще застал то время, когда там преподавали Василий Александрович Орлов, Григорий Григорьевич Конский, Михаил Анатольевич Чистяков, Платон Владимирович Лесли, тогда еще начинающий педагог Евгения Козырева — г е роиня театра Маяковского, старейший преподаватель Варвара Алексеевна Вронская, кот о рая была моим педагогом в свое время. Перед моим появл е нием на кафедре меня вызвал Матвей Алексеевич Горбунов, а у него был очень своеобразный лексикон и своеобра з ная манера излагать мысли: «Андреев, ты, конечно, бандит и у тебя много врагов, но у тебя есть и друзья. Я буду сейчас говорить, а ты слушай меня. Потому что меня даже Кнобель слушается (он так называл Марию Осиповну: Кнобель). Вот мы тебе предлаг а ем вот это делать… И давай не г о вори «нет».
Орлов, которого я помню, будучи мальчишкой, в «Царе Федоре Иоанновиче» и в «Трех сестрах», мне тогда сказал, чем очень помог мне: «Володя, вот бери нас, стариков разваливающихся, и взваливай на свои плечи». Мы спорили, порой ругались…Марья Николаевна Орлова, супруга Василия Александровича, острая дама. Как она распепелила мой показ по мастерству на первом курсе! Он проходил в Ермоловском театре. Мы нагородили декорации, костюмы, студенты мечтали показать, какими они будут артистами… И вот она меня «окатила ушатом холодной воды». И я вернулся к тому, что называется школой. И понял, как важны азы школы, постигаемые на первом курсе. Упущенное здесь не восполнить уже никогда. Потом и студенту, и педагогу будет не до этого, да и не захочется заниматься азами. А ведь это так важно — как ощущает себя студент пусть в очень простых предлагаемых обстоятельствах? Как проявляется его стремление к достижению цели, пусть даже очень простой? С помощью каких жизненных приспособлений он это осуществляет? И именно в этот момент он становится автором маленького сценического произведения — этюда. А потом уже начинается литература, отрывок, сцена.
— Какое время можно назвать время расцветом ГИТ И Са?
— Вообще я отношусь с осторожностью к определ е нию, когда расцвет, когда кризис, когда финал. Во все времена возникали люди, которые после какой-то удачи или серии удач объявляли это взлетом. Либо, наоборот, торопились говорить о финале. Мне каже т ся это несерьезным. Потому что даже в условиях кажущегося кризиса возникает нако п ление, естественная необходимость о с тановиться, оглянуться для того, чтобы отобрать и идти дальше.
Однажды спросил Гончарова: «Какой театр — ваш театр?»
И Гончаров, сотворивший открытие для нашей сц е ны — Уильямса, поставивший «Леди Макбет Мценского уезда», «Свои люди — сочтемся», мне ответил: « Закатывается солнце жизни. А мой театр — это МХАТ моей юности. Живой человеческий театр, кот о рый ушел и к которому так трудно вернуться».
Сегодня мы с разной степенью успеха пытаемся развить в студентах интерес к чел о веку, если хотите, любовь к тому, что сберегает жизнь и определенное отн о шение — не только негативное — к тому, что жизнь рушит. Я думаю, что в ГИТИСе это было и ост а ется. Ну давайте вспомним людей нашей кафедры, ведь у нас преподают люди разных поколений, люди, которые представляют очень серьезный цех режиссерский и акте р ский.
Это умудренный опытом — а сколько было в его жизни взлетов и разочарований — Павел Осипович Хомский. Я помню его спектакль «Мой брат играет на кларнете», кот о рый притягивал молодежь, был пронизан свежим дыханием жизни. Алексей Владимир о вич Бор о дин и совсем другого покроя фундаментальный ученик Андрея Попова Борис Афанасьевич Морозов. И молодой Виктор Раков — герой Ленкома. Я сегодня на кафедре пытаюсь соединять мастеров разных возрастов. Думаю, что это правильно.
Или пример с другой кафедры — Фоменко. Его опыты, в том числе и постановочные вне ГИТИСа с его вчерашними учениками, мне напоминают дипломные спектакли ГИТИСа. Они просты, глубоки, человечны. Если бы меня спросили: «А какой театр ты исповедуешь?» — «Вот этот театр».
Потому что, что греха таить, мы иногда забываем о том, к чему нас приобщали, в желании не оторваться от сегодняшнего дня. Можно иронизировать над понятием театра переживания… А что такое переживание? Это означает пережить, поверить, почувств о вать для того, чтобы — если получится — повести зрителя за собой. Я в это до сих пор в е рю, пытаюсь прививать это и тем, кто приходит в педагогику, и тем, кто идет учиться акте р скому мастерству.
— Сегодняшний студент, какой он?
— У нас был профессор Бибиков, который работал вместе с Ольгой Ивановной П ы жовой. Он однажды сказал: « Вы знаете, человек не меняется. Меняются предл а гаемые обстоятельства. И в этих предлагаемых обстоятельствах человек существует примен и тельно к ним, то приспосабливаясь, то погружаясь в них, иногда пытаясь стать хозяином этих обстоятельств». Потому, наверное, студенты другие, что другие обстоятельства предлагаю т ся. Но они так же мечтают об актерской профессии, как мечтали мы. И так же мечтают быть похожими на арт и стов.
Помню я старую шляпу, принадлежавшую когда-то моему дяде, найденную где-то в сундуке, разглаживал, а потом выгибал ее так, как это делал Генри Фонда. В ГИТИС на первом курсе приходил в этой шляпе, чтобы быть похожим на артиста. Или когда у матери брал красный шарф, оборачивал вокруг своего горла, чтобы показать, что артист идет и бережет горло. Или у пальто, купленного еще в восьмом классе, поднимал воротник, ушивал брюки, а это уже было опасно, поскольку могло расцениваться как влияние Запада. Надо ходить как все, но ведь ты хочешь быть похожим на артиста!
Сегодня студенты другие, у них другие представления об артистах, даже другие уд а рения в словах. Но у них те же чувства. Человек остается человеком. Коне ч но, человек может озвереть после Чечни. Может прийти в отчаяние, когда нам каждый день соо б щают о смертях, войнах, катастрофах. Мы вроде бы привыкаем к этим человеконенав и стническим, кровавым обстоятельствам, но все равно остается желание любить и жел а ние жить. И пока эти основные параметры человеческой природы остаются, человек о с тается человеком.
— В ГИТИСе можно научиться быть счастливым?
— Когда человек часто говорит о том, что он несчастлив, он грешит, потому что многое сконструировано не только обстоятельствами, но и его собственной деятельностью. Поэтому мне кажется, что поиск счастья, стремление к счастью — это тот процесс, который осуществляется даже когда мы его сознательно не выстраиваем. Потому что природа наша все равно тянется к тому, чтобы быть счастливым. Бываем ли мы несчастны? — Конечно. И очень часто то, что происходит вокруг, заставляет нас быть печальными, не очень счастливыми вроде бы. Но я говорю себе: «ГИТИС — мой дом». Я вспоминаю своих педагогов. Вспоминаю Варвару Николаевну Рыжову, великую старуху, которая находила время для театральной студии. Она очень любила задавать вопрос:
«Фразы из чего состоят?» — «Из слов». — «А слова из чего состоят?» — «Из букв». — «А какого они цвета?» — «Черные». — «А что между ними?» — «Пустое пространство». — «Какого оно цвета?» — «Светлое». — «Вот когда наполнишь все это пустое содержанием, тогда…»
Меня учила Варвара Николаевна, и я был счастлив. Когда наступает новый учебный год, я прихожу в деканат, где работают любимые мной люди, независимо от их должностей, я чувствую себя счастливым, что я здесь. И то, что меня судьба привела в ГИТИС — это делает меня по многим параметрам человеком счастливым. Даже тогда, когда возникают оазисы печали.
Режиссер Алексей Бородин тоже руководит театром и ведет актерский курс в ГИТИСе. Следует отметить, что его ученики с равным успехом работают как в Российском молодежном театре, так и в других коллективах, а также в кино.
Алексей Владимирович Бородин
профессор, народный артист России
Я хожу в ГИТИС как в холодный душ
— Несмотря на то, что родился отнюдь не в театрал ь ной семье, я всегда представлял свое будущее связанным с театром. После школы решил поступать. А куда можно п о ступать после школы? На актерский факультет. Везде доходил до третьего тура, но в итоге меня не брали. Так было два года. Между прочим, никаких сомнений по п о воду выбранного пути у меня не возникало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
И выходили на сцену не кто-нибудь, а Москвин с Тарасовой! И играли сцену из знаменитой «Последней жертвы». Приехал однажды Михоэлс вместе с Зускиным, удивительным артистом, который играл в «Лире» шута. И они играли отрывок из «Короля Лира». И нечто удивительное возникало. И молодой Комиссаров из Художественного театра, и другой Комиссаров из Малого театра. И желание тоже попробовать проникло и укрепилось в сознании.
И оказался я в ГИТИСе, с которым меня жизнь связала навсегда. Андрей Александрович Гончаров был педагогом на курсе Лобанова, тогда молодой еще, недавно пришедший с фронта, всегда загорелый, всегда с теннисной ракеткой. Такой ухмыляющийся пытливый глаз, подсмеивающийся, но, тем не менее, очень пытливый острый глаз. Любил он нас очень, и мы его любили. Учил с голоса, когда отрывки делали. Это очень помогало. Не как играть, а про что играть. У него были «визитные» интонации, так же как и актерские показы Лобанова. Другой педагог — Варвара Алексеевна Вронская, дитя Художественного театра, непосредственная ученица Станиславского.
Лобанов меня привел в Ермоловский театр, когда я еще был студентом. А Гончаров привел меня в педагогику и сказал: «Володя, пора заниматься преподавательской деятельностью!» — «Что вы, Андрей Александрович!» — «Ничего не выдумывать! Отдать то, что вы накопили, снимаясь в кино и играя в театре. Теперь пора передавать опыт».
А иные студенты из других государств были в ту пору не намного, но постарше меня.
— Вы пришли в ГИТИС за год до дела космополитов, которое в большей степени ко с нулось педагогов ГИТИ Са. А как оно ощущалась студентами?
— Вы знаете, молодежь вообще очень тонко чувств у ет настроение, атмосферу вокруг. Так чувствовали и мы. Например, когда погиб Михоэлс, мы вдруг взяли и убежали с з а нятий, пришли на Бронную к Государственному еврейскому театру… Все там было з а пружено народом, там были и мы. Не могу сказать, что мы рыдали или что мы догад ы вались, что антифашистский комитет будет вскоре расстрелян. Но мы чувствовали, что надо быть там, и тосковали по поводу того, что ушел из жизни М и хоэлс. Тем более, что была свежа память о встрече в школе №265, когда он и Зускин приехали и сыграли сц е ну из «Короля Лира».
Все мы, учась в ГИТИСе, общались с удивительными людьми. Например, у Боя д жиева я бывал дома. Один из профессоров ГИТИСа, педагог, режиссер Семен Ханаан о вич Гушанский, человек удивительной культуры и вместе с тем удивительного озорства. Его тоже очень любила молодежь, им увлекались студентки. Невысокий, грузный, хри п ловатый человек, который при всем своем хриплом голосе здорово играл Жуковского в спектакле «Пушкин». Семен Ханаанович приобщал меня к знаниям, познакомил с Юр и ем Олешей, Тышлером, Михаилом Аркадьевичем Светловым. И не только с теми его обязательными стихами «Черный крест на груди», а и с так и ми, которые мало кто знает. Например:
Венера мне протягивает руки
И пальчиками шевелит…
Только удивительный талант мог представить себе Венеру Милосскую с руками, которые сохранились. Или другое его стихотворение:
Как мальчики, мечтая о победах,
Умчались в неизвестные края -
Два ангела на двух велосипедах,
Любовь моя и молодость моя.
Среди людей, причисленных к космополитам, был Леонид Антонович Малюгин, в чьей пьесе «Старые друзья» я сыграл Шурку Зайцева около трехсот раз. Мне передал эту эстафету Всеволод Якут, который был первым исполнителем. Тот самый легендарный Всеволод Якут, который стоял у истоков Театра Ермоловой, ученик Терешковича, работал потом с Хмелевым и Лобановым, исполнил множество ролей в спектаклях, поставленных мной. Нам трудно было представить, что эти люди — враги. Да мы поначалу не очень-то понимали, что такое космополит. Только потом мы поняли, что космополит — это совсем не плохое слово, которое сделали ругательным словом.
И Мокульский, и Бояджиев, и Дживелегов — человек с бородкой, которого по чьей-то злой воле можно было зачислить в стан троцкистов по одному только внешнему виду. Такой абсолютный русский барин, палка с набалдашником, седенькая бородка, красивые усы, настоящий господин. Видимо, все они были слишком интеллигентны и слишком много знали. Диапазон их интересов и знаний был шире, чем это требовалось тому отрезку времени. Но мы не обвиняли, не осуждали. А может быть, мы просто были заняты собой и своей юностью…
— Когда вы пришли в ГИТИС как педагог, было ощ у щение какого-то давления со стороны? Или ГИТИС все-таки был островком свободы?
— Я тогда не ощущал давления. Может быть, потому что мне повезло, ведь меня Гончаров позвал к себе в мастерскую. Давление иногда возникало, как ни странно, со стороны студентов-режиссеров, которые требовали конкретных решений на примерах современных пьес. Ведь им потом именно такие пьесы нужно будет ставить. А Гончаров говорил: «Да ставьте что хотите». И мы ставили Достоевского, никого не спрашивая, выбирали репертуар достаточно свободно. Но это были уже 60-е годы. Уже была в ы ставка в Манеже, и там Фальк был показан. И Чернышев, и многие другие. И Эрнст Н е известный все-таки посажен не был. Потом снова з а брезжило запретами и репрессиями. Но мы получили право открывать Вампилова. Я помню, как уже после постановки в н а шем театре пьесы «Старший сын» мы приступили к «Прошлым летом в Чулимске». Н а чальник управления культуры Москвы приехал смотреть в субб о ту, в свой выходной день. После окончания прогона он, утирая слезу, сказал: «Володя, это надо защищать. Стойте на своем. Но я вам это высказываю в частном порядке». И за это я ему благод а рен.
Когда Андрей Александрович Гончаров привел меня в педагогику, он сказал мне: «Володя, только ничего не придумывайте. Просто делитесь своими накоплениями, своими чувствами, тем, как вы представляете себе то или иное явление или произведение». Я, конечно, придумывал. А Гончаров потом все это снимал и говорил: «Вернитесь к себе. Возвращайтесь к своей природе и выражайте ее». То самое «я в предлагаемых обстоятельствах». К сожалению, сегодня свобода самовыражения на сцене порою уходит. За изобретательностью пропадает искренность и органика, столь необходимые для того, чтобы в памяти зрителя что-то оставалось, кроме «кунштюков», как говорил Гончаров.
— Как дальше складывалась ваша жизнь в ГИТИСе?
— Очень интересно. В 1972 году я с группой специалистов из разных республик п о лучил возможность побывать в США в Мичиганском университете на факультете и с кусств. Это стало возможным, потому что готовился приезд президента Никсона в СССР, и надо было осуществить некие либерального свойства пассы. Я помню, руков о дитель делегации боялся: «Зачем мне артист в группу? Сбежит!» Потом в Москве благ о дарил за то, что я не сбежал. Однажды мы были приглашены в Пэн-клуб в Нью-Йорке, а мне и молодому философу из Баку ра з решили погулять. Когда мы пришли вовремя к гостинице, где мы жили, у входа стоял бледный как полотно человек — заместитель р у ководителя делегации: «Мы вас ждем…»
Он боялся, что мы сбежим.
Теперь в моем рассказе следует вернуться к фигуре Гончарова, порекомендовавшего меня в эту американскую поездку. Андрей Александрович был вообще человек эмоци о нальный, иногда кричал, когда не надо было кричать… Но меня он любил, хотя иногда и бывал несправедлив ко мне. Мы до конца его дней не расстав а лись. И я все равно для него оставался Володей, а он для меня Андреем Александровичем. Кстати, это была его идея — сделать меня ректором ГИТИСа. Когда я отказался, он очень гневался. Надо сказать, что в ГИТИ Се было достаточно людей, которые хотели, чтобы я стал ректором. Но я о т четливо понимал, что не могу занимать эту должность. Со всеми этими делами, челов е кочасами, которые как были, так и остаются для меня «книгой за семью печатями». П о том он понял, что я был прав.
И тогда в 1972 году, после моей американской поездки, Гончаров пришел к директ о ру института и сказал: «Вы знаете что? Убирайте Андреева с моего курса. Но дайте ему собственный курс. Пусть хлебнет…» И вот таким образом он меня «наказал». Иосиф Моисеевич Раевский, который тогда заведовал кафедрой актерского мастерства, пре д ложил мне набрать курс. И я набрал курс на актерском факультете. С тех пор я связан с актерским факультетом. А скоро меня сделали исполня ю щим обязанности заведующего кафедры актерского ма с терства. Я еще застал то время, когда там преподавали Василий Александрович Орлов, Григорий Григорьевич Конский, Михаил Анатольевич Чистяков, Платон Владимирович Лесли, тогда еще начинающий педагог Евгения Козырева — г е роиня театра Маяковского, старейший преподаватель Варвара Алексеевна Вронская, кот о рая была моим педагогом в свое время. Перед моим появл е нием на кафедре меня вызвал Матвей Алексеевич Горбунов, а у него был очень своеобразный лексикон и своеобра з ная манера излагать мысли: «Андреев, ты, конечно, бандит и у тебя много врагов, но у тебя есть и друзья. Я буду сейчас говорить, а ты слушай меня. Потому что меня даже Кнобель слушается (он так называл Марию Осиповну: Кнобель). Вот мы тебе предлаг а ем вот это делать… И давай не г о вори «нет».
Орлов, которого я помню, будучи мальчишкой, в «Царе Федоре Иоанновиче» и в «Трех сестрах», мне тогда сказал, чем очень помог мне: «Володя, вот бери нас, стариков разваливающихся, и взваливай на свои плечи». Мы спорили, порой ругались…Марья Николаевна Орлова, супруга Василия Александровича, острая дама. Как она распепелила мой показ по мастерству на первом курсе! Он проходил в Ермоловском театре. Мы нагородили декорации, костюмы, студенты мечтали показать, какими они будут артистами… И вот она меня «окатила ушатом холодной воды». И я вернулся к тому, что называется школой. И понял, как важны азы школы, постигаемые на первом курсе. Упущенное здесь не восполнить уже никогда. Потом и студенту, и педагогу будет не до этого, да и не захочется заниматься азами. А ведь это так важно — как ощущает себя студент пусть в очень простых предлагаемых обстоятельствах? Как проявляется его стремление к достижению цели, пусть даже очень простой? С помощью каких жизненных приспособлений он это осуществляет? И именно в этот момент он становится автором маленького сценического произведения — этюда. А потом уже начинается литература, отрывок, сцена.
— Какое время можно назвать время расцветом ГИТ И Са?
— Вообще я отношусь с осторожностью к определ е нию, когда расцвет, когда кризис, когда финал. Во все времена возникали люди, которые после какой-то удачи или серии удач объявляли это взлетом. Либо, наоборот, торопились говорить о финале. Мне каже т ся это несерьезным. Потому что даже в условиях кажущегося кризиса возникает нако п ление, естественная необходимость о с тановиться, оглянуться для того, чтобы отобрать и идти дальше.
Однажды спросил Гончарова: «Какой театр — ваш театр?»
И Гончаров, сотворивший открытие для нашей сц е ны — Уильямса, поставивший «Леди Макбет Мценского уезда», «Свои люди — сочтемся», мне ответил: « Закатывается солнце жизни. А мой театр — это МХАТ моей юности. Живой человеческий театр, кот о рый ушел и к которому так трудно вернуться».
Сегодня мы с разной степенью успеха пытаемся развить в студентах интерес к чел о веку, если хотите, любовь к тому, что сберегает жизнь и определенное отн о шение — не только негативное — к тому, что жизнь рушит. Я думаю, что в ГИТИСе это было и ост а ется. Ну давайте вспомним людей нашей кафедры, ведь у нас преподают люди разных поколений, люди, которые представляют очень серьезный цех режиссерский и акте р ский.
Это умудренный опытом — а сколько было в его жизни взлетов и разочарований — Павел Осипович Хомский. Я помню его спектакль «Мой брат играет на кларнете», кот о рый притягивал молодежь, был пронизан свежим дыханием жизни. Алексей Владимир о вич Бор о дин и совсем другого покроя фундаментальный ученик Андрея Попова Борис Афанасьевич Морозов. И молодой Виктор Раков — герой Ленкома. Я сегодня на кафедре пытаюсь соединять мастеров разных возрастов. Думаю, что это правильно.
Или пример с другой кафедры — Фоменко. Его опыты, в том числе и постановочные вне ГИТИСа с его вчерашними учениками, мне напоминают дипломные спектакли ГИТИСа. Они просты, глубоки, человечны. Если бы меня спросили: «А какой театр ты исповедуешь?» — «Вот этот театр».
Потому что, что греха таить, мы иногда забываем о том, к чему нас приобщали, в желании не оторваться от сегодняшнего дня. Можно иронизировать над понятием театра переживания… А что такое переживание? Это означает пережить, поверить, почувств о вать для того, чтобы — если получится — повести зрителя за собой. Я в это до сих пор в е рю, пытаюсь прививать это и тем, кто приходит в педагогику, и тем, кто идет учиться акте р скому мастерству.
— Сегодняшний студент, какой он?
— У нас был профессор Бибиков, который работал вместе с Ольгой Ивановной П ы жовой. Он однажды сказал: « Вы знаете, человек не меняется. Меняются предл а гаемые обстоятельства. И в этих предлагаемых обстоятельствах человек существует примен и тельно к ним, то приспосабливаясь, то погружаясь в них, иногда пытаясь стать хозяином этих обстоятельств». Потому, наверное, студенты другие, что другие обстоятельства предлагаю т ся. Но они так же мечтают об актерской профессии, как мечтали мы. И так же мечтают быть похожими на арт и стов.
Помню я старую шляпу, принадлежавшую когда-то моему дяде, найденную где-то в сундуке, разглаживал, а потом выгибал ее так, как это делал Генри Фонда. В ГИТИС на первом курсе приходил в этой шляпе, чтобы быть похожим на артиста. Или когда у матери брал красный шарф, оборачивал вокруг своего горла, чтобы показать, что артист идет и бережет горло. Или у пальто, купленного еще в восьмом классе, поднимал воротник, ушивал брюки, а это уже было опасно, поскольку могло расцениваться как влияние Запада. Надо ходить как все, но ведь ты хочешь быть похожим на артиста!
Сегодня студенты другие, у них другие представления об артистах, даже другие уд а рения в словах. Но у них те же чувства. Человек остается человеком. Коне ч но, человек может озвереть после Чечни. Может прийти в отчаяние, когда нам каждый день соо б щают о смертях, войнах, катастрофах. Мы вроде бы привыкаем к этим человеконенав и стническим, кровавым обстоятельствам, но все равно остается желание любить и жел а ние жить. И пока эти основные параметры человеческой природы остаются, человек о с тается человеком.
— В ГИТИСе можно научиться быть счастливым?
— Когда человек часто говорит о том, что он несчастлив, он грешит, потому что многое сконструировано не только обстоятельствами, но и его собственной деятельностью. Поэтому мне кажется, что поиск счастья, стремление к счастью — это тот процесс, который осуществляется даже когда мы его сознательно не выстраиваем. Потому что природа наша все равно тянется к тому, чтобы быть счастливым. Бываем ли мы несчастны? — Конечно. И очень часто то, что происходит вокруг, заставляет нас быть печальными, не очень счастливыми вроде бы. Но я говорю себе: «ГИТИС — мой дом». Я вспоминаю своих педагогов. Вспоминаю Варвару Николаевну Рыжову, великую старуху, которая находила время для театральной студии. Она очень любила задавать вопрос:
«Фразы из чего состоят?» — «Из слов». — «А слова из чего состоят?» — «Из букв». — «А какого они цвета?» — «Черные». — «А что между ними?» — «Пустое пространство». — «Какого оно цвета?» — «Светлое». — «Вот когда наполнишь все это пустое содержанием, тогда…»
Меня учила Варвара Николаевна, и я был счастлив. Когда наступает новый учебный год, я прихожу в деканат, где работают любимые мной люди, независимо от их должностей, я чувствую себя счастливым, что я здесь. И то, что меня судьба привела в ГИТИС — это делает меня по многим параметрам человеком счастливым. Даже тогда, когда возникают оазисы печали.
Режиссер Алексей Бородин тоже руководит театром и ведет актерский курс в ГИТИСе. Следует отметить, что его ученики с равным успехом работают как в Российском молодежном театре, так и в других коллективах, а также в кино.
Алексей Владимирович Бородин
профессор, народный артист России
Я хожу в ГИТИС как в холодный душ
— Несмотря на то, что родился отнюдь не в театрал ь ной семье, я всегда представлял свое будущее связанным с театром. После школы решил поступать. А куда можно п о ступать после школы? На актерский факультет. Везде доходил до третьего тура, но в итоге меня не брали. Так было два года. Между прочим, никаких сомнений по п о воду выбранного пути у меня не возникало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27