«Какой же я дурак! — подумалось ему. — Теперь уже слишком поздно пускаться в соревнование, у меня остается лишь одна-единственная возможность!»
И он тотчас же, без всяких предисловий, приблизился к г-же де Майи.
— Сударыня, — обратился он к ней, — возможно, мне больше никогда не представится удобного случая, чтобы сказать вам то, что вам будет больно услышать.
— О чем вы, господин герцог? — спросила графиня с некоторым беспокойством.
— Сударыня, вот уже два часа, как я наблюдаю за вами.
— И что же, сударь?
— А то, что уже час, как я…
Ришелье приготовился сказать: «Как я люблю вас». Но тут словно молния блеснула в его сознании. Он вдруг спохватился и произнес:
— Вот уже час, как я догадался, что вы влюблены.
— Я?! — вскричала графиня.
— Вы, сударыня, и до безумия.
— Но в кого же, Бог мой? — воскликнула дама, пытаясь громким смехом скрыть волнение.
— О сударыня, я хочу уступить вам счастье сказать это самой, притом сказать именно ему.
Госпожа де Майи, отчасти потрясенная, отчасти же разъяренная, хотела было потребовать у герцога объяснений, но тут вдруг вошла графиня Тулузская с супругом и объявила, что король желает видеть своих товарищей по веселью.
И пришлось г-же де Майи остаться при своем смятении.
Свет повсюду во дворце был потушен. Кареты везли в Париж тех сотрапезников, для которых здесь не было приготовлено покоев. Избранные гости уже разошлись по своим опочивальням. Под дворцовыми портиками и в леденящем воздухе двора не было слышно никаких звуков, кроме шума, что производили последние оставшиеся здесь лакеи, запирая ворота, да мерного шага швейцарцев, марширующих перед подъездами дворца и в его вестибюлях.
Графиня Тулузская показывала гостям, куда им идти: потайная лестница привела четверых сообщников его величества в прихожую королевских апартаментов.
Во дворце уже начинала воцаряться глубокая тишина. Только в глубине двора, запертые на псарне, выли какие-то охотничьи кобели или суки, отзываясь на доносящиеся из леса завывания псов, которые потерялись там после гона. К этому вою примешивалось сильное сопение лошадей, простудившихся на морозе, звяканье ружей по каменным плитам и свист ледяного ветра, ломающего ветки деревьев, сталкивая их друг о друга.
Только эти звуки и можно было услышать.
В тот самый миг, когда скрипнул пол под ступившими на ковер маленькими ножками графини Тулузской и г-жи де Майи, король, в восторге от этой затеи, явился на пороге гостиной, чтобы их встретить.
Господин граф Тулузский и герцог де Ришелье шли следом за двумя дамами. Король со смехом указал им на двух скрипачей, которых он приказал позвать, и распорядился подать легкую закуску, ждавшую на блюдах из позолоченного серебра, накрытых великолепным голландским полотном с вытканными на нем цветами.
Людовик, тотчас пригласив четверых избранников войти, повелел запереть все двери, и этот приказ был исполнен мгновенно.
— А теперь, — сказал король, — поскольку мы здесь для того, чтобы развлечься, будем развлекаться.
LXII. ЖМУРКИ
Из пяти персон, собравшихся таким образом по чистому капризу случая, лишь один угадывал истинную цену графини.
Господин герцог де Ришелье, попав в самое близкое окружение короля, готовился присутствовать при сцене, из которой его ум, настроенный на достижение своей тайной цели, несомненно сумеет извлечь всю мыслимую пользу.
Граф и графиня Тулузские, скрывая досаду, терпеливо сносили каприз короля, ради потаенной забавы навязавшего им общество малознакомой особы заурядного происхождения, ничем не знаменитой, никак не выделяющейся при дворе.
Госпожа де Майи, вконец смущенная, растерянная, во власти двойного смятения от своих мыслей и того разоблачения, которому она только что из-за них подверглась, все еще уязвленная супружеским разрывом, чувствовала себя в чуждой атмосфере, на незнакомой почве, словно пересаженное растение, лишенное родных мест, томящееся между жизнью и смертью.
Король не думал ни о чем, кроме разве того, что ускользнет от оков этикета и вместо сна порезвится несколько часов к большой досаде целой толпы придворных, которые завтра узнают об этой причудливой выходке.
Ришелье прекрасно заметил, что при появлении дам он галантно подхватил под руку госпожу графиню Тулузскую, а на злополучную г-жу де Майи почти совсем не обращал внимания.
Возле его величества все время находился огромный, прямо и твердо державшийся человек с физиономией, при всей своей заурядности открытой и не лишенной тонкости. Он был одет в зеленый бархат и соблюдал некую середину между изысканностью и скромностью, одновременно примыкая и к самым высокопоставленным лицам двора, и к наиболее смиренным его служителям.
То был личный камердинер короля Франции: Башелье, как называл его Людовик XV, или «господин де Башелье», как его величали при дворе; Башелье — персона, влиятельная для Парламента, но малоозабоченная и почти не заинтересованная вопросами внешней политики; Башелье — счастливый смертный, державший монарха от его утреннего пробуждения до отхода ко сну включительно в зависимости от себя и располагавший привилегией, завидной для всех, которую он не желал уступать и никому бы не уступил, — привилегией спать в опочивальне короля.
Пока граф Тулузский беседовал с королем, пока две дамы беседовали между собой, Ришелье, неизменно ловкий, завел разговор с этим министром монаршего алькова, всесильным министром, который никогда никому ничего не обещал, вокруг которого все увивались, перед которым все склонялись.
— Итак, мы предадимся увеселениям? — мило улыбаясь, сказал герцог лакею, который приветствовал наследника великого кардинала одной из своих столь же предупредительных, сколь и надменных улыбок.
— Похоже на то, господин герцог, что мы проведем в них всю ночь. Тем хуже для короля! Потому что, вне всякого сомнения, назавтра его величество будет неважно чувствовать себя.
— В самом деле? Значит, у его величества не слишком крепкое здоровье, господин Башелье?
— Совсем напротив, господин герцог; но сегодня ночью король чрезмерно возбудится; его величество будет плохо спать, одолеваемый сожалениями или воспоминаниями, и все это скажется на нашем завтрашнем дне.
Господин Башелье говорил: «наш день», потому что принимал, и не без основания, день его величества за свою собственность.
Ришелье усмехнулся. Герцог хорошо знал г-на Башелье.
— Стало быть, вы считаете, господин Башелье, что его величество сохранит эти воспоминания?
— Безусловно.
— Стало быть, госпожа графиня Тулузская все еще занимает короля?
— О нет, с этим покончено, — обронил Башелье.
— Стало быть, предметом его помыслов будет госпожа де Майи? — с живостью продолжал Ришелье.
— Пока еще нет, господин герцог; однако трудно предполагать, что этого не произойдет впредь.
— А почему так, если вас не затруднит ответить?
— Да вы только взгляните на эту женщину, вы рассмотрите ее получше!.. Однако прошу прощения, господин герцог, надеюсь, мои слова никоим образом вас не задели?
— Отнюдь нет, мой дорогой Башелье: господин де Майи не принадлежит к числу ни моих родственников, ни друзей, стало быть, вы можете говорить со мной открыто. Я даже прошу вас об этом, ибо это в наших общих интересах.
Господину Башелье особым образом польстила последняя фраза герцога, в которой тот как бы ставил себя на одну доску с первым камердинером его величества.
— Поглядите же, какая женщина, господин герцог! Обратите внимание на руки и плечи! Гляньте на шею, волосы, глаза — как все это красиво! А что за прекрасная порода в этом изгибе спины! Какие очаровательные зубы!
— Она все же слишком худа, — заметил Ришелье.
— От избытка страсти, господин герцог, тут вы можете мне поверить, все дело в избытке страсти. Я почти не знаком с этой женщиной, монсеньер, — прибавил Башелье тем же тоном, каким мог бы сказать: «Эта кобылица мне неизвестна». — Но сегодня я весь вечер смотрю на нее. Это огонь, сударь, греческий огонь!
— Но король не смотрит на женщин.
— Он их видит внутренним взором, — изрек Башелье.
— Он робок.
— Да, его величество никогда ни одной не скажет ни слова о любви.
— Тогда кто же сделает первый шаг или, вернее, заставит его сделать такой шаг? Почтение помешает им всем первыми произнести эти слова.
— Вот глаза, которые, если сердце того пожелает, не замедлят высказаться, — с улыбкой возразил Башелье. — Такие глаза будут красноречивы и наверняка сумеют сделать так, чтобы быть понятыми как нельзя лучше.
И камердинер вздохнул.
— Башелье, — сказал герцог, — когда я мог бы перекинуться с вами парой слов наедине?
Лакей посмотрел на Ришелье.
Ни тот ни другой в это мгновение не пытался скрыть свои мысли.
И они поняли друг друга.
— Когда вам будет угодно, монсеньер.
— А когда вы свободны?
— Завтра в середине дня король возвратится в Париж.
— В карете?
— Да, господин герцог.
— А вы?
— Я поеду верхом, со свитой короля.
— Я тоже буду верхом. Когда свита пустится вскачь, от?-станем немного и поговорим.
— Господин герцог, я в вашем распоряжении.
— Башелье! — крикнул король.
Он приказал камердинеру раскрыть игорный стол.
Но через некоторое время игра стала казаться пресной всем этим людям, которые предавались ей публично каждый день.
Они сели ужинать, и на этот раз дело пошло веселее.
Сотрапезники развлекались, наслаждаясь необходимостью остерегаться, не производить шума, следить, чтобы пробки не хлопали, стараться говорить так, чтобы бормотание их голосов сливалось с жалобами ветра, стонущего в глубине парка.
Когда трапеза кончилась, герцог де Ришелье, как самый опытный из всех, взявший на себя роль распорядителя праздника, предложил перейти к шумным забавам.
Тишина уже всех утомила.
Итак, они выбрали жмурки — игру, благоприятствующую неожиданностям и безумствам.
В просторных покоях, которые занимал король, «слепец» с повязкой на глазах устремился в середину смеющихся сотрапезников. Этот несчастливый жребий сначала выпал графу Тулузскому.
Так уж решила судьба: не повезло господину великому адмиралу.
Король воодушевился; бросаясь то туда, то сюда, он мимоходом касался этих горячих рук, этих сладострастно взвивающихся юбок. Его опьяняли женские вскрики, эти легкие восклицания, такие милые, в которых волнения куда больше, чем испуга. Особенно забавляли его скромные предостережения, которые поминутно вставлял хитрец Башелье:
— Государь, во дворце могут услышать!
Наконец господин граф Тулузский поймал и угадал короля, который нарочно позволил себя изловить.
Это было прелюбопытное зрелище.
Господин де Ришелье, отлично понимая, как он окажется смешон, если попадет в руки короля и будет узнан, избегал этого с самой бдительной осторожностью.
Но его одолевало опасение заставить своего государя страдать слишком долго.
Дамы, увлекшись игрой, бегали, сталкивались, прячась одна за другую, укрываясь за креслами и столами.
Людовик XV, напрягая слух и вытянув руки вперед, пренебрегая традиционными окриками «Берегись!», рвался вперед по благоухающим следам, ловя шелковистый шелест платьев и звук атласных туфелек, бегущих по коврам.
Услышав игривое восклицание, он устремлялся в одну сторону, смешок за спиной заставлял его кидаться в другую; звук передвинутого стула, хлопок в ладоши — все побуждало короля менять направление погони.
Король гонялся в основном за дамами, прислушиваясь к их стремительным шагам, разгоряченному дыханию, к малейшему шороху при каждом их движении.
Графиня Тулузская, маленькая, полная и все же легкая, перескакивала от одного укрытия к другому; ее свежая, белая грудь вздымалась под бархатными шнурами корсажа.
Госпожа де Майи, выше ростом, тоньше станом, порывистая и стройная, словно Диана, всплескивала своими прекрасными руками, а глаза ее искрились весельем и желанием, то обжигая, как пламя, то подергиваясь влажной пеленой томности.
Король погнался за графиней Тулузской; графиня де Майи, заметив, что принцесса вот-вот будет поймана, решила, что успеет пересечь гостиную, проскользнув у него за спиной.
Но Людовик XV услышал, как она пробегает: ее выдало шуршанье платья, шитого серебром. Развернувшись на своих высоких каблуках, король бросился к ней, и ему оставалось только протянуть руки, чтобы поймать в них, как в сеть, прекрасную графиню, совсем запыхавшуюся.
Руки Людовика задержались на ее плечах, очертания которых были не столь пышны, как у графини Тулузской; его чуткие юношеские пальцы ощупали атлас ее платья, наперекор придворному обычаю закрытого до самой шеи, вместо того чтобы доходить лишь до середины груди.
Была ли графиня целомудренна или кокетлива? Ее сторонники говорили, что дело в целомудрии, недруги предполагали кокетство.
Обнаружив ткань там, где у графини Тулузской он нашел бы лишь естественную красоту в ее чистом виде, король вскричал:
— Это не госпожа графиня Тулузская!
Такое восклицание вырвалось у него само собой.
Оно выразило одновременно признание физического превосходства супруги великого адмирала в глазах короля и различие, какое его ум отмечал между нею и другой.
Разумеется, вместо того чтобы воскликнуть: «Это совсем не госпожа графиня Тулузская!», Людовику XV лучше было бы закричать: «Это госпожа графиня де Майи!»
Однако если подойти к вопросу в достаточной мере формально, следует сказать, что он угадал г-жу де Майи по целомудрию либо кокетливости ее столь закрытого платья.
Для этой бедной женщины королевское восклицание прозвучало настолько многозначительно, что она не сдержала тяжкого вздоха, почти стона, если не плача, и проговорила, словно движимая безотчетным порывом:
— Увы! Нет, государь, это совсем не госпожа графиня Тулузская!
Людовик XV ценил остроумие, понимал его и сам был им наделен.
Он почувствовал силу нанесенного им удара: его ладони, сжимавшие плечи госпожи графини де Майи, скользнув по закрытому платью, нащупали ее руки: они были влажными, холодными и дрожали.
Искра взаимного понимания пробежала между ним и ею.
Ришелье заметил случившееся.
«Вот оскорбление, — сказал себе герцог, — из которого госпожа де Майи, если захочет, сумеет извлечь немалую выгоду».
И здесь он не ошибся.
Госпожа де Майи сдернула повязку с глаз короля и прижала ее, горячую, насквозь пропитанную жаркой юношеской испариной, к своему оледеневшему лбу. Вся кровь графини де Майи вновь прихлынула к ее сердцу.
Игра возобновилась.
Король, желая загладить свою вину, отчаянно бросился наперерез графине, чтобы она смогла его поймать.
Она схватила его обеими руками, сжала так сильно, что даже побледнела и едва не лишилась чувств от наслаждения.
— О! — пробормотала она. — Это король! Потом прибавила совсем тихо:
— Да и кто еще это мог бы быть?
Ришелье и Башелье обменялись быстрыми взглядами. Король покраснел и тяжело дышал. В его глазах разгорелось пламя.
— Довольно! — сказал он, весь трепеща.
— О да, довольно! — умирающим голосом пролепетала г-жа де Майи.
LXIII. ГЕРЦОГ И КАМЕРДИНЕР
После сильных волнений природа человеческая настоятельно требует передышки. Чрезмерная возбудимость, как выразился Башелье, — старшая сестра упадка сил.
Мечтательное расположение духа наших двух участников игры, порожденное взаимной симпатией, положило конец полуночным развлечениям.
Новой игры никто не предложил.
После нескольких попыток завязать беседу, во время которой Ришелье выглядел озабоченным, король — сонным, граф и графиня Тулузские — вялыми, а Луиза де Нель — нервозной, Людовик подал знак Башелье, и тот появился в дверях комнаты с подсвечником в руке.
Этот подсвечник был принесен для господина графа Тулузского, который с поклоном принял его из рук короля, и такой резкий возврат к делам серьезным, то есть к придворному этикету, окончательно призвал присутствующих к почтительности — врагине всяческих мечтаний.
Король остался один задолго до того часа, который сам же определил ранее для окончания ночных развлечений.
Ришелье не преминул запомнить, что на следующий день у него назначена встреча с Башелье.
Поэтому в то самое время, когда король подъехал в своей карете к Парижу вместе с капитаном швейцарцев и графиней Тулузской, когда г-жа де Майи, отправляясь в тот же час, не смогла поймать ни одного красноречивого королевского взгляда, ни дождаться хоть самого обычного прощального слова и затем, закрывшись наглухо в своем огромном экипаже, совсем одна ехала в Париж, Ришелье догнал г-на Башелье, ждавшего его верхом на добром испанском жеребце, шагах в двухстах позади кортежа.
В ту пору еще были памятны поездки покойного короля в Фонтенбло, куда он выезжал со всем двором, так что три десятка экипажей образовывали цепочку длиною в полульё, которая змеей извивалась по равнинам, под купами деревьев, оттеняемая каймой из мушкетеров или рейтаров, сияющая, с таким барабанным боем и таким шумом, что можно было распугать всех соек и сорок кантона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108