Николас, который так часто уходил в себя, в те дали, куда она не могла за ним последовать, весь этот день был с ней, откликаясь на ее восторги замечательным пейзажем, улыбающийся вместе с ней над шалостями детей.
Красное солнце скрылось за горами Кэтокилл, и с реки повеяло холодным ветром. Он вызвал румянец на щеках Миранды, растрепав при этом ее кудри и зеленые ленты на шляпке. Она поежилась. Николас взглянул на нее.
— Мы должны ехать домой, Миранда.
Слово «домой» он слегка выделил, и она не смогла сдержать горечи.
— Драгонвик не мой дом. Я живу здесь только из милости и еще… — она поколебалась… — потому что вы еще не отослали меня домой. Джоанна совсем не любит меня, — печально добавила она.
Они спускались по ступеням улицы, и хотя он взял ее за руку, это было такое легкое прикосновение, что она его даже не ощутила. Николас так долго молчал, что она даже испугалась. Ей не следовало так говорить, подумала Миранда. Может быть, он был оскорблен тем, что она посмела обсуждать его жену. Или, возможно, он счел ее неблагодарной особой, которая напрашивается на еще большую щедрость с его стороны. Это было бы ужасно.
Он проводил ее в ожидавшую карету, по-прежнему не произнося ни слова. Чувствуя себя совсем несчастной, она забилась там в уголок. Кэтрин зевнула и растянулась на сиденье напротив них. Две куклы и коробка с красками были крепко зажаты в ее руках. Миранда укрыла девочку каретным покрывалом.
Незаметно она бросила на Николаса умоляющий взгляд. В тени она с трудом могла разглядеть его профиль — тонкий орлиный нос с чуть подрагивающими ноздрями, упрямый подбородок. Несмотря на его молчание, ощущалось его настроение, что-то вроде сдержанного ожесточения, не имевшего внешних проявлений. День понимания вновь исчез, я она осталась в одиночестве.
Не успели они пересечь Стокпорт-Грик, как спустился вечер. Лошади пошли шагом. Масляные каретные лампы отбрасывали мерцающий неуверенный свет на пихты, обступившие дорогу. Они въехали в густой лес с таким труднопроходимым подлеском, что ветви царапали бока кареты. Миранда не могла больше выносить молчание.
— Вы сердитесь на меня, кузен Николас? — тихо спросила она.
Он повернул голову, но раньше, чем он смог ответить, резкий толчок вырвал их из их личных забот. В прежде тихом лесу вдруг неожиданно раздался странный шум, боевые крики и звуки рога. А над всем этим ритмичная мелодия флейты и барабана и вызывающие голоса, поющие песенку «Старина Дэн Таккер».
Карета оказалась окружена людьми в жутких ситцевых нарядах, громко орущих и ужасающе размахивающих вилами, копьями и дубинками. Одна из лошадей резко встала на дыбы, и карета остановилась.
— Разнесем ее вдребезги! — закричал одни из ряженых и тяжело ударившие вилы отскочили от крепкой кареты.
— Прекрати! Это не наш путь! — крикнул ему другой, тот что был в синей овечьей маске. — Долой ренту, Ван Рин! Вылезай из кареты, чтобы мы могли поговорить с тобой!
Николас уже выскочил из кареты. Хотя ее сердце бешено колотилось, Миранда не почувствовала страха. Несмотря на оружие в их руках, все это сумасшедшее сборище в детских масках и ситцевых ночных рубашках больше походило на комедийное представление, чем реальную жизнь.
— Все в порядке, дорогая, — успокоила она Кэтрин, которую шум вырвал из объятий дремы. — Спи спокойно.
Миранда под влиянием любопытства и желания быть рядом с Николасом тоже вышла из кареты.
Ван Рин подошел к обладателю синей овечьей маски, в котором признал лидера. Остальные угрожающе сомкнулись вокруг них.
— Ну? — спросил Николас, обращаясь к синей маске. — Что это значит?
Он говорил обыденным тоном, словно они находились на вечеринке в Драгонвике, и раньше, чем тот ответил, в круг ворвался высокий человек в розовом ситце с головным убором из перьев индейки и стал размахивать перед лицом Николаса факелом, крича при этом:
— Ты хорошо знаешь, кто мы! Мы индейцы! Мы вместе собрались на тропе войны, чтобы наказать несправедливость!
Глаза Николаса медленно поднимались с грязных, подбитых гвоздями сапог говорившего под окрашенной дома ночной рубашкой до сыромятного ремня, на котором висел крохотный рог. Наконец его глаза поднялись на неумелую боевую раскраску.
Николас презрительно скривил губы.
— Я не возражаю против ваших игр в индейцев, хотя они больше подходят детям. Только будьте добры представлять где-нибудь в другом месте — вы загораживаете дорогу.
Несколько ряженых в явном замешательстве повернулись к синей маске словно за поддержкой.
— Скажи ему, Синий Орел, — пробормотал мужчина в наряде из перьев.
Их вождь кивнул и повелительно поднял руку, указывая на Николаса.
— Мы предупреждаем вас, Ван Рин, — произнес он суровым голосом, чуть глуховатым из-за маски на его лице. — Вы не соберете следующую ренту. Мы, индейцы, не допустим этого. Наш вождь Большой Гром обещает вам это. Можете посылать всех шерифов и своего жирного бейлифа, вы не соберете ренту.
— Неужели? — с сарказмом спросил Николас. — Ну а теперь, когда вы передали свое послание, я намерен ехать дальше.
Стало тихо. Даже Миранда, восхищавшаяся смелостью Николаса, почувствовала некоторую растерянность, исходящую от вождя и охватившую остальных. Она удивилась самой себе, ощутив жалость к ним — до чего же бессмысленен весь этот маскарад и глупы угрозы.
Наконец синяя маска снизошла до согласия.
— Можете ехать.
Когда Николас повернулся к своей карете, несколько вил качнулись им вслед, а маленькие рога победно затрубили, но в целом их вызов был довольно жалок.
— О, вы были великолепны! — обратилась Миранда к Николасу, когда они вновь усаживались в карете. — И…
Ее восклицание оборвал пронзительный крик.
Окна в обеих дверцах кареты разбились одновременно и над разбитым стеклом с ужасным воем пронеслась пуля.
Не помня себя от страха, Миранда бросилась в объятия Николаса. Его руки крепко обняли испуганную девушку и прижали к себе. Ее шляпка упала на пол и, склонив голову, он смог прикоснулся губами к ее волосам.
Как только кучер справился с перепуганными лошадьми, левая дверца кареты распахнулась и на них уставилось встревоженное лицо Джеффа Тернера.
— С вами все в порядке? — обеспокоенно спросил он.
В свете факела, который он схватил, пока бежал к карете, Джефф увидел светлую головку Миранды, прижавшуюся к груди Ван Рина и несмотря на свое смущение, раньше чем Николас мягко отстранил девушку, быстро успел подумать «О, Боже, вот значит как»…
— Этот выстрел был ошибкой, Ван Рин, — сказал Тернер. — Я прошу прощения. Один из наших потерял голову, но мы разберемся с ним. Мы не хотим никакого насилия.
Быстро оглядев карету, он заметил, что никто не пострадал. Кэтрин, визжавшая от страха, была защищена от падающего стекла покрывалом, а пуля, не причинив никому вреда, пролетела мимо.
— Значит, Синий Орел это доктор Тернер, — без особого удивления отметил Николас. — Вам не кажется, что вы могли бы выбрать себе общество получше?
— Послушайте, — нетерпеливо ответил Джефф, — говорю вам, мне, действительно, очень жаль, но ведь никто не пострадал, и не удивительно, что один из них потерял голову. Вы провоцируете их, Ван Рин, своей спесью и упрямым нежеланием прислушиваться к чужому мнению. Неужели вы не видите, что эти люди в отчаянии — вы, глупец?
— Это вы глупец, доктор Тернер, — презрительно ответил Николас.
Джефф повернулся и медленно направился к группе недовольных ряженых. Они молча наблюдали, как карета, помчавшись по дороге, исчезла между деревьями. Они ничего не достигли, только впутались в неприятности с законом из-за собственной неосторожности.
— Ничего ребята, — сказал Джефф, молча признавая поражение. — Соберитесь с мужеством, мы еще повоюем. Мы покажем им, что на следующей неделе возьмемся за дело серьезно!
В карете Ван Рина Миранда, успокаивая хныкающего на коленях ребенка, отчаянно пыталась сдержать истерические слезы. Дело было не только в испуге и угрожающей им опасности, и не в стыде от того, как она бросилась в объятия Николаса.
Причина заключалась в том, как он прижал ее к себе, и она ощутила, как он опустил лицо в ее волосы. В этот раз не было сомнения в его ответе, и под восторгом от осознания его чувства, она ощутила разъедающий страх. Она не могла смотреть на него. Поверх головки Кэтрин она всматривалась в темноту разбитого окна, из которого дул ледяной ветер. Но хотя ее зубы стучали, она почти не ощущала холода.
Я должна ехать домой, неожиданно решила она. Должна уехать, должна. Завтра я скажу ему. Нет, сейчас… скорее, пока я не утратила мужества.
— Кузен Николас, — произнесла она, ее голос был слаб, но решителен, — скоро Рождество, и я должна поехать домой. Я буду нужна своей матери. Всегда надо так много сделать. Думаю, я должна ехать сразу же. Завтра или на следующий день… может быть…
Николас наклонился во тьму и положил руку на ее пальцы. От его прикосновения она замолчала.
— Потерпите, Миранда, — спокойно сказал он тоном, которому нельзя было не подчиниться. — Вы вернетесь домой на ферму, когда придет время. Когда придет время.
Глава восьмая
Жизнь в Драгонвике продолжалась как ни в чем не бывало, словно тот безумный день в Гудзоне Миранде просто приснился. Николас послал в Нью-Йорк и Бостон за книгами. Ящики с ними прибывали на каждом пароходе и переносились с пристани вверх в башенную комнату, где он теперь проводил большую часть времени. Шхуна, вернувшаяся с востока, доставила новую партию чужеземных растений, и к великому сожалению Миранды, прекрасные персидские олеандры были убраны из оранжереи, чтобы освободить место для пальм, алоэ и каких-то луковичных цейлонских папоротников, которые она сочла просто уродливыми. Она восхищалась восковыми розовыми цветами олеандров и их похожими на пики листьями веселого зеленого цвета и очень скучала без тонкого аромата, который незаметно проникал в столовую. Но Николас, похоже, потерял к цветам всякий интерес.
К началу декабря у всех появились более серьезные проблемы, чем рассаживание кустов. Схватки против помещичьего землевладения набирали силу.
Шестого декабря пришел день Святого Николая и в соответствии с голландскими обычаями это был день вручения подарков. На праздник к Кэтрин было приглашено несколько соседских детей, и к трем все гости уже прибыли: Домини Хайсман, пастор со своей женой и тремя нарядными детьми, семейство Верпланков из Киндерхука со своим выводком, двое внучат Ван Рансселиров и маленькие Дежони из Стьювезанта.
Сам Николас изображал своего святого, но не того веселого Санта-Клауса, каким его полюбили дети и взрослые, самого первого проповедника четвертого века. Синее атласное одеяние, жесткое от вышивки, золотая митра и епископский посох были вывезены из Голландии, как и традиционная церемония, которую Николас обставил с благоговейно-возвышенной торжественностью. Хотя он не принес пучок розг для наказания непослушных детей, Кэтрин и ее гости сидели совершено перепуганные, пока он поучал их, говоря в предписанном традицией стиле об их грехах. Даже когда он поднял высоко над головой свой посох и раскрыл мешок из муслина, из которого на пол с шумом посыпался дождь засахаренных слив, дети ждали, пока он не скроется в боковой двери, и только потом набросились на конфеты.
После того, как они наелись засахаренных слив, двойные двери итальянской гостиной распахнулись, открывая длинный стол, покрытый штофом, под которым лежали в ряд позолоченные деревянные сабо. Эти башмаки вместе с костюмом святого тоже из года в год хранились на чердаке. На каждом сабо было написано имя ребенка, и кроме пучка сена — для лошади святого Николая — в них лежало множество игрушек и сладостей.
Николас не ошибался в том, что немедленный исход бунта затрагивает лично его. Более широкие аспекты дела его не волновали. То, что события нескольких следующих дней — события, в которых он не принимал участия и игнорировал, пока они не прекратились — были в конечном счете направлены на то, чтобы разрушить его жизнь, он не знал и не желал знать.
Волнения в графстве достигли своего пика за пределами имения Драгонвик в землях Ван Рансселиров. 12 декабря в Копаке шериф Генри Миллер и его помощники попытались выселить двух фермеров, не уплативших ренту. Они встретили отчаянное сопротивление. Маленький врач Смит Боутон, замаскировавшийся под вождя Большого Грома, своей речью воспламенил три сотни своих «индейцев» в ситцевых нарядах. Они схватили шерифа и в смоляной бочке спалили все его документы. Совершив это славное деяние, они позволили всем офицерам уехать обратно в Гудзон, провожая их издевками и ревом рога.
К восемнадцатому декабря дела накалились до предела. Большой Гром созвал массовый митинг в Смоук-Холлоу недалеко от Клаверака. Около тысячи «индейцев» собрались на площади у гостиницы — улюлюкающая, гикающая толпа в масках и плащах. В этот раз у фермеров было много ружей, а погреб заведения, полный бутылок виски, подвергся набегу. Сочетание оружия и спиртного привело к трагедии.
Пока доктор Боутон с балкона гостиницы тщетно пытался утихомирить своих разбушевавшихся «индейцев», шальной выстрел убил одного из них — юного Билла Райфенберга, тихого мальчика с ближайшей фермы, единственного сына вдовы.
Неожиданно притихшая толпа сгрудилась вокруг неподвижного тела на земле, глазея на расплывающееся красное пятно на ситцевой рубашке. Кто-то стащил с парнишки лисью маску. Джефф, еще не замаскированный, находился наверху вместе с Боуто ном. Оба врача обменялись взглядами ужаса.
— Ну вот! — закричал Джефф. — Посмотри, может тебе удастся успокоить их, а я попробую что-нибудь сделать для мальчика.
Большой Гром перегнулся через балконные перила. Джефф слетел с лестницы и опустился на колени перед неподвижным телом. Но было уже поздно. Джефф все еще стоял на коленях, спрашивая себя, как же он сообщит эту весть миссис Райфенберг и горько сожалея о трагедии и неизбежном ущербе их делу, когда через подавленную толпу галопом пронесся шериф Миллер и пять его помощников.
— Теперь еще и убийство к прочим преступлениям! — закричал шериф, разобравшись в ситуации. Затем, увидев на балконе фигуру Боутона, ликующе приказал: — Вперед, ребята, наконец-то мы взяли Большого Грома!
Со взведенными курками офицеры ворвались в гостиницу. Боутона они нашли в комнате наверху у камина, он был удручен, его рот был искажен от отчаяния, несколько минут он сопротивлялся аресту, напрягая свои невеликие силы и ругаясь. Шесть мужчин стащили его вниз и взвалили на лошадь.
Джефф беспомощно наблюдал за происходящим. Он ничего не мог сделать для друга, а дальнейшие столкновения с законом могли причинить им только вред. Шериф не обращал на него внимания. У него не было ордера на арест доктора Тернера, которого он хорошо знал, и который нравился ему, и спешил убраться от ошеломленной молчаливой толпы, пока она не представляет угрозы. Он хлестнул по крупу лошадь, на которой был связан Боутон. Затем он и его люди вскочили в седла и погнали свою добычу вниз по дороге к Гудзону.
Джефф помог отнести Билла Райфенберга в дом его матери и сделал что мог для вдовы. Затем полный скорби, вернулся в город.
Большой Гром находился в тюрьме, но власти нервничали. Всю эту ночь с холмов, не прекращаясь, доносились звуки рога. Противники арендной системы рассылали угрозы, обещающие освободить своего вождя силой. Они спалят дотла город. Была мобилизована легкая кавалерия Гудзона, из Олбани на помощь пришло городское ополчение. Наконец, когда паника дошла до предела, было отправленно послание в Нью-Йорк, и на рейсовых судах к Гудзону подошла германо-американская кавалерия из войск капитана Крэка.
Джефф стоял на ступенях своего дома и наблюдал, как лихие кавалеристы гарцевали от пристани вдоль Фронт-стрит к Уоррену. Впереди шел духовой оркестр, чей военный шум создавал красноречивый аккомпанемент великолепию золотых эполет и тесьмы, металлических касок с белым плюмажем и золоченых орлов, болтающимся ножнам и сияющим кожаным сапогам.
И все это, чтобы расправиться с горсткой фермеров в ночных рубашках и одним несчастным заключенным. Джефф устало отвернулся и вошел в свою операционную. Он рухнул в кресло и спрятал лицо в ладонях.
Райла, седая цветная старуха, ухаживающая за ним, волоча ноги вошла в комнату и поставила у его локтя кружку с подогретым пивом.
— Выпейте, масса, — сказала она. — Это маломало подбодрит вас.
— Что бы я делал без тебя? — заметил Джефф.
— Что-то вы делали до меня, но я не против, чтоб вы старались, — объявила старуха, качая головой в тюрбане, она была беглой рабыней с плантации в Джорджии, которой три года назад удалось добраться до особой станции подпольной железной дороги, ведущей в Канаду, где она свалилась от воспаления легких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Красное солнце скрылось за горами Кэтокилл, и с реки повеяло холодным ветром. Он вызвал румянец на щеках Миранды, растрепав при этом ее кудри и зеленые ленты на шляпке. Она поежилась. Николас взглянул на нее.
— Мы должны ехать домой, Миранда.
Слово «домой» он слегка выделил, и она не смогла сдержать горечи.
— Драгонвик не мой дом. Я живу здесь только из милости и еще… — она поколебалась… — потому что вы еще не отослали меня домой. Джоанна совсем не любит меня, — печально добавила она.
Они спускались по ступеням улицы, и хотя он взял ее за руку, это было такое легкое прикосновение, что она его даже не ощутила. Николас так долго молчал, что она даже испугалась. Ей не следовало так говорить, подумала Миранда. Может быть, он был оскорблен тем, что она посмела обсуждать его жену. Или, возможно, он счел ее неблагодарной особой, которая напрашивается на еще большую щедрость с его стороны. Это было бы ужасно.
Он проводил ее в ожидавшую карету, по-прежнему не произнося ни слова. Чувствуя себя совсем несчастной, она забилась там в уголок. Кэтрин зевнула и растянулась на сиденье напротив них. Две куклы и коробка с красками были крепко зажаты в ее руках. Миранда укрыла девочку каретным покрывалом.
Незаметно она бросила на Николаса умоляющий взгляд. В тени она с трудом могла разглядеть его профиль — тонкий орлиный нос с чуть подрагивающими ноздрями, упрямый подбородок. Несмотря на его молчание, ощущалось его настроение, что-то вроде сдержанного ожесточения, не имевшего внешних проявлений. День понимания вновь исчез, я она осталась в одиночестве.
Не успели они пересечь Стокпорт-Грик, как спустился вечер. Лошади пошли шагом. Масляные каретные лампы отбрасывали мерцающий неуверенный свет на пихты, обступившие дорогу. Они въехали в густой лес с таким труднопроходимым подлеском, что ветви царапали бока кареты. Миранда не могла больше выносить молчание.
— Вы сердитесь на меня, кузен Николас? — тихо спросила она.
Он повернул голову, но раньше, чем он смог ответить, резкий толчок вырвал их из их личных забот. В прежде тихом лесу вдруг неожиданно раздался странный шум, боевые крики и звуки рога. А над всем этим ритмичная мелодия флейты и барабана и вызывающие голоса, поющие песенку «Старина Дэн Таккер».
Карета оказалась окружена людьми в жутких ситцевых нарядах, громко орущих и ужасающе размахивающих вилами, копьями и дубинками. Одна из лошадей резко встала на дыбы, и карета остановилась.
— Разнесем ее вдребезги! — закричал одни из ряженых и тяжело ударившие вилы отскочили от крепкой кареты.
— Прекрати! Это не наш путь! — крикнул ему другой, тот что был в синей овечьей маске. — Долой ренту, Ван Рин! Вылезай из кареты, чтобы мы могли поговорить с тобой!
Николас уже выскочил из кареты. Хотя ее сердце бешено колотилось, Миранда не почувствовала страха. Несмотря на оружие в их руках, все это сумасшедшее сборище в детских масках и ситцевых ночных рубашках больше походило на комедийное представление, чем реальную жизнь.
— Все в порядке, дорогая, — успокоила она Кэтрин, которую шум вырвал из объятий дремы. — Спи спокойно.
Миранда под влиянием любопытства и желания быть рядом с Николасом тоже вышла из кареты.
Ван Рин подошел к обладателю синей овечьей маски, в котором признал лидера. Остальные угрожающе сомкнулись вокруг них.
— Ну? — спросил Николас, обращаясь к синей маске. — Что это значит?
Он говорил обыденным тоном, словно они находились на вечеринке в Драгонвике, и раньше, чем тот ответил, в круг ворвался высокий человек в розовом ситце с головным убором из перьев индейки и стал размахивать перед лицом Николаса факелом, крича при этом:
— Ты хорошо знаешь, кто мы! Мы индейцы! Мы вместе собрались на тропе войны, чтобы наказать несправедливость!
Глаза Николаса медленно поднимались с грязных, подбитых гвоздями сапог говорившего под окрашенной дома ночной рубашкой до сыромятного ремня, на котором висел крохотный рог. Наконец его глаза поднялись на неумелую боевую раскраску.
Николас презрительно скривил губы.
— Я не возражаю против ваших игр в индейцев, хотя они больше подходят детям. Только будьте добры представлять где-нибудь в другом месте — вы загораживаете дорогу.
Несколько ряженых в явном замешательстве повернулись к синей маске словно за поддержкой.
— Скажи ему, Синий Орел, — пробормотал мужчина в наряде из перьев.
Их вождь кивнул и повелительно поднял руку, указывая на Николаса.
— Мы предупреждаем вас, Ван Рин, — произнес он суровым голосом, чуть глуховатым из-за маски на его лице. — Вы не соберете следующую ренту. Мы, индейцы, не допустим этого. Наш вождь Большой Гром обещает вам это. Можете посылать всех шерифов и своего жирного бейлифа, вы не соберете ренту.
— Неужели? — с сарказмом спросил Николас. — Ну а теперь, когда вы передали свое послание, я намерен ехать дальше.
Стало тихо. Даже Миранда, восхищавшаяся смелостью Николаса, почувствовала некоторую растерянность, исходящую от вождя и охватившую остальных. Она удивилась самой себе, ощутив жалость к ним — до чего же бессмысленен весь этот маскарад и глупы угрозы.
Наконец синяя маска снизошла до согласия.
— Можете ехать.
Когда Николас повернулся к своей карете, несколько вил качнулись им вслед, а маленькие рога победно затрубили, но в целом их вызов был довольно жалок.
— О, вы были великолепны! — обратилась Миранда к Николасу, когда они вновь усаживались в карете. — И…
Ее восклицание оборвал пронзительный крик.
Окна в обеих дверцах кареты разбились одновременно и над разбитым стеклом с ужасным воем пронеслась пуля.
Не помня себя от страха, Миранда бросилась в объятия Николаса. Его руки крепко обняли испуганную девушку и прижали к себе. Ее шляпка упала на пол и, склонив голову, он смог прикоснулся губами к ее волосам.
Как только кучер справился с перепуганными лошадьми, левая дверца кареты распахнулась и на них уставилось встревоженное лицо Джеффа Тернера.
— С вами все в порядке? — обеспокоенно спросил он.
В свете факела, который он схватил, пока бежал к карете, Джефф увидел светлую головку Миранды, прижавшуюся к груди Ван Рина и несмотря на свое смущение, раньше чем Николас мягко отстранил девушку, быстро успел подумать «О, Боже, вот значит как»…
— Этот выстрел был ошибкой, Ван Рин, — сказал Тернер. — Я прошу прощения. Один из наших потерял голову, но мы разберемся с ним. Мы не хотим никакого насилия.
Быстро оглядев карету, он заметил, что никто не пострадал. Кэтрин, визжавшая от страха, была защищена от падающего стекла покрывалом, а пуля, не причинив никому вреда, пролетела мимо.
— Значит, Синий Орел это доктор Тернер, — без особого удивления отметил Николас. — Вам не кажется, что вы могли бы выбрать себе общество получше?
— Послушайте, — нетерпеливо ответил Джефф, — говорю вам, мне, действительно, очень жаль, но ведь никто не пострадал, и не удивительно, что один из них потерял голову. Вы провоцируете их, Ван Рин, своей спесью и упрямым нежеланием прислушиваться к чужому мнению. Неужели вы не видите, что эти люди в отчаянии — вы, глупец?
— Это вы глупец, доктор Тернер, — презрительно ответил Николас.
Джефф повернулся и медленно направился к группе недовольных ряженых. Они молча наблюдали, как карета, помчавшись по дороге, исчезла между деревьями. Они ничего не достигли, только впутались в неприятности с законом из-за собственной неосторожности.
— Ничего ребята, — сказал Джефф, молча признавая поражение. — Соберитесь с мужеством, мы еще повоюем. Мы покажем им, что на следующей неделе возьмемся за дело серьезно!
В карете Ван Рина Миранда, успокаивая хныкающего на коленях ребенка, отчаянно пыталась сдержать истерические слезы. Дело было не только в испуге и угрожающей им опасности, и не в стыде от того, как она бросилась в объятия Николаса.
Причина заключалась в том, как он прижал ее к себе, и она ощутила, как он опустил лицо в ее волосы. В этот раз не было сомнения в его ответе, и под восторгом от осознания его чувства, она ощутила разъедающий страх. Она не могла смотреть на него. Поверх головки Кэтрин она всматривалась в темноту разбитого окна, из которого дул ледяной ветер. Но хотя ее зубы стучали, она почти не ощущала холода.
Я должна ехать домой, неожиданно решила она. Должна уехать, должна. Завтра я скажу ему. Нет, сейчас… скорее, пока я не утратила мужества.
— Кузен Николас, — произнесла она, ее голос был слаб, но решителен, — скоро Рождество, и я должна поехать домой. Я буду нужна своей матери. Всегда надо так много сделать. Думаю, я должна ехать сразу же. Завтра или на следующий день… может быть…
Николас наклонился во тьму и положил руку на ее пальцы. От его прикосновения она замолчала.
— Потерпите, Миранда, — спокойно сказал он тоном, которому нельзя было не подчиниться. — Вы вернетесь домой на ферму, когда придет время. Когда придет время.
Глава восьмая
Жизнь в Драгонвике продолжалась как ни в чем не бывало, словно тот безумный день в Гудзоне Миранде просто приснился. Николас послал в Нью-Йорк и Бостон за книгами. Ящики с ними прибывали на каждом пароходе и переносились с пристани вверх в башенную комнату, где он теперь проводил большую часть времени. Шхуна, вернувшаяся с востока, доставила новую партию чужеземных растений, и к великому сожалению Миранды, прекрасные персидские олеандры были убраны из оранжереи, чтобы освободить место для пальм, алоэ и каких-то луковичных цейлонских папоротников, которые она сочла просто уродливыми. Она восхищалась восковыми розовыми цветами олеандров и их похожими на пики листьями веселого зеленого цвета и очень скучала без тонкого аромата, который незаметно проникал в столовую. Но Николас, похоже, потерял к цветам всякий интерес.
К началу декабря у всех появились более серьезные проблемы, чем рассаживание кустов. Схватки против помещичьего землевладения набирали силу.
Шестого декабря пришел день Святого Николая и в соответствии с голландскими обычаями это был день вручения подарков. На праздник к Кэтрин было приглашено несколько соседских детей, и к трем все гости уже прибыли: Домини Хайсман, пастор со своей женой и тремя нарядными детьми, семейство Верпланков из Киндерхука со своим выводком, двое внучат Ван Рансселиров и маленькие Дежони из Стьювезанта.
Сам Николас изображал своего святого, но не того веселого Санта-Клауса, каким его полюбили дети и взрослые, самого первого проповедника четвертого века. Синее атласное одеяние, жесткое от вышивки, золотая митра и епископский посох были вывезены из Голландии, как и традиционная церемония, которую Николас обставил с благоговейно-возвышенной торжественностью. Хотя он не принес пучок розг для наказания непослушных детей, Кэтрин и ее гости сидели совершено перепуганные, пока он поучал их, говоря в предписанном традицией стиле об их грехах. Даже когда он поднял высоко над головой свой посох и раскрыл мешок из муслина, из которого на пол с шумом посыпался дождь засахаренных слив, дети ждали, пока он не скроется в боковой двери, и только потом набросились на конфеты.
После того, как они наелись засахаренных слив, двойные двери итальянской гостиной распахнулись, открывая длинный стол, покрытый штофом, под которым лежали в ряд позолоченные деревянные сабо. Эти башмаки вместе с костюмом святого тоже из года в год хранились на чердаке. На каждом сабо было написано имя ребенка, и кроме пучка сена — для лошади святого Николая — в них лежало множество игрушек и сладостей.
Николас не ошибался в том, что немедленный исход бунта затрагивает лично его. Более широкие аспекты дела его не волновали. То, что события нескольких следующих дней — события, в которых он не принимал участия и игнорировал, пока они не прекратились — были в конечном счете направлены на то, чтобы разрушить его жизнь, он не знал и не желал знать.
Волнения в графстве достигли своего пика за пределами имения Драгонвик в землях Ван Рансселиров. 12 декабря в Копаке шериф Генри Миллер и его помощники попытались выселить двух фермеров, не уплативших ренту. Они встретили отчаянное сопротивление. Маленький врач Смит Боутон, замаскировавшийся под вождя Большого Грома, своей речью воспламенил три сотни своих «индейцев» в ситцевых нарядах. Они схватили шерифа и в смоляной бочке спалили все его документы. Совершив это славное деяние, они позволили всем офицерам уехать обратно в Гудзон, провожая их издевками и ревом рога.
К восемнадцатому декабря дела накалились до предела. Большой Гром созвал массовый митинг в Смоук-Холлоу недалеко от Клаверака. Около тысячи «индейцев» собрались на площади у гостиницы — улюлюкающая, гикающая толпа в масках и плащах. В этот раз у фермеров было много ружей, а погреб заведения, полный бутылок виски, подвергся набегу. Сочетание оружия и спиртного привело к трагедии.
Пока доктор Боутон с балкона гостиницы тщетно пытался утихомирить своих разбушевавшихся «индейцев», шальной выстрел убил одного из них — юного Билла Райфенберга, тихого мальчика с ближайшей фермы, единственного сына вдовы.
Неожиданно притихшая толпа сгрудилась вокруг неподвижного тела на земле, глазея на расплывающееся красное пятно на ситцевой рубашке. Кто-то стащил с парнишки лисью маску. Джефф, еще не замаскированный, находился наверху вместе с Боуто ном. Оба врача обменялись взглядами ужаса.
— Ну вот! — закричал Джефф. — Посмотри, может тебе удастся успокоить их, а я попробую что-нибудь сделать для мальчика.
Большой Гром перегнулся через балконные перила. Джефф слетел с лестницы и опустился на колени перед неподвижным телом. Но было уже поздно. Джефф все еще стоял на коленях, спрашивая себя, как же он сообщит эту весть миссис Райфенберг и горько сожалея о трагедии и неизбежном ущербе их делу, когда через подавленную толпу галопом пронесся шериф Миллер и пять его помощников.
— Теперь еще и убийство к прочим преступлениям! — закричал шериф, разобравшись в ситуации. Затем, увидев на балконе фигуру Боутона, ликующе приказал: — Вперед, ребята, наконец-то мы взяли Большого Грома!
Со взведенными курками офицеры ворвались в гостиницу. Боутона они нашли в комнате наверху у камина, он был удручен, его рот был искажен от отчаяния, несколько минут он сопротивлялся аресту, напрягая свои невеликие силы и ругаясь. Шесть мужчин стащили его вниз и взвалили на лошадь.
Джефф беспомощно наблюдал за происходящим. Он ничего не мог сделать для друга, а дальнейшие столкновения с законом могли причинить им только вред. Шериф не обращал на него внимания. У него не было ордера на арест доктора Тернера, которого он хорошо знал, и который нравился ему, и спешил убраться от ошеломленной молчаливой толпы, пока она не представляет угрозы. Он хлестнул по крупу лошадь, на которой был связан Боутон. Затем он и его люди вскочили в седла и погнали свою добычу вниз по дороге к Гудзону.
Джефф помог отнести Билла Райфенберга в дом его матери и сделал что мог для вдовы. Затем полный скорби, вернулся в город.
Большой Гром находился в тюрьме, но власти нервничали. Всю эту ночь с холмов, не прекращаясь, доносились звуки рога. Противники арендной системы рассылали угрозы, обещающие освободить своего вождя силой. Они спалят дотла город. Была мобилизована легкая кавалерия Гудзона, из Олбани на помощь пришло городское ополчение. Наконец, когда паника дошла до предела, было отправленно послание в Нью-Йорк, и на рейсовых судах к Гудзону подошла германо-американская кавалерия из войск капитана Крэка.
Джефф стоял на ступенях своего дома и наблюдал, как лихие кавалеристы гарцевали от пристани вдоль Фронт-стрит к Уоррену. Впереди шел духовой оркестр, чей военный шум создавал красноречивый аккомпанемент великолепию золотых эполет и тесьмы, металлических касок с белым плюмажем и золоченых орлов, болтающимся ножнам и сияющим кожаным сапогам.
И все это, чтобы расправиться с горсткой фермеров в ночных рубашках и одним несчастным заключенным. Джефф устало отвернулся и вошел в свою операционную. Он рухнул в кресло и спрятал лицо в ладонях.
Райла, седая цветная старуха, ухаживающая за ним, волоча ноги вошла в комнату и поставила у его локтя кружку с подогретым пивом.
— Выпейте, масса, — сказала она. — Это маломало подбодрит вас.
— Что бы я делал без тебя? — заметил Джефф.
— Что-то вы делали до меня, но я не против, чтоб вы старались, — объявила старуха, качая головой в тюрбане, она была беглой рабыней с плантации в Джорджии, которой три года назад удалось добраться до особой станции подпольной железной дороги, ведущей в Канаду, где она свалилась от воспаления легких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37