К страстной благодарности, которую большинство женщин испытывают к врачам, помогающим им при родах, Миранда прибавила что-то еще. Хотя она долго и не догадывалась об этом, именно в эти первые часы после рождения ребенка, Миранда, впервые почувствовала к Джеффу любовь. Но в данный момент она знала только то, что ей хорошо и спокойно.
Но для него уже больше не было ни мира, ни счастья. Он знал, что с того момента, как она безумно схватила его руку, он уже никогда не попросит руки ни Файт ни какой-либо другой девушки.
Однако он отодвинул прочь это тревожное открытие. Сейчас он столкнулся с более важной проблемой и потому сидел неподвижно у постели Миранды, стараясь решить, что же ему делать.
Оказалось, что дурное предчувствие доктора Брауна имело под собой основание, и тот теперь с чувством напивался в своей комнате, поглощая лучшее бренди Николаса.
Джефф сразу же заметил синеватый оттенок кожи младенца и его крохотных ноготков. Как только он осмелился покинуть Миранду, он положил деревянную трубку своего стетоскопа на маленькую грудь и обнаружил, что его худшие опасении подтвердились. Сердцебиение было таким слабым и неровным, что казалось, будто каждый вздох малыша может оказаться последним.
Я могу ошибить мрачно думал Джефф. Я и раньше ошибался. Но сейчас он знал, что не ошибается. Сердце младенца определенно было поражено. Он мог прожить час, неделю, месяц, но никак не дольше.
Он вошел в детскую, где все еще сидел Николас у колыбели, в то время как кормилица в углу комнаты кормила грудью собственного ребенка.
Джефф глубоко вздохнул.
— Мистер Ван Рин, — мягко произнес он, — я должен кое-что сказать вам. Ребенок серьезно болен. У него очень плохое сердце.
Он подождал, но ни один мускул не дрогнул на лице Николаса, подсказывая, что он слышит его. Да что с этим человеком? — сердито думал Джефф, потому что странная неподвижность Ван Рина заставляла его против воли нервничать. Неожиданно у него появилось дурное предчувствие и он заглянул в колыбель, но малыш все еще дышал.
Джефф попытался вновь объясниться.
— Иногда такое случается. Не могу даже выразить, как мне искренне жаль. В конце концов у вашей жены все в порядке и… — он запнулся, а потом продолжил, героически наступая на собственные чувства, — когда-нибудь у вас будут другие дети.
Николас быстро вскинул голову и от его взгляда молодой врач инстинктивно отступил. Спокойствие Николаса выражало такую угрозу, что Джефф неожиданно ощутил атавистический страх.
— С моим сыном все хорошо, — мягко произнес Ван Рин. — Я ценю ваши услуги и они будут достойно вознаграждены. А теперь вы можете идти.
Дикий гнев охватил Джеффа, а рана на голове заныла.
— Вы не верите мне, да? — грубо крикнул он. — Вы никогда ничему не верите, если не желаете это, так?
Он сжал губы, пытаясь обрести спокойствие. Ребенок издал слабый болезненный писк, совсем не похожий на здоровый плач новорожденных. Джефф быстро склонился над колыбелью, чувствуя, что делает это словно защищаясь от сидящего напротив мужчины, словно бы Николас мог выкинуть его вон.
— Послушайте, Ван Рин, — заговорил Джефф. Его гнев пропал, потому что неожиданно он увидел в этом упрямстве что-то трогательное, — вы должны это понять. Этот ребенок уже не жилец. Это чудо, что он вообще родился живым.
И было бы гораздо лучше, если бы этого не произошло, мысленно добавил он.
— У него порок сердца, возможно сужение аорты, никакие врачи и сиделки не смогут помочь. В этом нет ничьей вины, ничего нельзя было предотвратить. Это просто несчастный случай.
Он осторожно подбирал слова, пытаясь сломать непробиваемую стену, возведенную перед ним. С отчаянием он увидел, что его слова не оказали никакого воздействия.
— Вашему мнению доверяют, доктор Тернер, — довольно вежливо произнес Николас, — но в данном случае вы ошибаетесь..
Он встал и подошел к окну.
— Сани ждут вас, чтобы доставить домой.
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только радостным гуканьем другого, здорового младенца на груди кормилицы и скрипом ее кресла-качалки.
— По крайней мере, — выкрикнул Джефф, — дайте мне подготовить Миранду. Во что бы там вы не хотели верить, это не может помочь ей.
Николас отвернулся от окна.
— А вам нет никакой надобности снова видеть миссис Ван Рин. До свидания, сэр.
Он проводил Джеффа до лестницы и встал наверху, наблюдая за тем, чтобы Джефф не мог встретиться ни с Мирандой, ни с доктором Брауном. Подчиняясь всесокрушающей воле Николаса, Джефф стал спускаться по лестнице.
Я не могу ее так просто покинуть, думал он, перед лицом трагедии наедине с этим сумасшедшим. Но едва он произнес слово «сумасшедший», его научный склад ума сразу же отверг этот термин как неточный. Николас не был безумен в общепринятом смысле слова. Он умел контролировать свои чувства лучше, чем могли бы того желать большинство людей. Не сумасшедший, но гораздо более опасный человек, сильная натура, не подчиняющаяся ничему, кроме собственных желаний. Но сейчас у него не было времени для анализа. Джефф ничего не мог сделать с Николасом. Он в нерешительности стоял в холле нижнего этажа, пока вид проходящего мимо слуги не навел его на ценную мысль.
— Немедленно позови сюда Пегги! — негромко приказал Джефф. — Служанку миссис Ван Рин.
Он услышал, как открылась дверь на половине слуг, затем негромкие неровные шаги. К нему быстро подходила Пегги.
— Да, сэр. Вы хотели меня видеть? Джефф мрачно кивнул.
— Да, кроме тебя никто не сможет помочь.
Он рассказал ей все, и ее карие глаза наполнились слезами.
— О, несчастная добрая хозяйка… как это ужасно! Я не думала, что с крошкой сразу случится такое.
— Ты позаботишься о ней, Пегги, и поможешь ей это перенести.
Девушка всхлипнула.
— Я люблю ее, — просто ответила она, и заметив, как изменилось при этом лицо Джеффа, слегка улыбнулась. — Думаю вы тоже, дорогой доктор, — мягко добавила она. — И не надо на меня так смотреть. Не могла же я ослепнуть в эти страшные часы прошлой ночью… в этом странном большом доме было так мало любви.
Да, похолодев подумал Джефф, возможно, так и есть. Но Миранда сама выбрала этот странный большой дом и страстно жаждала мужчину, которому тот принадлежит. И, насколько Джефф знал, она ни разу не пожалела о своем выборе.
Он поднял свою сумку и улыбнулся Пегги.
— Я рад, что у нее есть ты. Если будешь в Гудзоне, приходи ко мне, я осмотрю твою ногу. Может, удастся что-нибудь сделать.
Вот он какой, добрый и мягкий, с благодарностью думала Пегги, спеша прочь, пока некто не заметил ее в холле, некто, кто не желает видеть доктора наверху, некто с глазами холодными как зимнее небо.
Пегги не потребовалось подготавливать Миранду. Она все поняла с первого взгляда, как только взяла ребенка на руки. Она в забытьи проспала двенадцать часов подряд, а затем в комнату вошла кормилица с крохотным живым свертком.
— Я нихт мочь его сосать, gnadige frau — печально сказала женщина и положила младенца рядом с Мирандой, которая приподнялась на локте и расправила одеяльце. Она долго смотрела вниз, а потом ее голова упала на подушку. Она закрыла глаза.
— Пожалуйста, уйдите, — сказала она кормилице. Когда позже к ней тихонько подошла Пегги, она так и застала их. Миранда лежала с закрытыми глазами и ее слезы медленно падали на пушистые волосы малыша там, где его головка прижималась к материнской щеке.
— О, дорогая госпожа, не надо! — воскликнула Пегги и опустилась на колени перед кроватью. — Он будет счастлив на небесах, бедный крошка. Сама Пресвятая Дева будет заботиться о нем, дожидаясь вас.
Миранда зашевелилась и открыла глаза.
— Его надо немедленно крестить. Пусть вызовут отца Хайсманна, — слабо сказала она.
Во время возникшего спора по поводу спешного крещения Миранда впервые поняла, что Николас не хочет верить, что с его сыном что-то не в порядке.
Лишь когда она разразилась мучительными слезами, он согласился послать за священником, хотя и считал это нелепой уступкой. Позднее, через месяц или два будет совершена достойная церемония в церкви в полном соответствии с традицией, в присутствии всех соседей в качестве свидетелей, заявил Николас, но Миранда не ответила. Ей немного полегчало, когда малыша все же окрестили Адрианом Питером Ван Рином, после чего расстроенный пастор помчался к своей жене, которая вскоре разнесла печальную весть по всей округе.
Ребенок прожил всего шесть дней и все это время, невзирая на сердитые протесты Николаса, Миранда держала сына при себе, никому кроме Пегги не позволяя к нему притрагиваться. Она отказалась пользоваться услугами кормилицы и кормила младенца собственной грудью. Но у него не было сил, чтобы сосать молоко, и в ненастную ночь с четверга на пятницу он тихонько вскрикнул и больше не нашел сил дышать.
Пока тянулись эти шесть ужасных дней, Миранда много думала о Боге. Она послала Пегги за Библией, подаренной ей отцом. Та месяцами лежала ha дне ящика, но сейчас она положила ее под подушку и все время читала. То, что годами казалось ей набором бессмысленных слов, в свете ее горя вдруг само собой превратилось в спокойное понимание и силу.
Она прижимала к себе младенца и дрожащими губами шептала шестидесятый псалом:
— Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей! От конца земли взываю к тебе в унынии сердца моего; возведи меня на скалу, для меня недосягаемую.
И смирение постепенно приходило к ней.
Для Николаса смирения не было. Когда в ту страшную ночь он вошел в комнату Миранды и увидел ее лицо, он дико закричал.
Она покачала головой, с жалостью глядя на него.
— Тише, — прошептала она. — Бог забрал его, Николас, дорогой.
Он отбросил одеяло, глядя на маленькую, неподвижную фигурку. Его лицо исказилось. Он повернулся к Пегги, которая сжавшись у постели тихо плакала.
— Это ты, ты виновата, мерзкая калека? — выкрикнул он, указывая на нее. — Ты плохо обращалась с ним, ты уронила его!..
— Матерь Божья! — дрожа, воскликнула Пегги. Ее руки ухватились за горло и она попятилась прочь от его горящего ненавистью взгляда.
— Николас! — закричала Миранда, стараясь встать.
Мгновение он колебался, и Пегги с трудом испуганно дышала. Затем ярость исчезла с его лица, и оно стало серым, и он шатаясь вышел из комнаты.
Николас не показывался три дня. Он заперся в башенной комнате, которую уже давно не использовал. Отчаиваясь из-за своей беспомощности, так как она была еще слишком слаба, чтобы встать, Миранда постоянно посылала к нему дворецкого и миссис Макнаб. Она не решилась послать Пегги. Но Николас всем отвечал через запертую дверь, что Миранда может делать все, что считает необходимым и больше не говорил ничего.
Крохотный белый гробик отправился в церковь, сопровождаемый лишь слугами и Пегги, которая так и не позволила своей хозяйке вставать.
На следующее утро после похорон Николас сошел вниз. Он вошел в спальню Миранды и поприветствовал ее быстрым поцелуем.
— Доброе утро, любовь моя. Вы хорошо выглядите. Белое всегда так шло вам.
Она ошеломленно уставилась на него. Ее глаза в недоумении опустились на белый ночной наряд, затем вновь поднялись на лицо мужа. Оно похудело, осунулось и приобрело землистый оттенок, которого раньше никогда у него не было. Его костюм и галстук были измяты, и явственно ощущалось, что он давно не принимал ванну,
— Николас, — заплакала она, — я так волновалась за вас.
— Что за глупости, — ответил он и улыбнулся. Под этой улыбкой скрывалось явное предупреждение. Он подошел к окну и раздвинул шторы.
— Должно быть на западном канале лед не менее трех футов толщины, да и на пристани он достаточно крепок. Кстати, мы можем устроить прием. Я сейчас же составлю список. Ты когда-нибудь каталась на коньках, дорогая?
— Прием? — повторила она. — Я просто не понимаю тебя!
Миранда отвернулась. Она была уверена, что когда первый приступ его горя пройдет, они смогут утешить друг друга, и что это несчастье сделает их гораздо ближе друг к другу.
И вот теперь, когда Николас продолжал спокойно говорить о приглашениях, о состоянии дорог и возможности нового снегопада, она с ужасом представила свое будущее.
И действительно, за всю их последующую совместную жизнь он никогда не упоминал об этом ребенке и, казалось, даже не слышал, когда несколько раз кто-нибудь заговаривал о нем. Можно было подумать, что этого младенца никогда не существовало и вовсе.
Глава восемнадцатая
Трагедия у Ван Ринов заставила смягчиться даже самые суровые сердца. Как-то весенним мартовским днем вдова Мери Ливингстон, надев самый лучший из своих белых гофрированных чепчиков, провела вечер у своих друзей, а затем отправилась в Драгонвик.
После этого визита она всем стала рассказывать, что миссис Ван Рин совершенно очаровательное создание, а ее манеры теперь безупречны.
— Я просто не могу винить Николаса за то, что он женился на ней, — говорила вдова миссис Роберт Ливингстон из Линлитгоу, которая навестила ее, чтобы выпить с ней чашечку чая. — И по моему мнению, ему повезло. Ты же знаешь, еще в детстве он был ужасно упрям. Я помню, как его бедная мать… Катрина Бринкерхоф из Ринебекка… она все время так беспокоилась о нем. Он всегда был мрачным, высокомерным и твердолобым. Только мать и могла сладить с ним. Отца он никогда не слушал.
Она замолчала, наливая гостье вторую чашку, а затем задумчиво добавила:
— Она была хорошенькой, эта Катрина. Я никогда не видела таких густых золотых волос. И мне кажется, что новая жена Николаса очень похожа на нее.
— Вот как? — вежливо спросила другая леди и взяла кусок пирога.
— И вот я все думаю, — продолжала вдовствующая Мери, следуя за нитью своих рассуждений, — действительно ли Джоанна была счастлива с Николасом?
— Ну само собой! — воскликнула миссис Роберт. — Она с ума сходила по нему, и он всегда был ей так предан.
Вдова склонила свою величавую голову.
— Я знаю, но Джоанна еще задолго до того, как она стала столь… столь дородной и… — вспомнив в последний момент, что говорит о мертвой, она заменила слово «тупой» на «медлительной», — так вот, она как-то сказала мне, что Николас ни за что не простит ее за то, что она не родила ему сына. Это были ее собственные слова: «Он никогда меня не простит». Конечно, у нее даже не было шанса попытаться еще раз, ну, ты понимаешь…
Вдова, наклонившись вперед, прошептала несколько слов. Старая леди вошла в возраст откровенности и временами ее речи бывали очень нескромными. Миссис Роберт Ливингстон вспыхнула.
— О конечно, — торопливо сказала она, — разочарование, конечно, но это же случается со многими.
— То же самое я сказала и Джоанне, но она лишь сидела и смотрела на меня своими круглыми светлыми глазами. «Вы не знаете Николаса», — сказала она. Она произнесла это таким тоном, что я была даже встревожена.
— Неужели? — переспросила миссис Роберт, которую этот разговор уже начал утомлять, так как она не очень хорошо знала Ван Ринов. — Но у них, без сомнения, еще будут здоровые дети. И если вы считаете, что его новая жена может быть принята в обществе, я тоже вспомню о них, когда буду в тех краях.
Она так и сделала, а ее примеру последовала вся местная знать.
В этот год Ван Рины постоянно выезжали в свет. Николас был охвачен лихорадочной деятельностью. Прошли те тихие семейные вечера, которыми они наслаждались, ожидая ребенка. Иногда он приглашал гостей на несколько недель. Самых разных людей — аристократию Нью-Йорка или Олбани, английских дворян — в это время в Нью-Йорке всегда было несколько путешествующих иностранцев со своими заметками типа «Мои наблюдения об американской жизни». Приглашал он и военных, хотя ни один из них чином не был ниже капитана. В сентябре сдался Мехико, и восточные штаты США заполнились вернувшимися с победой героями.
Драгонвик звенел от голосов с самого утра, когда гости по зову большого колокола собирались к завтраку, и до полуночи, когда те разбредались по своим комнатам, изнемогая от усталости.
У Миранды не было ни желания, ни времени, чтобы разобраться с состоянием своей души. Повсюду за пределами ее комнаты толпились люди, а в комнате всегда находился Николас.
У нее не было друзей. Несколько раз кто-то из множества гостей нравился ей, и она начинала думать, что наконец-то нашла человека, который может стать ее другом. Но из этого ничего не выходило — тут же вмешивался Николас, и гость немедленно отходил, видя в Миранде только очень хорошенькую юную женщину, обожающую своего супруга, которая сама из себя мало что может представлять.
В то же время визит матери Миранды постоянно откладывался. Теперь Абигайль могла приехать в любое время. Ревматизм наконец оставил ее в покое, а с ребенком Табиты все шло хорошо. Когда Абигайль получила письмо, сообщающее о смерти ребенка Миранды, она думала, что придется ехать в Драгонвик. Но проходил месяц за месяцем, а о ее приезде больше не было и речи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Но для него уже больше не было ни мира, ни счастья. Он знал, что с того момента, как она безумно схватила его руку, он уже никогда не попросит руки ни Файт ни какой-либо другой девушки.
Однако он отодвинул прочь это тревожное открытие. Сейчас он столкнулся с более важной проблемой и потому сидел неподвижно у постели Миранды, стараясь решить, что же ему делать.
Оказалось, что дурное предчувствие доктора Брауна имело под собой основание, и тот теперь с чувством напивался в своей комнате, поглощая лучшее бренди Николаса.
Джефф сразу же заметил синеватый оттенок кожи младенца и его крохотных ноготков. Как только он осмелился покинуть Миранду, он положил деревянную трубку своего стетоскопа на маленькую грудь и обнаружил, что его худшие опасении подтвердились. Сердцебиение было таким слабым и неровным, что казалось, будто каждый вздох малыша может оказаться последним.
Я могу ошибить мрачно думал Джефф. Я и раньше ошибался. Но сейчас он знал, что не ошибается. Сердце младенца определенно было поражено. Он мог прожить час, неделю, месяц, но никак не дольше.
Он вошел в детскую, где все еще сидел Николас у колыбели, в то время как кормилица в углу комнаты кормила грудью собственного ребенка.
Джефф глубоко вздохнул.
— Мистер Ван Рин, — мягко произнес он, — я должен кое-что сказать вам. Ребенок серьезно болен. У него очень плохое сердце.
Он подождал, но ни один мускул не дрогнул на лице Николаса, подсказывая, что он слышит его. Да что с этим человеком? — сердито думал Джефф, потому что странная неподвижность Ван Рина заставляла его против воли нервничать. Неожиданно у него появилось дурное предчувствие и он заглянул в колыбель, но малыш все еще дышал.
Джефф попытался вновь объясниться.
— Иногда такое случается. Не могу даже выразить, как мне искренне жаль. В конце концов у вашей жены все в порядке и… — он запнулся, а потом продолжил, героически наступая на собственные чувства, — когда-нибудь у вас будут другие дети.
Николас быстро вскинул голову и от его взгляда молодой врач инстинктивно отступил. Спокойствие Николаса выражало такую угрозу, что Джефф неожиданно ощутил атавистический страх.
— С моим сыном все хорошо, — мягко произнес Ван Рин. — Я ценю ваши услуги и они будут достойно вознаграждены. А теперь вы можете идти.
Дикий гнев охватил Джеффа, а рана на голове заныла.
— Вы не верите мне, да? — грубо крикнул он. — Вы никогда ничему не верите, если не желаете это, так?
Он сжал губы, пытаясь обрести спокойствие. Ребенок издал слабый болезненный писк, совсем не похожий на здоровый плач новорожденных. Джефф быстро склонился над колыбелью, чувствуя, что делает это словно защищаясь от сидящего напротив мужчины, словно бы Николас мог выкинуть его вон.
— Послушайте, Ван Рин, — заговорил Джефф. Его гнев пропал, потому что неожиданно он увидел в этом упрямстве что-то трогательное, — вы должны это понять. Этот ребенок уже не жилец. Это чудо, что он вообще родился живым.
И было бы гораздо лучше, если бы этого не произошло, мысленно добавил он.
— У него порок сердца, возможно сужение аорты, никакие врачи и сиделки не смогут помочь. В этом нет ничьей вины, ничего нельзя было предотвратить. Это просто несчастный случай.
Он осторожно подбирал слова, пытаясь сломать непробиваемую стену, возведенную перед ним. С отчаянием он увидел, что его слова не оказали никакого воздействия.
— Вашему мнению доверяют, доктор Тернер, — довольно вежливо произнес Николас, — но в данном случае вы ошибаетесь..
Он встал и подошел к окну.
— Сани ждут вас, чтобы доставить домой.
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только радостным гуканьем другого, здорового младенца на груди кормилицы и скрипом ее кресла-качалки.
— По крайней мере, — выкрикнул Джефф, — дайте мне подготовить Миранду. Во что бы там вы не хотели верить, это не может помочь ей.
Николас отвернулся от окна.
— А вам нет никакой надобности снова видеть миссис Ван Рин. До свидания, сэр.
Он проводил Джеффа до лестницы и встал наверху, наблюдая за тем, чтобы Джефф не мог встретиться ни с Мирандой, ни с доктором Брауном. Подчиняясь всесокрушающей воле Николаса, Джефф стал спускаться по лестнице.
Я не могу ее так просто покинуть, думал он, перед лицом трагедии наедине с этим сумасшедшим. Но едва он произнес слово «сумасшедший», его научный склад ума сразу же отверг этот термин как неточный. Николас не был безумен в общепринятом смысле слова. Он умел контролировать свои чувства лучше, чем могли бы того желать большинство людей. Не сумасшедший, но гораздо более опасный человек, сильная натура, не подчиняющаяся ничему, кроме собственных желаний. Но сейчас у него не было времени для анализа. Джефф ничего не мог сделать с Николасом. Он в нерешительности стоял в холле нижнего этажа, пока вид проходящего мимо слуги не навел его на ценную мысль.
— Немедленно позови сюда Пегги! — негромко приказал Джефф. — Служанку миссис Ван Рин.
Он услышал, как открылась дверь на половине слуг, затем негромкие неровные шаги. К нему быстро подходила Пегги.
— Да, сэр. Вы хотели меня видеть? Джефф мрачно кивнул.
— Да, кроме тебя никто не сможет помочь.
Он рассказал ей все, и ее карие глаза наполнились слезами.
— О, несчастная добрая хозяйка… как это ужасно! Я не думала, что с крошкой сразу случится такое.
— Ты позаботишься о ней, Пегги, и поможешь ей это перенести.
Девушка всхлипнула.
— Я люблю ее, — просто ответила она, и заметив, как изменилось при этом лицо Джеффа, слегка улыбнулась. — Думаю вы тоже, дорогой доктор, — мягко добавила она. — И не надо на меня так смотреть. Не могла же я ослепнуть в эти страшные часы прошлой ночью… в этом странном большом доме было так мало любви.
Да, похолодев подумал Джефф, возможно, так и есть. Но Миранда сама выбрала этот странный большой дом и страстно жаждала мужчину, которому тот принадлежит. И, насколько Джефф знал, она ни разу не пожалела о своем выборе.
Он поднял свою сумку и улыбнулся Пегги.
— Я рад, что у нее есть ты. Если будешь в Гудзоне, приходи ко мне, я осмотрю твою ногу. Может, удастся что-нибудь сделать.
Вот он какой, добрый и мягкий, с благодарностью думала Пегги, спеша прочь, пока некто не заметил ее в холле, некто, кто не желает видеть доктора наверху, некто с глазами холодными как зимнее небо.
Пегги не потребовалось подготавливать Миранду. Она все поняла с первого взгляда, как только взяла ребенка на руки. Она в забытьи проспала двенадцать часов подряд, а затем в комнату вошла кормилица с крохотным живым свертком.
— Я нихт мочь его сосать, gnadige frau — печально сказала женщина и положила младенца рядом с Мирандой, которая приподнялась на локте и расправила одеяльце. Она долго смотрела вниз, а потом ее голова упала на подушку. Она закрыла глаза.
— Пожалуйста, уйдите, — сказала она кормилице. Когда позже к ней тихонько подошла Пегги, она так и застала их. Миранда лежала с закрытыми глазами и ее слезы медленно падали на пушистые волосы малыша там, где его головка прижималась к материнской щеке.
— О, дорогая госпожа, не надо! — воскликнула Пегги и опустилась на колени перед кроватью. — Он будет счастлив на небесах, бедный крошка. Сама Пресвятая Дева будет заботиться о нем, дожидаясь вас.
Миранда зашевелилась и открыла глаза.
— Его надо немедленно крестить. Пусть вызовут отца Хайсманна, — слабо сказала она.
Во время возникшего спора по поводу спешного крещения Миранда впервые поняла, что Николас не хочет верить, что с его сыном что-то не в порядке.
Лишь когда она разразилась мучительными слезами, он согласился послать за священником, хотя и считал это нелепой уступкой. Позднее, через месяц или два будет совершена достойная церемония в церкви в полном соответствии с традицией, в присутствии всех соседей в качестве свидетелей, заявил Николас, но Миранда не ответила. Ей немного полегчало, когда малыша все же окрестили Адрианом Питером Ван Рином, после чего расстроенный пастор помчался к своей жене, которая вскоре разнесла печальную весть по всей округе.
Ребенок прожил всего шесть дней и все это время, невзирая на сердитые протесты Николаса, Миранда держала сына при себе, никому кроме Пегги не позволяя к нему притрагиваться. Она отказалась пользоваться услугами кормилицы и кормила младенца собственной грудью. Но у него не было сил, чтобы сосать молоко, и в ненастную ночь с четверга на пятницу он тихонько вскрикнул и больше не нашел сил дышать.
Пока тянулись эти шесть ужасных дней, Миранда много думала о Боге. Она послала Пегги за Библией, подаренной ей отцом. Та месяцами лежала ha дне ящика, но сейчас она положила ее под подушку и все время читала. То, что годами казалось ей набором бессмысленных слов, в свете ее горя вдруг само собой превратилось в спокойное понимание и силу.
Она прижимала к себе младенца и дрожащими губами шептала шестидесятый псалом:
— Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей! От конца земли взываю к тебе в унынии сердца моего; возведи меня на скалу, для меня недосягаемую.
И смирение постепенно приходило к ней.
Для Николаса смирения не было. Когда в ту страшную ночь он вошел в комнату Миранды и увидел ее лицо, он дико закричал.
Она покачала головой, с жалостью глядя на него.
— Тише, — прошептала она. — Бог забрал его, Николас, дорогой.
Он отбросил одеяло, глядя на маленькую, неподвижную фигурку. Его лицо исказилось. Он повернулся к Пегги, которая сжавшись у постели тихо плакала.
— Это ты, ты виновата, мерзкая калека? — выкрикнул он, указывая на нее. — Ты плохо обращалась с ним, ты уронила его!..
— Матерь Божья! — дрожа, воскликнула Пегги. Ее руки ухватились за горло и она попятилась прочь от его горящего ненавистью взгляда.
— Николас! — закричала Миранда, стараясь встать.
Мгновение он колебался, и Пегги с трудом испуганно дышала. Затем ярость исчезла с его лица, и оно стало серым, и он шатаясь вышел из комнаты.
Николас не показывался три дня. Он заперся в башенной комнате, которую уже давно не использовал. Отчаиваясь из-за своей беспомощности, так как она была еще слишком слаба, чтобы встать, Миранда постоянно посылала к нему дворецкого и миссис Макнаб. Она не решилась послать Пегги. Но Николас всем отвечал через запертую дверь, что Миранда может делать все, что считает необходимым и больше не говорил ничего.
Крохотный белый гробик отправился в церковь, сопровождаемый лишь слугами и Пегги, которая так и не позволила своей хозяйке вставать.
На следующее утро после похорон Николас сошел вниз. Он вошел в спальню Миранды и поприветствовал ее быстрым поцелуем.
— Доброе утро, любовь моя. Вы хорошо выглядите. Белое всегда так шло вам.
Она ошеломленно уставилась на него. Ее глаза в недоумении опустились на белый ночной наряд, затем вновь поднялись на лицо мужа. Оно похудело, осунулось и приобрело землистый оттенок, которого раньше никогда у него не было. Его костюм и галстук были измяты, и явственно ощущалось, что он давно не принимал ванну,
— Николас, — заплакала она, — я так волновалась за вас.
— Что за глупости, — ответил он и улыбнулся. Под этой улыбкой скрывалось явное предупреждение. Он подошел к окну и раздвинул шторы.
— Должно быть на западном канале лед не менее трех футов толщины, да и на пристани он достаточно крепок. Кстати, мы можем устроить прием. Я сейчас же составлю список. Ты когда-нибудь каталась на коньках, дорогая?
— Прием? — повторила она. — Я просто не понимаю тебя!
Миранда отвернулась. Она была уверена, что когда первый приступ его горя пройдет, они смогут утешить друг друга, и что это несчастье сделает их гораздо ближе друг к другу.
И вот теперь, когда Николас продолжал спокойно говорить о приглашениях, о состоянии дорог и возможности нового снегопада, она с ужасом представила свое будущее.
И действительно, за всю их последующую совместную жизнь он никогда не упоминал об этом ребенке и, казалось, даже не слышал, когда несколько раз кто-нибудь заговаривал о нем. Можно было подумать, что этого младенца никогда не существовало и вовсе.
Глава восемнадцатая
Трагедия у Ван Ринов заставила смягчиться даже самые суровые сердца. Как-то весенним мартовским днем вдова Мери Ливингстон, надев самый лучший из своих белых гофрированных чепчиков, провела вечер у своих друзей, а затем отправилась в Драгонвик.
После этого визита она всем стала рассказывать, что миссис Ван Рин совершенно очаровательное создание, а ее манеры теперь безупречны.
— Я просто не могу винить Николаса за то, что он женился на ней, — говорила вдова миссис Роберт Ливингстон из Линлитгоу, которая навестила ее, чтобы выпить с ней чашечку чая. — И по моему мнению, ему повезло. Ты же знаешь, еще в детстве он был ужасно упрям. Я помню, как его бедная мать… Катрина Бринкерхоф из Ринебекка… она все время так беспокоилась о нем. Он всегда был мрачным, высокомерным и твердолобым. Только мать и могла сладить с ним. Отца он никогда не слушал.
Она замолчала, наливая гостье вторую чашку, а затем задумчиво добавила:
— Она была хорошенькой, эта Катрина. Я никогда не видела таких густых золотых волос. И мне кажется, что новая жена Николаса очень похожа на нее.
— Вот как? — вежливо спросила другая леди и взяла кусок пирога.
— И вот я все думаю, — продолжала вдовствующая Мери, следуя за нитью своих рассуждений, — действительно ли Джоанна была счастлива с Николасом?
— Ну само собой! — воскликнула миссис Роберт. — Она с ума сходила по нему, и он всегда был ей так предан.
Вдова склонила свою величавую голову.
— Я знаю, но Джоанна еще задолго до того, как она стала столь… столь дородной и… — вспомнив в последний момент, что говорит о мертвой, она заменила слово «тупой» на «медлительной», — так вот, она как-то сказала мне, что Николас ни за что не простит ее за то, что она не родила ему сына. Это были ее собственные слова: «Он никогда меня не простит». Конечно, у нее даже не было шанса попытаться еще раз, ну, ты понимаешь…
Вдова, наклонившись вперед, прошептала несколько слов. Старая леди вошла в возраст откровенности и временами ее речи бывали очень нескромными. Миссис Роберт Ливингстон вспыхнула.
— О конечно, — торопливо сказала она, — разочарование, конечно, но это же случается со многими.
— То же самое я сказала и Джоанне, но она лишь сидела и смотрела на меня своими круглыми светлыми глазами. «Вы не знаете Николаса», — сказала она. Она произнесла это таким тоном, что я была даже встревожена.
— Неужели? — переспросила миссис Роберт, которую этот разговор уже начал утомлять, так как она не очень хорошо знала Ван Ринов. — Но у них, без сомнения, еще будут здоровые дети. И если вы считаете, что его новая жена может быть принята в обществе, я тоже вспомню о них, когда буду в тех краях.
Она так и сделала, а ее примеру последовала вся местная знать.
В этот год Ван Рины постоянно выезжали в свет. Николас был охвачен лихорадочной деятельностью. Прошли те тихие семейные вечера, которыми они наслаждались, ожидая ребенка. Иногда он приглашал гостей на несколько недель. Самых разных людей — аристократию Нью-Йорка или Олбани, английских дворян — в это время в Нью-Йорке всегда было несколько путешествующих иностранцев со своими заметками типа «Мои наблюдения об американской жизни». Приглашал он и военных, хотя ни один из них чином не был ниже капитана. В сентябре сдался Мехико, и восточные штаты США заполнились вернувшимися с победой героями.
Драгонвик звенел от голосов с самого утра, когда гости по зову большого колокола собирались к завтраку, и до полуночи, когда те разбредались по своим комнатам, изнемогая от усталости.
У Миранды не было ни желания, ни времени, чтобы разобраться с состоянием своей души. Повсюду за пределами ее комнаты толпились люди, а в комнате всегда находился Николас.
У нее не было друзей. Несколько раз кто-то из множества гостей нравился ей, и она начинала думать, что наконец-то нашла человека, который может стать ее другом. Но из этого ничего не выходило — тут же вмешивался Николас, и гость немедленно отходил, видя в Миранде только очень хорошенькую юную женщину, обожающую своего супруга, которая сама из себя мало что может представлять.
В то же время визит матери Миранды постоянно откладывался. Теперь Абигайль могла приехать в любое время. Ревматизм наконец оставил ее в покое, а с ребенком Табиты все шло хорошо. Когда Абигайль получила письмо, сообщающее о смерти ребенка Миранды, она думала, что придется ехать в Драгонвик. Но проходил месяц за месяцем, а о ее приезде больше не было и речи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37