- Ну, если так... - поникла Зоя. - Тогда я... - решительно сказала она.
- Не шуми, - перебил ее Володя. - Хоть черта рогатого с собой бери, хоть весь поселок. Делаешь из мухи слона. Правда, мы люди свои... Ты не обижайся, что я напрямую. Ты знаешь мое и вообще наше к тебе отношение. И вот мы не поймем... - замялся Володя, - посиделки эти твои...
Зоя помогла Володе:
- Ну, нравлюсь я ему. Это что, плохо? Я его гнать от себя должна, да? Уж раз простили, значит, нечего на него коситься...
- Да кто косится?!
- Пошли спать, пошли. Но учтите, за ноги таскать утром никого не будем. Встанем и уйдем.
- Ладно. Лишь бы погода была...
16
Оставив позади поселок и бревенчатый вертолетный пятачок-настил, одиноко лежащий среди просторной буреломной плешины, ребята вышли на просеку, поражавшую неестественной, в соседстве с этим диким местом, прямизной.
А через полчаса, остановившись, они почувствовали, что плотная стена тайги начисто отрезала их от людского мира, и даже просека - не спасение: так ничтожна и жалка она.
Поселок, оставленный ими совсем недавно, молчал, бессильный врезаться своим слабым голосом в эту плотную, веками настоянную тишь. Здесь жил только голос хозяина, голос тайги, но он был негромок; ровный шум вершин, редкое поскрипывание стволов да кое-когда воронье прокричит раз-другой - и снова тишина.
- Шутки шутками, станичники, - сказал, поднимая голову и прислушиваясь, Григорий, - но, думаю, отходить от профиля далеко не стоит.
- До смерти перепугался, а еще казак!
- Не... ты не смейся, - отозвался Иван. - Запросто загнешься, как фраер, - и, оглянувшись на Зою, проговорил смутясь: - Заблудишься, значит, и... и концы.
- Чует мой нос, что грибами припахивает, - остановился Володя. Отчаянные, за мной! - и свернул с просеки.
- Я - исключительно отчаянный! - провозгласил Андрей и шагнул с тропы вслед за Володей.
- А отчаяннее меня вообще людей не было! - присоединился к ним Славик.
- Люди! - обернулся Григорий и воздел руки к небу: - Не поддавайтесь минутным соблазнам, и я приведу вас к ягодам.
На девушек эти слова подействовали. Иван оглянулся на Зою и остался на просеке, а "отчаянные" и ухом не повели.
Андрей быстро прошел с полсотни метров и остановился, пропуская вперед Славика, дождался, пока затихнут его шаги, и лишь тогда поднял голову.
Тонкие, болезненные деревья - хлысты с пучками зелени на макушках наперегонки тянулись к небу. Пахло прелью, и зеленые нити висели на сухих понизу ветках елей. Мшистая земля легко пружинила и делала шаги неслышными. Поперек пути ложились трухлявые стволы упавших деревьев. Мох, мох и мох. На земле светлый, на елях зеленоватый, на лиственницах черный. И сухие ветки по стволам. Только молодняк да редкий кустарник скрашивают картину, а то бы и вовсе тоска была. И никакого запаха грибов в помине нет. Андрей бывал в чистых грибных лесах, там и вправду пахло, может, не грибами, но чем-то свежим: то ли мокрым листом, то ли корьем березовым, а здесь гниль, и только. И задыхающиеся в этой духоте деревья наперегонки тянутся ввысь, стремясь раньше других добраться до свежего воздуха, до чистого неба.
- Славик! Воло-одь! - крикнул Андрей. - Что вы делаете?!
- И-ищем!
- Я ухожу-у!
И, не слушая, что крикнут в ответ, повернулся и быстро пошел к просеке напрямик, не выбирая дороги, цепляя на себя жирные лохмотья старой паутины. Только на "профиле" он остановился, обмахнул потное лицо и пошел вперед, догоняя своих.
- Добыча-то где? - спросила, усмехаясь, Наташа, когда он поравнялся с ней, а повернувшись, всплеснула руками: - Глядите, люди добрые! Кто его в паутине-то извалял? По грибы он ходил... - и бросилась отряхивать Андрея.
- Кто сойдет с прямого пути, - сурово указал перстом вдоль просеки Григорий, - с пути, по которому веду я, тот неизбежно попадет в паутину...
- Ревизионизма, абстракционизма, неоколониализма... - помог ему Андрей и, заметив трусившую им навстречу собаку, приседая, крикнул:
- Волк!
Зоя в нерешительности остановилась, а Григорий бросил небрежно:
- Я с вами.
Из-за кустов вышел мужчина с ружьем и мешком за плечами:
- По ягоду собрались?
- Просто так, прогуляться.
- Без дела что ноги бить, - махнул рукой мужчина и, присев на пень, поставил на землю мешок, закурил, - иль вы студенты?
- Они самые. Мы не знаем, где ягода и какая.
- Чего же ее знать? Во, гляди, первое дело гонобобель, - открыл он мешок, показывая полное ведро крупной сизой ягоды. - Подходит?
- Ой-ей-ей сколько! - присела возле ведра Зоя. - Можно я попробую?
- Бери, чего ж... Глазами вкуса не учуешь.
- Здорово, - пробормотал Григорий. - Где здесь такая?
- По "профилю" до железных бочек. И сани там же сломанные лежат. От саней налево до болота. И бери хоть горстью.
- А сколько ходу туда?
- Ну, час, может, поболе... Как пойдете.
- Впере-е-д! - крикнул Григорий. - К ягодному эльдорадо! - голос его зазвенел металлом. - Эй, вы, сборщики паутины! - увидел он вышедших из тайги Славика и Володю. - За мной к железным бочкам и сломанным саням! Бы-ыстро!
Подстегиваемые еще не остывшим на языке вкусом ягод, они дошли до места скоро, наверное, и часу в пути не были.
Карликовые, словно скрюченные жестокой болезнью сосны указали им болото. А ягода была везде. И замолкли разговоры, разве что, расщедрившись, кто-то крикнет: "Сюда давай! По кулаку, ей-богу". И снова шуршание, сладкое откровенное причмокивание и чавканье болотной жижицы под ногами. Но на нее ноль внимания. Ведь такая голубика не всякий день бывает, да кое-где брусника попадается, и клюкву по кочкам будто кто нечаянно рассыпал, так не видны ее тонкие стебельки-паутинки. Объедение!
Потому и на тучи, понемногу затянувшие небо, и на дождь, что пошел вначале впритруску, нехотя, редкими бисерными каплями, внимания не обратили, а уж о комарах и говорить нечего - только по лицу и рукам кровь растирали, вперемешку с ягодным соком.
И лишь когда прилипла одежда к спине, охлаждая без меры разгулявшихся сластен, опомнились, разогнулись, охая, - и тут же попадали от хохота на мокрую землю, кто где стоял: уж очень уморительно ягодами да комарьем были разукрашены лица.
Дождь между тем разошелся, крепко стучал по облепленным мокрой одеждой спинам.
- Переждать бы где, - неуверенно проговорил Славик.
- Не прячьтесь от дождя.
- Что вам рубашка дороже свежести земной?
- В рубашке вас схоронят, належитесь, - прочитал Андрей с пафосом.
- Лучше позже, чем раньше, - остудил его Володя.
- Пошли, грибники-ягодники, - вздохнул Григорий.
Скользкая, раскисшая дорога оказалась длинной. По намокшим брюкам за голенища лилась вода. Андрей вылил ее раз, другой, а потом плюнул и шел, с тоской прислушиваясь к пофыркивающим сапогам.
Ходьба не согревала. Майка и трусы холодно липли к телу, сковывали шаг.
- Бего-о-ом! - командовал Григорий.
Бежали, пока хватало сил у девушек, согревались, но через минуту дождь остужал разгоряченные тела и звонко барабанил по спинам, а с шляпы текло за шиворот ручьем.
Просека казалась узкой, а небо низким: влезь на дерево - и рукой достанешь. И словно размыл дождь землю, обнажив раньше невидимую сеть скользких корневищ, пытаясь сдержать и без того медленный ход людей.
К поселку подошли молча, а когда застучали сапогами по деревянному тротуару, Славик завел истошно:
Ну и что ж такого, если дождь!
Все равно ведь ты ко мне придешь!
Его поддержали так отчаянно громко, что, казалось, сразу светлее стало вокруг. И тучи стали пожиже, и дождь пореже, и на душе теплее.
Окно двухэтажного дома, стоящего неподалеку от конторы, вдруг распахнулось, из него высунулся Лихарь.
- Сюда, ор-рлы! - басовито рыкнул он. - Самоварище бурлит, вас дожидаясь!
Шедший первым Андрей приостановился, нерешительно оглянулся на ребят.
- Пошли, раз зовут, - сказал Славик и решительно шагнул к дверям подъезда.
Андрей долго оскребывал сапоги, и они с Наташей последними вошли в распахнутую дверь тесной прихожей, где суматошился Лихарь.
- Давай-давай, давай! - покрикивал он. - Девушки вон в ту комнату! Вас ждут два роскошных халата. Правда, жена моя, верите ли, другой весовой категории. Ну, ничего, завернетесь. Главное - сухо.
Через несколько минут Андрей, облаченный в длиннющие шаровары и легкую меховую куртку, пришел на кухню, где Лихарь с Иваном развешивали и раскладывали возле горячей печки мокрую одежду, а Григорий руки грел у зева печи.
- К самовару! - скомандовал Лихарь.
За столом поначалу скромничали, даже Славик тощенький какой-то бутербродик соорудил и жевал его осторожно.
- Ну и молодежь пошла, - тяжело вздохнул Лихарь. - Поесть как следует и то не умеет. Вот, помню, тридцать лет назад... были люди!
- Хлопцы! - оживился Славик. - Наше поколение хают. Этого я допустить не могу, - и решительно пододвинул к себе тарелку с мясом.
Андрей ел, прихлебывал горячий чай, чувствовал, как согревается иззябшее нутро.
- Ну и как, ребятишки, - посмеивался Лихарь, - нюхнули тайги? Вы ведь первый раз вылезли?
- Первый.
- А ты, Наталья?
- Да и я...
- Вот история! И верите ли, у меня также, - удивлялся Лихарь. - Всю жизнь по Сибири мотаюсь. Норильск, Игарка, Дудинка... Потом здесь, Салехард, Ураи... А спроси меня, где что видел, - хлопнул он себя по колену. - Отвечу: Прибалтика, Крым, Кавказ. И Рязань, жена у меня оттуда. А здесь, кроме контор прокуренных, объектов да вот этих четырех стен, - повел он руками вокруг, - ничегошеньки. Прямо вспомнишь и обидно. Вы это мотайте на ус. Кончите работать, тайгу посмотрите, наши новые поселки. В Тюмень поезжайте. Интересный городок... Вы ешьте, ешьте. А то я проповедую... Вы у Васьки-кота учитесь. Вам сейчас силушку копить надо. Рабо-оты-ы... Теперь-то довольные?
- Довольные, - невесело ответил Григорий.
- Что, комиссар, кручинишься? - придвигая к Григорию тарелки и баночки, спросил Лихарь. - Ешь, а то будешь таким чудищем, как я.
- Антон Антонович, - спросила Зоя. - А почему раньше ничего не давали, а тепе-ерь...
- Что ж, недоумение вполне резонное, - посерьезнел Лихарь. - Я вам за других не могу говорить. А про себя рассуждаю примерно так. Конечно, знали, что отряд приедет. Бумажку подписывали, но особой веры во всю эту историю не было. Может, и отряд бы вообще не взяли, да побоялись, что в тресте потом шпынять будут: не нужны, мол, люди, значит, на эту тему и разговоров больше не ведите. Та-ак. Вы помните, я с вами в первый день говорил?
- Помним.
- Я ведь и еще многих прощупывал. И почти все: ни бе ни ме ни кукареку. Я даже боялся, когда вы дома начали делать, склад. А уж увидел ваши темпы, перепугался. Думаю, наворочают ребята. Потом будем охать да переделывать. Но, выходит, ошиблись. Я и с Прокоповым недавно разговаривал. Люди вы старательные, совестливые. Работаете хорошо. И специалисты у вас есть крепкие. Так что... бывает и на старуху проруха...
Зоя поднялась из-за стола, сказала:
- Спасибо, Антон Антонович, за еду и за добрые слова. Можно, я что-нибудь поставлю? - показала она на радиолу.
- Конечно, конечно! Давай музыку! - воскликнул Лихарь. - Но чайку еще выпей. Я сейчас свеженького заварю. А вы потанцуйте...
- Давайте я заварю, - сказала Наташа.
- А-а, она сибирячка, - уважительно объяснил Лихарь. - Она может. Давай-давай.
С музыкой в комнате стало уютней. Зоя напевала, а потом Андрея подняла. Они танцевать начали.
- А мы с тобой, комиссар, - предложил Лихарь, - пойдем подымим. Ты же из них один курящий. Не будем вонь разводить. На кухню пойдем, на кухню.
Они устроились у печки. И Лихарь спросил осторожно:
- Ты не болеешь, а? Что-то ты скушный, парень? Похудел. Да еще борода.
У Григория борода росла небольшая, лишь подбородок закрывала. Но жесткая, черная.
- Ты не гуран, случайно? Не сибиряк?
- Не-ет. Казак донской. Калмыки, наверное, в породе были. - Григорий встал и закрыл дверь кухни. - Антон Антонович, вы сейчас вот объясняли. Вроде все логично, похоже на правду. Но вы уверены, что Прокопов так же рассуждал?
- Может, не точно так. Но, по-моему, ход мыслей был такой.
- Это по-вашему...
- А по-твоему как же?
- По-моему, совсем другое здесь, - вздохнул Григорий, закуривая новую сигарету.
- Стой, стой, парень, - строго сказал Лихарь. - Ты что-то темнишь. Ты уж или говори, или загадки мне не загадывай. Понял? А то ведь я человек старый, буду лежать потом ночью да голову ломать.
- Хорошо. Разговор, так сказать, комиссара с комиссаром. Простите за высокие слова.
- Почему высокие, нормальные. Хоть я и не имею такого звания, но по сути, по делу-то, он самый. Да не чади ты так, паровозная труба, спокойней.
- Вы Прокопова и Валерия Никитича хорошо знаете?
- Валерия Никитича не очень. Он у нас второй год. Но неплохой парень. Хватка есть. В четвертом прорабстве он до этого работал мастером. Тоже неплохо отзывались. Немного гонористый, как все вы, молодые. Но не жалуемся.
- А Прокопов?
- Ну, Прокопов... - потеплело лицо Лихаря. - Прокопова я знаю. Он к нам парнишечкой пришел. Мы с ним почти двадцать лет работаем...
- Ну и...
- Чего, ну и... Да-а... - вздохнул Лихарь. - Прокопов, Прокопов... Не хватает ему по нашему времени верткости. Той верткости, которая, откровенно говоря, и не нужна человеку. Может, я его за это еще больше уважаю. Это, парень, человек. Наш человек. Таких руководителей каждый день не встретишь. Ты вот будущий инженер. Приглядывайся, смотри. Хорошо, если хоть похожим будешь.
- Не хотелось бы, - ответил Григорий.
- Постой, постой... Ты... Ты... Вы не поладили, что-то случилось?
- Пока поладили, - усмехнулся Григорий. - Как разлаживаться будем, не знаю. Вот что, Антон Антонович, вы здесь таких слов наговорили... А если я вам скажу, что ваш замечательный Прокопов - вымогатель и взяточник, что вы мне ответите?
Лихарь поднялся, распрямил свое длинное тело и сказал, глядя в окно:
- Вот что, уважаемый, в таких случаях обычно указывают на дверь. Но поскольку ты еще молодой, а я уже старый, то воздержусь. Но скажу, что тебя, - ткнул он пальцем в Григория, - тебя я совершенно не знаю. Видел несколько раз, разговаривал, и все. И кто ты, что ты - для меня темный лес. И поганить Прокопова я тебе не позволю. И еще скажу... Мне все слова твои тьфу, - сплюнул он с высоты своего роста. - Я им не поверю. И мой тебе совет... молодой ты еще... Держи язык за зубами, держи язык за зубами до тех пор, пока... Не хочу я с тобой говорить, все, - прошептал Лихарь, распахивая окно. - Все. Уйди.
- Вам плохо? - вскочил Григорий.
- Да. Мне плохо, - хрипло ответил Лихарь. - Хорошо ли тебе?..
- Ребята! - позвал Григорий. - Сюда...
Но Лихарь поднялся и проговорив: "Держи язык за зубами, понял?", медленно пошел в комнату.
Переполох был коротким. Собрались быстро и ушли, оставив у Антона Антоновича Наташу и Зою.
- Ты ему не болтнул чего-нибудь? - допытывался Володя. - Он аж зеленый какой-то...
- Ничего я ему не говорил, - ответил Григорий. - Сердце у него. Сидел, сидел и вдруг...
Домой шли по дождю. И спать легли, слушали шум дождя. Такой монотонный, такой нескончаемый, такой равнодушный ко всему, что творится вокруг.
17
Прокопов появился в конторе лишь в одиннадцатом часу. В коридоре было непривычно пусто и тихо, лишь из бухгалтерии доносился треск арифмометра. Отворив дверь приемной, Прокопов охнул.
На полу, возле стола Клавдии, высилась гора папок, конторских книг и прочих бумаг. А Леночка, выдвинув ящики стола, рылась в них, вынимая и складывая на пол новые и новые богатства.
- Ты что наделала?! - ужаснулся Прокопов. - Кто тебе разрешил сюда лазить?! Что ты натворила?
- Не кричи, папа, - спокойно ответила Леночка. - Ты же сам ругаешься, что я ручку твою потеряла, трехцветную. Вот я ее ищу. Я же здесь рисовала.
- Давай быстрей все на место... Пока мама не пришла. А то она тебе такие поиски задаст!
Прокопов присел на корточки и начал складывать все вынутое на прежнее место, в ящики стола.
- Ишь какая своевольница. Это тебе не дома, не игрушки твои. Все попереворочала. Вот...
Прокопов вдруг умолк. Он глядел на сшивку, лежащую перед ним на полу, и не мог ничего понять. Взял в руки, перечитал еще раз титул, пролистал страницы.
- Леночка? - спросил он растерянно. - Дочка? Откуда ты это взяла? Может, почту уже привозили?
- Нет, не привозили, - ответила Леночка. - Ты письмо ждешь от бабушки?
- Письмо, конечно, письмо. - растерянно проговорил Прокопов.
- Так откуда же ты это взяла?! - гневно потряс он сшивкой. - Откуда?!
Леночка испуганно молчала.
Опомнившись, Прокопов начал перебирать лежащие на полу бумаги. Он еще одну сшивку отложил, и еще одну... Потом притянул к себе дочку, прижался к ее груди.
- Ты заболел, папа? - тихо спросила Леночка, поглаживая его.
- Заболел, доченька. Ну, ничего, - осторожно отстранив Леночку, он отнес в кабинет отобранные сшивки и, вернувшись, сказал:
- Давай все же уберем, доченька, все на место.
- Чтобы мама не ругалась?
- Чтобы мама не ругалась.
Когда дело было сделано, Прокопов взял лист бумаги, написал на нем: "Васильевна! Придержи мое чадо часок-другой. У меня дела, а она мне голову заморочила". И сказал дочери:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18