- Пойди на склад и отдай тете Варе эту записку.
- Отдам, - пообещала Леночка и выбежала из комнаты.
А Прокопов так и остался сидеть в приемной. И сидел до тех пор, пока жена не пришла.
- Прокопыч, - заговорила Клавдия с порога, - я все же решила взять костюм, про который говорила. Он, правда, дороговат, но зато - вещь. Я сейчас примеряла, Настя говорит, бери и не думай, прямо на тебя сшито.
Прокопов покивал головой, соглашаясь, встал и спросил:
- Так где же проекты? Где проекты все-таки, милая моя жена, помощник и опора.
- Какие проекты? - испуганно залепетала Клавдия. - Проекты... Какие тебе проекты нужны?.. О чем ты говоришь, не пойму... - взгляд ее перебегал от Прокопова к столу, снова к Прокопову и опять к столу.
Подойдя к жене, Прокопов обхватил ладонями ее плечи и легонько потряс. В его больших руках Клавдия стала маленькой, щуплой. Казалось, нажми Прокопов чуть сильнее, и хрупнут Клавдины косточки.
- Я тебя сколько раз просил: научись врать... Научись врать... - тихо и горестно говорил Прокопов. - Научись так врать, чтобы я тебе хоть немного мог верить. Так нет же... - оттолкнул он ее. - У тебя все на лбу написано.
Клавдия заплакала.
- Пошли, - жестко приказал Прокопов, открывая свой кабинет. - Пошли, здесь будем слезы лить.
Пропустив Клавдию, он запер дверь на ключ.
Они пробыли в кабинете не очень долго и вышли вместе.
- Леночку забери, - сказал Прокопов. - Она у Васильевны. Забери и сиди. Жди меня.
Клавдия уже ступила на порог, когда Прокопов ее остановил:
- Подожди. А почему ты в пятницу их не положила? С почтой. Ведь без толку было держать!
- Я хотела... хотела. А потом товары привезли в магазин. Настя прибежала. И я забыла.
- Това-ары... Магази-ин, - презрительно процедил сквозь зубы Прокопов. - Иди!
И сам пошел было к себе в кабинет. Дверь отворил, поглядел на стопку сшивок с проектами, что на его столе лежали, и повернул назад. Уселся за стол Клавдии, бездумно ударил пальцем по клавише машинки. Потом еще раз.
И начал по клавишам стучать. Одним пальцем. Машинка щелкала сухо, отрывисто. Буквы ползли по белому листу бумаги.
За этим занятием и застал его Лихарь.
- Специальность новую приобретаешь?
- Приобретаю...
- Заболела, что ли, Клавдия?
- Заболела.
- Хоть девку эту позови, студентку. Все что-то соображает.
- Студентке не сообразить, - медленно проговорил Прокопов и, поискав глазами, нашел клавишу с точкой. Сильно ударил по ней. Пробил тонкую бумагу.
- Чего дурью мучаешься? - пожалел его Лихарь. - Скажи Ольге, она сделает. Ишь какой... стеснительный стал.
Он подошел к столу, поглядел на лист, что в машинке был заложен, потом на Прокопова.
- Что? - взглянул на него Прокопов. - Не понимаешь? Забывать стал грамоту? Садись, я тебе все прочитаю. Садись, послушай, до чего Прокопов дожил.
Лихарь, взяв от стены стул, уселся рядом, слушал молча, угрюмо, гладил шрам на беспалой руке.
- Вот и все, - закончил Прокопов, вынул из машинки лист, смял его, бросил в угол.
- Видно, не все, парень, - с горечью сказал Лихарь. - Думается мне, что не все.
- Что не все? - поморщился Прокопов. - Все как на духу.
- Это на твоем духу все. Ну, раз день такой, давай уж до конца.
Он поднялся, открыл дверь, крикнул:
- Оля! Оля! У тебя ноги быстрые, сбегай к студентам. Там комиссар есть, Григорий. Пусть сюда идет. Скажи, Лихарь звал. Быстренько!
- Ты чего? - недовольно спросил Прокопов. - Какие еще комиссары... Сам не можешь сказать?
- А я, парень, сам тоже ничего не знаю. А лишь догадываюсь. Так что давай ждать.
18
Приказом начальника участка Валерий Никитич был отстранен от должности прораба. Антон Антонович Лихарь назначен врио. В тот же день он снял бригаду Володи со школьной мастерской и перевел на спортзал, который нужно было строить рядом. Бригада начала бузить: кому охота снова в земле ковыряться. Но Лихарь быстро успокоил:
- Мастерская будет рубленая, - сказал он. - У вас опыта нуль. А Калинин склад рубленый сложил. И вообще, у вас коммуна или вы на артели шабашников разбились?
На том разговор и закончился.
На площадке спортзала в первый же час, только-только тронув лопатой землю, ребята наткнулись на вечную мерзлоту.
Сколько было дурацкой радости! Все побросали лопаты и ощупывали, обнюхивали, пробовали на язык, прикладывали к щеке комочки стылой земли, дивились светлой полосе ледяной жилы, проступившей в том месте, где Петя-большой начал копать угловую яму. А первооткрыватель жилы стоял гордый, словно была она не из льда, а из чистого золота.
Только бригадир не разделял общего восторга. Он прошелся по всей длине чуть намеченной канавы, выругался вполголоса, поверив, что это не обман, и сел возле ликовавших парней, скучно опершись рукой на ладонь.
А через полчаса заскучала и вся бригада, с каждой минутой все более убеждаясь, что лопатой эту землю не возьмешь, а ломом бить - и к отъезду ям не выроешь.
Тут уж Володя отвел душеньку! Он петухом наскакивал то на одного, то на другого, кричал:
- Ну, что? Докаркались! Чего же стоите? Целуйтесь со своей мерзлотой! и пилотка его съезжала на затылок. - Давайте, давайте! Берите ломы и вперед! Вам же р-р-романтика нужна! Экзотика! - слова романтика и экзотика он произносил с омерзением, словно подташнивало его.
- Вечная мерзлота нужна? Медведи всякие? Ну, вот ты, - наскакивал он на Петра-большого, - ты же громче всех ревел. Чего стоишь? Бери лом и долбай! Будет, как в кино.
Ручищи у Пети повисли вдоль тела, он тяжко сопел и молчал.
- А ты тоже визжал, будто тебя жена щекочет! Чего же стоишь?
Петя-маленький сокрушенно качал черной галочьей головой, уныло шмыгал носом и лез в карман за сигаретами, бормоча:
- Ошибка вышла, бугор. Сплоховали.
Этот спектакль продолжался минут пять, пока бригадир не выдохся и не проговорил, утирая лоб:
- Дайте, что ли, закурить с горя!
Несколько пачек повисло в воздухе, а кто-то, догадливый, уже зажженную сигарету услужливо сунул бригадиру в рот.
- Не повезло нам, народ, - пожаловался Володя. - Значит, разделимся на две группы. Одна будет днем работать, другая ночью. Свет протянем. Будем раскладывать костры, прогорит - копать, сколько оттает. Солярку привезем, чтобы лучше горело. А дров не занимать.
Дров действительно хватало: вокруг валялись и бревна, и обломки досок, и негодные поломанные брусья. Но за двое суток, пока горели костры на площадке, то затухая, то взметываясь к небу, когда плескали в огонь солярку, за двое суток земля вокруг стала чистой - ни щепки.
Бригаду Володи можно было за версту отличить от остальных по измазанным сажей робам и лицам; и в столовой они сидели особняком, потому что несло от них соляркой отчаянно.
Но в среду вечерком исчезли с площадки последние ямы, а контур будущего строения ясно очертился коротко торчащими из земли столбами фундамента.
Успели вовремя, потому что дождь, накрапывавший уже с утра, к вечеру разошелся.
Андрей, вернувшись с работы, разделся, отнес в сушилку сапоги и одежду, посидел возле раскаленной печки. Поговорил со Славиком, который сегодня дневалил. В жаркой пахучей духоте его разморило, потянуло спать, спать...
- Ты потом мои сапоги поближе поставь, - попросил он Славика. Какой-то гад их вчера откинул. Второй день с мокрыми ногами хожу.
- Сделаем, - заверил Славик.
Андрей в вагончик вернулся, прилег, чтобы отдохнуть перед ужином, и заснул.
* * *
Ему показалось, что он не спал вовсе. Только прикрыл глаза. Только-только затуманилось в голове, мелькнуло в этом тумане чье-то очень знакомое лицо, чей-то голос пропел вдалеке: "Встава-а-йте", как его оборвал бас, удивленно спросивший: "Что случилось? А? Что случилось?" И все это: туман, расплывшееся, неясное, но знакомое лицо, чужие голоса - закружилось сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, и вместе с ними закружился Андрей, проваливаясь в огромную, бездонную, бешено крутящуюся воронку водоворота.
- А что случилось?! - снова прокричал кто-то, но уже не басом, а сиплым тенорком.
И загудело вокруг.
Андрей, открыв глаза, еще минуту-другую думал, прежде чем дошло до него, что крики за стеной и топот ног - все это явь.
Путаясь в одеяле, он упал с кровати, сунул ноги в тапочки и бросился к окну. Через окно увидел пламя, бьющее струей из дверей вагончика сушилки. Оно стелилось по земле, рядом с порогом, а поодаль, там и здесь, цвело и тлело небольшими костериками. Вокруг метались светлые фигуры раздетых людей, и неизвестно, чего было больше, огня ли, крику ли... Дверь сушилки выплескивала новые и новые куски пламени, тлеющие и ярко горящие. А черная вода луж удваивала и утраивала пламя, и нельзя было разобрать, где огонь, а где блики.
"Одежда наша горит", - дошло наконец до Андрея, и он бросился к дверям, на ходу потеряв тапочки, босиком пронесся по лужам и, остановившись, секунду-другую раздумывал: "Что делать?", пока выброшенные из сушилки сапоги не зашипели возле его ног в луже.
Андрей метался от одной горящей одежки к другой, ладонями плескал грязную воду из луж, сталкивался с кем-то, пытался пролезть в дверь сушилки, но его остановили: "Там уже и так лишние".
- Собирай все и в столовую, а то затопчут! - крикнул ему кто-то.
И Андрей послушался.
Одно за другим вспыхивали окна вагончиков, и уже гурьбой бросались за каждым куском пламени. Из дверей сушилки не огонь бил, а тянулся лениво, редея с каждой минутой, дым, и выкатывались из дверей ребята, гулко охлопывая себя, оббивая тлеющую кое-где одежду, смачивая водой из лужи прихваченное огнем тело, шелуша опаленные волосы, брови.
Длинный парень в обугленной телогрейке весело крикнул: "Горю", сбросив телогрейку, хлопнул ею несколько раз по земле, а потом, распластав, кинул ее.
- Петя, это ты?! - узнал его Андрей.
Тот хохотнул:
- Я. Пож-жарник. Каски только не хватает. Мы почти первые прибежали, похвастал он. - Не спали еще. Байки рассказывали.
- Сапожников! Калинин! Вы здесь? - раздался голос командира.
- А где же еще!
- Выделите по четыре человека. Ко мне их. Кто дежурил в сушилке?
"Да ведь Славка дежурил! - чуть не выкрикнул Андрей. - Славка!" Он поискал его глазами, но не нашел и спросил у Пети:
- Славика не видел?
- Да где-то здесь. Он вместе с нами сидел. Еще анекдот рассказывал. Про косаря, - оживился Петя. - Знаешь?
- Будет теперь анекдот, - прошептал Андрей и, боязливо оглянувшись, отступил в темноту, словно он сам виноват был в пожаре, а не его друг.
К столовой, где было светло, потянулась добрая половина собравшихся; они копались в куче телогреек, курток и прочего тряпья, сваленного возле столов.
- Стоп! - поднял руку Григорий. - Сейчас все равно не найдете, а к утру ребята разберут, где добро, а где... - сплюнул он зло. - Так где же все-таки дежурный? Куда он делся?
- Я вот он, - вылез из сушилки Славик. Лицо его и руки, и одежда были черны от сажи, а волосы длинными прядями разметались по лицу.
- Вот тебе и песня и пляска, - устало покачивая головой, проговорил командир. - Вот тебе...
- Да я же лишь на минуту отошел, ребята, - потерянно развел руками Славик. - Я же на минуту. А потом тушил. Вон руки обжег, посмотрите. И брови, аж глазам больно, - монотонно бормотал он, и растерянный взгляд его перебегал от одного к другому.
- А в чем завтра на работу идти, артист? - спросили из толпы. - Твоя-то роба на тебе.
Славик шагнул к столовой и очутился в желтой полосе света. Стало видно, как дрожат его подбородок и руки, протянутые неловко вперед, черные от грязи и сажи; и говорил он вовсе не то, что следовало бы говорить:
- Вот смотрите... руки обгорели... и брюки сгорели... не верите? чувствовалось, что из последних сил ворочает он неловким, костенеющим языком. - Телогрейку мою возьмите. У кого сгорели, возьмите. И сапоги... У меня кеды есть.
А из сбитой, черной, стоящей в тени толпы неслось угрюмое:
- Всех не оденешь, паря!
- Пригодится еще телогреечка, в вагоне подстилать.
- Чего с ним разговаривать...
- И правда, пошли спать!
Черная толпа дрогнула, заколыхалась, засветилась редкими огоньками сигарет и струйками потекла к вагончикам.
Лишь Славик стоял, все так же вытянув руки. Потом он опустил их, потоптался, пошел было к вагончику, но, сделав два-три шага, не более, вернулся; к столовой шагнул, где стояли ребята и лежала грязная куча одежды, но и туда не дошел. Как-то косо, по-слепому, он свернул в сторону и зашлепал по лужам в темноту.
За ним никто не пошел. Андрей было двинулся следом, но вдруг показалось ему, что ребята разом повернули к нему головы и глядели молча, осуждающе. И ноги прилипли к земле. Но ненадолго. Шумный всплеск лужи из темноты толкнул Андрея с места. Он догнал Славика, остановил его криком.
- Слава! Ты куда?!
Славик, повернувшись к Андрею, почти упал ему на плечо и задышал в лицо срывающимся всхлипом:
- Как же это... Что же теперь... Что же делать, Андрюха?
Андрей молчал. Он не знал, чем можно успокоить друга, потому что еще стоял в глазах черный грязный ворох одежды, тот, что лежал возле столовой. И в голове мешались сочувствие к Славику, жалость к нему и злость.
- Пойдем домой. Пойдем. Что сейчас сделаешь?!
Славик шел послушно до самой комнаты, но у двери он вдруг отстранил Андрея, остановился в коридоре, откуда видны были сушилка и столовая, и ребята, что возились у кучи грязной одежды.
- Ты иди, Андрей, спи, - сказал Славик, - я не пойду. - Иди, иди. Я сам, - недовольно передернул он плечами, увидев, что Андрей не уходит. - Я, может, еще помогу им... Дров наколоть. Растопить печь, - и спрыгнул на землю.
Подошли Григорий и Володя.
- Много погорело? - спросил Андрей.
- Сейчас разве поймешь?!
- Как завтра работать... - вздохнул Володя. - Голяком грязь топтать. На складе что-нибудь есть, Гриша?
- Откуда я знаю... А где же Славик?
- Переживает, - ехидно протянул Володя. - Допрыгалась деточка. Все ха-ха да хи-хи.
- Он у кухни. Может, привести его? - предложил Андрей.
- Давай, - ответил Григорий. - Пойди. Поуспокаивай. Дескать, это ничего, ерунда... Подумаешь, пол-отряда оставил раздетым. Пойди.
Андрей не пошел, но лежал в темноте, не закрывая глаз, и думал о Славике. Жалко было. Не со зла ведь так получилось, от безалаберности. А сейчас-то каково ему...
С другой стороны, и Григорий прав. Со зла не со зла, а отряд раздет. И виноват в этом Славка. Не зря ведь дежурных в сушилку назначили. Понимали, что может случиться такое. А Славик и вправду все хи-хи да ха-ха. Прогонят, наверное, его из отряда, не простят ни за что.
Утром, проснувшись, Андрей увидел Славика. Тот спал, и лицо его было замурзанным, серым. Андрей хотел разбудить, да передумал: "Пусть спит. Наверное, всю ночь мыкался".
Часам к двенадцати появился на стройплощадке Славик. Ребята его издали увидали, опустили топоры и молча смотрели, как он шел, глядя себе под ноги. А когда разом смолкли топоры, Славик тишину эту сразу почуял, коротко взглянул на ребят.
- Мне приказано тебя к работе не допускать, - сообщил Володя. Будет штаб. И все решит.
Славик выстроил на лице некое подобие понимающей улыбки и глаза сощурил узко, так, что веер морщинок разбежался к вискам. Руки его суетливо прошлись по одежде, охлопывая карманы.
- Ладно, бугор, ладно... Все ясно, - проговорил он и, повернувшись, пошел назад к лагерю.
Андрей догнал Славика.
- Ну, чего ты, - ухватив его за плечо, сказал он. - Мы ведь понимаем, что это нечаянно все получилось.
Славик взглянул на сапоги Андрея. Правый сапог сбоку до самой головки обуглился и дышал на ладан. Местами из него выглядывала портянка. И на телогрейку взглянул, обгоревшие полы которой были обрезаны и подшиты на скорую руку.
Резко повернувшись, он сбросил руку Андрея с плеча и пошел.
Андрей вернулся на стройплощадку.
Снова заколготили топоры, снова началась работа. К вечеру подгоревшее голенище все-таки не выдержало, расползлось, и нога Андрея до самой щиколотки оказалась снаружи. Оторвав от портянки две ленты, он кое-как перевязал сапог и ковылял осторожно.
Настроение было поганое. А тут еще Володя бурчал и на работе, и дома. В вагончике он кинул в угол раскисшие синие тапочки и сказал громко:
- Так пару дней поработаешь и загнешься.
Славик, находясь в комнате, должен был услышать эти слова. И потому Андрей разозлился.
- На тебе пахать можно, а ты все о здоровье плачешься.
- В голоштанную романтику играйте вот с ним, - показал Володя на закрытую дверь. - А я из этого возраста вырос.
- А может, еще не дорос, - сказал Андрей и ушел в свою комнату. Славика не было.
Андрей в столовую сходил, а вернувшись, зажег свет и заметил на серой заватланной Славкиной подушке лист бумаги. Он схватил его: "Ребята! Я уезжаю. Не могу, чтобы на меня волками глядели. Хотя и поделом. Денег, мной заработанных, может быть, хватит, чтобы заплатить за сгоревшее. Сделайте это. Понимаю, как трудно вам будет исключать меня из отряда. А надо. Счастливо вам доработать. Слава".
Андрей позвал Григория, отдал ему листок и стоял, ждал, когда тот прочитает. А потом они сели друг против друга и не знали, что сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18