А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Похоже, он разговаривает с другим таким же аббатом, — продолжал Баньер.
— Действительно, это аббат, — пролепетала Олимпия, едва дыша.
— Они поглядывают в нашу сторону.
— Ты думаешь? — спросила Олимпия и встала так, чтобы заслонить от мужа двух священнослужителей, ведь ей казалось, что во втором аббате она узнает г-на д'Уарака.
— Ага! Шанмеле прощается со своим братом во Христе, — сказал Баньер.
— Слава тебе, Боже! — чуть слышно прошептала Олимпия.
И, взяв мужа за руку, она повлекла его в сторону города.
Она не ошиблась: Шанмеле действительно столкнулся с аббатом д'Уараком. Его сопровождала женщина, чье лицо скрывал капюшон плаща, но казалось, даже из-под капюшона она видит все очень ясно. Он спросил Шанмеле, с кем это он сейчас раскланялся.
Ничего не подозревая, тот ответил:
— Это господин и госпожа Баньер, мои друзья. После этого Шанмеле развернулся на каблуках и ушел.
— Вот видите, я не обозналась, — сказала д'Уараку особа, скрытая капюшоном. — Ах! Если я кого причесывала хотя бы разок…
— Хорошо, хорошо, — сказал д'Уарак. — Вот вам луидор.
— Благодарю, — промолвила женщина.
Затем, когда г-н д'Уарак в свою очередь развернулся на каблуках и направился в сторону, противоположную той, куда удалился Шанмеле, женщина пробормотала:
— А, прекрасная Олимпия! Ты меня прогнала? А, красавчик Баньер, ты меня побил? Ну, что ж, теперь вы увидите!
Уходя, она еще продолжала ворчать:
— Вот, черт возьми, славный двойной луидорчик! Дурой надо быть, чтобы предпочесть Баньера, который гол, как крыса, этому милашке-аббату, богатенькому, как золотой прииск; однако же, мы, женщины, если нас за душу заберет…
И она в свою очередь исчезла из виду, на ходу покачивая головой.
Баньер и его жена, как мы уже сказали, тем временем пошли дальше, но не успели они сделать и полусотни шагов, как увидели двух мужчин в форме драгунов, которые приближались к ним.
Другие солдаты, о чем говорилось выше, уже толкались неподалеку от Баньера и Олимпии, но никто не подходил настолько вплотную, как эти.
Баньер решил, что они хотят оскорбить Олимпию, бесцеремонно разглядывая ее в упор. Он гордо выпрямился, подперев бока руками, надвинув шляпу на глаза, и ждал, что будет дальше.
Олимпия пыталась увлечь мужа за собой, думая, что сейчас завяжется ссора, и умоляла его уйти.
— Черт возьми, господа! — первым взял слово Баньер. — Сказать по правде, я бы желал знать, что вам от нас надо, с какой стати вы так подозрительно смотрите на нас?
— Очень просто: смотрим, чтобы вас рассмотреть, — отвечал один из драгунов.
— Нахал!
И Баньер занес руку для удара.
— Спокойнее, сударь! — с насмешкой произнес второй драгун.
Потом, обращаясь к своему товарищу, он сказал:
— Это и впрямь он.
— Говорил же я тебе, что сразу его признал, еще раньше, чем этот аббат пришел на него доносить!
Олимпия задрожала, сама не понимая отчего.
— Ах ты черт! — возмутился Баньер. — Господа солдаты, вам все же пора бы объясниться!
— Вы господин Баньер, не так ли? — спросил драгун.
— Да, разумеется, я господин Баньер. И что дальше?
— Господин Баньер собственной персоной? — переспросил второй.
— Боже мой! — Баньер пожал плечами и попытался уйти, движением руки отодвинув солдата, загораживающего ему дорогу.
— Прошу прощения, — заявил тот, — но здесь неподалеку стоит майор, он бы хотел перекинуться с вами парой слов, господин Баньер.
Но майор уже и сам приближался в сопровождении нескольких офицеров; за офицерами следовали толпой солдаты, за солдатами — любопытные.
В мгновение ока Олимпия и ее муж оказались в кольце, которое все сжималось.
— Что ж, — спросил майор, — где этот молодчик?
— Вот он, — указал на Баньера один из драгунов.
— Вы уверены?
— Он сам признался, господин майор; к тому же у вас ведь есть его описание, сверьтесь с ним.
— Но в конце концов, что случилось? — закричала Олимпия. — Этот господин мой муж.
— Так вот, — с галантным видом отвечал майор, — дело в том, сударыня, что ваш муж дезертир. Только и всего.
— Ах! — вскрикнул Баньер, пораженный в самое сердце. Бедняга об этом вовсе забыл.
— Ах! — простонала Олимпия, леденея от ужаса.
— Да, да, да, — не успокаивался майор, — и этот красавчик еще украл у нас полное обмундирование, саблю и лошадь вместе со всей сбруей.
— Боже мой! Боже мой! — прошептал Баньер.
— А сверх того, — продолжал майор тем же тоном, — он продал лошадь, саблю и обмундирование, что составляет самое отвратительное преступление, за какое только может понести ответ воин, имеющий честь состоять на службе в войске его величества.
— Чтоб мне провалиться! Не будь аббата, мы бы его упустили, — заметил один из офицеров майорской свиты. — Ни черта бы я его не узнал, когда на нем этот черный камзол! А между тем именно я сажал его на лошадь…
— Вот же чертов аббат! — подхватил майор. — Похоже, он не из ваших друзей?
— Какой аббат? — прошептал Баньер, вконец оглушенный, уничтоженный.
— О, — прошептала Олимпия. — Мы погибли! Погибли!
— Ну, сударыня, — сказал майор, — время позднее, будем прощаться, да поживее.
— Прощаться? Мне? С кем? — вырвалось у Олимпии.
— Да с вашим мужем. Мы его арестуем.
— Вы арестуете Баньера? — закричала она, повиснув на шее у молодого человека.
— Ах, дьявольщина! Мы уж давно получили такой приказ, — отвечал майор. — Он выдавал себя в Шарантоне за помешанного, этот шутник! Черт возьми, да вы и точно рехнулись, мой друг, раз прилетели сюда, как мотылек, чтобы этак сгореть на наших свечах.
— Бедный малый! — проворчал один из драгунов, тронутый этой сценой — живым воплощением безутешной скорби. — Крошка-то и вправду любит его.
И он шумно вздохнул. Отзывчивое сердце под грубой корой…
Баньер почувствовал, как с двух сторон на плечи ему легли тяжелые лапы. Олимпия разжала кольцо обвивавших его рук и лишилась чувств.
Пленника тотчас отвели в казарму, в то время как сердобольные зеваки столпились вокруг этой несчастной женщины, чье сознание милосердный Господь на время пригасил, чтобы дать ей передышку в ее мучениях.
XCIV. СУД
Когда Олимпия пришла в себя, было уже совсем поздно; все разошлись, и только две женщины заботливо охраняли ее, прислонив спиной к скамье, стоявшей под деревом, и говорили ей что-то ласковое, ведь женщины друг друга понимают и умеют утешать в горе.
Она опомнилась, вскрикнула, стала спрашивать, где она, что сделали с Баньером.
Те женщины так и не поняли, что произошло; они рассказали, что якобы по приказу коменданта одни драгуны разгоняли толпу, а тем временем другие увели в казарму какого-то человека, одетого в черный бархатный камзол.
Олимпия чувствовала, что ее жизнь превращается в ужасную драму, что у Баньера, возможно, отнимут свободу, что бедного юношу, пожалуй, жестоко покарают, чтобы преподать урок другим или утолить чью-то злобу.
В коварном замысле аббата д'Уарака она разобралась быстро.
К кому обратиться? Где найти поддержку, как заручиться влиянием, нужным, чтобы начать переговоры?
Кто в этом городе мог бы бескорыстно протянуть несчастной женщине руку помощи?
Олимпия не колебалась. Она вспомнила, что говорил Шанмеле о своем посещении иезуитов, о своем намерении у них переночевать.
В Шанмеле — вот в ком она должна найти покровителя.
Она выпрямилась, поддерживаемая женщинами, которые выказывали ей тысячу знаков сочувствия, без промедления потребовала, чтобы ей указали дорогу к обители иезуитов, и ее туда проводили.
Шанмеле, исполнив все формальности, предписанные уставом ордена, только что получил позволение отужинать и устроиться на ночлег в маленькой келье.
Покончив со скудной трапезой, какую иезуиты предоставляют тем из подчиненных, кто не слишком угоден вышестоящим, он утешался в своих невзгодах, размышляя о сотворенном им добром деле, когда звон колокольчика (его шнур отчаянно дергала Олимпия) заставил его вздрогнуть.
Мысленно он был все еще так близок с только что покинутыми друзьями, что этот внезапный шум в его сознании без малейшего промедления связался с чем-то, исходившим от них.
Ему пришли сообщить, что какая-то женщина во что бы то ни стало хочет говорить с ним и исповедоваться.
Это был повод, которым Олимпия с характерным для нее присутствием духа решила воспользоваться, чтобы прорваться к Шанмеле.
Крайне изумленный, он бросился к ней со всех ног, и Олимпия, в слезах, чуть не в обмороке, упала в его объятия.
— О! — вскричала она. — Помогите!
— Да что случилось, дорогая госпожа Баньер?
— Они отняли его у меня!
— Кого?
— Моего мужа.
— Кто его у вас отнял?
— Драгуны.
«Уж не повредилась ли она умом?» — подумал Шанмеле и тут же, исходя из этого предположения, задал простой вопрос: где Баньер, не пришел ли он вместе с ней.
— Но я же вам говорю, — простонала она с мукой, — они меня с ним разлучили! В свое время он завербовался по моему совету, чтобы спастись от преследования официала; господин де Майи принял его в свой полк, но он оттуда сбежал, а теперь его нашли и опять схватили.
— О-хо-хо! — омрачился Шанмеле. — Дело серьезное.
— Боже мой!
— Не пугайтесь уж слишком: может статься, еще не все потеряно.
— Что же нужно делать?
— Но я, собственно, толком не знаю…
Он совсем растерялся, этот славный человек. Комедиантом он был, священником тоже, но солдатом не был никогда.
— Ну же, — настаивала Олимпия, — время не ждет!
— Ваша правда. Но как же быть? Объясните мне поподробнее, что случилось.
Тут Олимпия поведала ему обо всем, что уже известно нашему читателю.
— Действительно, — пробормотал Шанмеле, — этот надушенный аббат наскочил на меня с вопросом: «Вы не знакомы с той дамой?»
— И вы назвали ему мое имя?!
— Разумеется.
— Я погибла! Это я, я сама погубила моего мужа!
— Нет, нет, послушайте, я хочу посоветоваться со здешним настоятелем…
— Воздержитесь от этого! Баньер был послушником; в этом качестве он должен был оставить у иезуитов самые неблагоприятные воспоминания; вероятно, они еще злы на него.
— Что ж! Пусть они на него злы, но они, по крайней мере, его не убьют.
— Что вы сказали?! — в ужасе закричала Олимпия. — Какое слово вы произнесли? Они его не убьют? Значит, те, другие, могут убить его?!
— Я этого не утверждаю.
— Говорите же яснее, во имя Неба! Что они способны захотеть сделать с Баньером?
— Ах, друг мой! — вздохнул Шанмеле, чрезвычайно удрученный тем, что выразился так неосторожно. — Я не знаю, но можно это выяснить, если сходить в казарму.
— Так пойдемте же в казарму! Скорее!
И, схватив Шанмеле за руку, она как одержимая потащила его к двери.
— Одну минуту, сударыня, — удержал он ее. — Я не волен просто так выйти отсюда; для этого мне нужно обратиться с просьбой, чтобы получить отпускную.
— Что это?
— Бумага, подписанная настоятелем, если угодно, пропуск, но как бы то ни было, он необходим, иначе привратник не откроет мне ворота.
И действительно, пришлось идти выпрашивать отпускную у настоятеля, который с флегматичной миной третьеразрядного деспота сказал Шанмеле:
— Сказать по правде, брат мой, у вас уж слишком мирские знакомства: вы часа не провели среди нас, а вам уже понадобилось выйти, притом с женщиной.
— Ах, отец мой, будьте человечны! — взмолился Шанмеле.
— Человечность, брат мой, не всегда может быть достаточной причиной, чтобы нарушать порядок.
— Но время же уходит!
— Ступайте, брат мой, однако поразмыслите о том, что мы отрекаемся на этой земле от всех семейных и дружеских привязанностей именно затем, чтобы не совершать поступков, подобных тем, какие вы делаете нынче вечером.
Шанмеле ничего больше не слушал: он выхватил у настоятеля испрошенную отпускную и вышел, пропустив впереди себя Олимпию, которая уже начала от нетерпения кусать себе ногти, и они поспешили к казарме.
Там их ждали куда более трудные переговоры.
Чтобы выйти от иезуитов, требовалось снять запрет посредством подписанной бумаги, войти же к драгунам можно было, только преодолев запрет мольбами.
Но караульный драгун держался непреклонно.
Пока Шанмеле убеждал часового, прибегая к логическим доводам, Олимпия проскользнула под карабином кавалериста и ринулась как безумная к кордегардии, которая, как она заметила, была освещена изнутри.
Яркий свет озарял помещение с высоким потолком, от лестницы до дверей запруженное множеством драгунов.
Никто не уступил ей дороги; к тому же часовой поднял шум. Ее схватили: она оказалась в плену.
Она хотела поговорить с комендантом, но ей сказали, что он занят по службе.
Она попыталась возмутиться, поднять крик, но была предупреждена, что ее свяжут, или ей заткнут рот, или попросту вышвырнут вон.
Эта угроза напугала ее больше, чем их грубость. Тем не менее она возвратилась к Шанмеле, который в конце концов, обращаясь то к одному офицеру, то к другому, добился, что его пропустили.
Олимпию это вдохновило. Она вспомнила, что некоторые офицеры, в том числе и комендант, ужинали с ней в Авиньоне, когда г-н де Майи в первый раз уезжал в Париж накануне своего бракосочетания.
Она попросила перо, чернила и с помощью Шанмеле написала коменданту трогательное письмо, в котором рассказывала обо всех своих приключениях и признавалась, что она была любовницей графа де Майи.
Письмо возымело эффект, на который она рассчитывала. Комендант соблаговолил принять ее.
В ответ на первые же сказанные ею слова он вскричал:
— Ах! Так это вы, сударыня, вы, которую я видел такой счастливой!
— Я снова стану счастливой, сударь, если вы мне вернете моего мужа.
— Вашего мужа? Баньер в самом деле ваш муж?
— Вот, сударь, перед вами достойный священнослужитель, который нас обвенчал.
— Ах! Боже правый! — пробормотал комендант, закрывая руками лицо.
— Сударь, сударь, — испугалась Олимпия, — что с вами? В чем дело? Не скрывайте от меня ничего.
— Увы!
— Я не малодушная девочка; я так люблю Баньера, что неизвестность относительно его судьбы для меня убийственна, не знать, в каком он положении, для меня пытка, которая хуже смерти.
— У вас есть отвага, — произнес офицер, — но, быть может, ее не хватит, чтобы вынести все то горе, что вас ожидает.
Олимпия побледнела. Она подошла к Шанмеле, как будто хотела найти в нем опору, которая вскоре будет ей необходима.
— Сударыня, — продолжал комендант, — послушайтесь моего совета, не насилуйте свою природу, требуя от нее большей решительности и твердости, чем у нее есть. Обопритесь на руку господина аббата и ступайте, оставьте нас.
— Оставить вас? А Баньер?
Эти слова были произнесены с выражением, не допускавшим ни увещеваний, ни спора; в ее взоре сверкнула такая молния, что офицер понял — этого взрыва ни погасить, ни остановить…
— Сударь, — продолжала Олимпия, которой молчание офицера придало сразу и дерзости и самообладания, — вспомните одно: я была обручена с Баньером на всю жизнь, вы понимаете, что это значит? На всю жизнь, то есть вплоть до могилы, и люди ни на миг не вправе разлучить то, что соединил сам Бог. Именем Господа, который нас слышит, я заклинаю вас вновь соединить меня с мужем.
— Просите у меня, сударыня, чего угодно иного, но что до этого…
— Как? Да разве Баньер совершил преступление? Что, Баньер вне человеческого общества?
— Баньер, сударыня, дезертир.
— Ну, и что же с ними делают, с дезертирами?
— Ах, сударыня…
— Да говорите же, наконец…
— Нет, сударыня, нет!
— Ах! — закричала Олимпия в отчаянии, близком к исступлению. — Мой муж! Я хочу видеть моего мужа!
Офицер собрался вновь ответить отказом. Тогда Шанмеле приблизился к нему и сказал:
— Сударь, я знаю характер этой бедной женщины; вы ее доведете до отчаяния, а как только она потеряет власть над собой, которую обычно умеет сохранять, вы ужаснетесь ее неистовству. Разрешите ей то, о чем она просит.
Офицер взял Олимпию за руку и повел внутрь здания.
Они шли минуты две, проходили через залы, поднимались по лестницам, пока, наконец, не вышли на обширный двор, заполненный солдатами, очень озабоченными и чего-то ждущими.
Комендант, все еще держа Олимпию за руку, обратился к одному из них:
— Совет уже в сборе?
— Да, мой комендант.
— Сударь, — обратился комендант к Шанмеле, — я оставляю эту женщину под вашей охраной. Вам, — прибавил он, обращаясь к трем драгунам, — я поручаю этих людей. Отведите их в помещение, примыкающее к залу совета.
— Я там увижу моего мужа? — спросила Олимпия.
— Нет, сударыня, сейчас еще нет, но после вы его увидите.
— После? — вскричала она. — После чего? О, как меня пугают эти люди со своими мрачными недомолвками! Я хочу видеть его сейчас же, немедленно.
— Сударь! — умоляюще обратился к коменданту Шанмеле, предвидя мучительный приступ горя своей спутницы.
— Драгуны, — приказал комендант, — отведите их на маленькую галерею, да глаз с них не спускайте.
— Сударыня, — прибавил он, склонившись перед Олимпией, — повторяю еще раз:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108