Он достаточно упрям, чтобы попытаться это сделать. Но я не хочу в этом участвовать, рассуждал Дирк. А я в своей жизни острых ощущений испытал предостаточно. Отправлюсь-ка я на Запад. Для разнообразия буду своим собственным господином.
Миранда с легкостью простила Николасу его гнев. Она знала, что система помещичьего землевладения означала для него гораздо больше, чем для всех остальных, и что для него всякое ограничение власти было немыслимо — просто немыслимо, и он отказывался даже признавать такую возможность. Отчасти она понимала, что поместье было для него символом. Оно было его королевством, его наследием.
Будь он королем Неаполя или Пруссии, он и тогда вел бы себя точно так же.
Но они жили не в Европе, и Америка была не королевством, а республикой. Нравилось им это или нет, но над ними довлели законы демократии, которым они были вынуждены подчиняться. Поместья были пережитком прошлого, причем даже не американского прошлого. Они были бесплодным побегом средневековой Европы. Крепнущая республика обрубила его, как и все другие мертвые ветви.
Миранда не осознавала, до какой степени она обязана Джеффу своей готовностью быстро воспринять эту ситуацию. Когда он жил на их ферме, он часто говорил о вреде помещичьего землевладения, и она в упрямом неведении, смешанном с презрением, отказывалась принимать его правоту, но тем не менее слушать ей все-равно приходилось.
В конце концов, размышляла она с извечной женской практичностью, ликвидация поместья никак не отразится на их финансовом состоянии, к тому же это превратит враждебно настроенных против них арендаторов в мирных соседей.
Если бы только Николас мог признать поражение! Она тоскливо смотрела на него, понимая, как тщетны ее надежды. Он никогда не примирится с ущемлением его прав ни большим ни малым. А если бы он и сделал это, то лишь в том случае, если бы у него появилась другая, еще более честолюбивая цель.
— Не знаю, Николас, что бы вы могли сделать, — спокойно произнесла она, — если закон принудит вас уступить фермерам.
— Я никогда им не уступлю, — ответил он с тем же спокойствием, — поместье должно перейти к моему сыну.
Он подошел к ней и, положив руку ей на плечо, заговорил:
— Миранда, неужели ты сомневаешься, что я смогу справиться с любыми обстоятельствами? Разве ты была бы здесь, со мной, носила бы моего ребенка, если бы я не мог ничего сделать?
Она удивленно взглянула на мужа. Он сказал правду, и все же в его голосе ей почудился другой, более мрачный смысл. Казалось, она услышала из тумана предупреждающий об отмели голос колокола. Слабый зловещий далекий звон. Ее глаза расширились.
— Почему ты так странно смотришь, Николас? — прошептала она.
Он убрал руку с ее плеча и ласково улыбнулся.
— Вам не о чем тревожиться, любовь моя. Дела поместья — это моя забота. И не думайте о них. А теперь идите спать, уже поздно.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
Миранда молча повиновалась. Она прошла мимо мужа и поднялась по большой лестнице.
Как обычно в спальне уже ждала Пегги. За последние месяцы ее худое личико округлилось, и девушка стала хорошенькой словно эльф. Она была счастлива в Драгонвике, счастлива служить леди этого поместья. Остальные слуги любили Пегги, потому что ее бойкий ирландский язычок был всегда скор, но никогда не был зол, а то, что она немного прихрамывала, даже несколько трогало их. И потому они прощали ей тот ореол важности, который она присвоила себе благодаря своему положению личной горничной хозяйки, как прощали и ревнивый отказ позволить кому-либо прислуживать Миранде кроме нее самой.
— Сегодня вы поздно, мэм, — встревоженно заметила горничная, когда увидела, что хозяйка входит в комнату с опущенной головой. — Вы не слишком устали?
Миранда только слабо улыбнулась, но не ответила. Непонятный страх, охвативший ее, когда Николас взял ее за плечо, исчез, но оставил где-то на задворках ее сознания смутную тревогу.
Она устало упала в одно из расшитых кресел, закрыв глаза, пока Пегги расчесывала ее длинные распущенные волосы. Вскоре она почувствовала себя легче. Дрова из кедра весело потрескивали в огне, распространяя слабый аромат. Комната содержалась в идеальном порядке с тех пор, как Пегги научилась ее убирать. Простыня на огромной кровати была аккуратно подогнута, а горячий кирпич, завернутый во фланель, согревал холодное, благоухающее лавандой полотно. Пегги не забывала ни о чем, и, заботясь о своей хозяйке, старалась изо всех сил.
— Теперь лучше? — нежно спросила Пегги, заправляя одеяло.
Миранда собиралась кивнуть, но вместо этого в удивлении вскрикнула. Ее руки прижались к животу.
— Пегги, — позвала она, — что это? Маленькая горничная побледнела.
— Больно?
Миранда покачала головой.
— Нет. Странное трепыхание, словно внутри птица. Пегги всплеснула руками.
— О, благодарение святым. А то я уже волновалась, мэм. Это вы почувствовали новую жизнь, дорогая леди. Ваш маленький шевелится внутри вас.
Миранда откинула одеяло и изумленно осмотрела себя.
— Раньше мне все казалось таким нереальным, — заявила она.
Все эти месяцы болезни и апатии малыш казался ей лишь умозрительной фантазией и ничем больше. Даже превращение ее старой комнаты в детскую не привело ее к осознанию того факта, что это именно она, Миранда, действительно ожидает ребенка.
Теперь к ней пришла дрожь благоговейной радости, предвосхищение столь трогательное, что оно стерло последние следы беспокойства, вызванные поведением Николаса.
— А почему ты сказала, что тревожилась, Пегги? — сонно спросила Миранда. — Мне даже приятно мое новое ощущение, здесь не о чем беспокоиться.
Горничная поколебалась, но теперь, когда все оказалось благополучно, ее откровение не могло причинить вреда.
— Вы поздновато почувствовали это, мэм, когда вы уже на седьмом месяце. Я наблюдала и ждала шесть недель.
Она не стала добавлять, что подкрепила свои незначительные познания в акушерстве заботливой консультацией с миссис Макнаб, экономкой.
Миранда, защищенная своим невежеством, безмятежно рассмеялась.
— Ну, возможно, он такой большой, что ему лень лишний раз двигаться.
Пегги тоже засмеялась. Но когда она задернула полог и поставила экран перед затухающим огнем, она обратилась к Святой Деве. Святая Матерь Божья, сделай так, чтобы она была права, и бедный крошка не был слишком слаб, чтобы дать о себе знать.
Дождливый ноябрь сменился холодным снежным декабрем. В результате Николасу не пришлось оказывать открытое сопротивление попыткам уничтожить его имение, поскольку новые законы еще не были приняты, потому что новый губернатор еще не вступил в должность. Фактически, должно было пройти еще восемь лет, чтобы завершился последний процесс штата против землевладельцев за право собственности.
А тем временем арендаторы, выиграв сражение и уверенные в окончательной победе, почивали на лаврах.
Шестого декабря помещичий дом вновь был открыт для праздника Святого Николая. В этот год никто из детей из аристократических семейств с верховьев реки приглашен не был. Николас не желал рисковать возможностью получить отказ. Если бы не состояние Миранды, он перед праздником сосредоточил бы все свои силы на то, чтобы вновь покорить те семьи, что дерзнули отвергнуть их. Он бы пригласил важных гостей из Нью-Йорка, прибег к помощи старого Мартина Ван Бурена, и дал такой великолепный бал, что все соседи были бы полностью ошеломлены.
А так надо было ждать до весны, когда Миранда разрешится от бремени, и у Драгонвика появится наследник.
Глава семнадцатая
В тот же день Святого Николая военно-транспортный корабль из Нового Орлеана прибыл в Нью-Йорк. На нем находилась сотня раненых, а в гробах те, кого их раны больше не тревожили.
Джефф Тернер принадлежал к первой категории и был еще слишком измучен, чтобы радоваться, что не попал во вторую. Мексиканская пуля, пройдя через его левую руку и ключицу вверх, прошила щеку и, задев по касательной череп, исчезла в ярком тропическом небе.
Хотя все раны сразу же загноились, железное здоровье Джеффа помогло ему перенести все это, так же как и временную неподвижность руки и плеча. Более того, он лично руководил прижиганием своих ран и накладыванием шины на левую руку, а затем еще бодро промаршировал вместе со своей дивизией под командованием генерала Уорта до самого Салтилло. Но рана на голове дала о себе знать, в результате чего Джефф провалялся без сознания несколько дней.
В Монтеррее же его взвалили на лафет и повезли назад в Керральво, где находился лагерь генерала Тейлора. Здесь в госпитальной палатке ему торопливо оказали медицинскую помощь, а так как было неясно, придет ли он в себя или умрет, его, вместе с другими погрузили в пустой продовольственный фургон, направлявшийся на побережье, откуда шлюп доставил их в Новый Орлеан. Сестры милосердия ухаживали за ним, пока трещина в его черепе не зажила настолько, что ему было позволено отправиться домой.
Джефф намеревался сразу же отправиться вверх по Гудзону, но когда он шатаясь спустился по сходням на причал, то понял, что прежде всего должен передохнуть. Он все еще с трудом стоял на ногах, испытывая ужасное головокружение. На причале толпилось множество встревоженных родственников раненных солдат, но его не встречал никто. Он подхватил здоровой рукой свой потертый саквояж и зашагал через толпу представителей прессы, молясь лишь о том, чтобы на глазах у всех не грохнуться в обморок. Несколько сочувственных взглядов устремилось на его шрам на щеке и болтающийся левый рукав куртки. Хотя рука его зажила, ключица еще нуждалась в поддерживающей повязке.
Когда Джефф вышел на тротуар, городской шум словно молот ударил по его натянутым нервам. Дома, телеги, спешащие люди слились воедино, закружились вокруг него сумасшедшим роем.
Черт, мысленно выругался Джефф, сжимая зубы. Он буквально повалился в наемный экипаж, пробормотав при этом «В какой-нибудь отель и подешевле» и закрыл глаза.
Извозчик выполнил его распоряжение, пустив лошадь рысью вдоль Саут-стрит и высадил через два квартала у гостиницы Шмидта, где Джефф устроился в полупустой мрачной комнате ценой пятьдесят центов в день. Однако же комната была чистой и главное, в ней была кровать, на которую Джефф немедленно рухнул, как только избавился от хозяйки гостиницы миссис Шмидт, выказывавшей ему свою немецкую чувствительность со всеми вытекающими из нее охами и ахами.
Около двух часов он лежал в полном изнеможении, пока боль в ключице не заставила его быстро очнуться. Он сел и пробежал пальцами по своему плечу. На поверхности полузажившей раны скопился гной. Он нахмурился, отчаянно пытаясь повернуться, чтобы осмотреть свою рану. Зеркала в комнате не оказалось. Необходимо было быстро рассечь скальпелем нагноение и наложить влажную повязку. Однако его медицинский саквояж с инструментами остался в Мексике в Керральво среди кактусов и юкк.
Неожиданно решение пришло само, и быстро нацарапав записку, он крикнул хозяйку и попросил ее передать сложенный листок. После чего вновь повалился в постель.
Были уже сумерки, когда он услышал на лестнице тяжелые шаги и стук в дверь. В комнату вошел доктор Джон Френсис.
— Вот вы и вернулись, мой юный герой, — сказал он, широко улыбаясь, и протянул руку с таким чувством, словно они расстались только вчера. Его внимательные глаза сразу же определили состояние Джеффа, но он не стал выражать свое сочувствие больше, чем Джефф мог бы принять.
— Понравилось ли вам под пулями, мой друг? — добродушно спросил он, поставив свой черный саквояж на пол и усаживаясь на постель. — Вы разве не могли найти здесь что-нибудь получше? Нет, не вставайте. Делайте, что я скажу, мой мальчик. Лежите тихо. Я уверен, вы считаете, будто все знаете, но вы еще не такой хороший врач, как я. Да» да… вижу. Вы принимаете меня за крота?
Пока он так выразительно ворчал, его умелые пальцы тщательно исследовали рану на руке, нагноение на ключице, шрам на щеке и впадину на черепе.
— Нельзя сказать, что красоты у вас прибавилось, — добродушно усмехнулся он, пододвигая к кровати свой саквояж и с кряхтеньем нагибаясь, чтобы вытащить скальпель. — И как же это случилось?
— Всего-то одна пуля, — печально признал Джефф и быстрым движением большого пальца указал ее путь.
— И в яме было грязно, или, может вы прятались за деревом? — шутливо допрашивал старый доктор и, стараясь отвлечь Джеффа своей болтовней, сильно надавил на череп.
— Ох! — непроизвольно вырвалось у Джеффа. — Нет, я не прятался за деревом. Я был на крыше. А что вы там наливаете для компресса, сэр. Я никогда не видел ничего подобного. Обычная вода как правило… а может, надо еще раз прижечь?..
— Избави Бог лечить другого врача, — нахмурившись, заметил доктор Френсис, — особенно этих молодых всезнаек. Занимайтесь своим делом, мой мальчик, но и мне не мешайте. Вы позвали меня, не так ли? Вы хотите, чтобы это нагноение на плече прошло, хотите?
— Да, сэр, — улыбаясь, ответил Джефф. — Но что это за коричневая масса? Она жжет словно раскаленная кочерга.
— Это морские водоросли на спирту, приготовленные одним старым китайцем с Целл-стрит. И я не знаю, почему они предохраняют раны от нагноения, так что не спрашивайте меня. Китайцы вообще прекрасно разбираются в медицине, а я не столь горд, чтобы отвергать их лекарства. И вам не стоит.
Он наложил повязку.
— Вот так, молодой человек. Через пару месяцев вы станете как новенький, если не считать шрама на щеке, хотя несомненно молодые леди будут считать его очень романтичным. А если вы немного отдохнете и будете вести себя как паинька, приступы головокружения тоже пройдут.
Доктор Френсис положил в свой саквояж скальпель, бинты и бутылку с коричневой жидкостью, после чего защелкнул его. Затем он закурил черную дурно пахнущую сигару и, разместив свое грузное тело на шатком стуле, с интересом взглянул на Джеффа.
— Так какого черта вы залезли на крышу в Монтеррее?
Сначала Джефф с трудом подбирал слова, борясь с нежеланием говорить о войне с человеком, который был далек от всего этого. Но постепенно искренний интерес пожилого врача сыграл свою роль. Джефф забыл об окружающих его неприглядных стенах, в его глазах они превратились в пустыню и пыль, в коричневый саман и слепящую белизну штукатурки под мексиканским солнцем.
Старина Тейлор разработал смелый план захвата Монтеррея. Он послал генерала Уорта с восемнадцатью сотнями солдат — среди которых был и Джефф — окружной дорогой на другой конец города, в то время как сам Тейлор для прикрытия этого марша совершил диверсию в восточной части. В двадцатых числах сентября Уорт прибыл на свои позиции, а перед ними лежал город Монтеррей, взятый им в окружение. Один за другим пали мексиканские форты: Федерасьон, Индепенденсия и Епископский дворец на западе, Тенерия и Либертад на востоке.
Утром двадцать третьего сентября американцы с двух сторон вошли в ошалевший от ужаса город. Но вместо того, чтобы рисковать жизнью на улице, где их мог смести артиллерийский огонь, или поразить пуля снайпера, американским солдатам было приказано входить в дома и прорубать себе путь сквозь стены, и поэтому те продвигались вперед в клубах пыли от штукатурки и падающих обломков.
К закату обе части армии подошли на расстояние одного квартала от площади. Там теснились мексиканские войска, ожидающие приказа своего предводителя Ампудии, чей опыт, увы, не мог тягаться с его мужеством.
Генерал Уорт вызвал добровольцев, чтобы они установили небольшую мортиру на выступающей крыше, господствующей над площадью.
— Как я донимаю, вы сразу же выскочили, как черт из люка, — проворчал доктор Френсис, — хотя должны были бы вернуться на базу и нести раненных.
Джефф, покраснев, смущенно засмеялся.
— Ну, мы втащили эту мортиру и поставили там, где от нее было больше* всего пользы. Горяченькие снаряды скосили не меньше дюжины мексиканцев. Но они не дали нам долго радоваться, — Джефф вновь остановился. — Странно, — задумчиво заметил он, — я даже видел, как летит моя пуля. Я видел, как рослый мексиканец целился в меня, там, на улице. Секунду мы смотрели друг на друга и этого оказалось достаточно: я пригнулся, но не слишком быстро.
Он усмехнулся.
— Вот и все, что я знаю о захвате Монтеррея, потому что не сразу пришел в себя, а потом меня доставили в Новый Орлеан.
— Вы мне нравитесь, — мрачновато заметил доктор Френсис. — Вам нужно было получить пулю, чтобы она вбила вам в голову хоть немного здравого смысла. Что ж, теперь вы здесь, и на этот раз вы останетесь в Нью-Йорке, мой мальчик. Приходите завтра ко мне, начнете привыкать к делу. Я не заставлю вас слишком много работать, пока вы полностью не поправитесь.
Джефф с благодарностью посмотрел на пожилого врача. Он прекрасно понял его желание предоставить ему и отдых и жалованье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37