Здравый смысл, жажда мести, самодовольство победителя отступили, и Ричард Кроуфорд бросился напролом в темноту сквозь заросли мирта и боярышника, не обращая внимания на валежник, разбросанные по берегу валуны, упавшие деревья и густой подлесок. Он шел за братом.
Инстинкт, руководивший им во время последнего путешествия, привел Лаймонда в чащу, заросшую густым подлеском и диким кустарником.
Цепляясь за деревья и кусты, он ушел дальше, чем можно было предполагать, учитывая его состояние. Ричард вместо факела зажег ветвь от костра, не обращая внимания на то, что его могут заметить, и все-таки после двух неудачных попыток нашел его лежащим в яме под невысокой ивой.
Зрелище нельзя было назвать героическим. Папоротник распростер над ним свои листья и почти скрывал от посторонних глаз, картину довершали заросли дрока и репейника. Под порывами ветра волны пробегали по высокой траве. Сам Лаймонд лежал в пропитанных кровью лохмотьях, грязный, без сознания, казалось, оторванный от всего мира.
Ричард потушил факел, бережно поднял это всеми брошенное существо и на руках отнес его в лагерь.
Как и прежде, он сделал все возможное, чтобы вернуть Лаймонда к жизни, но на этот раз ухаживал за ним бережно, как мать. К утру слабый нитевидный пульс был ему наградой. После полудня он смог себе позволить небольшой отдых. Ричард, расправив усталые плечи, уселся рядом с братом, не спуская с него глаз.
Удивительное лицо. Как море, оно обещало множество чудес и открытий: его можно было возненавидеть за совершенство черт, но навсегда остаться плененным его тайной. Ричард ждал, как настоящего откровения, момента, когда Лаймонд откроет глаза и вернется к жизни.
Он был рядом, когда тот очнулся, но брат не выказал ни удивления, ни облегчения: только ужас застыл в его глазах, осунувшееся лицо его исказилось, стало непроницаемым. Ричард радостно вскрикнул и протянул руку, но Лаймонд содрогнулся, как от удара.
Это продолжалось весь день. Он неподвижно лежал, широко раскрыв потускневшие глаза, не выказывая ни любопытства, ни чувств, ни желаний. Единственной реакцией был страх при появлении Ричарда.
К ночи Ричард понял: все, что осталось в душе Лаймонда, это непреходящий ужас, страх затравленного зверя. Ричард взял на себя роль карающего божества и получил по заслугам. Лаймонд был не готов к взрыву нежности и трогательной заботы, и менее всего со стороны Ричарда.
Лорд Калтер был сильный, честный и упрямый человек. Он сделал свой выбор и теперь старался, уцепившись за тонкую нить, связывающую раненого с жизнью, свить из нее канат и вытащить его из темноты небытия.
Он разговаривал с Лаймондом. Пока брат лежал и в его неподвижных глазах отражалось небо, Ричард сновал над ним, рубя хворост, готовя еду, убирая и ухаживая. Двигаясь и работая, Ричард безостановочно говорил, вспоминал Мидкалтер их детства, школьные уроки, игры, детские книжки, победы в состязаниях, поездки в Эдинбург, Линлитгоу и Стерлинг, свою юность в Париже, их поместье и его обитателей, нянь, учителей, слуг и родственников, которых они оба знали.
У него сложилось впечатление, что с тем же успехом он мог разговаривать с поленом: все его попытки не приносили ни малейшего отклика. Лаймонд молча отвергал его заботы, отстранялся от него, но Ричард был настойчив. В ненависти Лаймонда чувствовалась жизнь, стыд и униженность тоже были проявлениями жизни.
А Ричард Кроуфорд был очень упрямым человеком.
Он пошел спать в этот вечер, охрипнув от разговоров, но решив не сдаваться, но то же самое повторилось и на следующий день. Ричарда встретили те же неподвижные глаза, исполненные ужаса, отвергающие его слова. Ничто не менялось и в дальнейшем, временами ему уже хотелось все бросить.
Он не умел вести долгие беседы, его душа сопротивлялась откровенности, поток тем иссякал. Ричард запретил себе касаться недавних событий: взрослой жизни Фрэнсиса, политики и войн. Таким образом, ему оставалось довольствоваться только полузабытыми, невинными воспоминаниями детства и юности. Он копался в этих запечатанных тайниках памяти, извлекая дни и недели, давно забытые и канувшие в небытие.
Он совершенно случайно упомянул отца. Несколько лет прошло со дня смерти второго барона Калтера, и с тех пор Ричард почти не вспоминал о нем. И теперь страшно удивился, задумавшись о роли, которую отец сыграл в их детстве.
— Вряд ли можно предположить, — размышлял вслух Ричард, — что он вообще интересовался семьей и детьми. Но он хотел, чтобы мы служили живым подтверждением его физического совершенства — в охоте, езде верхом, стрельбе, фехтовании, плавании и всем остальном. Боже мой, мне приходилось не раз преувеличивать мои достижения, как рыбаку из знаменитой басни — улов. В этом, — Ричард умолк, рассеянно обхватив колени руками, но внезапно ему в голову пришла новая мысль, — тоже было мало хорошего. Круг его интересов был весьма узок, и он нетерпимо относился к чужим увлечениям. Помню, мать как-то получила ящик новых книг от издателя, а он их сжег.
Нет. Этот инцидент лучше было не вспоминать. Он явственно услышал, как брат и отец кричат друг на друга или скорее отец кричит на брата, а тот огрызается, как всегда, звонким и мелодичным голосом — таким же точно, вдруг пришло ему в голову, каким Лаймонд издевался над ним в темном лесу близ Аннана.
Потревоженная память услужливо подсовывала другие картины. Прирожденному атлету, легко побеждавшему в любом виде спорта, Ричарду льстило восхищение отца. Только в юности он заподозрил, что брат вовсе не был таким уж неженкой, каким его считал отец: Фрэнсис учился со страстью, что верно, то верно, но вдобавок обладал ловкостью акробата. Он был красноречив, обаятелен, погружен в музыку, книги, а Сибилла поощряла его. Почему?
Ответ лежал на поверхности. Плоть от плоти грубияна-отца, Ричард словно был предназначен для такой же роли: некая геральдическая фигура, выставляемая напоказ, благосклонно принимающая покорность и подобострастие подданных. А Фрэнсис пользовался всеми благами, но в то же время был совсем другим, жил в другом, более широком мире.
Для Ричарда это было откровением, ибо прежде он никогда не задумывался над такими вопросами. Ему никогда не приходило на ум, что его рано развившийся брат мог смотреть на отца другими глазами и преднамеренно, со злорадным удовольствием, отстраняться от всего, чем мог заслужить отцовское одобрение. Сибилла, блистательная слава их деда — вот что помогало ему, ничего не опасаясь, следовать собственным путем, оставив Ричарду его немудреные заботы.
Так ли это было на самом деле?
Он испытующе разглядывал нервное, подвижное лицо Лаймонда. Ричард напрасно искал ответа на свой невысказанный вопрос, но тем не менее в состоянии брата произошли явные перемены: в глазах уже не отражалось небо, они были полуприкрыты ресницами, как будто затаили какую-то мысль. Ричард приготовил свежие бинты и, наклонившись, стал осторожно снимать старые. Лаймонд прикусил губу, но не отпрянул.
Постепенно дело пошло на лад. Вслед за инстинктами вернулись сознание и воля: Лаймонд стал видеть окружающее, он начал слушать. Ричард, продолжая говорить как заведенный, знал, что теперь его слова не падают в пустоту, но Лаймонд упорно не желал поддерживать связь с внешним миром. Он отказывался бороться за жизнь. Тогда Ричард решил рискнуть. Он нагнулся, положил брату руки на плечи и легонько потряс его, как щенка:
— Ладно! Послушай же! Меня тошнит от стирки бинтов. Мне надоело готовить, я устал охотиться, мне осточертело мыть тебе уши и чесать волосы, словно я какая-нибудь больничная сиделка. Может, ты сам теперь приложишь хоть немножко усилий?
Он получил ответ. В запавших глазах Лаймонда блеснул неистовый гнев, и он с трудом, но четко произнес:
— Ты не можешь заставить меня жить.
— Нет, но я могу заставить тебя думать.
— Нет.
— Ты бился за честное имя Кристиан Стюарт. Почему ты не хочешь постараться и для себя?
Лаймонд ответил со злобной иронией:
— Мое честное имя?
— Или Мариотты, в конце концов.
Гнев угас. Лаймонд беспомощно прошептал:
— Нет! Ты не повезешь меня в Эдинбург, даже для этого… Я не поеду, я не могу… О Господи! Я не могу сейчас…
Удивляясь самому себе, Ричард завопил:
— Эдинбург! Кто говорит об Эдинбурге! Если мне и здесь надоело изображать из себя доктора-всезнайку, то уж тем более в городе я не собираюсь носиться с горячими полотенцами.
Лаймонд что-то неразборчиво пробормотал: Ричард разобрал только одно слово — «суд». Лорд Калтер, прибавив к этому слову три энергичных эпитета, заявил напрямик:
— Ты не поедешь на суд, а отправишься в Лит и покинешь страну. Все, что от тебя требуется, — это побыстрее поправляться, чтобы ты мог хоть как-то держаться в седле.
Это было слишком неожиданно для измученного и надломленного духа. Лаймонд не понял. Ричард наклонился, осторожно взял в руки юное недоверчивое лицо брата и отчетливо повторил:
— Послушай. Ни в какой Эдинбург ты не поедешь. Тюрьма и виселица тебе не грозят. Я здесь, чтобы помочь тебе. Ты будешь свободен.
Второй раз за эти несколько дней лорд Калтер принял жизненно важное решение, повинуясь мгновенному импульсу. Ричард чувствовал себя не в своей тарелке: им, думал он, играют какие-то темные, неразумные силы. Но Ричард не спал всю ночь, внимательно обдумал происшедшее и пришел к выводу, что жалеть ему не о чем.
Странно, что Лаймонд сразу безоговорочно ему поверил. На следующий день, еще чудовищно слабый, он отвечал медленно и рассудительно на все необходимые вопросы. Пытаясь вообразить, как может сказаться на брате переход от страстного желания смерти и забвения к такой полной незащищенности и откровенности, Ричард обращался с ним, как с хрупким драгоценным сосудом.
Дни шли своей чередой, и Ричард утратил ощущение времени. Лаймонд, хоть и обессиленный, всячески старался щадить брата и вел себя непринужденно, без претензий. Избегая касаться только недавнего прошлого, братья беседовали на самые разные темы. Ричард был потрясен осведомленностью Лаймонда. Тот был в курсе всей современной политики — не на уровне посольской кухни и придворных сплетен, но обладая сведениями, которые можно было почерпнуть лишь из личного опыта, добытого на поле сражений или из донесений осведомителей с доброй половины Европы.
Он, не смущаясь, но довольно-таки осмотрительно рассказывал о подобных эпизодах своей жизни. Однажды, когда Ричард к чему-то прицепился и начал с не свойственным ему возбуждением спорить, Лаймонд ушел от ответа, рассказав анекдот, такой безыскусно забавный и в то же время такой неприличный, что Ричард невольно расхохотался и забыл о предмете спора.
Позже, глядя в ночное небо, Ричард задумчиво проговорил:
— Если бы только ты, оставив Леннокса, вернулся к нам вместо того, чтобы…
Вместо того, чтобы погрязнуть в жалости к самому себе. Ричард так и не смог выдавить это…
Лаймонд вспыхнул:
— Вместо того, чтобы выть белугой и пугать честной народ? Дожить до такого позора…
Это было напоминание о другой, недавней ночи; Ричард собрался было возразить, но Лаймонд продолжил:
— Но я возвращался. К моим родным, которых я искренне почитаю, умоляя помочь в беде… Я думал, ты знаешь. Я приехал в Мидкалтер из Думбартона в сорок четвертом — ни дать ни взять блудный сын, полный раскаяния, которое буквально распирало меня…
В беспечном голосе проскользнула тень былой насмешки.
— И что же? — спросил Ричард торопливо.
— Наш достопочтенный батюшка указал мне на дверь. Он попытался усилить впечатление с помощью кнута.
Последовала пауза. Потом Калтер прошептал:
— Наверное, он никому не сказал. Я бы и пальцем не тронул тебя, ты знаешь, до… до происшествия в Мидкалтере.
— Я знаю, дурак несчастный, — мягко улыбнулся Лаймонд. — Поэтому мне и пришлось напасть на Мидкалтер.
Лорд Калтер сел, провел рукою по гладким каштановым волосам, крякнул и спросил:
— А как насчет поджога?
— Зеленые ветки. Боже милостивый, Ричард, я к тому времени уже поднаторел в искусстве сжигать жилища дотла.
— А серебро?
На этот раз Лаймонд замялся:
— Ты, наверное, обидишься. Думаю, она не сказала тебе, зная, какой ты никудышный актер. Мать получила все серебро обратно на следующий день.
Ричард пришел в замешательство, взгляд его сделался напряженным.
— А Дженет Битон?
— Ах это, — промолвил Лаймонд с горечью. — Это произошло потому, что я пил всю ночь напролет, чтобы набраться наглости и захватить замок. Еще одна выходка с ее стороны — и кто-нибудь из моих красавчиков перерезал бы леди горло. И я предпринял первый шаг. К сожалению, я был слишком пьян, чтобы проделать это надлежащим способом. Получилось как с Мариоттой: какое-то безумное затмение, удел высоких душ в грубой реальности… Приди ко мне, подруга, мой брат сейчас войдет — тебе принес я в жертву кровь мою… С той маленькой разницей, что пролилась кровь Дженет Битон.
— Но в Гексеме пролилась твоя кровь, — мягко добавил Ричард.
— Венец целой серии подспудных, своекорыстных стычек, — вновь покраснел Лаймонд. — Не надо высоких слов. Эрскин втемяшил себе в голову, что вывез едва ли не Спасителя, снятого с креста, а это оказался всего-навсего я. Господи, я изливался перед тобой не менее десяти минут. За эдакое краснобайство я достоин быть похороненным в соловьиной роще.
Лаймонд понемногу окреп, и Ричард говорил с ним чаще и все более откровенно. Однажды, вследствие какого-то странного сцепления идей, он вдруг спросил:
— Фрэнсис, ты когда-нибудь говорил Уиллу Скотту, сколько тебе на самом деле лет?
— Нет. А зачем? — Лаймонд был немного ошарашен.
Ричард ухмыльнулся:
— Конечно нет. Ты в его глазах непостижим и безмерен, словно Бог или Дьявол.
— Год с Уиллом Скоттом и мотылька превратит в Еноха 17), — заметил Лаймонд. — Кстати, на чьей он сейчас стороне?
— На твоей, несмотря ни на что, — сухо ответил Ричард. — Бокклю добился, чтобы его снова приняли при дворе, и Уилл трубит повсюду о твоих непревзойденных талантах.
— Не обманывайся, — посоветовал Лаймонд столь же сухо. — Это всего лишь угрызения совести: он ударил меня исподтишка, а я не ответил тем же. Со временем он превратится в тихого добропорядочного Бокклю.
Если Ричард и полагал, что вряд ли подобное произойдет после года, проведенного с Лаймондом, то промолчал, не замечая, что брат пристально смотрит на него.
— Ричард, — промолвил Лаймонд ровным голосом, — не пытайся взвалить на себя непосильную тяжесть. Тебе не обязательно выполнять обещание. Мне не нужна жизнь ценой попрания чьих-то принципов. Ценность ее весьма относительна: ты пожалел меня и спас, но можешь не настаивать.
Ему, разумеется, не нужны были пустые уверения, и он правильно понял Ричарда. Тому меньше всего хотелось узнать всю правду о жизни брата, поскольку, пообещав освободить Лаймонда, он не хотел терзаться в дальнейшем из-за своего необдуманного благородства.
— Принципы у меня довольно гибкие, — сказал Ричард наконец.
— Хорошо, но помни: хоть ты и приобрел право на мою вечную признательность, я ведь не всегда буду валяться здесь, как стреноженная овца.
— Думаешь, когда ты встанешь на ноги, я от тебя отрекусь?
— Ну, совсем-то не отречешься — где ты найдешь такого благодарного слушателя?
Калтер расхохотался, на том и закончился этот достопамятный спор.
Ричард забыл о нем, но Лаймонд, очевидно, нет. На следующий день он решил на практике проверить свое предположение — бесстрастно и с той холодной решимостью, что до сих пор изумляла его брата. Осмотрев ловушки, Ричард вернулся и увидел, что стоянка пуста, лошадь исчезла и вместе с нею одна седельная сумка.
Все догадки одну за другой пришлось отбросить. Никто не захватил Лаймонда: вокруг не обнаружилось следов борьбы, мягкая трава была примята лишь их ногами и копытами Бриони. Это не мог быть и благородный жест, милостиво освобождавший Ричарда от необходимости выполнять обещание: без лошади у него не было шансов добраться до Шотландии живым.
Он снова внимательно осмотрел следы. Они были свежими, и по всему было видно, что всадник не спешил. Разумеется, Лаймонд после ранения и не мог ехать быстро. Внезапно исполнившись решимости, Ричард подхватил лук и колчан со стрелами и направился по следам кобылы. Они вели по берегу реки и вверх по пологому склону на открытый луг. Ричард описал широкий круг и увидел, что след обрывается. Он прилежно обследовал и равнину впереди себя, и поросшие лесом холмы. Следов Бриони не было там. Подавляя бешенство, Ричард еще пристальнее стал вглядываться в землю.
Следы копыт, описав круг, привели его обратно на его собственную стоянку. Поняв, что произошло, Ричард остановился, переводя дыхание, приглаживая взмокшие от пота волосы. Поборов себя, он двинулся дальше.
Лаймонд лежал ничком рядом с мирно пасущейся Бриони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39