Например, известно ли Маньи о Лоренцо? А Лоренцо знает что-то о Маньи? Есть ли еще кто-то, о ком мне ничего не известно? Или я что-то не так сказал?
– Ты охотно молотишь не только языком, но и руками, – съязвила Франческа. – Не собирался ли ты устроить драку с человеком, который по возрасту тебе в отцы годится?
– Я уж не буду спрашивать, что у тебя за дела с человеком, который годится в отцы тебе! – парировал Джеймс.
– Да ладно, Кордер, не робей, спрашивай!
Она принялась развязывать ленты на пеньюаре.
– В комнате есть ширма, – заметил Джеймс, указывая на изящный предмет меблировки с изображением пастухов и пастушек. За ширмой, предполагал он, должен находиться шкаф или комод с умывальником. – Почему бы тебе не притвориться скромницей и не раздеться за ней? Вот мне пришла в голову интересная мысль: почему бы тебе не раздеться в раздевалке?
– Какой замечательный каламбур, – сухо промолвила Франческа. – Между прочим, большинство мужчин дорого заплатили бы за то, чтобы увидеть, как я раздеваюсь.
– В этом-то все и дело, – отозвался Джеймс. – Очень многие уже видели это.
– Тебе не нравится? Так почему же ты не уходишь? – усмехнулась она. – Любопытно!
Джеймс подошел к ближайшему окну и выглянул наружу.
– Нам надо поговорить, – сказал он, посмотрев на нее.
– Ты считаешь, именно этим нам следует заняться?
Джеймс с усилием отвел глаза и устремил взор на колодец в середине двора.
– Нам надо поговорить, – спокойно повторил он. – Но ты меня провоцируешь. Помнишь, я спрашивал, почему Элфик развелся с тобой? – Он не стал дожидаться ее ответа. – Я поверить не могу, что мужчина с такой легкостью откажется от тебя только из-за того, что ты не была ему верна. Даже английские джентльмены готовы сквозь пальцы смотреть на грешки своих жен – для того, чтобы, как говорится, сохранить лицо и иметь хотя бы некое подобие мирной семейной жизни. Насколько мне известно, такие неблагоразумные поступки, как развод, в высшем свете совершаются довольно редко, хотя все о них знают. Но высший свет – это совсем небольшой круг людей. Так почему джентльмен решился развестись? Более того, почему он позволил, чтобы каждый дворник и торговец пирожками знал о том, что Элфик стал рогоносцем?
– Ты бы мог задать этот вопрос его величеству королю Георгу Четвертому, – ответила Франческа. – Всего несколько недель назад он был в восторге от того, что публика копается в грязном белье королевы Каролины.
– Короли – это люди совсем другого сорта, – сказал Джеймс. – В давние времена они приказывали казнить своих неверных жен в наказание за измену.
– Именно так мужчины смотрят на это, не правда ли? – промолвила она. – Измена!.. А женщины – это всего лишь вассалы мужчин, их собственность. Когда мы даем клятву любить, чтить и безропотно подчиняться, это означает в мужском понимании, что мы клянемся в слепом повиновении. Я этого никогда не понимала. А Элфик всегда рассматривал меня как личную собственность. Ты, Кордер, без всякой необходимости превращаешь все в тайну, все усложняешь. Причина, заставившая мужа развестись со мной, весьма проста. Ты же сам все видел своими глазами: я невыносима.
Джеймс резко повернулся, чтобы посмотреть на Франческу. Она сбросила с себя халат и осталась в нежно-желтом и розовом одеянии, не скрывавшем практически ничего. Более сексуальной ночной сорочки Джеймс не видел никогда в жизни, а ведь женщин в нижнем белье он повидал немало на своем веку.
Его сердце тут же забилось с неистовой силой, кровь в жилах забурлила и бурным потоком устремилась в чресла.
Разум Джеймса затуманился.
«Нет, Джейми. Не дай ей снова тебя одурманить».
Но она стояла прямо перед ним – нежная, как светлое видение, с потрясающими изгибами стройного желанного тела, едва прикрытого почти прозрачным одеянием. Джеймс без труда мог разглядеть напряженные соски, просвечивающие сквозь тончайшую ткань сорочки.
«Тебя же пытали специалисты своего дела, парень. Представь себе, что это пытка».
Да будь у него возможность, он бы предпочел, чтобы ему вырвали ногти!
– Нам надо поговорить, – пытаясь стряхнуть с себя наваждение, в очередной раз проговорил Джеймс. – Но ты настойчиво пытаешься меня спровоцировать. И тебе это удается, должен добавить. Но беда в том, что для тебя это только игра. Ты добиваешься, чтобы я ползал перед тобой на коленях и молил тебя.
– Нет, это не все, чего я хочу, – уточнила Франческа. – Но мне было бы приятно увидеть такое.
– Я бы не сказал, что это и мне не доставит удовольствия, – промолвил Джеймс. – Но потом ты выбросишь меня, как мусор, а вот это мне уже не нравится. Взгляни хотя бы на то, как ты обращаешься с этим жемчугом, а ведь он великолепен. – Джеймс кивнул на разбросанные по туалетному столику украшения.
– Я приказала горничной не входить в эту комнату, пока я за ней не пошлю, – заявила Франческа. – Можешь назвать меня старомодной, но я терпеть не могу, когда слуги входят в мою спальню в любое время, не обращая внимания на то, кто там находится.
– Старомодной… – рассеянно повторил Джеймс. – Старомодной?! – Он рассмеялся. – Святой Господь, Боннард, ну ты и штучка! Впервые в жизни у меня возникло желание поубивать всех моих старших братьев, чтобы ты серьезно восприняла меня как потенциального любовника.
– Судя по содержанию твоего трактата, – промолвила Франческа, – такое развитие событий вовсе не исключено.
Она заставляет его смеяться. Она доводит его до ярости. Она сводит его с ума. Но он же наполовину итальянец! Как ему остаться к такому равнодушным?
Джеймс быстро подошел к ней. И обвил одной рукой ее талию. Другую руку он положил ей на затылок.
– Ты порочна, – сказал он.
– Да, – отозвалась Франческа.
– От меня ты получишь только один-другой поцелуй, – промолвил он. – Я не одна из твоих живых игрушек. Ты не будешь использовать меня, как используешь свои драгоценности. Нельзя доказать с моей помощью то, что ты хочешь доказать, и выбросить меня вон.
– Это ты так думаешь, – проговорила Франческа. И, запрокинув голову, она улыбнулась долгой, медленной, влекущей улыбкой.
– Первое, что я собираюсь сделать, – сказал Джеймс, – так это стереть мерзкую улыбку с твоего лица.
Он прогонит мысли о принце-мальчишке из ее головы, заставит ее забыть о его существовании. Джеймс знает о женщинах больше, чем этот убогий Лоренцо узнает за всю свою жизнь, даже если впредь не будет заниматься ничем другим.
Джеймс поцеловал Франческу, но только не в губы, на которых все еще играла ее дразнящая улыбка. Он поцеловал ее в висок, а затем в верхнюю часть скулы. Потом, вспомнив о том, что она делала прошлой ночью, когда поддразнивала его, водя пальцем по уху, Джеймс прошелся губами по той же дорожке от уха вниз. Нежные неторопливые поцелуи прервались в том самом месте, где Франческа накануне тоже сделала паузу.
Она задрожала.
А потом и он тоже.
Легко и очень осторожно, словно Франческа была невинной девушкой, о которой он мечтал много лет, Джеймс стал ласкать ее все откровеннее. Губами он стянул ночную сорочку с ее плеча и запечатлел на нем поцелуй. Потом сотворил ожерелье из мелких поцелуев в том месте, где вчера поблескивали ее жемчуга. А затем поцеловал в нежный изгиб груди. Джеймс ощущал при этом, что сердце Франчески бьется все быстрее и быстрее – как и его собственное.
Она пыталась оставаться спокойной, но он чувствовал, что ее тело сотрясает мелкая дрожь, которую Франческа безуспешно пыталась сдержать. Точно так же она не могла унять участившегося дыхания, от которого с таким волнением все быстрее приподнималась и опускалась ее грудь. Не могла она скрыть и жара, охватившего ее, от которого аромат ее кожи стал еще сильнее. Аромат жасмина, к которому примешивался запах женщины.
Джеймсу хотелось раствориться в этом аромате, раствориться в ней. Чтобы забыть обо всем на свете и следовать лишь ее зову сирены.
«Привяжите меня к мачте».
Он поднял голову.
Глаза Франчески медленно открылись. Ее затуманенный взор встретился с его взглядом.
Она схватила руками его лицо.
– Чудовище… – проговорила Франческа хриплым голосом.
– Что ж, в таком случае приручи меня, красавица, – сказал он. – Бросаю тебе вызов.
Его руки пробежали по ее груди, затем спустились вниз, задержались на тонкой талии и скользнули еще ниже, по изящному изгибу ее стройных бедер.
«Ты не за этим пришел сюда», – напомнил Джеймсу внутренний голос, спасавший его все эти годы.
Но он и без того знал, что пришел не за этим. И понимал, что долго эта история не продлится.
И все же легкие прикосновения ее нежных рук удерживали его. Она манила его еще и своим ласковым взором, в зеленой глубине которого Джеймс сумел разглядеть совсем другую женщину. Точнее, даже не женщину, а невинную девочку – искреннюю, чистую, нециничную, не столь самоуверенную.
Джеймс пытался убедить себя, что это всего лишь игра его воображения, а его способность мыслить разумно куда-то исчезает в ее присутствии, потому что он не в силах контролировать себя. Однако его сердце дрогнуло, хоть он и не мог дать волю чувствам.
И для того чтобы прогнать это ощущение, чтобы не видеть волнующей его ранимости в ее взоре, Джеймс поцеловал Франческу.
Это был долгий и страстный поцелуй. Франческа по-прежнему нежно держала его лицо в руках, как будто собиралась делать это вечно, как будто ее послушные губы не сдавались ему, а приглашали к дальнейшим действиям, манили туда, откуда выхода нет.
Джеймс знал, что вечности не существует, что выход есть всегда, и все же он заблудился, потерял равновесие. Он потерял и свой внутренний голос, который помогал ему всегда оставаться начеку. Его чувства наполнились ею, ее вкусом, ее запахом. Шелк соскальзывал с нее, а его руки продолжали изучать плавные линии ее тела. Франческа льнула к нему, повиновалась его прикосновениям, чтобы его руки и его мир наполнились ею и там не осталось места ни для чего другого.
Внутренний голос сказал бы ему, что это всего лишь искусство опытной куртизанки, но он уже не слышал его. Зато его руки ласкали теплое и послушное женское тело… запах жасмина смешивался с запахом ее кожи… ее высокая грудь прижималась к его груди… ее нежный живот вжимался в его восставшую плоть, рвущуюся на свободу.
Его руки, задержавшиеся на ее бедрах, стали медленно, дюйм за дюймом приподнимать шелковый подол ее ночной сорочки, а поцелуй все продолжался, игра становилась все более опасной, постепенно уступая место жгучему желанию.
Наконец рубашка полностью оказалась в его руках, и он снял ее с Франчески – скользкий шелк вмиг упал вниз, обнажая ее бедра, ее округлые ягодицы. Рука Джеймса потянулась к ее лону, и Франческа прервала поцелуй. Из ее груди вырвался звук, похожий на стон, она задрожала еще сильнее.
Ее лоно уже увлажнилось, она была готова принять его, и Джеймс мог взять ее немедленно, как того требовал его животный инстинкт.
«Я лучше, чем кто бы то ни было. Я тот, кто заставит тебя сдаться – полностью, бесповоротно».
Пробравшись сквозь курчавую поросль, прикрывающую ее лоно, его пальцы принялись поглаживать, тереть нежный бугорок. Франческа задвигалась в такт его ласкам, она стонала, льнула к нему, ее голова задевала его грудь. Джеймс хотел, чтобы она отдалась ему, принадлежала только ему.
Его сердце билось так быстро и громко, что его стук, должно быть, оглушал ее. Однако и ее сердце рвалось из груди, потому что дыхание Франчески становилось все более прерывистым. Вот ее тело содрогнулось, из ее груди вырвался тихий крик. Она, дрожа, прижалась к Джеймсу.
Он обнял ее и привлек к себе. А затем поднял и понес к смятой постели.
Около кровати Джеймс снова поставил Франческу на пол.
И в этот момент откуда-то издалека раздался шум: голоса, стук каблуков по полу террасы. Джеймс слышал эти звуки, даже не осознавая, что они могут означать, однако его реакция была мгновенной: ведь он обладал способностью распознавать звук шагов, раздававшийся в нескольких комнатах от него. Закрытые двери и мягкие ковры не были ему помехой. Коллеги не раз говорили, что у него слух и чутье, как у кошки.
Джеймс быстро отодвинулся от Франчески, глядя ей в глаза, полные каких-то непонятных ему чувств. Что же это было? Гнев? Боль?
Наконец и она услышала шум. Взор Франчески устремился к двери. Послышался голос служанки:
– Разумеется, месье граф, я напомню госпоже, что вы ее ждете.
– Я сам ей об этом напомню, – сказал граф.
К этому Франческа не была готова. Она растерялась, не зная, как поступить.
Ее сердце билось учащенно. Франческа осмотрелась по сторонам, пытаясь понять, как же поступить. И заметила, что Джеймс наклонился и поднимает что-то с пола. Она помотала головой, чтобы прийти в себя. Ее пеньюар… Господи! Ей же надо прикрыть наготу!
Джеймс бросил ей халат. Франческа быстро сунула руки в рукава, а Джеймс подошел к окну, повернулся и стал смотреть на двор, заложив руки за спину.
Дверь распахнулась.
В спальню вошла горничная, а следом за ней – пожилой мужчина.
Франческа с трудом нашлась что сказать:
– Наконец-то ты пришла, Тереза. – Ее голос звучал как-то странно, непривычно, словно принадлежал не ей. Он был слишком высоким. Глубоко вздохнув, Франческа продолжила: – Я могла бы за тобой и не посылать… Только я не привыкла одеваться сама. К тому же присутствие всех этих мужчин отвлекает меня.
Маньи нахмурил брови.
– Что ж, в таком случае я ухожу, – заявил Кордер.
– Надеюсь, вы нашли свою записную книжку, – промолвил граф.
Кордер похлопал себя по груди в том месте, где у него был карман.
– Да, наконец-то нашел, – сказал он, а затем посмотрел на Франческу. – В странном месте она в конце концов оказалась, не так ли, cara, дорогая?
Cara! Ну и шутка! Да она ему совсем не дорога, он горд лишь тем, что она сдалась. Причем с такой легкостью. Как стыдно!
Чудовище!
Джеймс вежливо попрощался с графом Маньи и невежливо – с ней. Взяв Франческу за руку, он запечатлел влажный поцелуй между кольцами на ее среднем и безымянном пальцах.
Франческа едва не плакала.
Ей хотелось убить его, вонзить в его спину кинжал, когда он выходил из спальни.
Она слышала, как затихают его шаги.
Маньи вновь пристально посмотрел на нее, а потом подошел к окну. И заложил руки за спину – в точности так, как несколько мгновений назад это сделал Джеймс Кордер.
Пытаясь не думать о том, что только что произошло между ней и Кордером, Франческа прошла мимо графа в свою гардеробную.
Тереза последовала за ней, оставив дверь открытой. Она служила у Франчески еще с тех пор, как та приехала в Париж. Будучи француженкой и женщиной практичной во всех отношениях, Тереза не особо беспокоилась о морали своей госпожи или о ее отсутствии. Если для служанки что-то и имело значение, так это толпы кавалеров Франчески, ее богатство и драгоценности. Ни у одной другой женщины на континенте не было в поклонниках нескольких особ королевской крови. Более того, одна из бабушек мадам была французской аристократкой.
Все эти обстоятельства заставляли Терезу обеими руками держаться за свое место горничной. Ее невозможно было подкупить даже большими деньгами; не было человека, который мог бы заставить ее выдать какие-то секреты госпожи. Мадам устанавливала свои правила. Следуя им, Тереза не закрывала дверь, когда в комнате был мужчина, и не делала ничего без особого на то приказания. И, что было особенно удобно для Франчески и ее гостей, горничная говорила и понимала по-английски ровно столько, сколько было необходимо для выполнения ее обязанностей. То же касалось и итальянского языка.
Маньи обращал на Терезу так же мало внимания, как и она на него. Однако заговорил он все же по-английски:
– Тебе не следовало уезжать из Миры. Говорил же я тебе, что сейчас неподходящее время для того, чтобы жить в Венеции.
– Ты не должен был приходить ко мне, – сказала Франческа, наблюдая за тем, как Тереза наполняет теплой водой ванну. Как было бы хорошо смыть с себя все следы прикосновений Кордера! Она хотела бы избавиться от той слабости, которую он так легко обнаружил. – Именно об этом я тебе написала. Я надеялась разубедить тебя. Я ведь знала, что до тебя дойдут какие-то слухи, впрочем, чудовищно преувеличенные. Я была уверена, что ты услышишь, будто меня убили. Я прекрасно знаю, что такое сплетни, особенно в небольших городах.
– Кстати, о сплетнях… – вздохнул граф.
– Господи, так я и знала, что дойдет и до этого!
– Да, я кое-что слышал, – продолжил Маньи. – Про тебя и Лоренцо. Но, придя сюда, я обнаружил тут этого англичанина. Тебе известно, кто его отец?
– Я никогда не была знакома с лордом Уэствудом, – сказала Франческа. – Элфик и он не принадлежали к одному кругу, хотя я уверена в том, что мой бывший муженек и копал в том направлении, пытаясь проникнуть в высший свет.
Уэствуд – настоящий герой, особенно для французской аристократии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Ты охотно молотишь не только языком, но и руками, – съязвила Франческа. – Не собирался ли ты устроить драку с человеком, который по возрасту тебе в отцы годится?
– Я уж не буду спрашивать, что у тебя за дела с человеком, который годится в отцы тебе! – парировал Джеймс.
– Да ладно, Кордер, не робей, спрашивай!
Она принялась развязывать ленты на пеньюаре.
– В комнате есть ширма, – заметил Джеймс, указывая на изящный предмет меблировки с изображением пастухов и пастушек. За ширмой, предполагал он, должен находиться шкаф или комод с умывальником. – Почему бы тебе не притвориться скромницей и не раздеться за ней? Вот мне пришла в голову интересная мысль: почему бы тебе не раздеться в раздевалке?
– Какой замечательный каламбур, – сухо промолвила Франческа. – Между прочим, большинство мужчин дорого заплатили бы за то, чтобы увидеть, как я раздеваюсь.
– В этом-то все и дело, – отозвался Джеймс. – Очень многие уже видели это.
– Тебе не нравится? Так почему же ты не уходишь? – усмехнулась она. – Любопытно!
Джеймс подошел к ближайшему окну и выглянул наружу.
– Нам надо поговорить, – сказал он, посмотрев на нее.
– Ты считаешь, именно этим нам следует заняться?
Джеймс с усилием отвел глаза и устремил взор на колодец в середине двора.
– Нам надо поговорить, – спокойно повторил он. – Но ты меня провоцируешь. Помнишь, я спрашивал, почему Элфик развелся с тобой? – Он не стал дожидаться ее ответа. – Я поверить не могу, что мужчина с такой легкостью откажется от тебя только из-за того, что ты не была ему верна. Даже английские джентльмены готовы сквозь пальцы смотреть на грешки своих жен – для того, чтобы, как говорится, сохранить лицо и иметь хотя бы некое подобие мирной семейной жизни. Насколько мне известно, такие неблагоразумные поступки, как развод, в высшем свете совершаются довольно редко, хотя все о них знают. Но высший свет – это совсем небольшой круг людей. Так почему джентльмен решился развестись? Более того, почему он позволил, чтобы каждый дворник и торговец пирожками знал о том, что Элфик стал рогоносцем?
– Ты бы мог задать этот вопрос его величеству королю Георгу Четвертому, – ответила Франческа. – Всего несколько недель назад он был в восторге от того, что публика копается в грязном белье королевы Каролины.
– Короли – это люди совсем другого сорта, – сказал Джеймс. – В давние времена они приказывали казнить своих неверных жен в наказание за измену.
– Именно так мужчины смотрят на это, не правда ли? – промолвила она. – Измена!.. А женщины – это всего лишь вассалы мужчин, их собственность. Когда мы даем клятву любить, чтить и безропотно подчиняться, это означает в мужском понимании, что мы клянемся в слепом повиновении. Я этого никогда не понимала. А Элфик всегда рассматривал меня как личную собственность. Ты, Кордер, без всякой необходимости превращаешь все в тайну, все усложняешь. Причина, заставившая мужа развестись со мной, весьма проста. Ты же сам все видел своими глазами: я невыносима.
Джеймс резко повернулся, чтобы посмотреть на Франческу. Она сбросила с себя халат и осталась в нежно-желтом и розовом одеянии, не скрывавшем практически ничего. Более сексуальной ночной сорочки Джеймс не видел никогда в жизни, а ведь женщин в нижнем белье он повидал немало на своем веку.
Его сердце тут же забилось с неистовой силой, кровь в жилах забурлила и бурным потоком устремилась в чресла.
Разум Джеймса затуманился.
«Нет, Джейми. Не дай ей снова тебя одурманить».
Но она стояла прямо перед ним – нежная, как светлое видение, с потрясающими изгибами стройного желанного тела, едва прикрытого почти прозрачным одеянием. Джеймс без труда мог разглядеть напряженные соски, просвечивающие сквозь тончайшую ткань сорочки.
«Тебя же пытали специалисты своего дела, парень. Представь себе, что это пытка».
Да будь у него возможность, он бы предпочел, чтобы ему вырвали ногти!
– Нам надо поговорить, – пытаясь стряхнуть с себя наваждение, в очередной раз проговорил Джеймс. – Но ты настойчиво пытаешься меня спровоцировать. И тебе это удается, должен добавить. Но беда в том, что для тебя это только игра. Ты добиваешься, чтобы я ползал перед тобой на коленях и молил тебя.
– Нет, это не все, чего я хочу, – уточнила Франческа. – Но мне было бы приятно увидеть такое.
– Я бы не сказал, что это и мне не доставит удовольствия, – промолвил Джеймс. – Но потом ты выбросишь меня, как мусор, а вот это мне уже не нравится. Взгляни хотя бы на то, как ты обращаешься с этим жемчугом, а ведь он великолепен. – Джеймс кивнул на разбросанные по туалетному столику украшения.
– Я приказала горничной не входить в эту комнату, пока я за ней не пошлю, – заявила Франческа. – Можешь назвать меня старомодной, но я терпеть не могу, когда слуги входят в мою спальню в любое время, не обращая внимания на то, кто там находится.
– Старомодной… – рассеянно повторил Джеймс. – Старомодной?! – Он рассмеялся. – Святой Господь, Боннард, ну ты и штучка! Впервые в жизни у меня возникло желание поубивать всех моих старших братьев, чтобы ты серьезно восприняла меня как потенциального любовника.
– Судя по содержанию твоего трактата, – промолвила Франческа, – такое развитие событий вовсе не исключено.
Она заставляет его смеяться. Она доводит его до ярости. Она сводит его с ума. Но он же наполовину итальянец! Как ему остаться к такому равнодушным?
Джеймс быстро подошел к ней. И обвил одной рукой ее талию. Другую руку он положил ей на затылок.
– Ты порочна, – сказал он.
– Да, – отозвалась Франческа.
– От меня ты получишь только один-другой поцелуй, – промолвил он. – Я не одна из твоих живых игрушек. Ты не будешь использовать меня, как используешь свои драгоценности. Нельзя доказать с моей помощью то, что ты хочешь доказать, и выбросить меня вон.
– Это ты так думаешь, – проговорила Франческа. И, запрокинув голову, она улыбнулась долгой, медленной, влекущей улыбкой.
– Первое, что я собираюсь сделать, – сказал Джеймс, – так это стереть мерзкую улыбку с твоего лица.
Он прогонит мысли о принце-мальчишке из ее головы, заставит ее забыть о его существовании. Джеймс знает о женщинах больше, чем этот убогий Лоренцо узнает за всю свою жизнь, даже если впредь не будет заниматься ничем другим.
Джеймс поцеловал Франческу, но только не в губы, на которых все еще играла ее дразнящая улыбка. Он поцеловал ее в висок, а затем в верхнюю часть скулы. Потом, вспомнив о том, что она делала прошлой ночью, когда поддразнивала его, водя пальцем по уху, Джеймс прошелся губами по той же дорожке от уха вниз. Нежные неторопливые поцелуи прервались в том самом месте, где Франческа накануне тоже сделала паузу.
Она задрожала.
А потом и он тоже.
Легко и очень осторожно, словно Франческа была невинной девушкой, о которой он мечтал много лет, Джеймс стал ласкать ее все откровеннее. Губами он стянул ночную сорочку с ее плеча и запечатлел на нем поцелуй. Потом сотворил ожерелье из мелких поцелуев в том месте, где вчера поблескивали ее жемчуга. А затем поцеловал в нежный изгиб груди. Джеймс ощущал при этом, что сердце Франчески бьется все быстрее и быстрее – как и его собственное.
Она пыталась оставаться спокойной, но он чувствовал, что ее тело сотрясает мелкая дрожь, которую Франческа безуспешно пыталась сдержать. Точно так же она не могла унять участившегося дыхания, от которого с таким волнением все быстрее приподнималась и опускалась ее грудь. Не могла она скрыть и жара, охватившего ее, от которого аромат ее кожи стал еще сильнее. Аромат жасмина, к которому примешивался запах женщины.
Джеймсу хотелось раствориться в этом аромате, раствориться в ней. Чтобы забыть обо всем на свете и следовать лишь ее зову сирены.
«Привяжите меня к мачте».
Он поднял голову.
Глаза Франчески медленно открылись. Ее затуманенный взор встретился с его взглядом.
Она схватила руками его лицо.
– Чудовище… – проговорила Франческа хриплым голосом.
– Что ж, в таком случае приручи меня, красавица, – сказал он. – Бросаю тебе вызов.
Его руки пробежали по ее груди, затем спустились вниз, задержались на тонкой талии и скользнули еще ниже, по изящному изгибу ее стройных бедер.
«Ты не за этим пришел сюда», – напомнил Джеймсу внутренний голос, спасавший его все эти годы.
Но он и без того знал, что пришел не за этим. И понимал, что долго эта история не продлится.
И все же легкие прикосновения ее нежных рук удерживали его. Она манила его еще и своим ласковым взором, в зеленой глубине которого Джеймс сумел разглядеть совсем другую женщину. Точнее, даже не женщину, а невинную девочку – искреннюю, чистую, нециничную, не столь самоуверенную.
Джеймс пытался убедить себя, что это всего лишь игра его воображения, а его способность мыслить разумно куда-то исчезает в ее присутствии, потому что он не в силах контролировать себя. Однако его сердце дрогнуло, хоть он и не мог дать волю чувствам.
И для того чтобы прогнать это ощущение, чтобы не видеть волнующей его ранимости в ее взоре, Джеймс поцеловал Франческу.
Это был долгий и страстный поцелуй. Франческа по-прежнему нежно держала его лицо в руках, как будто собиралась делать это вечно, как будто ее послушные губы не сдавались ему, а приглашали к дальнейшим действиям, манили туда, откуда выхода нет.
Джеймс знал, что вечности не существует, что выход есть всегда, и все же он заблудился, потерял равновесие. Он потерял и свой внутренний голос, который помогал ему всегда оставаться начеку. Его чувства наполнились ею, ее вкусом, ее запахом. Шелк соскальзывал с нее, а его руки продолжали изучать плавные линии ее тела. Франческа льнула к нему, повиновалась его прикосновениям, чтобы его руки и его мир наполнились ею и там не осталось места ни для чего другого.
Внутренний голос сказал бы ему, что это всего лишь искусство опытной куртизанки, но он уже не слышал его. Зато его руки ласкали теплое и послушное женское тело… запах жасмина смешивался с запахом ее кожи… ее высокая грудь прижималась к его груди… ее нежный живот вжимался в его восставшую плоть, рвущуюся на свободу.
Его руки, задержавшиеся на ее бедрах, стали медленно, дюйм за дюймом приподнимать шелковый подол ее ночной сорочки, а поцелуй все продолжался, игра становилась все более опасной, постепенно уступая место жгучему желанию.
Наконец рубашка полностью оказалась в его руках, и он снял ее с Франчески – скользкий шелк вмиг упал вниз, обнажая ее бедра, ее округлые ягодицы. Рука Джеймса потянулась к ее лону, и Франческа прервала поцелуй. Из ее груди вырвался звук, похожий на стон, она задрожала еще сильнее.
Ее лоно уже увлажнилось, она была готова принять его, и Джеймс мог взять ее немедленно, как того требовал его животный инстинкт.
«Я лучше, чем кто бы то ни было. Я тот, кто заставит тебя сдаться – полностью, бесповоротно».
Пробравшись сквозь курчавую поросль, прикрывающую ее лоно, его пальцы принялись поглаживать, тереть нежный бугорок. Франческа задвигалась в такт его ласкам, она стонала, льнула к нему, ее голова задевала его грудь. Джеймс хотел, чтобы она отдалась ему, принадлежала только ему.
Его сердце билось так быстро и громко, что его стук, должно быть, оглушал ее. Однако и ее сердце рвалось из груди, потому что дыхание Франчески становилось все более прерывистым. Вот ее тело содрогнулось, из ее груди вырвался тихий крик. Она, дрожа, прижалась к Джеймсу.
Он обнял ее и привлек к себе. А затем поднял и понес к смятой постели.
Около кровати Джеймс снова поставил Франческу на пол.
И в этот момент откуда-то издалека раздался шум: голоса, стук каблуков по полу террасы. Джеймс слышал эти звуки, даже не осознавая, что они могут означать, однако его реакция была мгновенной: ведь он обладал способностью распознавать звук шагов, раздававшийся в нескольких комнатах от него. Закрытые двери и мягкие ковры не были ему помехой. Коллеги не раз говорили, что у него слух и чутье, как у кошки.
Джеймс быстро отодвинулся от Франчески, глядя ей в глаза, полные каких-то непонятных ему чувств. Что же это было? Гнев? Боль?
Наконец и она услышала шум. Взор Франчески устремился к двери. Послышался голос служанки:
– Разумеется, месье граф, я напомню госпоже, что вы ее ждете.
– Я сам ей об этом напомню, – сказал граф.
К этому Франческа не была готова. Она растерялась, не зная, как поступить.
Ее сердце билось учащенно. Франческа осмотрелась по сторонам, пытаясь понять, как же поступить. И заметила, что Джеймс наклонился и поднимает что-то с пола. Она помотала головой, чтобы прийти в себя. Ее пеньюар… Господи! Ей же надо прикрыть наготу!
Джеймс бросил ей халат. Франческа быстро сунула руки в рукава, а Джеймс подошел к окну, повернулся и стал смотреть на двор, заложив руки за спину.
Дверь распахнулась.
В спальню вошла горничная, а следом за ней – пожилой мужчина.
Франческа с трудом нашлась что сказать:
– Наконец-то ты пришла, Тереза. – Ее голос звучал как-то странно, непривычно, словно принадлежал не ей. Он был слишком высоким. Глубоко вздохнув, Франческа продолжила: – Я могла бы за тобой и не посылать… Только я не привыкла одеваться сама. К тому же присутствие всех этих мужчин отвлекает меня.
Маньи нахмурил брови.
– Что ж, в таком случае я ухожу, – заявил Кордер.
– Надеюсь, вы нашли свою записную книжку, – промолвил граф.
Кордер похлопал себя по груди в том месте, где у него был карман.
– Да, наконец-то нашел, – сказал он, а затем посмотрел на Франческу. – В странном месте она в конце концов оказалась, не так ли, cara, дорогая?
Cara! Ну и шутка! Да она ему совсем не дорога, он горд лишь тем, что она сдалась. Причем с такой легкостью. Как стыдно!
Чудовище!
Джеймс вежливо попрощался с графом Маньи и невежливо – с ней. Взяв Франческу за руку, он запечатлел влажный поцелуй между кольцами на ее среднем и безымянном пальцах.
Франческа едва не плакала.
Ей хотелось убить его, вонзить в его спину кинжал, когда он выходил из спальни.
Она слышала, как затихают его шаги.
Маньи вновь пристально посмотрел на нее, а потом подошел к окну. И заложил руки за спину – в точности так, как несколько мгновений назад это сделал Джеймс Кордер.
Пытаясь не думать о том, что только что произошло между ней и Кордером, Франческа прошла мимо графа в свою гардеробную.
Тереза последовала за ней, оставив дверь открытой. Она служила у Франчески еще с тех пор, как та приехала в Париж. Будучи француженкой и женщиной практичной во всех отношениях, Тереза не особо беспокоилась о морали своей госпожи или о ее отсутствии. Если для служанки что-то и имело значение, так это толпы кавалеров Франчески, ее богатство и драгоценности. Ни у одной другой женщины на континенте не было в поклонниках нескольких особ королевской крови. Более того, одна из бабушек мадам была французской аристократкой.
Все эти обстоятельства заставляли Терезу обеими руками держаться за свое место горничной. Ее невозможно было подкупить даже большими деньгами; не было человека, который мог бы заставить ее выдать какие-то секреты госпожи. Мадам устанавливала свои правила. Следуя им, Тереза не закрывала дверь, когда в комнате был мужчина, и не делала ничего без особого на то приказания. И, что было особенно удобно для Франчески и ее гостей, горничная говорила и понимала по-английски ровно столько, сколько было необходимо для выполнения ее обязанностей. То же касалось и итальянского языка.
Маньи обращал на Терезу так же мало внимания, как и она на него. Однако заговорил он все же по-английски:
– Тебе не следовало уезжать из Миры. Говорил же я тебе, что сейчас неподходящее время для того, чтобы жить в Венеции.
– Ты не должен был приходить ко мне, – сказала Франческа, наблюдая за тем, как Тереза наполняет теплой водой ванну. Как было бы хорошо смыть с себя все следы прикосновений Кордера! Она хотела бы избавиться от той слабости, которую он так легко обнаружил. – Именно об этом я тебе написала. Я надеялась разубедить тебя. Я ведь знала, что до тебя дойдут какие-то слухи, впрочем, чудовищно преувеличенные. Я была уверена, что ты услышишь, будто меня убили. Я прекрасно знаю, что такое сплетни, особенно в небольших городах.
– Кстати, о сплетнях… – вздохнул граф.
– Господи, так я и знала, что дойдет и до этого!
– Да, я кое-что слышал, – продолжил Маньи. – Про тебя и Лоренцо. Но, придя сюда, я обнаружил тут этого англичанина. Тебе известно, кто его отец?
– Я никогда не была знакома с лордом Уэствудом, – сказала Франческа. – Элфик и он не принадлежали к одному кругу, хотя я уверена в том, что мой бывший муженек и копал в том направлении, пытаясь проникнуть в высший свет.
Уэствуд – настоящий герой, особенно для французской аристократии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33